Чёрный Красавчик

Illustrations © 2019 Christian Birmingham

Design and layout © 2019 Palazzo Editions Limited

© Доронина И.Я., перевод на русский язык, 2022

© Салганик М.Л., наследники, перевод на русский язык, 2022

© Вступительная статья, издание на русском языке.

ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2022

Machaon®

* * *

«Хорошие лошади вырастают только у добрых людей!»

Уроки доброты от Анны Сьюэлл

На протяжении тысячелетий лошадь верно служит человеку. Она всегда была кормилицей в доме простого труженика и предметом гордости у знати, верным другом и рабочей силой. Когда английская писательница Анна Сьюэлл (1820–1878) создавала повесть «Чёрный Красавчик», она преследовала простую цель – научить человека понимать и любить лошадь, без которой немыслима жизнь XIX века. Как отмечала в своих дневниках сама писательница: «Я сочинила эту историю, чтобы пробудить в людях любовь и симпатию к животным».

Об авторе книги известно немного. До четырнадцати лет Анна Сьюэлл росла жизнерадостной активной девочкой, ходила в школу, помогала родителям по хозяйству, пока с ней не случилась беда. Она упала и повредила ногу так, что на всю жизнь осталась хромой. Вот тогда самыми близкими друзьями девочки стали лошади. Они помогали ей не просто двигаться, а жить полноценной жизнью. Анна проводила по многу часов в седле и всей душой прониклась «проблемами и переживаниями» этих животных.

В стремлении со всей точностью и глубиной донести до читателя душевную боль и тяготы физических истязаний, что пришлись на долю Чёрного Красавчика и его собратьев, писательница повела повествование от первого лица. Так она противопоставила мир благородных, добросовестных и преданных лошадей жестокому миру людей – корыстных, властных и высокомерных.

Своим произведением Анна Сьюэлл хотела сказать, что нет плохих лошадей – есть плохие хозяева. У животных тоже есть свои права – свободно пастись на лугу, иметь тёплое и просторное стойло, устеленное мягкой соломой, вкусно питаться, получать медицинскую помощь, а самое главное – право на уважительное и заботливое к себе отношение. Всё это может дать только человек милосердный и сострадательный.

Повесть, не оставляющая никого равнодушным, позволяет увидеть жизнь глазами лошади, словно бы испытать все трудности, выпавшие на её долю, – подчас именно этого так недостаёт многим людям, чтобы научиться жить по совести, руководствуясь вечными ценностями – добротой и любовью.

Свою книгу Анна Сьюэлл начала писать в 51 год, а закончила, когда ей уже было 57, за год до смерти. После выхода книги в Англии был построен «Дом отдыха для лошадей».

На русском языке повесть о благородном скакуне впервые появилась под названием «Чёрный Красавчик» в 1901 году и с тех пор многократно переиздавалась.

Книга, безусловно, имеет поучительный характер. Сказалась педагогическая и религиозная деятельность матери писательницы и её самой. Оттого в «Чёрном Красавчике» столько афоризмов: «Хорошие лошади вырастают только у добрых людей!»; «У лошади, как и у человека, характер от воспитания»; «Невежество после злобы и всяких там зверств – самая ужасная вещь на свете»; «Главное – не проехать мимо, а вмешаться, выступить против жестокости»; «Пока на твоём пути встречаются хорошие люди, ещё не всё потеряно»; «Почти всё зло на земле происходит оттого, что люди слишком заняты своими делами»; «Если мы в силах предотвратить зло, но проходим мимо, значит, и мы в этом повинны»; «Удача предпочитает того, кто разумней и сердцем добр»; «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». Все эти афоризмы звучат как заповеди и служат настоящими уроками доброты для каждого из нас.

Анна Сьюэлл не дожила до успеха своей книги. Символично, что на её похоронах все лошади, шедшие в траурной процессии, были освобождены от упряжи. Таково было желание писательницы, отвечающее её жизненным принципам и ценностям, о которых она написала в своей единственной книге – настоящем литературном памятнике всем лошадям и доброму отношению ко всему живому.

Анна Пушкина,

кандидат филологических наук

Часть I

Глава I
Мой первый дом

Одно из моих первых воспоминаний: я живу на просторном, приятном лугу с чистым прудом посредине. Над водой склоняются тенистые деревья, где дно поглубже, растут камыши и водяные лилии. По одну сторону луг заканчивался живой изгородью, за которой простиралось вспаханное поле. В изгороди были ворота, и через них, по другую сторону луга, нам виден был хозяйский дом у самой дороги. В верхней части луга высажены ёлочки, а нижняя обрывается к быстрому ручью.

Когда я был совсем маленьким и ещё не мог щипать траву, мать кормила меня своим молоком. Днём я бегал рядом с ней, а по ночам засыпал под её боком. В жару мы целыми часами стояли у пруда в тени деревьев. Когда становилось холодно, мы могли укрыться в тёплом сарае у ёлочек.

Потом я подрос и перешёл на траву. Днём моя мать работала, но на ночь возвращалась ко мне.

Кроме меня по лугу бегало ещё шестеро жеребят, они были старше меня, а некоторые ростом со взрослых коней. Всё равно я бегал в компании с ними, и нам бывало очень весело. Мы скакали галопом наперегонки, круг за кругом. Правда, мы не только скакали: бывало, что старшие жеребята начинали кусаться и лягаться.

Однажды, когда мы уж очень расшалились и не могли уняться, мать заржала, подзывая меня к себе.

Я подбежал, и мать сказала мне:

– Я прошу тебя внимательно выслушать и запомнить мои слова. Твои друзья – очень славные жеребята, но они будут упряжными лошадьми, поэтому они не обучены хорошим манерам. А ты – породистый жеребёнок и родился в достойной семье. Имя твоего отца пользовалось славой в здешних краях, а твой дед два года подряд выигрывал призовые кубки на скачках в Ньюмаркете. Твоя бабка была лошадью добрейшего нрава, я никого не встречала добрей, чем она. И разве ты когда-нибудь видел, чтобы я кусалась и лягалась? Я надеюсь, ты не приобретёшь плохих привычек, вырастешь добросердечным и послушным конём. Ты должен старательно и с желанием выполнять свою работу, высоко поднимать на бегу ноги и даже играя не кусаться и не лягаться.

Я на всю жизнь запомнил добрый совет матери, я знал, что она лошадь мудрая и опытная и что наш хозяин весьма высокого мнения о ней. Мою мать звали Герцогиня, но хозяин часто называл её Любимицей.

Хозяин нам достался добрый и хороший. Он нас сытно кормил, содержал в холе и не забывал говорить ласковые слова. Хозяин разговаривал с нами таким же голосом, каким разговаривал со своими детьми. Все лошади его любили, а моя мать любила его больше всех. Завидев его у ворот, мать радостно ржала и подбегала к нему.

Хозяин гладил её, трепал по холке и говорил:

– Ах ты, моя Любимица! А как поживает твой маленький Черныш?

Я был чёрного цвета, поэтому он и называл меня Чернышом. Он угощал меня хлебом – это очень вкусная еда! – а иногда и для матери захватывал с собой морковку.

Вокруг хозяина собирались все лошади, он для каждой находил доброе слово, но мне казалось, что больше всех он любит нас с матерью.

Мать всегда возила его в город на ярмарку в лёгкой повозке.

На нашей ферме работал подросток по имени Дик. Он иногда приходил с поля к изгороди за спелым терновником. Наевшись ягод, он затевал игры с жеребятами, но это были нехорошие игры, потому что Дик швырялся палками и камнями, желая заставить нас скакать. Мы не очень-то его боялись: просто удирали прочь, но бывало, что Дик попадал в кого-то камнем, а это больно.

Однажды он затеял эту свою игру, не подозревая, что хозяин видит его с соседнего поля. Хозяин сразу понял, чем занимается Дик, перепрыгнул через изгородь, схватил его за руку и так ударил по уху, что тот взвыл от боли и неожиданности.

При виде хозяина мы все подбежали поближе – посмотреть, что происходит.

– Скверный мальчишка! – прикрикнул на него хозяин. – Скверный мальчишка! Ты это проделывал уже не раз и не два, но этот раз – последний! Вот тебе деньги за работу и убирайся домой! Ты больше не будешь работать у меня на ферме!

И мы действительно больше никогда не видели Дика.

Старый же Дэниэл, который присматривал за лошадьми, был к нам так же добр, как сам хозяин, и нам было хорошо.

Глава II
Охота

Мне было уже два года, когда произошло событие, оставившее неизгладимый след в моей памяти.

Это случилось ранней весной. Ночью были несильные заморозки, и утром лёгкий туман ещё висел над полями и лугами. Мы с другими жеребятами спокойно паслись в нижней части луга, как вдруг издалека, видимо с большого расстояния, донеслись звуки, похожие на собачий лай. Самый старший среди нас насторожил уши и сказал:

– Кажется, это гончие…

Он тут же поскакал в верхнюю часть луга, откуда видны были все окрестные поля. Мы устремились вслед за ним.

Там уже стояла моя мать и старый верховой конь хозяина, которые понимали, что происходит.

– Травят зайца, – объяснила мне мать, – и если он побежит в нашу сторону, мы увидим охоту.

Вскорости собаки влетели на ближнее к нам поле, засеянное пшеницей. Я никогда прежде не слышал такого оглушительного шума: собаки не лаяли, не выли, не повизгивали, а тянули на одной ноте нечто похожее на «е-о-о-о!».

За собаками во весь опор мчались верховые, многие были одеты в зелёные куртки.

Старый конь зафыркал и беспокойно вытянул шею в их направлении. Мы, жеребята, умирали от желания поскакать вслед за охотниками, но они стремительно скрылись на соседнем поле, там остановились, собаки заскулили и разбежались в разные стороны, обнюхивая землю.

– Потеряли след, – сказал старый конь. – Возможно, зайцу удастся улизнуть!

– А что это за заяц? – спросил я.

– Просто заяц! Очень может быть, он из тех, что водятся на нашей ферме. Собаки и люди готовы травить любого зайца…

Он не успел договорить: собаки вновь завели своё «е-о-о-о!» и стаей во всю прыть бросились обратно, направляясь прямо к нашему лугу – туда, где изгородь обрывалась у крутого берега ручья.

– Сейчас мы увидим зайца, – сказала моя мать.

В ту же минуту мимо нас проскочил обезумевший от страха заяц, во все лопатки удирая к ёлочкам. За ним неслись собаки. Они скатились с берега, перепрыгнули через ручей и помчались по полю. Вслед за собаками гнали своих коней и охотники.

Заяц попытался пролезть сквозь живую изгородь, но она оказалась слишком плотной, тогда он повернул было к дороге… Слишком поздно. Собаки с диким лаем набросились на зайца, он вскрикнул – и всё было кончено.

Подскакал один из охотников и стал хлестать собак, не давая им растерзать заячью тушку. Охотник ухватил окровавленный и истерзанный комочек за ноги и с довольным видом показал остальным. Все заулыбались.

Что до меня, то я был настолько потрясён, что не сразу обратил внимание на происходившее у ручья. То было печальное зрелище: там упали две прекрасные лошади, одна барахталась в ручье, другая стонала на траве. Один из наездников, перепачканный глиной, выбирался из воды, второй лежал без движения.

– Он свернул себе шею, – тихо сказала мать.

– Так ему и надо! – откликнулся один жеребёнок.

Я был согласен с ним, но моя мать нас не поддержала.

– Нет, – возразила моя мать, – нельзя так говорить. Хотя, надо признаться, что я, лошадь, много пожившая на свете, много видевшая и много слышавшая, я никогда не могла понять, почему людям так нравится охота! Люди нередко причиняют себе увечья, губят хороших лошадей, вытаптывают поля – и всё это ради того, чтобы убить зайца, или лису, или оленя, которые могли бы достаться им и другим способом. Впрочем, мы всего лишь лошади, мы не понимаем.

Моя мать говорила, а мы стояли и смотрели.

Охотники столпились вокруг распростёртого на земле молодого человека, но поднял его с земли наш хозяин, который до этого наблюдал за охотой со стороны. Голова юноши откинулась назад, руки бессильно повисли, и лица окружающих сделались очень серьёзными. Стояла полная тишина, даже собаки унялись, будто поняли, что случилась беда. Юношу отнесли в дом нашего хозяина. Позднее я узнал, что это был Джордж Гордон, единственный сын нашего помещика, рослый и красивый молодой человек, которым гордилась семья.

Теперь надо было срочно ехать по разным адресам: за доктором, за коновалом и, разумеется, надо было известить мистера Гордона о гибели сына.

Когда мистер Бонд, коновал, прибыл на место происшествия, он внимательно осмотрел и ощупал вороного коня, стонавшего на траве, поднялся и печально покачал головой – конь сломал себе ногу. Побежали в хозяйский дом, принесли оттуда ружьё, раздался громкий хлопок, короткий, но ужасный вскрик – и всё затихло. Вороной был недвижим.

Моя мать сильно расстроилась, она сказала, что давно знала этого коня, что его звали Роб-Рой и был он сильным и отважным конём, который в жизни не сделал ничего дурного.

После того как случилась эта страшная история, моя мать никогда не приближалась к ручью, у которого погиб Роб-Рой.

А несколько дней спустя мы услышали протяжный звон церковного колокола. Выглянув за ворота, мы увидели старый чёрный экипаж, обитый чёрной тканью и запряжённый чёрными лошадьми; за ним двигался другой экипаж, и ещё, и ещё. Все они были чёрными, а колокол всё звонил и звонил. Молодого Гордона везли хоронить на церковное кладбище. Ему теперь уж не ездить верхом. Что сделали с Роб-Роем, я так никогда и не узнал, но я знаю, что причиной всему стал несчастный маленький заяц.

Глава III
Моё обучение

Я вырастал в красивого коня, шкура у меня залоснилась, сделалась мягкой и упругой. Я был чёрного цвета с белым как бы чулочком на одной ноге и с очень славной белой звездой во лбу. Окружающие считали меня красавцем, а хозяин говорил, что меня продадут не раньше чем в четыре года. Хозяин сказал:

– Подростки не должны работать как взрослые, и жеребёнку нужно дать окрепнуть, а уж потом он может работать как настоящий конь.

Когда мне исполнилось четыре года, на меня приехал взглянуть мистер Гордон. Он внимательно осмотрел мои глаза, рот и ноги, тщательно ощупал меня, потом меня провели перед ним шагом, рысью и заставили проскакать галопом.

Мистер Гордон остался мной доволен и сказал:

– Отличный будет конь, если его как следует объездить.

Хозяин ответил, что сам будет объезжать меня, потому что не хочет, чтобы меня запугивали или били.

Мы не стали терять время, и уже на другой день началось моё обучение.

Возможно, не всем известно, как объезжают молодых коней, поэтому я опишу это.

Конь должен приучиться ходить в упряжке и под седлом, возя на спине седока: мужчину, женщину или ребёнка – именно так, как они пожелают, беспрекословно исполняя все их приказания.

Кроме этого, конь должен привыкнуть к хомуту, шлее и прочей упряжи, стоять смирно, пока его запрягают, привязывая к повозке или коляске, так что он, двинувшись, обязательно потянет её за собой; будет ли он двигаться медленно или быстро – зависит от воли кучера. Конь не должен шарахаться от неожиданностей, кусаться, лягаться, не должен своевольничать, а должен всегда слушаться хозяина, как бы ни устал или проголодался, и, что труднее всего, когда на него надета сбруя, он больше не может ни взбрыкнуть от радости, ни прилечь от утомления.

Меня уже давно начали водить шагом по межам и по аллеям, и я знал, что такое недоуздок, однако теперь мне предстояло научиться носить удила и узду. Хозяин, по своему обыкновению, вначале угостил меня овсом, потом, приговаривая ласковые слова, вложил мне в рот мундштук и взнуздал. Как это было противно! Кто не имел дела с мундштуком, тому трудно вообразить, что это за гадкое ощущение: во рту кусок холодной, неподатливой стали толщиной в мужской палец, он лежит на зубах, придавливая язык, а концы торчат из углов рта, они закрепляются ремешками, охватывающими голову, стягивающими морду, не оставляя ни малейшей возможности избавиться от этой отвратительной твёрдой штуки. Ужасно! Просто ужасно! По меньшей мере, я так воспринял взнуздывание. Однако я знал, что мою мать запрягают с мундштуком, и всех других взрослых лошадей тоже, поэтому и я, при помощи вкусного овса, ласковых поглаживаний, добрых слов и хорошего обхождения хозяина, привык к удилам и узде.

Затем настал черёд седла, но это было уже терпимо. Старый Дэниэл придержал меня за голову, а хозяин с большой осторожностью положил седло на мою спину и затянул подпруги, не переставая похлопывать меня и говорить со мной ласковым голосом.

После этого мне дали овса и немного поводили в сбруе; это повторялось день за днём, пока я не привык ожидать и угощения, и осёдлывания. Наконец в одно прекрасное утро хозяин сел в седло, и мы сделали круг по мягкой луговой траве. Ощущение было весьма странное, хотя, с другой стороны, я испытал и некоторую гордость за то, что везу хозяина. Хозяин стал ежедневно выезжать на мне, и скоро я к этому привык.

Нелегко мне далось и первое знакомство с железными подковами: сначала было очень трудно привыкнуть к ним. Хозяин сам отвёл меня в кузницу, опасаясь, как бы мне не причинили боль или не напугали. Кузнец поочерёдно поднимал мои ноги и подчищал копыта. Было это совсем не больно, и я спокойно стоял на трёх ногах, пока он работал над четвёртой. Покончив с копытами, кузнец взял кусок железа, выгнутый в форме копыта, надел его и прочно прибил гвоздями, чтобы хорошо держалось. Ноги сделались неуклюжими и тяжёлыми, но прошло время – и я привык к подковам.

Теперь хозяин решил, что пора приучать меня к упряжке. Сначала мне надели на шею жёсткий и тяжёлый хомут, а также уздечку с наглазниками, которые ещё называются шорами. Это были действительно наглазники, потому что они закрывали всё по сторонам, и я мог смотреть только прямо перед собой. Потом пришёл черёд седелки с противным жёстким ремнём, который пропускали под хвостом; ремень назывался шлея. Шлею я терпеть не мог: когда мой длинный хвост складывали пополам и продевали под шлею, мне становилось почти так же скверно, как от мундштука. Мне сильно хотелось взбрыкнуть, сильней, чем когда бы то ни было, но, конечно, я и помыслить не смел о том, чтобы ударить моего любимого хозяина. Постепенно я привык и научился работать так же хорошо, как моя мать.

Здесь непременно следует упомянуть ещё об одном уроке, преподанном мне, который впоследствии оказался чрезвычайно для меня полезен. Хозяин отправил меня на две недели на соседскую ферму, где был большой луг у самой железной дороги. На лугу паслись овцы и коровы, и меня пустили к ним.

Я никогда не забуду первый поезд, увиденный мной. Я спокойно пасся около плетня, которым луг был отгорожен от железнодорожной колеи, когда издалека донёсся непонятный звук. Я даже не успел понять, откуда он доносится, как прямо на меня понеслось нечто длинное, чёрное, пыхтящее, громыхающее, изрыгающее клубы дыма. Понеслось и пронеслось, прежде чем я успел перевести дух. Я бросился прочь и ускакал на самый дальний конец луга, где долго стоял, всхрапывая от изумления и испуга.

За день мимо луга прошло несколько поездов, одни шли очень быстро, другие замедляли ход, а потом вообще останавливались на станции неподалёку, иной раз издавая жуткие крики и стоны, прежде чем замереть. Поезда меня страшно пугали, но коровы продолжали спокойно щипать траву, даже ухом не ведя в сторону чёрной, оглушительно громыхающей и лязгающей громадины.

В первые дни я от страха просто не мог есть, но когда понял, что ужасная зверюга никогда не забирается на луг и не причиняет мне вреда, я перестал обращать внимание на поезда и стал относиться к ним с тем же безразличием, что овцы и коровы.

Мне приходилось в жизни видеть множество лошадей, которые в страхе шарахались от вида или грохота поезда, я же сам, благодаря предусмотрительности моего доброго хозяина чувствую себя на железнодорожной станции столь же спокойно, как и в собственном стойле.

Так и до́лжно обучать хороших коней.

Хозяин часто ставил меня в парную упряжку с моей матерью, которая обладала ровными аллюрами и лучше, чем посторонняя лошадь, могла приучить меня ходить так же.

Мать объясняла мне, что чем послушней я буду, тем лучше будут ко мне относиться, что самое мудрое – всегда стараться исполнять хозяйскую волю.

– Однако, – добавляла она, – люди бывают разные. Попадаются добрые и заботливые, как наш хозяин, которому всякая лошадь за честь почтёт служить, но встречаются и люди настолько плохие и жестокие, что им не следовало бы никогда держать у себя лошадей или собак. На свете немало и попросту глупых людей: они тщеславны, невежественны и легкомысленны, никогда не дают себе труда задуматься над тем, что творят, а потому губят лошадей, сами того не желая. Я надеюсь, что ты окажешься в хороших руках, но ведь лошадь не может знать, кто её купит, кто станет на ней ездить, здесь всё решает случай. Однако как бы ни сложилась жизнь, служи честно и береги своё доброе имя.