– Прекрати, пожалуйста, этот детский сад! Любовь – самая последняя тема, на которую мне хотелось бы поговорить. Давай уж лучше потолкуем о чем-нибудь настоящем: о погоде, о природе вещей. Посмотри, какой чудесный день назревает, в особенности после всего того кошмара, через который мы только что прошли. У меня даже возникает чувство, что мы снова обретаем себя, что далеко не все потеряно, что многое еще вполне возможно! А ты зачем-то затеваешь беседу о грустном…

– Ну отчего же о грустном!? Я о самом главном! Разве не от любви и ради любви, во всех ее проявлениях, от румяной застенчивости до сексуальных извращений, происходит вообще все? Разве не к настоящей любви все стремятся?

– Так-то оно так, конечно, если все упрощать, как ты привыкла. Соглашусь в том, что любовь – основа основ, великая движущая сила созидания, а ненависть, соответственно, это разрушение, отсутствие или недостаток любви и понимания. И знай, я верю в любовь. И прежде всего в безграничную любовь человека к самому себе. Я, кстати, вообще во многое верю или готов поверить. Я верю в благородных убийц, убивающих во имя Провидения; в честных чиновников, пекущихся о благе народном, а не своем благополучии; готов уверовать даже в неминуемую победу феминизма над ближневосточными тираниями. Вот только в любовь между людскими персонажами, извини, с некоторых пор мне поверить почти невозможно.

– Глупости какие! Ведь то, что ты сделал ради меня, что это, если не любовь???

– И это тоже любовь. Все – любовь. Видишь ли, я стараюсь, хотя и не всегда получается, смотреть на такие вещи шире. Я люблю, пытаюсь любить все, что вижу и знаю. И этот прекрасный дуб, дарующий нам тень, и дуновение ветра, который делает день свежее, и приятный слуху шелест листвы, и вот эту букашку, ползущую по коленке, полагающую, возможно, что это нечто новенькое, непостижимое. То есть я люблю жизнь во многих ее проявлениях, даже не в самых, прямо скажем, приятных, вроде похода к стоматологу. Да, мне будет предсказуемо худо полулежать с сухой поначалу ватой во рту, ощущать чужие пальцы на деснах, а потом еще и выкладывать за эту странную процедуру кругленькую сумму, но тем самым я сохраню зуб, возможно, целый ряд зубов, гармония которых может пошатнуться от отсутствия ближнего своего. И вот в этом смысле, безусловно, я люблю тебя без памяти!

– Ты просто возмутителен! Я же так и обидеться могу! Так меня еще, кажется, никто никогда не оскорблял! Сравнить любовь ко мне с чувствами к букашке, с ватой во рту – в этом весь ты! Не скрою, я уже обижена…

– И напрасно. Ты слушаешь меня, но до тебя доносится только приглушенное эхо смысла. Хотя прежде всего тебе стоило бы задаться вопросом, а любишь ли ты сама? И только тогда тебе открылось бы, что, конечно, любишь – себя. А также всех тех, кто любит тебя. Наверное, ты думаешь, что я тебя за это осуждаю? Нисколько. Я же тоже в основном люблю не мир в себе, а себя в мире. И то, что я познаю изгнание – совсем не то чувство, которое ты приняла за чистое бескорыстие и самоотречение ради тебя. Это типичный случай частной любви к себе, зачастую выдаваемой за любовь вообще, суть которой умелое притворство, непременная выгода и преимущество одной из сторон при непротивлении или непонимании этого другой, материальная польза, тот же древний страх одиночества как разновидность позора быть изгнанным из племени, хотя последнее с нами, похоже, уже произошло. Зато теперь в нас сидит еще и боязнь пойти против сюжета…

– Прекрати нести чушь! Слышать этого больше не желаю! О, я понимаю, разумеется, ты презираешь меня, имеешь на то право: да, я заслужила, ведь это я все угробила! Но зачем же делать мне больно такими упреками?! Если ты так хочешь, я сейчас же соберусь и пойду в одну сторону, а ты – в любую другую, на том и расстанемся! Ты этого добиваешься? – в сердцах выпалила Свитани.

– Нет же, ничего подобного я не добиваюсь, что ты, что ты… – вполне искренне и взволнованно опроверг это предположение Якобы, пытаясь умерить ее вспыльчивость.

– Еще бы! Да ты хоть понимаешь, как крупно тебе повезло со мной? Я смертельно красива, достаточно умна, во всяком случае, не настолько глупа, как можно подумать. А вот ты, извини, самый заурядный, бездарный и безумный писака, сыплющий какими-то только тебе понятными иносказаниями, позабывший прямые значения половины слов!

– Это серьезное обвинение, – ухмыляясь, отвечал Якобы. – Только я бы обратил твое внимание вот на что: и пяти минут не прошло, как ты восхищалась моим поступком, приверженностью тебе, не ставила под сомнение влюбленность, но стоило мне лишь произнести слова, не отвечающие твоим ожиданиям, как все это тут же перестало иметь хоть какое-то значение. И вот уже ты попрекаешь меня маленькими моими слабостями и недостатками – бездарностью, безумием. И куда это годится!? А ведь задумайся: стал бы любой так называемый положительный, трезвомыслящий и рациональный персонаж связываться с чокнутой, какой, заметь, ты сама себя выставляла через свою гипотезу. Даже связываться! Разве что обмануть или воспользоваться… Я уже не говорю про очевидную перспективу потерпеть предсказуемое поражение, быть лишенным райского местечка под названием «Первоград». Вот тебе наглядная разница между безумием и благоразумием… А почему так происходит, чем вызван твой гнев? Тем, что ты очень любишь себя! Но, повторюсь, разве я виню тебя за это? Так уж, видно, мы устроены, я такой же. Это сродни той трогательной любви к букашке, которая, увы, тоже лишь вариация любви к себе. Только пока я ощущаю приятное щекотание и безобидность букашки – я готов ее полюбить, мириться с ее присутствием и близостью, но стоит мне зафиксировать малейшую опасность или угрозу, исходящую от нее, как мои чувства очень скоро изменятся. Я просто раздавлю ее, скину, выкину из свой жизни, потому что, прости меня, букашка, я люблю прежде всего себя, люблю приятное щекотание извне, а все, что может причинить мне боль, – не люблю. Вот и вся любовь.

– Слушай, ну ты просто невыносим становишься! Ты как там вообще, в прошлой жизни, был хоть с одной реальной девушкой, кто мог вынести тебя так долго, как я, а?

– И ты бы не выносила, будь такая возможность. А так… всякое бывало, конечно. До первого серьезного разговора, а дальше – все, пропасть. Пропасть или хрупкий мир, шаткое перемирие на сомнительной основе бесконечных уступок, компромиссов, скрываемых до поры недовольств. Да, в иных случаях до этого первого серьезного разговора могут пройти годы, но все же он неизбежен. И стоило мне однажды твердо для себя уяснить и признать, что миротворец из меня, видимо, неважнецкий, как я уверенно шагнул в открывшуюся мне пропасть и сгинул, сиганул в свободу, где никому и ничего от меня не нужно, где и самому нет нужды никого обманывать или обнадеживать; эдакое, знаешь ли, свободное падение в вольном стиле, причем – исключительно на своих условиях. Наверное, это и есть та суперсила и суперслабость, о которой толковал О0Х0О. Вот ты наверняка продолжаешь думать, что я критикую тебя по всей строгости, обижаешься на какие-то непонятные слова, а на самом деле, обрати внимание, я говорю только о себе любимом, о чем это свидетельствует? Только о моем неукротимом эгоизме. И то рыцарство, которое так тебя восхитило поначалу, больше нужно было именно мне – это лишь своевременно просчитанное решение остаться еще какое-то время на страницах книги…

– О чем это ты, какой еще книги?

– Да, наверное, с этого и нужно было начать! – хлопнул себя по голове Якобы. – Перед самым нашим изгнанием я получил неопровержимое подтверждение справедливости гипотезы Патамушты о том, что мы всего лишь персонажи книги, что все вокруг есть вымысел. Все, что мы знаем, чувствуем, да и все наши действия обусловлены и оправданы чьим-то замыслом. Чьим? Нам этот персонаж известен под ником О0Х0О, так я понял. Вот отчего я столь бесстрашно согласился на легко угадываемую западню изгнания, да и ты, волею замысла, сделала для этого все возможное. Мы – главные герои. И я считаю, что такая участь – это честь!

– Ну и ну! А раньше ты рассказать никак не мог? А я-то все думаю, что это ты такой спокойненький весь, уравновешенный, когда кругом творится черти что!

– Мое спокойствие продиктовано не только вымышленной природой мира, но и тем обстоятельством, что мы – вместе! И что вместе нам хорошо и интересно – это важный момент, и все это вкупе, вероятно, несет известную смысловую нагрузку, – принялся задавать беседе примиряющий тон Якобы.

– Вот и я о том же! И я очень счастлива тому, что ты здесь и сейчас со мной! Да-да, пускай это будет тот самый ужасный эгоизм, личная выгода, элементарный страх за себя, так как не могу даже представить, как бы я управилась здесь одна, но не только же в этом дело! И все, что ты тут наговорил про невозможность любви, ее практический, сплошь притворный и фальшивый характер, мне представляется лишь отголоском тяжелого жизненного опыта, и пока ты не сбросишь его, пока будешь настроен на эту свою волну, тебя ждет только яма, пропасть, в которую ты летишь…

– Мы вправе думать так, как чувствуем, как знаем. Поэтому то, что я успел озвучить, наболтать сгоряча – это не какой-то цинизм или нигилизм, не зависть, обида или месть, а только сухой остаток всего прошлого опыта, основанный, в том числе, на десятках, а то и сотнях случаев наблюдений за другими больными любовью. И то правило, которое я вывожу из этих наблюдений, вовсе не означает, что в нем не случается исключений. Я всегда догадывался, и теперь тому есть подтверждения, что некоторые персонажи в самом буквальном смысле просто созданы друг для друга – и это не какой-то поэтический штамп, но хорошо продуманное переплетение сюжетной линии, художественное условие, созданное автором. А то ведь многие думают, что «созданы друг для друга» – это такой устланный цветами и приятными подарками путь, рецепт и залог заветного счастья. Хотя «созданы друг для друга» – это всего лишь условия, при которых друг без друга еще хуже, чем друг с другом. Так что, возвращаясь к теме нашего спора, прости, но никакого геройства за мной нет, я только твердо придерживаюсь логики событий, которая однозначно указывает, что я должен быть с тобой – назови это любовью, страстью, судьбой, это ничего не меняет в моем, безусловно, благоприятном отношении к тебе.

– Как же ты любишь все усложнять! Вместо того чтобы просто признать, что пожалел меня тогда, и вот ты здесь, как ангел-хранитель, оберегаешь меня от окончательной погибели. Как глупо и благородно – в твоем духе. Едва ли я стою таких жертв, а ты, знаю, хотел бы остаться в Первограде, ты был достоин!

– Был бы достоин, остался бы. А так… сейчас я просто рад, что между нами состоялся тот самый серьезный разговор, что это не оставило открытой раны, ощущения разверзающейся между нами пропасти, что, кстати, и приводит к мысли, что даже в столь строгом правиле бывают исключения…

– Ладно, можешь больше не продолжать: я уже давно поняла, что ты никогда не признаешься мне в любви! Давай просто закроем эту тему навсегда… Зачем говорить о том, что просто есть, как воздух, который не нуждается в том, чтобы мы о нем говорили, и еще менее воздух нуждается в наших благодарностях. Воздух есть, мы пользуемся им, дышим, мы им живем. Воздух есть и без нас, но нас нет без воздуха… Хм… кажется, я уже начинаю рассуждать прямо как ты: видимо, это заразно и… передается по воздуху, – рассмеялась Свитани своему невольному каламбуру.

– Неплохое сравнение, делаешь успехи! И, между прочим, именно это я имел в виду, говоря, что любовь – самый последний предмет в перечне тех тем, на которые мне хочется пообщаться в этот прекрасный день, равно как и в любой другой день. Потому что чем больше говоришь о любви, тем меньше ее остается, тем больше становится ненависти и непонимания. Я вообще считаю, что надо поменьше слов. Я – забыл упомянуть – в той книге вычитал, что стоило нашему создателю отречься от слов и уйти с головой в форму мыслей, как все решили, что он умер и перестал существовать. Хотя в действительности дело обстояло ровно наоборот – только тогда он стал самим собой, подлинным. Словом, поменьше слов – это вредная привычка, слова все только портят!

– Ты лучше обрати внимание на такой нюанс, что это ты без умолку болтаешь, а я давно все больше помалкиваю… – улыбаясь, заметила Свитини.

– Да, ты просто умница, все схватываешь на лету! Похоже, изгнание пошло тебе даже на пользу!

– И что прикажешь нам делать в сложившейся ситуации?

– Полагаю, нам нужно выражать свои мысли куда бережнее, облекать их в слова только в случае крайней необходимости, желательно выйти на тот уровень взаимопонимания, при котором в словах больше нет никакой нужды, когда все и без слов очевидно, чтобы это передавалось будто по воздуху, практически телепатически, тогда мы достигнем…

– Все, заткнись! Кто первый заговорит – безвольная букашка! Помолчим!

И они помолчали еще сорок дней и ночей, занимая себя чтением пространственно-природных книг, сооружением шалаша из веток, растений и трав, сбором плодов земляничных полян, и все это время их покой не потревожило ничто и никто. Пока однажды Якобы первым не прервал величественное молчание, с имевшей серьезные последствия просьбой почесать спинку, потому как вскоре за этим последовала новая беседа.

– Ты знаешь, я тут много думала о том, что ты говорил про изгнание… Как считаешь, если мы в книге, может ли быть так, что мы не достигли конечной цели, перехитрили Автора? – отчего-то спросила Свитани.

– Да ты просто читаешь мои мысли! Я и сам поглощен подобными размышлениями уж который день! Ведь не может такого быть, чтобы Автор изгнал нас, не преследуя каких-нибудь далеко идущих целей, чтобы мы вот так просто расселись здесь на поляне и… все.

– Ну и что с того? Главное, нам хорошо здесь: ничуть не хуже, чем в Первограде! Разве не может персонажам быть… просто хорошо?..

– Не спорю с тем, что нам хорошо сейчас, но… это-то меня и беспокоит. Вот мы вроде изгнаны, наказаны, а нам отчего-то еще и хорошо! Веселимся тут, тогда как, по закону жанра, мы должны страдать!

– Ну отчего же мы обязательно должны страдать? Может быть, мы уже прощены и нам дан второй шанс? – с надеждой посмотрела Свитани на Якобы, хотя по его отсутствующему взгляду догадалась, что тот уже слишком увлечен навязчивыми идеями страдания, что уже вовсю готовится крепко пострадать за свою правду.

– Так достойны ли мы второго шанса, когда уже упустили первый? – после тяжелого молчания заговорил Якобы. – Думаю, ты абсолютно права! У нас должна быть какая-то миссия, значит, наша задача – найти цель! И как бы хорошо нам ни было здесь, всегда есть вероятность того, что где-то будет еще лучше! Нужно стремиться к лучшему! В этом и есть наш шанс! – самодовольно поделился своими соображениями Якобы.

– Вот ты вспомни, – запротестовала Свитани, – еще совсем недавно мы и мечтать не смели о благополучии, о покое, о поляне! Так разумно ли разменивать почти идеал на гипотетическую возможность чего-то лучшего?

– Знаешь, я долго ждал, пока ты что-нибудь предложишь! И знаешь почему? А потому что ты – сюжетнообразующий персонаж! Вспомни, когда ты предложила съехаться в одной белой комнате, как нас тут же, от греха подальше, сослали в Бабилонск на прочистку мозгов. Не помогло: ты все равно предложила мне то судьбоносное яблоко и… сама знаешь, что было дальше и есть теперь. Так что твое желание, предложение, слово – закон, вот что я твердо понял. И мы будем следовать букве закона до тех пор, пока не докопаемся до истины!

– Заметь, ничего подобного я не говорила! Это уже опять твои выдумки! Я только предположила в шутку, а ты уже вещи собираешь! – возмутилась она столь вольной трактовке ее слов.

– Ну уж нет! Ты сама озвучила идею, которая не дает мне покоя! Ты пойми, мы не можем просто взять и остаться здесь. Мы… одичаем, превратимся в хоть и счастливых, но животных. Ты стопроцентно права, хотя и случайно, наверное, взболтнула, что эта поляна – лишь временная стоянка, но никак не конечная цель нашего путешествия! И у нашего Автора, вне всяких сомнений, есть куда более удачная концепция финала, нежели просто оставить нас здесь!

– И куда же, по-твоему, мы пойдем?

– А это без разницы, да куда глаза глядят! Нам открыт целый мир направлений!

– Да уж, ты был прав – слова все портят, зачем я только это сказала? – упрекнула она и его и себя, после чего в расстроенных чувствах принялась собираться к отходу в слепую неизвестность.

Голова 97. Ослепительная

Оставив ясную поляну, островок благополучия в чужом и враждебном мире, изгнанники снова отправились в путь. Задача отыскать высшую цель серьезно осложнялась еще и тем, что путники не имели ни малейшего представления, каким курсом следовать, как долго, для чего. Пейзажи сменяли друг друга в причудливой последовательности: за засушливыми болотами следовали пустыни с отравленными по виду озерами, за слякотными саваннами душные горные вершины, и сколь бы велико ни было разнообразие сменяющих друг друга панорам, их объединяла странная отстраненность и ровное равнодушие – нигде ни души, ни признака жизни или следов предшественников.

– Вот объясни мне, отчего ты опять меня послушал? – вознегодовала Свитани. – Меня не покидает теперь ощущение, что мы совершили очередную ошибку, снявшись с того места… Возможно, ничего лучше, чем наша полянка, мы уже и не найдем…

– Нет уж, дорогуша! Мы пойдем до конца! Я верю, что где-то должен быть край света, логический финал нашего приключения. Предлагаю быть терпеливыми и последовательными!

– Ты меня не убедил. Ну что мы имеем в результате этого похода? Какие-то невнятные пустыни, вонючие заросли, постоянную усталость и стертые ноги. Да ты меня на руках носить должен, что я на это пошла!

– Главное, мы имеем реальную цель – докопаться до истины. Что может быть важнее, прекраснее? К тому же ты сама предложила продолжить путешествие, а слово – не воробей, тем более – твое слово! Ты же ценишь, что я так уважаю твое мнение?

– Да я ведь просто-напросто допустила саму возможность, а ты сразу завелся и загорелся идеей, как будто только этого и ждал, какой ты легковозбудимый, однако! И если тебе так интересно мое мнение, то я по-прежнему считаю, что нам нужно разворачиваться, пока еще не слишком поздно, пока мы не позабыли дорогу назад! Нам будет лучше вернуться на поляну! А так, получается – и себя погубили, и людей насмешили, никакого смысла! – выплеснула она свои обиды.

– Да каких еще людей???

– Я про читателей… Раз уж мы персонажи книги, как ты утверждаешь…

– А я вот в принципе не склонен считать, что все так уж просто устроено, как принято думать. Нет никаких людей, есть только персонажи книг! Трагизм ситуации в том, что всем давно плевать, что происходит даже на соседних страницах, не говоря уже о старинных изданиях или еще только готовящихся к публикации. Поэтому, видимо, мы ничего толком не понимаем! И только вся совокупность написанного и имеет смысл, тогда как нам доступны только какие-то разрозненные отрывки произведений, обрывки журналов и альманахов, по которым, увы, нам никак не удается воссоздать картину мира во всей ее целостности!

– Опять ты сам себе противоречишь! То мы главные герои, то вообще не пойми кто! Так зачем же мы себя погубили? Зачем нам страдать, когда можно не страдать? Там, на полянке, так чудно все складывалось… – вновь принялась восторгаться покинутой полянкой Свитани.

– Вот в корне я не согласен с твоим убеждением, что мы себя погубили! Я боюсь, ты рассуждаешь слишком прямолинейно. Учитывая потенциально-зеркальную структуру здешнего мира, я скорее склонен верить, что уцелели как раз мы, а погибло все, что мы знали прежде. Все! Весь Первоград с его садами и небоскребами, библиотеками и школами жизни, все наши друзья, да и просто знакомые, Анна и Оливер – все погибло! Мы своим поступком разрушили авторский храм чистоты мысли! И от нее – от чистоты, от мысли – осталась только пустыня, по которой мы и бредем. И именно мы, преступившие разрушители, находимся сейчас в кадре, в центре сюжета, потому что норма естественна, скучна и не представляет никакого интереса для случайных читателей или зрителей нашего шоу, а вот отклонение от правил – всегда оказывается в центре, вот как все устроено… И именно мы – отклонение, спаслись, а все живое, полезное и здоровое, осталось за кадром, за полями книги. Ничего больше нет! Боюсь, что дело обстоит именно так, поскольку жизнь есть только там, куда проникает авторская мысль.

– Ну что за чушь опять? Не думаю, что все так уж ужасно… Не будь о себе такого высокого мнения, будто весь мир вращается вокруг тебя!

– Хотелось бы ошибаться, но я могу предположительно судить об этом хотя бы по шмелю, который везде и всюду следует за нами, как иголка проигрывателя: где бы мы ни оказались, в любом сюжетном сгущении и обострении. Вот что провоцирует на подобные мысли!

– Ну что за шмель еще? Не улавливаю логики как-то!

– Напомню, что наш автор изначально явился мне в образе шмеля, и вот теперь следует за нами по пятам, держась на почтительном расстоянии и, вероятно, внимательно следит за развитием событий, чтобы потом, переосмыслив, верно сформулировать все задним числом и вывести какую-нибудь сложносочиненную мораль.

– Ох уж эта твоя воспаленная фантазия! Это же надо такое придумать! Я уверена, что все несравненно проще! Думаю, нам нужно просто вернуться на обжитую поляну, жить там долго и счастливо, наслаждаясь заслуженным уединением…

– Вот опять ты за свое! Что ты все с этой поляной пристаешь? Это прошлое! А наши взоры должны быть устремлены в будущее! Ну как могу я отсиживаться на поляне, когда во мне уже проснулся дух открывателя!? Оставь ты эту пустую идею: мы пойдем до конца, чего бы нам это ни стоило…

– А что, если нам суждены вечные бесцельные скитания, ведь мы же идем совершенно вслепую, куда-то наугад… Не лучше ли все же вернуться и начать все сначала…

– Идти вслепую – это я и называю жизнью! Никто не знает, что там будет дальше, в этом и заключается интерес, интрига. Главное – идти вперед, только тогда куда-нибудь да придешь. А вот остановиться – верная смерть. И то, что мы не видим, не понимаем цели, вовсе не означает, что ее нет. Жизнь сама укажет нам, куда двинуть!

– Ох уж, мудрец выискался! Как будто бы мудрость когда-нибудь приносила кому-нибудь счастье, – разочарованно выдохнула Свитани, понимая, что вернуться на полянку теперь уже совсем не судьба.

По удивительному совпадению в тот же миг, где-то далеко на горизонте, разгорелась яркая широкая полоса света, к которой тянулись подсвеченные стрелки, указывающие дорогу.

– Ну и что я тебе только что говорил? Жизнь сама укажет нам путь! Конечно, я выражался фигурально, но иногда это принимает на редкость буквальные формы! – довольно воскликнул Якобы. – Ну, что ты теперь скажешь? Какие еще могут быть причины не идти вперед? Это знак! В добрый путь!

– Твое упрямство побеждает, вот что я скажу. Ну пойдем, посмотрим, что нас там ждет… – произнесла она таким тоном, словно тысячи раз видела всю эту небывальщину с огнями и стрелочками.

Однако на деле дорога до неугасающей отныне полоски света на горизонте потребовала еще больше усилий и терпения, чем весь предшествующий путь, пока однажды, проснувшись поутру, они не обнаружили явственно обозначившиеся контуры пугающей стены: высокой до неба, раскинувшейся во все стороны – дальше зрения и пределов понимания.

– Это еще что за мистификация такая? – растолкала Свитани Якобы, протирая глаза ото сна и указывая на открывшееся явление. – Мы что, проделали наш путь, чтобы уткнуться в стену? Я больше этого не вынесу!

– Да чего ты опять бунтуешь, вот же она – цель! У меня есть хорошие предчувствия… Стена – это уже что-то осмысленное, рукотворное! Думается мне, это и есть ключ ко всей нашей истории.

– Глухая стена – это цель, ключ? До чего же прозаично, банально и тупо!

– Не пойму, что ты все паникуешь? Думаю, цель не в стене, а за ней. Вот если и за стеной не окажется ничего достойного нашего внимания, или там будет нечто, лишенное прекрасной перспективы, вот тогда я вынужден буду признать твою правоту, тогда, так и быть, начнем паниковать… или просто развернем назад.

– И как же ты собираешься преодолеть эту стену? Вон она какая…

– Да брось ты, любая стена, это общеизвестно, предполагает изъян, хотя наскоком такую, конечно, не взять. И потому мы будем использовать наше главное оружие – ноги и феноменальную толерантность к проделкам судьбы. В конце концов, нам воздастся, а иначе к чему все это? Тут чисто пошаговая стратегия: сперва нужно дойти до стены, а там – разберемся на месте, посмотрим, что и как. Верю, что по законам жанра, где-нибудь стена даст слабину и трещину!

Направившись к стене рано поутру, уже ближе к вечеру они приближались к заветной цели, а вместе с тем попутно становилось очевидно, что стена и есть искомый источник света, разгоравшегося все ярче на верхней ее грани по мере приближения. Подойдя к стене в упор, путники выяснили, что стена вполне себе структурна и осязаема: гладкая, как сволочь, непроходимая, как минное поле, высоченная, как древний баобаб, в общем, сплошное разочарование. Справедливости ради, несколько поднимали настроение пестрые граффити с изречениями и афоризмами от великих, но в такую минуту куда важнее было определиться, в какую сторону держать путь.

– Ну что, какие мнения, куда пойдем? Вариантов целых два: вправо или влево! – не теряя присутствие духа, поинтересовался Якобы.

– Если бы тебе действительно было так важно мое мнение, то ты давно понял бы, что всегда есть и третий путь: пойти назад, туда, где нам было хорошо! А сейчас уже все равно, выбирай сам… – безо всякого участия к происходящему отозвалась Свитани.

– Тогда я выбираю движение вправо, конечно. Так оно как-то и традиционнее, и правильнее будет, по мне так! – легко устранил это затруднение Якобы.

И снова продолжился путь, уже без привалов и передышек, вопреки накатившей ночи, вдоль однообразной одинаковой стены, подсвеченной развлекающими мудростями веков, на чтение и усвоение которых у путников, впрочем, сил уже не оставалось. Как вдруг, сравнительно неподалеку, в стене, прорезался мощный поток света.

– О, а вот и слабое место – дыра! Ура! – как матрос, увидавший долгожданную землю, выкрикнул Якобы. – Бежим скорее! Вот же оно!

– Ты беги, беги, а я как-нибудь следом доковыляю, что-то я выбилась из сил совсем! – устало не согласилась с этими восторгами Свитани.

– Не пойму, неужели тебя не волнует, что ждет нас дальше? – удивился Якобы ее недальновидному безразличию к чему-то величественному. – Ты уж прости мне мое нетерпение, но я пока слетаю и гляну что там – За! А ты догоняй, хорошо? – спросил Якобы и, не дождавшись никакого ответа, помчал навстречу лучу мечты.

Если бы Якобы знал, что больше ему не придется увидеть Свитани, то, никаких сомнений, он бы умерил свою прыть и стремление заглянуть за. Когда же он добежал до сочащегося сквозь стену света и припал к нему, то был настолько ошеломлен, ошарашен и откровенно ослеплен увиденным, что, отпрянув от слишком яркого света, на несколько мгновений потерял сознание. Очнувшись, он напрочь позабыл открывшееся ему, зато отчетливо расслышал приближающие шаги.

– Не делай этого, не смотри туда! Я больше ничего не вижу, кажется… я ослеп! – в отчаянии предостерег он ее.

– Да знаю я, знаю, – откликнулся по-прежнему знакомый и в то же время уже какой-то другой голос Свитани, сдержанный и приглушенный.

– В смысле, что ты знаешь?

– Все знаю… Во всяком случае, побольше твоего, – отчего-то развеселилась Свитани.

– Это еще как понимать? Чему ты радуешься? – возмутился Якобы такому легкомыслию подруги.

– О, я вовсе не радуюсь, просто… до того нелепо это все… Разумеется, я искренне сочувствую тебе, но, к сожалению, наш путь подошел к концу, ты ведь сам к этому стремился, не так ли?! Вот так и выглядит конец – непроглядная тьма, которую ты именуешь слепотой, хотя еще мгновения тому назад было светло как никогда, все верно?

– Свитани, ты ли это? Я совсем перестаю тебя понимать. Откуда ты знаешь?

– Ладно, раз уж ты все еще пребываешь в сознании, что после облучения бывает далеко не со всеми, мы можем немного поговорить об этом. Все равно ты не вспомнишь ничего, когда окажешься там, за.

– Там? Это еще где?

– Там – это где тебе самое место, во Второграде. Поверь, ты далеко не первый, кого я вывожу сюда, на границу. Такая уж у меня работа…

– Работа? Что за вздор!? Как это вообще все понимать? Значит, для тебя это… просто работа? – не переставал поражаться Якобы таким переменам в ее поведении.

– Только не злись… – заговорила она после некоторого молчания. – Но таков уж Авторский замысел, который местами ты неплохо угадывал. Я не могу объяснить все в точности так, как оно есть, но все что ты видел за последнее время, начиная с как бы Эдемского сада при библиотеке и заканчивая страшной стеной – это как бы концентрация, сгусток твоих предрасположенностей, пристрастий и персональных представлений, ведущих к свету. И такова уж моя роль, прощупывать эти склонности и использовать их на благо, чтобы выводить всяких потеряшек на границу.

– Роль… Как сыграно! А ведь я ни минуты не сомневался в твоей преданности!.. Как ты могла? – оскорбился Якобы, вкладывая в это «могла» весь спектр оттенков предательства.

– Когда я говорю, что это просто работа, я вовсе не имею в виду, что для меня это совсем ничего не значит! Знай, я очень люблю тебя! Как крону дуба, дарующего нам свою тень, как обдувающий наши счастливые в те мгновения лица ветер, как букашку, ползущую по коленке…

– Как вату во рту еще скажи… Да уж, звучит как-то не очень! Нет, это просто уму непостижимо!

– Ну почему ты обижаешься? Все не так уж плохо, как ты себе вообразил…

– Я не обижаюсь, я просто… не знаю, что и думать! Почему я-то сразу? Что со мной не так?

– Твоя проблема заключается в том, что ты главный герой книги, выражаясь понятным тебе языком. Автор, между прочим, даже делегировал тебе функции рассказчика, как бы все знающего и беспристрастного персонажа, но ирония состоит в том, что только ты до самого конца ничего и не понимал. Скажи, а как ты сам представлял себе конец этой истории?

– Хм, да были у меня разные мыслишки на сей счет, но чего уж теперь… – убедившись, что она по-прежнему ждет, Якобы продолжил. – В общих чертах я представлял финал кардинально другим… Памятуя об эдемских мотивах, отсылках, я предполагал, что мы с тобой найдем некое идеальное место, где… продолжим, или хм… начнем заново род человеческий – пускай приплод по обыкновению выдастся по большей части лукавым и хамоватым, и все-таки… очень нашим, хоть в чем-нибудь талантливым да толковым.