Городские легенды

– Не очень, – рассеянно ответил Данила, тоскуя на красном светофоре на пустом пешеходном переходе. – К нам мало кто культурный едет. Или туристы-экстремалы, или бизнесмены. А тут целая спортивная делегация из Канады. Всем интересно.

– Особый город, – с готовностью кивнул канадец. – Первый, где agree… договориться… заключать Нечистый мир, да? Я изучать история Россия. Родина grandpa – это важно.

– Важно-важно, – покивал Данила. – Я тоже из этих мест. Родился здесь.

Положим, родился Данила на двадцать вёрст южнее, где сейчас промзона. А помер здесь. Ещё до Нечистого мира – соглашения о сотрудничестве между нечистой силой и коммунистами. Уж до того раздрай в стране дошёл, что даже бесам стало тошно. Пришлось из ночной тени выходить, с людьми договариваться, лишь бы какой порядок навести.

О смерти своей Данила вспоминать не любил. Как били всей деревней за кусок хлеба: бабы били, старики били, даже дети глядели издали… Били не за украденный каравай – вымещая зло и страх многолетних неурядиц на подвернувшемся под горячую руку бродяжке. Как очнулся он, засыпанный землёй за оградой кладбища, – не на святой же земле вора хоронить? – и ни мысли в голове, только голод, ужас и ярость. Как в себя пришёл в доме той бабы, что за краюху чёрствую вой подняла, словно оборотень в полнолуние. И кровь, кровь везде – на стенах, на руках, на рубахе рваной… И огненные взгляды икон из красного угла жгли, пугали, возвращали разум.

А не сняли бы крестик с шеи перед тем, как закопать, не позарились бы на кусочек серебра, – не встал бы ночью Данька, голодный бродяжка пятнадцати лет, из родного дома родным дядькой выгнанный.

– You okay? – пробился сквозь шум в ушах чей-то обеспокоенный голос. И с чего это радио вдруг по-английски заговорило? – Sir, are you okay?

Тьфу ты! Это ж поп канадский. Данила уже в третий раз зелёный свет пропускает, вот пассажир и забеспокоился.

– Сейчас поедем, – упырь взялся за руль. – Вы уж простите, ваше преподобие. Завспоминался. Сейчас поедем.

Широкая улыбка канадца приобрела сочувствующий оттенок. Данила разозлился про себя и любезно оскалился в ответ, показывая клыки. Преподобный чуть спал с лица.

На площади Революции, поворот налево с которой вёл на мост через реку, упырь достал из кармана на двери плоский холщовый мешочек, бросил под ноги. Повозил кроссовками, чтобы под педали не забивался.

– What is? – полюбопытсвовали сзади. – Что это есть?

Быстро очухался поп.

– Земля, – буркнул Данила. – С моей могилы, ваше преподобие. Нам, упырям, с текучей водой сложно.

– Я знать, – пассажир кивнул головой несколько раз. – У моя церковь есть кладбище, там family склеп вампир. Дэмиен и Оливер, они не ходить к реке. Никогда. Я носить корм для кролик.

– Вампиры в склепе кроликов разводят? – не поверил Данила. – На еду, что ли? Неужели в Канаде с донорами беда?

– Кролик is a pet, – терпеливо пояснил иностранец, не отрывая взгляда от монумента посередине площади. Человек, бес и упырь в шинелях с винтовками, волк у их ног. Бетон, гранит и мрамор.

Поп прикоснулся рукой к стеклу, словно хотел потрогать мемориал, и перевёл:

– Любимец. Кролик – любимец вампир. Он белый и пушистый.

– В память о войне. Великой Отечественной. Я воевал тогда, – Данила снова почувствовал липкое прикосновение тоски. – Ярчук – оборотень мой знакомый – мины вынюхивал. Его контузило под конец. Я продовольствие и фураж возил, тогда баранку крутить и научился. Бои нас краем задели, а всё равно…

Что всё равно, уточнять не стал. Крепче вцепился в руль и поехал полегоньку по мосту. От ощущения текущей где-то там внизу реки по хребту гуляли кусачие мурашки. Холод могильной земли под ногами отгонял панику. Уж спасай, родимая! Нам ещё обратно ехать и до рассвета успеть.

Уже за мостом, поворачивая в Апостольский тупик, Данила сообразил:

– Демьян и Оливер? Семья? Отец с сыном вместе померли? Не повезло мужикам…

– No, – улыбка канадского попа стала холодной и надменной. – Дэмиен и Оливер married. Супруги.

– Касьян Глазник помилуй! – потрясённо прошептал Данила. Потом опомнился, выскочил из такси и подал попу чемодан. – Вот, ваше преподобие. Спасибо за поездку. Да что я говорю…

И поморщился, когда поп по привычке попытался его перекрестить. Хорошо хоть руку придержал преподобный.

* * *

Весь путь до дома Данила хмыкал озадаченно и качал головой. Не водилось на Руси, чтобы у упыря семья была. Помер в одиночестве, восстал в одиночестве, в одиночку и мыкайся до Страшного суда. Это у Дракулы невест без счёта, так на то он и граф книжный.

Солнышко уже готовилось выглянуть из-за горизонта, когда Данила как ошпаренный ворвался в квартиру и опустил тяжёлые шторы. Окна упырь на ночь открывал, чтобы выветрился пыльный запах пустой бетонной коробки.

Спать хотелось неимоверно. Лето, ночи короткие, солнышко рано встаёт. Сонной медузой Данила добрался до холодильника, достал завтрак: кусок сырого мяса и пакет с кровью. Начал пить, морщась от резкого привкуса консервантов. Живой донорской крови упырям только по великим праздникам положено: на Новый Год да на День России. Как ветерану ещё на девятое мая городские власти пакет подбрасывают.

Свинина разочаровала окончательно. Резиновая, размороженная, хоть продавец и клялся, что охлаждёнка. И водой с антибиотиками накаченная. Не мясо, гадость.

Давясь, Данила сжевал проклятый кусок. Долго сидел, борясь с тошнотой. В который раз пообещал, что с первой же приличной получки купит вакуумированный стейк из мраморной говядины. Хоть попробует, что за чудо такое.

Снизу грохнула дверь, звонко рявкнула на сыночка Лариска. Опять тот всю ночь в компьютерные игры рубился. Завтрак матери не приготовил, посуду не помыл. Раньше за такую праздность задницу розгой вдоль и поперёк разрисовывали. А сейчас – не тронь, права ребёнка. Хоть и бесёнка.

Тошно. Да не от свинины тухлой. Лучше уж мясо из магазина жрать, чем людей по тёмным избам.

На душе тошно, хоть и говорят попы, что нет у нечисти души. Да что они знают?

Больше ста лет в одиночку мыкаться, как тут душе не болеть?

Вспомнился поп канадский. Неужели не врал? Про вампиров друг на друге женатых, про белого кролика?

А что? Неожиданно развеселился Данила. Чем я не жених? Квартира есть, машина есть. Ем немного, не пью, не курю. Рядом соседка одинокая, сына без мужика растит. Хорошая баба, пусть и бесовка. Вот пойду завтра и к Лариске посватаюсь.

А белого кролика заведу, если откажет. Или к Ярчуку перееду, будем вместе на звёзды выть, от Вовкулины женихов отгонять…

Данила заснул.

Снилось ему солнце, которое пускало золотую рябь по синей реке. И Ярчук в белой фате с миной подмышкой.

* * *

В дверь к соседке Данила постучал ногой. Руки были заняты: в левой упырь держал коробку конфет, расписанную яркими васильками и позолотой. Для себя таксист взял в круглосуточном ларьке приличный гематоген.

Правой рукой Данила вцепился в острое ухо Ларискиного сыночка. Бесёнок надувал губёшки, но молчал. Понимал, что за украшение соседских дверей фруктовой жвачкой мать не похвалит.

Приготовившаяся заорать по привычке бесовка обозрела композицию из конфет, упыря и собственного сына, закрыла рот. Задумалась.

– Вечер добрый, Лариса, – поприветствовал соседку Данила. – Это тебе.

Упырь запихнул в квартиру мелкого хулигана, передал бесовке конфеты и галантно пригласил:

– Поехали кататься, Лариса. На звёзды посмотрим, в ресторан заглянем. Машина у подъезда ждёт.

Соседка молча дала подзатыльник прыснувшему от смеха сыночку. Бережно прижала к себе коробку и попросила:

– Ты погоди, Данила, я переоденусь только.

И убежала в комнату.

Данила стоял в чужой прихожей и дурацки улыбался. Ему чудилось живое биение в собственной груди.

Глеб Кащеев
Песангел

Девушка прошла мимо, обдав шлейфом горького запаха слез и отчаяния, и в голове словно перещелкнуло что-то: это «Она». Моя цель.

Приказы от центра всегда непредсказуемы ни по логике, ни по моменту, когда тебя настигает осознание цели. Я прохлаждался уже лет десять… может, и больше – зачем следить? И вдруг щелк – и я понял, что с этого момента на службе. Отпуск кончился неожиданно и неудобно, застав меня в теле собаки. Хотя могло быть и хуже, если вспомнить, в кого от безделья я только ни пробирался. С псом мне еще повезло – здоровый и буквально, и переносно. Следствие нагрешившей с ирландским волкодавом дворовой овчарки имело рост со взрослого мужчину, если встанет на задние лапы. Красотой, правда, тело не отличалось: морда в шрамах, пасть огромная, а шерсть грязно-серо-черного цвета, клокастая и блохастая, как и положено дворняге. Такой собаке редко подают из жалости или симпатии. Все больше от страха, чтобы не тронула.

Я медленно потрусил за девицей, стараясь уловить тонкости приказа. Делать-то с ней что? Убить? Охранять? Устроить неожиданную неприятность или, наоборот, вытащить из чужого кармана счастливый лотерейный билет и тайком положить в сумочку?

Судя по ощущениям, пока все-таки охранять. Потом разберутся.

Значит, я с ней надолго. Такие задания длятся даже не месяцы, а годы, и в этом случае лучше подружиться и постараться проникнуть в дом.

Поравнялся с объектом и пошел рядом, стараясь на ходу заглянуть в глаза и сделать бровки домиком.

Зараза! Вот почему то, что у любого приличного пса получается легко и непринужденно, мое тело не умело делать вообще? От моих гримас встречный прохожий шарахнулся и на всякий случай перешел на другую сторону дороги. Этой, правда, все равно: она меня даже не заметила. Идет и обильно пускает слезы, слюни и сопли. О чем может горевать юная девица в фертильном возрасте? Тут даже к оракулу не бегай – и так понятно. Он кобель (не природно, как я, а метафизически), козел, урод и так далее. А может, наоборот – хороший, идеальный, только ее не ценит и не отвечает взаимностью. Разницы никакой – итоговый эффект налицо один и тот же. Точнее на лице.

Пришлось преградить ей путь, сесть и максимально дружелюбно, насколько только способна эта пиратская морда в шрамах, улыбнуться. Я даже заскулить попробовал. Вышел звук томно вздохнувшего быка. Тут-то меня и заметили.

– О господи! Какая адская тварь, – вскрикнула она, с опаской обогнула меня и быстрым шагом поцокала каблучками дальше.

Ну адская, ну и что? А может, и райская, кто там разберет. Люди смешные, все пытаются разделить на два цвета, две стороны, две силы. Небеса, ад… какая на фиг разница? Центр и есть центр. На белых крылышках не порхаю, осанны не пою, значит по местному определению вроде как демон, хотя заданий вроде «спасти», «охранять», «заботиться» было больше, чем «убить». Вроде бы.

Ладно, по-хорошему и по-простому не получилось, нужно было импровизировать. Девица периодически нервно оглядывалась, с опаской посматривая, как я иду за ней метрах в пяти позади. Я уж подумывал, не переселиться ли мне в какую-нибудь болонку – может, хоть она растопит ее разбитое сердце. Но вдруг девица ненавидит собак и вообще кошатница? Дома-то у нее животных нет, я бы учуял по запаху, но все равно болонка может не тронуть ее, а такое хорошее тело, как это, я уже упущу. Нет, сначала разберемся, кто она и чего любит.

Что у нас в наличии? Лет примерно двадцать. Внешность невзрачная, но не безнадежная. Сейчас, понятно, нос был красным, а глаза опухшими – хорошо еще хоть тушь черными струями не текла, но если отмыть, успокоить, причесать и заставить улыбнуться, то в общем даже ничего. Живет небогато, но и не нищенствует. Типичная обитательница низшей офисной фауны.

Вопрос – кому она на фиг сдалась? От чего или кого охранять и что в ней такого нашел центр, что послал целого меня на дело? Это тоже надо будет выяснить.

Девушка нырнула в подъезд, и доводчик захлопнул дверь прямо перед моим носом. Зараза! Пришлось ждать, когда дом выплюнет какого-нибудь обитателя. Вышедшая бабка сначала хотела меня не пустить, но я показал ей левый клык, и мы друг друга поняли без лишних слов.

Моя подопечная жила на пятом этаже. Я долго нюхал сквозняк из-под двери – преимущество собачьего тела – и узнал о ней почти все. Живет одна: мужчины в квартире не было ни разу. Квартира, кстати, до неприличия большая для одинокой девушки. Бабушкино наследство: запах пенсионерки еще не выветрился до конца.

Питается мой объект просто и без новомодных заморочек. Котлетку у нее в случае чего выпросить можно… тьфу, я же не об этом должен думать. Читает книжки – судя по стойкому аромату бумажной пыли, их там целый шкаф… и даже не один. Это хорошо, значит, не совсем дура. Была бы умная, не рыдала бы так и не жаловалась сейчас подруге по телефону на козла, гада и так далее по списку.

Спустился вниз, нашел уютный закуток под лестницей, лег и принялся ждать. Вдруг то, зачем меня призвали из отпуска, произойдет именно сегодня? Первые сутки я от нее ни на шаг.

* * *

Первые дни она старалась как можно быстрее проскользнуть мимо меня, глядя со страхом и недоверием. Потом привыкла. Впрочем, как и остальные жители дома. Те сначала пытались меня гонять. Смешные. Одного в итоге по лестнице гонял я: ударить он меня, видите ли, вздумал. Потом местные смирились: я в подъезде не гадил, еду сюда не таскал. Тихо-мирно лежал на коврике, что принесла какая-то сердобольная бабушка, не рычал, не лаял и даже на судьбу не жаловался, хотя гаду, что придумал такие сильные и быстрые пружины на двери, я бы что-нибудь с удовольствием отгрыз. На дворе давно уже не лето, и ноябрьские холодные ливни менялись только на моросящую гадость вперемешку со снегом, а мне иногда часами ждать на улице приходилось.

А еще с едой в последнее время начались перебои. Шикарное кафе в самострое из железных листов закрыли и снесли, так что в помойке сразу перестали появляться вкусные мясные обрезки. В животе тоскливо выло уже третьи сутки подряд, и я всерьез раздумывал, не начать ли жрать наглых домашних шавок, что облаивали меня из-за ног хозяев, проходя мимо на прогулку.

Раздался хлопок ее двери – я отличал его уже безошибочно, – затем каблучки сапожек – купила, как дура, за треть зарплаты, а они ей натирают – процокали к лифту. Я лениво поднялся. Я уже не мчался до ее офиса, как в первые дни. Ощущения от центра конкретизировались. Мне нужно было ее охранять не от неожиданного несчастного случая, а в более глобальном смысле, так что в провожании на работу и обратно нужды не было. Однако в те моменты, когда она проходила мимо, надо было успеть считать ее настроение, чтобы знать, что все в порядке.

Девушка выпорхнула из лифта, притормозила возле меня, достала из сумочки коробочку с обедом, а из нее сосиску и кинула мне:

– На, ешь, лохматое чудище.

Это было странно и совсем на нее непохоже. Я насторожился и внимательно смотрел на ее светящееся личико. Так. Накрасилась новой палеткой. Пахнет духами, что недавно принесла в сумочке с работы. Настроение слишком хорошее для этого дождливого ноябрьского дня, так что дело ясное, что пора бить тревогу. Дуреха снова влюбилась. Мужчиной от нее до сих пор не пахло, так что до объятий и поцелуев дело не дошло, но мне нужно насторожиться.

– Ну, чего не ешь? Сытый, что ли? – улыбнулась она и, осторожно протянув руку, погладила меня между ушей. Я зажмурился от удовольствия. С объектами всегда так – когда они рядом, довольны и касаются меня, это какое-то необычайно приятное ощущение. Особенно если это женщина.

Она выбежала на улицу и нырнула в такси. Непозволительная расточительность при ее зарплате – сейчас это наверняка чтобы завитые за ночь кудри не распрямились от непогоды. Значит, свидание, скорее всего, будет сегодня, но вечером, после работы. Можно пока не спешить.

Я навестил пару соседних помоек, но ничего съедобного там не нашел. Сосиска – это, конечно, хорошо, только такой лошади, как я, их нужно с десяток.

На этот случай я запомнил адреса ближайших ресторанов. Когда-то я опекал шеф-повара и знал, что с кухни часто выкидывают вчерашнюю просрочку именно по утрам, после поставки. Вечер предстоял длинный и напряженный, так что лучше заранее набить пузо.

* * *

Я был прав во всем: и в том, что свидание назначено после работы, и в том, что дожидавшийся ее в старом «мерседесе» тип будет мне крайне неприятен. Моя дуреха выбирала себе не мужчин, а будущую очередную катастрофу для и без того уже разбитого сердца.

Сложно было оказаться возле машины в нужный момент, чтобы услышать адрес ресторана, который он продиктовал навигатору, и в то же время не попасться ей на глаза.

Как я и думал, далеко бежать было не нужно. Этот тип выбирал забегаловку не по качеству кухни, а по затратам бензина на доставку туда девушки. Пока он вез ее на своем мерседесе аж целых два квартала, я напрямик успел даже раньше.

Конечно, в ресторан меня бы никто не пустил, так что подслушать разговор не получилось. Да это и не нужно было: я все прекрасно видел через витрину. Когда разменял уже не первую тысячу лет, такие встречи можешь предугадать с точностью до слова. Он старался произвести впечатление. Она краснела, глупо хихикала, не понимая и половины того, что он рассказывал о своей работе. Будь она умнее и внимательнее, заметила бы, что этому нищеброду не хватает денег ни на регулярное техобслуживание, ни даже на зимние шины. Она ела мало, стараясь не показаться обжорой, но он в своем заказе переплюнул по скромности даже хрупкую девушку, стараясь, чтобы общий чек не вышел за тысячу. Чай и три корочки хлеба, чертов Буратино.

На что он надеется? Так пускать пыль в глаза можно только очень недолго. Да, красив, подтянут, ухожен. Тело содержит в порядке, и это кружит голову молодым девушкам. Пару свиданий она не будет вообще замечать, где они сидят и что едят, но долго так продолжаться не может.

С другой стороны, я внимательно смотрел на его мимику и все больше понимал, что этому типу не нужна подружка на одну ночь. Он точно отвезет девушку до дома, скромно поцелует в руку и отчалит домой без лишних грязных поползновений. Мужчина был нацелен на долгосрочное и всеобъемлющее охмурение.

Я развернулся и быстрой рысью побежал к дому. Здесь больше ничего интересного не предвидится, но потом им ехать полчаса, а мне обратно добираться раза в три дольше, даже если по пути попадется нужный автобус.

Однако успел. Даже ухмыльнулся, насколько это позволяла клыкастая пасть, в какой степени я опять был прав. Разве что поцелуй был не в руку, а в щеку. Скромный такой, почти школьный. Моя пунцовая и счастливая подопечная зашла в подъезд, а ее кавалер сел в машину. У него тут же зазвонил телефон. Я даже с трех метров почуял резкий запах всплеска адреналина. Человек боялся звонящего. Боялся до ужаса, но трубку все-таки поднял к уху.

– Да, Валер, привет. Как раз тебе собирался звонить. Да, я помню. Сказал же верну – значит верну. Тут есть на примете большое дело. Трешка, в центре. Все на мази, только не прямо сейчас. Ну потому, девица от меня без ума, но сам понимаешь: быстро такие дела не делаются. Месяц отсрочки хотя бы дай, я все проверну и сразу верну. Ну нет, ты же знаешь, я так не работаю. Уголовка – это не мое. Да блин, ну по-человечески же прошу. Как половина? У меня долга-то всего два ляма… как… да ты же говорил другой процент! Хорошо, я найду деньги завтра. Забудь про хату и проценты. Все верну завтра!

Он повесил трубку, выматерился и несколько раз долбанул кулаком по рулю.

Шерсть на загривке непроизвольно встала дыбом, когда я почувствовал добычу. Это тоже ни с чем не сравнимое ощущение, когда ты не только знаешь объект, который защищаешь, но и уже распознал опасность, видишь ее в лицо и в любой момент можешь вцепиться в горло.

Убить его – пара секунд.

Только вот она опять будет плакать. Кто знает, вдруг ее сердце не выдержит очередного удара? От чего я должен ее защитить – от этого мошенника или от очередной потери?

Решение пришло быстро.

Прощай, пес. Ты был хорошим спутником, но теперь ты свободен. Сознание животных, в отличие от людей, не страдает от нашего присутствия и полностью восстанавливается после того, как подобные мне покидают тело.

Я еле заметной тенью скользил над летящим по городу автомобилем. Человек вел нервно, виляя по дороге, как головастик в сильном течении: обгонял, подрезал, сигналил. Главное, ведь никуда не спешит – просто злость срывает.

Жил этот лузер на окраине в обшарпанной однушке. Ремонт в ней случился первый и последний раз в момент сдачи дома строителями. Мебель, похоже, тоже застала нескольких генсеков СССР. Что-то подобное я и подозревал.

Мне мешал электрический свет, но с такой хилой проводкой справился даже бесплотный дух типа меня. Удивительно, что она не коротнула раньше сама по себе.

Когда погас свет, а тушка оплавленной доисторической пробки в щитке намекнула, что быстро проблему не исправить, хозяин заметался по квартире, подсвечивая себе экраном телефона, достал из кухонного ящика огрызок свечи и зажег фитиль.

То что надо. Неровное дрожащее пламя существенно облегчало мне сотворение иллюзий.

Появился я перед ним во всей красе: ровно как с рекламного постера «Диабло». Разве что размер уменьшил до масштаба потолков хрущевки.

– Что это? Кто это? Кто ты? – растерянно и испуганно лепетал бледный хозяин квартиры.

– А то ты еще не понял? – усмехнулся я громогласным басом. – Давай оставим прелюдии в стиле «ах, я не верю, я атеист, тебя не бывает». Я реален, как видишь, и пришел с деловым предложением. Тебе нужны деньги?

Как я и думал, это подействовало сразу. Слово продралось через страх и растерянность и зазвонило нужным будильником в его мозгу.

– Нужны, – кивнул он, немного успокаиваясь.

– Ну тогда я таки правильно зашел, – иллюзия улыбнулась клыкастым ртом. – Осталось договориться о цене. Десять миллионов подойдет?

Тут главное не вспугнуть. Меньше трех называть нельзя – с этого лоха дружки столько примерно и слупят. Но и умопомрачительная сумма замкнет ему мозг так, что он не поверит в происходящее, и все будет зря.

– Смотря что продаем, – ухмыльнулся он.

Ага, уже совсем освоился. Это хорошо.

– Как обычно. Душу. Ты продаешь душу и получаешь десять лямов прямо сейчас.

Тут важно было, чтобы клиент поверил в реальность происходящего, так что я материализовал на столешнице рядом с собой открытый кейс, набитый пятитысячными пачками.

– Что? Душу? – не веря своим ушам, повторил мужчина, не в силах оторвать взгляда от свеженьких хрустящих красных купюр.

– Да. Все материальное, как ты понимаешь, я могу получить и так.

– То есть, когда я умру, моя душа достанется тебе. А деньги сейчас? – спросил он.

– Все точно так, – и я даже не соврал.

– И никаких больше подводных камней? – он нахмурился.

Я помахал в воздухе рукой, и в ней возник договор. Как положено по стереотипам людей: желтоватый свиток желтой кожи с коричневыми готическими буквами, где русским языком было написано всего три строчки: «Я, (пробел для имени), согласен отдать свою душу в обмен на материальное вознаграждение в сумме 10 000 000 (десять миллионов) рублей. Дата, место для подписи».

Главное было не расколоться, что я не знаю его имени. А то фиговатый дьявол получился бы.

Он несколько раз перечитал договор, потом посмотрел на меня, поморщился и спросил:

– Подписывать кровью?

– Если очень хочется, то можно и кровью, но по мне и ручка сойдет, – серьезно ответил я.

– Десять лямов… – смакуя пробормотал мужчина. – Это решит все проблемы, – он вскочил, сбегал в коридор за авторучкой, тщательно вывел свое имя на договоре и лихо расписался.

– Все? – с надеждой спросил он.

Я позволил себе расхохотаться, видя, как с каждой секундой хозяин квартиры бледнеет все больше и больше, понимая, что тут все-таки был какой-то подвох. Его страх – тоже необходимая часть процесса. Только теперь он по-настоящему поверил, что отдал что-то намного более ценное, чем несуществующую фигню в обмен на десять миллионов.

Я щелкнул пальцами, и все исчезло: и договор, и деньги, и иллюзия дьявола. Больше в них не было смысла. Самым ценным тут была его вера в то, что душа больше ему не принадлежит.

Хотя меня как раз она и не интересовала. Мне было нужно тело.

Кодекс «не убий» по отношению к людям ограничивал меня, как непробиваемая стена. Исключение составлял только случай, когда убить приказывает центр. Или когда кто-то представляет смертельную опасность для охраняемого объекта. В этом случае я могу делать все что угодно. Однако, чтобы занять чужое тело, выкинув оттуда душу, мне требуется разрешение и самого человека, которое я только что получил.

Мгновение головокружения – и вот я уже статный высокий брюнет во вполне здоровом и достаточно молодом теле. От прежнего обитателя в нем не осталось ничего.

Я с трудом дождался утра, когда моя подопечная выпорхнет из подъезда и несказанно удивится тому, что я жду ее, чтобы подвезти до работы.

* * *

Как это приятно, когда ты знаешь и умеешь заботиться лучше любого смертного, а самое главное, получаешь от этого удовольствие. Каждый раз, когда ее глаза расцветали в улыбке, внутри меня распространялась приятная волна тепла. Я нужен, я сделал все правильно, и та, чью жизнь я должен охранять, как преданный пес, – довольна и счастлива.

За окном опять стоял дождливый ноябрь, и я невольно вспомнил, как год назад она в первый раз погладила меня по голове между ушей.

Девять месяцев назад она сказала, что хочет от меня ребенка. Я долго думал. Спрашивал центр, но тот таинственно молчал, словно его вообще не существует. С одной стороны, прямого запрета на размножение у меня вроде как нет. Я ж не бесполый ангел. С другой стороны, и прецедентов припомнить не получалось.

Но я же должен сделать ее счастливой. В этом не было сомнений. Раз она хочет, значит так тому и быть.

И все-таки чувства были необычными и странными. Я отвез ее в роддом, доехал обратно до ее подъезда, вышел из машины и посмотрел на небо. Почему-то она стеснялась моего присутствия на родах, так что мне нужно было ждать не рядом с ней, а где-то снаружи. Как преданной собаке.

– Привет от Валеры, – донеслось сзади.

Я обернулся, и тело тут же отозвалось болью. Звук выстрела достиг мозга позже. Потом еще выстрел, и еще…

Как же я не люблю умирать.

На киллера обиды не было. Я все равно ему сделать ничего не смогу. Он ей не угрожает. Но как чертовски обидно терять такое тело!

Как же мне теперь быть рядом с ней? Опять возвращаться в какую-нибудь дворняжку и жить под лестницей, ловя звук ее шагов? После всего, что было?

Ну уж нет!

И тут я понял, что мне нужно делать.

Одна из главных истин: человек обретает душу с первым вздохом. Я мог еще успеть!

Я сорвался с места и полетел над городом стремительной стрелой. Ворвался невидимым и неощутимым в родильное отделение, по запаху нашел нужную палату.

Головка ребенка уже показалась.

Успел!

Я проник внутрь этого пустого сосуда и удовлетворенно вздохнул. Теперь я точно буду рядом с ней. Всегда. Слово то какое-то странное. Я должен помнить, что оно означает, я же прожил… почему я помню только последние пару мину… слово… не могу вспомнить… не могу… не хочу… я… я…

– Уаааа! – закричал ребенок, подбодренный легким шлепком акушерки. – Уааа! – он кричал самозабвенно, вкладывая в крик всего себя, ничего не помня ни о вечности, ни о небесах. Сейчас он хотел только одного – вернуться к теплой и мягкой маме.