Городские легенды

Хотелось не просто спать, а уснуть на несколько месяцев. Так, чтобы очнулся – и всё уже позади. А ещё лучше было бы уснуть в прошлое и выйти в другой реальности. Хотя… что бы он тогда сделал? Не стал бы встречаться с Олькой, не дал бы ей залететь? Слава на секунду прикрыл глаза и вздрогнул, когда его хлопнули по плечу.

– Не спи, боец, – хохотнул Павел Георгич. – Я отойду ненадолго, ты пригляди тут.

Слава кивнул и с усилием продрал глаза. Хоть спички вставляй… Одинаковые мониторы, на которых одинаково протекала жизнь одинаковых людей, никак не могли его развлечь. Светофорные объекты на карте светились ровненьким зелёным и кое-где жёлтым и не требовали вмешательства Славы. Только в одном месте… Но тут Славу отвлёк звонок.

– Алё? – протянул он, прижимая трубку к уху и одной рукой касаясь иконок на панели управления.

Тенор Витька полоснул по барабанным перепонкам – его высокий голос всегда казался громче, чем на самом деле. Слава дёрнул телефон, и до него не сразу дошло, что Витя радостно вещает о встрече… с Олькой!

– Ты чего молчал?! Такие новости! – судя по голосу, Витёк был чрезвычайно возбуждён: он не видел Ольку целый год. Слава, встречаясь с Денисом и Витей, постоянно изобретал отмазки, почему она опять не смогла прийти.

– Ты где… – у Славы пересохло в горле. – Вы где? Она сейчас с тобой?!

– Да, потому я и звоню…

– Ну?!

Витя откашлялся.

– Э-э… она плохо себя чувствует. Я увидел её здесь, на скамейке, подошёл…

– Здесь – это где? Что с ней?! – Слава сжал трубку так сильно, что заныла ладонь. Глаза рассеянно бродили по экранам. Перед ним проносились машины – тысячи машин. Тысячи огней переключались с зелёного на красный и обратно. Слава ничего этого не видел.

– На «Детской ярмарке». Я не знаю, она стала такая… красная. Мы вызвали скорую.

– Нет!

– Почему нет? Они… Да вон они, уже идут!

– Витя… – губы онемели и едва шевелились, но Слава надеялся, что Витя всё-таки его слышит. – Не отпускай её. Ей нельзя в больницу, понимаешь? Нельзя! Они увидят, что у неё нет последнего чек-апа и сделают анимограмму…

– Ну и что?

– У неё биполярное расстройство, – прошептал Слава. – Вить… ты же понимаешь, если они узнают… Мы же прятались все эти месяцы!

Витя молчал. Слава слышал голоса на фоне – несколько человек переговаривались, задавали Вите вопросы. Поздно! Слишком поздно!

– В какую больницу её повезут?! – крикнул Слава.

– В центральную, пятую. Подъезжай, – тихо отозвался приятель и скинул звонок.

Слава уставился на виджет погоды и иконки социальных сетей на экране. Быстро сглотнув, загуглил больницу. Перевёл взгляд на карту на экранах.

Павел Георгич со вздохом опустился в соседнее кресло.

– Мне нужно уйти, срочно! – выпалил Слава. Он был уверен, что Павел поймёт. – Форс-мажор!

Однако Павел качнул головой и, не глядя на Славу, бросил:

– Нет.

– Но…

– Нет, не форс-мажор. Извини, я всё слышал, – его руки летали над пультом, и глаза не отрывались от экранов. – Поверь мне… не нужен вам этот ребёнок. Здоровье народа – превыше всего.

Слава прирос к стулу.

– Просто поверь мне, – глухо сказал Павел Георгиевич. – Разве я хоть раз дал тебе дурной совет?

– Но…

– Скажешь, что я тебя не отпустил. Потом, когда всё закончится.

Маленькая точка на карте – это была больница, куда сейчас везли Ольку. Точку окружало плотное облачко светофоров. Слава смотрел то на них, то на Павла и думал, что он мог бы…

У него бы получилось. Павел был ниже и слабее Славы, к тому же Слава много лет занимался борьбой; ему ничего не стоило уложить начальника, прорваться мимо охраны и сбежать. Слава положил руки на панель управления и замер, готовясь к прыжку.

А может, устроить аварию? Слава помотал головой. Нет, ни за что. Тогда он загубит всё, к чему так долго шёл, и это разобьёт сердце маме.

Какого чёрта Олька вообще куда-то поехала?! Ему что, теперь контролировать каждый её шаг? Да с этим никто не справится в одиночку!

Должен быть другой выход.

* * *

Они говорят, у меня давление, и мне приходится верить им на слово. Хочется сесть, но они говорят лежать, а я не в силах спорить. Они говорят и говорят, и всё это больше похоже на шум, чем на слова. Я уже не слушаю, мотаю головой. Такой гул, как будто я провалилась в чёртов осиный улей.

Стены здесь кремовые, белые, бежевые. Потолок светится, слепит глаза. Меня везут, не переставая жужжать про сроки, симптомы, чек-ап… Ах да, соображаю наконец, что они не нашли моей медрегистрации за последний год.

Анимограф гудит в углу – в этой поликлинике он огромный, как шкаф. Никогда таких не видела! Что ж, привет, приятель. Я строго смотрю на него, сдвинув брови. Хочу, чтобы он провалился сквозь пол, но он, зараза, лишь увеличивается в размерах, когда меня подвозят ближе и поднимают с каталки. Хочется кричать, но с губ срывается только бестолковый писк. Они стягивают с меня Славкину рубашку, кружат вокруг с датчиками. Дурацкая шапка-сеточка не налезает на голову. Меня просят распустить косу…

Поднимаю руки, медленно, словно во сне. Знаю, что, стоит отвести глаза от анимографа, и он меня сожрёт. Выплюнет наружу лишь оболочку – кожу, кости, изрыгнёт литры крови и лимфы. Вот и вся Олька. А душа, моя душа – сгинет. Может быть, она сгинула уже давно? С самого начала была с гнильцой, не иначе…

Анимограф скалит электронные зубы. Он похож на гигантскую духовку с экраном вместо дверцы. Ручки и бегунки настроены, провода тянутся ко мне… Чёрт, а я ведь даже не заметила, как коварные датчики присосались к синюшной коже. Срываю их одной рукой, другой – тянусь к ручкам. Делаю вид, что покачнулась, и сбиваю все настройки на анимографе. Ах, как тяжко быть беременной – вздыхаю. Никто не кричит, ведь мне вроде бы плохо и я пациент. Неужели они готовы терпеть любые выходки?

Шапочка щекочет мне уши, проводки холодят шею. Я запускаю пальцы в волосы и со стоном наслаждения сдираю с себя всю конструкцию.

– Осторожно! – верещат вокруг меня мои осы.

А я, словно королева-матка, изрекаю:

– Мне нужно в туалет.

Туалет на том же этаже, но далеко – за тридевять земель. Меня всё везут и везут в кресле, а я смотрю по сторонам, улыбаюсь и кланяюсь. Теперь на мне больничный балахон и всё те же красные тапочки, в которых я вышла из дома. Старая обувь больше не налезает на распухшие ступни, и я бы, кажется, душу продала за пару удобных новых кроссов. Но кому она такая нужна, моя душа?

Анимографу. Он терпеливо ждёт в своей стерильной пещере, когда я вернусь. Но у меня на сегодня другие планы. Я, правда, их ещё не придумала.

В туалете меня оставляют одну. Назойливое жужжание наконец затихает – какое счастье! Я сажусь на широкий подоконник, упираюсь ладонями в откосы. Выдыхаю. Кажется, сейчас меня распнут ради благополучия народа.

За спиной ревёт Москва. Распаляются сирены – скорой помощи или, может, полицейские. Мне так не хватало этих звуков в нашем захолустье, где слышно только, как поют птички и растёт трава после дождя. Пи-и-иу, пи-и-иу… Киваю и раскачиваюсь в такт. Хочется повернуть ручку, увеличить громкость. Где нужно покрутить?

Тяжело поднимаюсь с насиженного местечка. Хватаюсь за раму, дёргаю – и она поддаётся. Вечерний августовский воздух пахнет жизнью: дорожной пылью, грозой и шаурмой. Чёрт побери, это просто восхитительно! Я хочу вцепиться в эту жизнь – в эту, и в ту, другую, что внутри меня. У меня есть на это право!

Халат развевается на ветру, но недостаточно сильно, так что с дороги никто не видит, что там, под голубенькой юбкой. Да и кому на меня смотреть? Я спускаюсь, как хромой аист со сломанным крылом, то клювом, то лапками впиваясь в пожарную лестницу. Голова кружится. Вокруг поют сирены, мир переливается красками, земной шар вертится под ногами. Чтобы за ним поспеть, нужно спешить, бежать и прыгать, тянуться вперёд и вверх, ни за что не останавливаться. Сложная штука – жизнь.

Я всё ближе к земле, когда один красный тапочек слетает и, словно перезревшее яблоко, шлёпается на асфальт…

* * *

Он увидел её издалека – невозможно было пройти мимо и не задержать взгляда. Она болтала босыми ногами, сидя на краю лестничной площадки второго этажа, а на дорожке вдоль неестественно зелёного газона толпились зеваки.

– Пропустите! – он оттолкнул их – обходить не было времени, к тому же в этом была доля какого-то болезненного наслаждения. Капля агрессии, горсть злости – разве они не заслужили?

– Успокойся! Дыши! – он полез ей навстречу, перебирая ногами с бешеной скоростью. Оля неотрывно смотрела на него – стальные глаза смеялись. И это в такой ситуации!.. Он, впрочем, обрадовался её реакции; всё лучше, чем апатия.

Когда они оказались лицом к лицу, Оля впилась в его руку и кивнула. Она доверяла ему – всегда. Под крики и аплодисменты ничего не понимающих идиотов он спустил её с лестницы. Вход в здание был с обратной стороны, и в любую секунду могла появиться охрана. Он не знал, что произошло в больнице, но расспрашивать не было никакого желания. Оля сбежала, кажется, она была в порядке, и это всё, что имело значение. Он нёс её на руках, шагая прямо по игрушечному газону, мимо ворот, парковки, мусорных баков и прикорнувшего на углу попрошайки, в глухой закоулок, где бросил машину. Оленька неловко забралась на пассажирское сиденье. Он метнулся за руль и дал задний ход, чуть не сбив велосипедиста.

Оля лишь скользнула взглядом по человеку в чёрной куртке на чёрном велике – чёртов невидимка! – и опустила глаза. Её руки дрожали, плечи поникли. Он хотел бы заглянуть ей в лицо, считать эмоции, но нужно было следить за дорогой. Ранний московский вечер в конце августа: всем, конечно, срочно куда-то понадобилось.

– Что дальше? – спросила Оля, когда поняла, что он не заговорит первым. А он нарочно молчал, ожидая её вопросов – ему было важно, какой из них она задаст первым. Внезапное «что дальше» на мгновение поставило его в тупик.

– Мы уедем из страны, – наконец произнёс он, включая левый поворотник и внимательно изучая дорогу в зеркало. – Я уже давно достал для тебя паспорт, на всякий случай… Поищи в бардачке.

Она не сразу нашла паспортную карточку среди мелких гаджетов, фотографий и старых чеков, которые он непонятно зачем складировал в машине. А найдя, замерла на целую минуту. Он ждал.

– Реально, виза на выезд. И свежий чек-ап без чёрных печатей, – усмехнулась Оля. – Да ты никак волшебник?

– Ты видишь, что…

– Что ты дал моей новой личности свою фамилию? Ну я же не слепая.

– Так будет проще на границе. Как будто мы семья.

– Я понимаю.

Краем глаза он заметил, что она вытянула из бардачка одну фотографию – осторожно, за уголок. Он повернул голову: с прошлогодней фотки для него улыбалась его Оля. В глазах поволока тревоги, на щеках румянец, волосы пушатся вокруг тёмным облаком, сколько ни собирай их в косу. Она была такой всегда – в семь лет, в четырнадцать, в двадцать один. Она ни капли не изменилась.

Настоящая Оля, – та, что сидела сейчас в его машине, сдвинула пальцы, и на фотографии показался Слава. Уткнувшись носом в её макушку, Ягода смотрел вдаль.

Это был лучший снимок того дня. Благодаря ему он выиграл конкурс и на шесть долгих месяцев укатил от них в Сингапур… Очевидно, зря.

– Динь… скажи, почему он не приехал? – спросила Оля, и вопрос напряжённо повис в воздухе, словно облако прогорклого дыма.

– Не смог, – коротко ответил Денис и сам чуть не подавился собственными словами.

– Не захотел, – констатировала Оля и исключительно медленно, рассчитывая каждое движение, вернула фотографию на место. – Не захотел связываться с психованной.

Денис выехал на магистраль и перестроился в левый ряд.

– Ты не психованная, – сказал он, нащупал её горячую ладонь на голых коленях, едва прикрытых больничным халатом, и крепко сжал. – Просто человек, как и все мы.

«Ты – мой человек», – вертелось в голове, но он сдержался и промолчал. Для таких слов было ещё слишком рано. Им предстоял долгий и удивительный путь.

* * *

Четверть века назад один чудак возомнил себя богом. Он научился заглядывать в самое сокровенное – души людей. Нет, он по-прежнему не мог читать их мысли или видеть травмы прошлого, но он сумел создать слепок души. Модель. Анимограмму.

Я даже не сомневаюсь, что он был гением. Я знаю: анимограмма работает, она не врёт, от неё ничего не скроешь. Допускаю, что это открытие помогло многим признать свои проблемы и наконец избавиться от них.

Но кто мы такие, чтобы судить о чужой нормальности? Люди. Всего лишь люди.

Сегодня, когда я смотрю в твои глаза на экране, я вижу в них искру безумия. Раньше её там не было. Может быть, причина – я и мой сын, который даже не знает твоего имени. Если так, то что скрывается за этим безумием: колики разочарования, анафилактический шок совести? Впрочем, мне даже не интересно.

Интересно лишь то, что твоя анимограмма чиста и невинна – иначе бы тебе не дали такой важный пост. И это меня утешает. Это значит, сколько ни препарируй тело и душу, человек – всё-таки нечто большее, чем материальная оболочка да радужный 3D-слепок на экране анимографа. Ещё есть характер. Есть совесть. Есть выбор, который мы делаем каждый день.

Кстати, в моих глазах нет ни капли безумия. Я открыто улыбаюсь своему отражению в зеркале – и я его не боюсь. Знаешь, в чём мой секрет?

Познай самого себя.

Саша У
Такси «Вечный путь»

В подъезде Данила спугнул бесёнка. Рогатый хулиган жёг краску на подоконнике.

– Кыш, зараза! – шуганул мальчишку Данила, отбирая зажигалку. Бесёнок обиженно заверещал и помчался вверх по лестнице, едва не теряя модные заниженные джинсы. Мелькнул мелированный хвост.

Хлопнула дверь. На площадку выскочила смазливая бесовка в розовом халатике. Вокруг крепких золочёных рожек нелепо скучились бигуди.

– Не трожь ребёнка, упырь! Поиграть уже малому нельзя!

Разъярённая мамаша увидела зажигалку в кулаке Данилы, свирепо раздула ноздри и ухватила за острое ухо сыночка, выглядывающего из-за двери квартиры.

– Ах ты, поганец! И когда стащить успел?!

Данила положил предмет раздора на подоконник и тихо спустился. Наверху обиженно вопила жертва воспитательного процесса.

Место работы ждало около подъезда. Мягко заурчал мотор: ночь тёплая, прогревать машину не надо, но привычные звуки успокаивали. Смартфон нырнул в держатель, загрузилось приложение. На всякий случай Данила позвонил дежурному диспетчеру:

– Ноль-семьдесят-пятый, стартую.

– О-ох, Даня-а-а… – на той стороне послышался смачный зевок. – Принято. Удачной смены.

Недовольно нахмурившись, Данила забарабанил когтями по кожаной оплётке руля. Сегодня ночью дежурила Дарина, а она полудница. В диспетчеры пошла от отчаяния: колхозы около города позакрывались. Остался один фермер, так ему полудницы не нужны. На импортных удобрениях урожай получает, на голой химии. В теплицах Дарине тоже не место, полудницам простор нужен.

Куда приняли, там и работает. Хотя с заката до рассвета полудницы соображать не могут, им без солнца – беда.

Жалко девчонку. По правилам, на уснувшего диспетчера надо писать жалобу. Ладно. Данила сам ночь отработает. Другие таксисты тоже Дарину не выдавали. Жалели.

Хлопнула дверь, рядом с Данилой плюхнулась бесовка, недавно самозабвенно ругавшая соседа. Подол лёгкого короткого платья задрался по самое не могу, хвост с крашеной кисточкой пристроился фривольно на круглой коленке с симпатичной ямочкой. Золотые кудряшки почти скрыли рога.

Когда намарафетиться успела? Шустрая.

Бесовка чиркнула зажигалкой, отобранной у сына, усмехнулась и велела фамильярно:

– На Лысую гору, извозчик. В нумера. Уж я тебя не обижу…

Каждое слово сопровождалось клубом дыма, воняющего серой.

– Тьфу на тебя, Лариска, – Данила взялся за руль. – По счётчику поедем.

– По счётчику так по счётчику, – согласилась бесовка. – Вся ночь впереди, наработаюсь. Говорят, канадские футболисты к нам приехали, на товарищеский матч. Подсобить своим, что ли? Заездить иностранную силу до трясучки в коленях?

Данила покачал головой, не отрывая взгляда от дороги:

– Делегации все со своими попами. Нажалуются Синоду, тебе хвост открутят.

– Злые, – притворно вздохнула Лариска. – Честной бесовке работать не дают.

И замолчала, слава Касьяну Високосному.

* * *

Лысой горой называлась центральная площадь – плоская, и даже немного вогнутая. Но против традиций не попрёшь. Исстари повелось, что нечисть собирается на Лысой горе, и нигде иначе. Вот и быть площади – горой.

Лариска выпорхнула из такси у «Терема» – гостиницы, любимой интуристами и бизнесменами. Поцокала напедикюреными копытцами прямо к ресторану: торчать у барной стойки и ждать клиентов.

Такси Данила оставил на парковке с открытыми окнами, чтобы выветрилась вонь бесовских сигарет. Сам присел на капот, залюбовался гостиницей. Сруб из корабельной сосны на пять этажей. Наличники кружевные, коньки на крыше ажурные. На стенах русалки лубочные хороводы водят. Ресторан сбоку пристроен с широкой верандой. Хочешь – из номера спускайся, хочешь – с улицы заходи. Внутри уже алконост Весняна трели ангельские выводит. Не долго ей «O sole mio» петь. Через час гости напьются, заставят «Калинку-Малинку» горланить. Или «Катюшу». Словно других русских песен нет!

Прекрасный новодел, хоть и печатают в буклетах, что «Терем» раньше принадлежал то ли купцам, то ли вообще Великим князьям… Враньё для приезжих. До Революции здесь деревня была: три двора, один колодец. В церковь по воскресеньям приходилось за десять вёрст шагать. Только Великих князей этой дыре и не хватало.

Что-то Лариска зачастила кататься. Раньше сама до «Терема» добиралась, теперь через раз Данилу ждёт.

* * *

Блямкнул смартфон. Данила посмотрел условия заказа. Так, ехать на выселки, в бывший колхоз, почти сожранный городом… Доплата – тысяча сверху. Ого! Быстро ткнул пальцем… Есть! Поехали!

В комментариях клиент попросил: «приеХАть как можно скрее не УдивлятьсЯ». Данила нажал на газ, проскакивая перекрёсток на мигающий жёлтый.

Что же там на выселках удивительного? От бывшего колхоза осталось пять домов да провалившийся посередине коровник. Сады дичкой заросли, не продраться. Оборотни-пастухи в дауншифтеры записались, подались на Восток за длинным гектаром. Не уехали только самые ретрограды, которые за горсть родной земли удавятся.

Кого же забирать надо так срочно? Очередной чёрный копатель пошёл клад искать да на блуждающие огни нарвался?

У пятого дома на Советской улице на фонарном столбе тосковал человек. Молодой парень, лет двадцати. С острой чёлкой, в чистой косухе, в джинсах, на фабрике драных. Этакий мамкин панк. Человек! Без подмесу! Ночью на окраине города, где нечистая сила колокольного звона не боится!

Мамкин панк периодически звал:

– Вовкули-и-ина!

Звать приходилось шёпотом. В тени жасминовых кустов, пахнущих густо и тревожно, там, где не падал свет фонаря, ворочалась клыкастая тень. Она издавала тихое и внятное рычание каждый раз, когда обитатель фонаря пытался добавить децибел. Тот замолкал на время, но не сдавался.

– Вовкули-и-ина!

На подъехавшее такси тень сверкнула жёлтыми глазами и злобно заворчала. Данила выбрался из-за баранки, встал, придерживая дверь:

– Здорово, Ярчук. Лет семьдесят не виделись, дружище. ППС вызвать? С дежурным попом? Или так парня отпустишь?

Злобный рёв в ответ.

– Значит, так отпустишь, – подвёл итог Данила. – Эй там, слезай! Не тронет!

Медленно-медленно мамкин панк скользнул по столбу вниз. К такси он бежал быстро-быстро, подгоняемый бешеным воем.

Заговорить парень смог уже в городе:

– На вокзал мне… пожалуйста. Сколько скажете, столько заплачу.

Скулы у него были белые-белые от ужаса. Даже веснушки побледнели, стали серыми. Данила не сдержал любопытства:

– К нам каким ветром принесло?

Ясное дело, мальчонка не местный. Местных ночью за околицу калачом не выманишь.

Мамкин панк замямлил:

– Я с девушкой онлайн познакомился. Сюрприз сделать хотел…

– Хорошо лазишь, – похвалил таксист. – Иначе был бы Вовкулине сюрприз в виде твоей окровавленной куртки и пары костей. Ярчук из старых оборотней, за территорию и за семью рвёт не глядя.

Мамкин панк тихо заскулил.

– Город у нас… А ты сюда, как в Москву какую-то, – задумчиво попенял пассажиру Данила. – Вот что, малый, свезу-ка тебя в церковь. Там до рассвета просидишь, на вокзале по ночам разная публика трётся. С солнышком пойдёшь билет покупать.

– Я онлайн, – пискнул парень.

– Онлайн-онлайн, – заворчал таксист. – Билеты – онлайн, с девками знакомиться – онлайн… Хоть что-то настоящее у молодёжи осталось? Или детей тоже онлайн делаете?

Помятого парнишку Данила проводил до самых дверей церкви. Передал с рук на руки дежурному священнику, пояснил:

– К Вовкулине-волчице свататься приехал, да Ярчука первым повстречал. Уж приютите до рассвета.

– Беда нынче с отроками. Всё время в сетях проводят, жизнью обыденной не интересуются, – посетовал поп, сам годков двадцати, не больше. Возраст у молодёжи Данила определял с трудом. Ныне жизнь сытая, у людей рожи детские чуть не до старости.

От тысячи сверху Данила отказываться не стал. Мамкин панк, считай, дёшево отделался.

Странными люди стали. Раньше намекни только – «Нечистая!» – убегали сразу. Сейчас к оборотнихе свататься едут!

* * *

На смартфоне уже высветился новый заказ. Клиент желал прокатиться до круглосуточного торгово-развлекательного центра «Ярмарок». Место встречи почему-то было назначено с торца дома, а не у подъезда.

Только Данила остановился, на заднее сиденье ввалился крупный бес. Килограммов двести, ростом за два метра. Такси жалобно скрипнуло и накренилось.

Бес устроился полулёжа, чтобы не упираться рогами в потолок, и скомандовал:

– Давай дворами, шеф. Помедленнее. И перед домом не проезжай, а то моя кобра запалит.

Еле-еле Данила тащился по дворам. Стрелка спидометра подрагивала, не зная, как показывать черепашью скорость. Клиент сопел, потел, пыхтел и командовал:

– Давай ещё на круг. Теперь за гаражи. Ну покрутись ещё немного, ёлы! Всё, хорош! Двигай на «Ярмарок».

Набрав нормальную скорость, выезжая со дворов (но не перед домом, чтобы кобра не спалила!), Данила поинтересовался:

– Зачем?

– Что, стрёмно? – бес утробно захохотал, смачно почёсывая волосатое брюхо, выглядывающее между подолом футболки и поясом спортивных штанов. – Кобра моя пристала: худей да худей, уже в кровати не помещаешься. Фитнес-браслет купила, пожрать не даёт, если два километра не набегаю. Да фиг ей! Я умнее! Гони на «Ярмарок», жрать хочется, сил нет. Сейчас острых крылышек два ведра наверну, намучился с этой диетой… Я хоть и рогатый, но не козёл, капусту жевать!

Довольный своим остроумием бес смеялся всю дорогу. Успокаивался ненадолго, потом снова начинал похрюкивать и трястись мощным телом. От скуки Данила разглядывал татуировки на кистях у пассажира и гадал, кого везёт. Три башни и стены из валунов, морские волны, буквы СЛОН. На Соловках, значит, срок мотал. За что? Служивого монаха искусил? Налоги скрывал? Пришил кого в «освободительные» девяностые при делёжке рынка? Такой мощный бес мог и телохранителем быть, и бизнесменом в малиновом пиджаке, и обычным бандюганом, крышующим ларьки. Это у бесовок специализация узкая: плотские страсти. Вот и приходится им или ночными бабочками по ресторанам порхать, или в салонах красоты трудиться. Самые отчаянные спиливали рога, купировали хвосты и шли в актрисы.

Парковка у торгового центра была уставлена тележками и завалена обертками от фастфуда. Довольный бес накинул сотню чаевых и выбрался из такси. Автомобиль выпрямился и немного закачался от облегчения. Мощно гремя копытами по асфальту, бес устремился к вожделенным крылышкам.

* * *

Данила остался ждать следующего заказа. Протёр зеркала и стёкла, опорожнил пепельницу. Уличные мусорки были переполнены, окурки пришлось кинуть на асфальт.

Бесы – самая распространённая нечисть. Страстей в человеческой душе много, и каждой свой нечистый полагается. Поэтому в городе всегда намусорено. Где это видано, чтобы бесы чистоту соблюдали? Как ни стараются на рассвете тарамы-домовые – ингуши-гастарбайтеры, беженцы, жилья родного лишённые, – а всё равно грязно. Нечисто.

Если ночь началась весело, то и завершится она интересно. Скучной смены уже не получится. Поэтому вызову на кладбище Данила не удивился.

С проспекта Ленина такси свернуло на улицу Красных Вурдалаков. Потом на Бесов-партизан и по Московскому шоссе выбралось за город.

Кладбище было маленьким. Или большим. С какой стороны посмотреть. Внутри ограды хоронили крещёных людей. Жили в нечистом городе обычные христиане: армейские чины, полицейские, священнослужители. Все с жёнами, значит, и с детьми.

Людям нужны дома. Людям нужны магазины. Больницы, детские сады и школы, различные управы и инстанции.

Данила иногда думал, что людей в городе поболе нечисти живёт. Просто человеки после заката из домов не выходили. Знали, что будет.

За оградой хоронили нечисть. Это только кажется, что бесы бессмертные. Свой конец положен каждому. Не сможет бес к человеку присосаться или работу какую найти, пиши пропало. Загнётся нечистый. Только могилы ему не надобно: одного надгробия хватит.

Умирали оборотни – от старости. Умирали алконосты, полудницы. Гибли лешие вслед за вырубленными лесами и полевые с лугов, закатанных в асфальт. Дохли в отравленных реках водяные и русалки.

Скоро на планете только люди и останутся. Остальные повымрут. И будут ходить зеваки праздные на бесовское кладбище…

Грустные мысли Данилы прервал пассажир. Забрался в салон вместе с лопатой, зло хлопнул дверью.

Снова человек! Везёт сегодня Даниле на крещёное племя.

Пассажир молчал. Угрюмо поглядывал на часы и вздыхал. Данила принюхался незаметно: зачем это человеку посередине ночи на кладбище понадобилось? Кота умершего хоронил? Дохлятиной не пахнет. Могильный вор? Тогда ещё бы пуще воняло, а тут просто одеколон, земля и пот.

Снова сатанисты завелись? Лет пять назад повадились человеческие подростки в проклятых колдунов играть. Да что им делать в городе, где нечистая сила открыто живёт? Чёрных петухов законно режет, пентаграммы по ГОСТу рисует? Украли ребятишки лопату в церкви и радовались своему подвигу во имя Сатаны.

Бесы со смеху животики надорвали.

– Никогда не женись на ведьме, – резко прервал молчание пассажир.

– Да я не собирался, – ответил Данила.

Таксист – тот же психолог, только дешевле. Выслушает, посочувствует. Деньги возьмёт и отпустит.

– Курить можно? Никогда не женись на ведьме, парень. Ладно, чёрные свечи. Ладно, лягушачьи лапки. Ладан? Пусть будет ароматерапия. Но грохнуть зеркало и послать меня посреди ночи закапывать его на кладбище! Ещё и в могилу её полной тёзки! Иначе семь лет несчастий. И ведь правда, не поехал бы – семь лет она бы мне истерики закатывала.

Пассажир выбросил окурок в окно – Данила неодобрительно поморщился, но промолчал, – и грустно подытожил:

– Мне через три часа на работу вставать. А если бы меня кто съел? Радио включи, а?

Остаток пути прошёл под песни и рекламу. «Настоящая, деревенская…» – уныло выводил кот Баюн.

– Ерунда какая-то, – удивился клиент. Даже про ведьму свою забыл. – Кому нужна реклама сметаны посреди ночи?

– Домовые сметану уважают, – пожал плечами Данила. – Оборотни тоже. Чёрные кошки, их сейчас фамильярами называют на европейский манер. У тебя жена ведьма, неужели не рассказывала?

– Да она у меня нормальная ведьма, – признался пассажир с лопатой. – Экстрасенс. Колдовать не умеет. Иначе бы я и не женился.

– И ходят к ней? – Данила даже на дорогу смотреть забыл, уставился на клиента поражённо. – В городе настоящих ведьм пруд пруди, на кусок хлеба заработать не могут.

– Моя ведьма говорила, что к настоящим страшно идти. На Страшном суде адвоката не положено, – пассажир философски прижался щекой к черенку лопаты. – Экстрасенс – другое дело, про него в Святом Писании не сказано ничего. Она хорошая ведьма, поверь. С высшим психологическим. И карточные фокусы показывать умеет. Клиенты довольны.

Вот и ведьм из профессии попёрли, огорчился про себя Данила. Скоро уже и бесам работы не найдётся, люди сами со всем справляться будут. Сами нагрешат, безо всяких искушений, сами покаются. И так по кругу.

* * *

За час до рассвета Данила уныло дежурил у вокзала. Дарина на связь не выходила, приложение тоже молчало. Четыре клиента за ночь! Пусть и с чаевыми. Только бензин отбить и удалось. А самому Даниле что, есть не надо? За квартиру платить? Газом и водой он не пользуется почти, но электричество, электричество! В том месяце тариф опять подняли… Любят депутаты из нечисти последние соки сосать. Толку, что Кащей да Яга в Думе сидят? Они про нужды простых избирателей забыли давно, в международную политику играют не наиграются.

В окно постучали. Данила нехотя посмотрел и остолбенел в который раз за ночь. У машины стоял поп с жёлтым чемоданом на колёсиках. И улыбался так, словно таксист был его давно потерянным братом.

Данила открыл окно и поприветствовал попа стандартной фразой:

– Такси «Вечный путь» для христиан и нечистой силы. Мы рады любым клиентам. С нами безопасно!

– Добрая ночь. Везти меня в Храм Фома неверующий, – в речи улыбающегося попа слышался странный акцент.

– Это через реку… – огорчился Данила.

– What?

– Садитесь, говорю! Добро пожаловать!

– О, спасибо very much.

Таксист помог пассажиру в рясе закинуть чемодан багажник, придержал дверь. Поп, не переставая улыбаться, сел на заднее сиденье и пристегнулся.

О как!

Удержаться было невозможно. Выруливая со стоянки, Данила вежливо поинтересовался:

– Откуда к нам? Из Москвы?

– Да, я быть в Москве. Посетить с экскурсия. Простите, я плохо говорить по-русски. Но понимаю очень-очень хорошо! Мой прапрадед быть русский эмигрант!

– От Революции бежал, значит, – пробормотал себе под нос Данила.

Пассажир расслышал, оживился.

– Да, дед говорил, что его grandpa не смог смириться с communists. «Красные упыри», – ругался он.

– Может, он и не коммунистов имел в виду, – отметил Данила. – В семнадцатом как раз настоящие упыри людям показались. Вурдалаки… Вампиры по-вашему. Ладно уж. Москва понравилась?

Не любил Данила вспоминать семнадцатый год двадцатого века. Красные справа, белые слева, спереди чёрные, позади – зелёные… И озверевшие, вымотанные голодом, болезнями, уставшие от войн люди – везде. Данила – Данька-сорванец, пятнадцатилетний подросток, крестьянский сын, – тогда всю семью потерял. Отец на фронте сгинул, мать с сёстрами от тифа померли.

– Красивый город, – с готовностью согласился потомок русского эмигранта. – Очень various… разный? Разнообразный. У вас тоже красиво.

– А вы откуда, ваше преподобие?

– Canada.

– О! – Обрадовался Данила. – Спортсменов сопровождаете? На товарищеский матч?

– Да, – ещё шире заулыбался канадский поп. – Но не смог избегать искушения и скататься в Москва. Я мечтать о Россия, when I was a child. С младых ногтей, вот! Вы любить спорт?