Поместный собор Русской Православной церкви. Избрание Патриарха Пимена

По благословению

Архиепископа Брюссельского и Бельгийского

СИМОНА

© Кривошеины, наследники, 2004 г.

© Издательство «Сатисъ», оригинал-макет, оформление, 2004 г.

Надеющиеся на Тя да не погибнем

Воспоминания архиепископа Василия (Кривошеина) посвящены чрезвычайно важным церковно-историческим событиям: Поместному Собору Русской Православной Церкви 1971 года и выборам Патриарха. Это не просто свидетельство участника Собора, который видел и понимал всю сложность положения Церкви в России в начале 70-х годов XX века. Времена открытых гонений прошли, а давление и страх остались, и дышать по-прежнему было трудно.

Владыка Василий оставался и всегда ощущал себя сыном Русской Церкви, поэтому все беды Церкви он воспринимал как свои беды, а свое «зарубежное» положение использовал только для того, чтобы сказать вслух правду, которую другие не могли выразить открыто. Да, его мучила неправда, но он сумел за этой внешней неправдой увидеть глубинную Божию правду, над которой не властны никакие уполномоченные, никакие методы слежки и приемы увещевания. В условиях открытого голосования, полной подконтрольности, прямого давления члены Собора выбирают, действительно, самого достойного кандидата в Патриархи – митрополита Крутицкого и Коломенского Пимена. Это и было чудо. Чудо действия Промысла Божия, торжество Правды и Милости Божией.

Владыка Василий встретил на Соборе архиереев, переживших лагеря и ссылки, и только вернувшись в Брюссель, он узнал, что был еще один архиерей, прошедший лагеря. – Это митрополит Пимен, ставший Патриархом всея Руси.

Жизнь Церкви не укладывается в рамки хроники и протоколов. Церковь всегда жила иной, сокровенной глубиной. Это была глубина веры, тишины, сострадания, любви.

В конце 80-х годов появился один из первых православных фильмов – «Надеющиеся на Тя да не погибнем». Среди прочих эпизодов, встреч, бесед – рассказ старенького батюшки о том, как он однажды в каких-то далеких, безлюдных краях набрел на крохотный домик, двери которого были открыты. Вошел. Самые простые вещи, топится печь, у стены – кровать, покрытая одеялом. А под одеялом – маленький жеребенок. Изумлению гостя не было предела. Он остался в домике, решив дождаться необыкновенного хозяина. Спустя какое-то время вошел высокий молодой человек. Гость стал допытываться: почему под одеялом жеребенок? «Так у него мамушку убили», – ответил хозяин. «Признавайся, ты не обычный человек, ты монах!» – воскликнул гость. «Да, монах», – прозвучало в ответ.

Это был ссыльный монах, его фамилия – Извеков.

От редакции

Вера – жемчужина несравненной ценности

Архиепископ Василий (Кривошеин) родился в 1900 году в Санкт-Петербурге и скончался в родном городе в 1985 году.

Судьба его (одного из сыновей министра земледелия, проводившего в жизнь столыпинские реформы) – поистине интересна. В ней было много ярких, запоминающихся событий. Но главное – его жизненный путь освещала вера, которую он в своем научном труде «Преподобный Симеон Новый Богослов» назвал жемчужиной несравненной ценности. Этот значительный и фундаментальный труд переведен и издан во всех странах мира.

Владыка Василий оставил завещание. В нем говорится: «Мое сугубое моление и архиерейское завещание: нашей архиепископии и приходам всегда неотступно придерживаться строгого Православия и не принимать никакого случайного догматического компромисса, могущего повредить полноте нашей православной веры». И дальше: «Я прошу духовенство и паству архиепископии после моей смерти всегда оставаться верными нашей Матери Русской Православной Церкви (Московский Патриархат) и не переходить ни в какую другую церковную юрисдикцию, самовольно и без благословения Московской Патриархии, но только с ее согласия и благословения, в случае возникновения Автономной или Автокефальной Православной Церкви в Западной Европе или Бельгии».

Современному верующему человеку мемуары духовных лиц дают богатую пищу для души. Предлагаемые читателю воспоминания раскрывают неизвестные страницы нашей недавней истории, свидетелем и участником которых был архиепископ Василий (Кривошеин).

* * *

Первым послушанием на Святой Афонской Горе для будущего архиепископа Василия была работа по починке облачений в мастерской отца Матфея, а следующим – за два года выучить греческий язык в совершенстве. Он выучил современный греческий и древнегреческий и владел ими не хуже, чем родными русским, французским, английским и немецким. Свободно читал на греческом даже древние рукописи. Вскоре его назначили монастырским секретарем грамматики, в обязанности которого входила переписка с Афонским Кинотом (парламентом), Вселенской Патриархией, греческими правительственными учреждениями и т. д. Затем молодой монах Василий (постриг он принял на Афоне) стал членом монастырского совета, и его почти ежегодно посылали вторым «чрезвычайным» представителем русского Пантелеймонова монастыря на общеафонские собрания двадцати монастырей, где обсуждались и решались наиболее важные святогорские вопросы общего характера. С 1942 года он был постоянным представителем монастыря в Киноте. А в 1944–1945 годах был одновременно и членом Эпистасии (Афонского административного округа).

Надо сказать, что то были десятилетия, далеко не лучшие для Святой Горы. Когда в 1925 году Всеволод (в миру) Кривошеин попал на Афон, братии в русском монастыре насчитывалось 550 человек, а в 1947 году – осталось всего 180. Одна из серьезнейших причин такого сокращения – это ограничительные меры греческих властей против приезда иностранцев на Афон, распространившиеся и на русских эмигрантов. Монах Василий, как монастырский секретарь и представитель в Киноте, многие годы боролся против таких ограничений. Понятно, что это вызывало недовольство у лиц, враждебных русскому монашеству на Афоне, и в сентябре 1947 года отец Василий вынужден был оставить Святую Гору, где он провел более двадцати лет. Потом он смог ступить на эту благословенную землю спустя 30 лет, будучи архипастырем Русской Православной Церкви. Затем были Оксфорд и огромная научная работа в библиотеке Оксфордского университета. Потом архиепископ Василий переехал в Бельгию, где, к слову сказать, владыке за короткое время удалось присоединить к Московскому Патриархату еще четыре прихода – католических и протестантских, захотевших перейти в Православие. Когда он приехал в Брюссель, был один православный приход под омофором Русской Православной Церкви, а вскоре их стало пять!

Вспомним здесь слова покойного митрополита Нижегородского и Арзамасского Николая об «огромном опыте духовного делания архиепископа Брюссельского и Бельгийского Василия (Кривошеина), который обеспечивал ему непререкаемый авторитет среди людей». Действительно, достаточно только представить, какой непростой путь он прошел от студента-патриота до известного архипастыря, доктора богословия, патролога с мировым именем, написавшего фундаментальные труды об аскетическом и догматическом учении святителя Григория Паламы и о преподобном Симеоне Новом Богослове!

В словах тех, кто знал лично владыку, особенно подчеркивается, что он никогда и никого не осуждал. Но и с несправедливостью смиряться не хотел – тут его голос звучал громко, отчетливо. Историки-религиоведы знают, какую большую роль сыграли его выступления накануне Поместного собора Русской Православной Церкви в 1971 году, избравшего Патриархом митрополита Пимена.

Голос Бельгийского архиепископа был одним из немногих, прозвучавших в пользу тайного голосования при избрании будущего Московского Патриарха. «Если Патриарх будет избран открытым голосованием, это даст всем врагам нашей Церкви повод оспаривать свободу выборов, – заявил владыка на Предсоборном Совещании. – Это подорвет авторитет будущего Патриарха, затруднит дело воссоединения отпавших. Зачем давать врагам нашей Церкви повод нападать на нее?»

Чуть позже 78-летний митрополит Алма-Атинский Иосиф сказал владыке Василию: «Мы забиты. Не можем говорить, но Вы говорили от имени всех. Спасибо Вам!» И еще одно признание услышал архиепископ Василий – от Смоленского епископа Гедеона: «Мы, молодые епископы, должны учиться у вас – старших. У Вас большой духовный опыт, Вы были на Афоне, у Вас долгий опыт служения Церкви, богословское образование. А у нас, молодых, всего этого нет. Мы очень прислушиваемся к тому, что Вы говорите. Хотим быть Вам духовно близкими».

Рамки короткого рассказа не позволяют поведать о подводных течениях религиозной жизни того времени. Заметим только, что на все архиепископ Василий (и это отмечали люди, знавшие его) смотрел с точки зрения пользы для Русской Православной Церкви – во благо ей это будет или во вред. Поэтому и предостерегал, скажем, особо ретивых, что «огульное опорочивание епископата на руку только врагам Церкви, им нужно подорвать авторитет епископата, внести раздор в единство епископов, духовенства и мирян, ибо в нем сила Церкви».

В одном из некрологов по архиепископу Василию было написано, что кончина владыки на родной земле (а приехал он в сентябре 1985 г. и принял участие в торжественном праздновании дня памяти Святого благоверного князя Александра Невского в городе на Неве) видится как явный знак Божьего благословения за длинную, трудную и многострадальную жизнь архипастыря и богослова в служении Русской Церкви и в свидетельстве правды Христовой.

Отпевали владыку в Преображенском Соборе в Ленинграде, где когда-то его младенцем крестили.

Похоронен он на Серафимовском кладбище, где могила его особо чтится и посещается.

Ставицкая Н.И^[1]

Поместный Собор Русской Православной Церкви и избрание Патриарха Пимена
По личным впечатлениям и документам. Май-июнь 1971 года

Поездка в Москву осенью 1970 года

После кончины Святейшего Патриарха Алексия, последовавшей 17 апреля 1970 г., вопрос о том, кто будет его преемником по Патриаршеству, естественно, занял главное место в мыслях и чувствах всех, живущих жизнью Русской Православной Церкви – как в самой России, так и на Западе.

На Западе, особенно у карловчан и у римо-католиков, сложилось убеждение, что Патриархом будет избран обязательно митрополит Никодим. У католиков это предположение было основано на том, что они хорошо знали митрополита Никодима по его неоднократным посещениям Ватикана и думали поэтому, что он стоит во главе всех церковных дел. К тому же они ему симпатизировали и считали наиболее близким к себе из русских иерархов. А карловчане, в силу своих предвзятых и твердо сложившихся взглядов, рассуждали просто: современной Русской Церковью всецело правит КГБ, правительственный совет по делам Церкви. Никодим – агент правительства и КГБ. Ко всему прочему, он – наиболее динамичная личность среди иерархов, а значит, власти в своих целях поставят его Патриархом. Такого рода рассуждения и мысли можно было встретить в карловацкой среде и в прессе (в «Православной Руси» особенно) почти накануне созыва Собора, хотя всем, следящим за жизнью Русской Церкви, было уже ясно, что Патриархом будет избран митрополит Пимен. Карловчане показали лишний раз свою неосведомленность и оторванность от тогдашней Церкви в России. А между тем уже летом 1970 года лица, посещавшие СССР (как, например, группа молодежи из Бельгии), рассказывали, что называют имена митрополита Пимена и Никодима, но более вероятным считают кандидатуру митрополита Пимена. Эта группа молодежи приезжала по приглашению Патриархии, и члены этой группы в качестве курьеза рассказывали, как на одном из ужинов в Киеве, устроенном в честь их приезда, один из киевских батюшек, слегка подвыпивший, в присутствии митрополита Филарета Киевского «поднял бокал» и пожелал ему быть выбранным в Патриархи.

В октябре того же 1970 года мне пришлось, в связи с моим участием в Межправославной Комиссии по диалогу с англиканами, встретиться в Женеве с протопресвитером Виталием Боровым и говорить с ним о предстоящем выборе Патриарха. Как всегда сдержанный и крайне осторожный, осведомленный, умный и правдивый, хотя и не без хитрецы, он вел себя так, что чувствовалась какая-то цель, ради которой он говорит или молчит. Так вот, о. Виталий уклонился от того, чтобы назвать мне какое-либо имя кандидата в Патриархи. Он объяснил мне продолжительную (более года!) и вызывающую всеобщее недоумение отсрочку выбора Патриарха тем, что якобы это было вызвано желанием как руководителей Церкви, так и гражданских властей обеспечить единодушное избрание. «А для этого нужна подготовка, а она требует времени, особенно в провинции… Она сейчас ведется как Патриархией, так и властями». Не знаю, насколько это объяснение было правдиво, но другого разумного объяснения отсрочки выборов Патриарха я ни от кого больше не слыхал. Были объяснения тривиальные и как бы «заученные»: траур по Патриарху (но почему целый год?) или что нельзя из-за гостей созывать Собор зимой (но ведь от апреля до октября и до зимы срок достаточный для подготовки и созыва Собора!). Эти и многие другие объяснения, которые мне давал даже митрополит Никодим, не выдерживали серьезной критики. Оставался факт, что по Положению об управлении Русской Православной Церковью 1945 г. выборы Патриарха должны быть произведены не позже шести месяцев после смерти его предшественника и что Синод не имел права изменять решения Собора 1945 г. Не было ясности, почему советское правительство хотело отсрочки выборов и почему оно поддерживало стремление к единогласному избранию Патриарха. А может быть, оно не хотело, чтобы выборы Патриарха и Собор прошли в «ленинском» 1970 году? Такие слухи гуляли по Москве, но, по-моему, это было несерьезно.

Впервые более точные сведения о предстоящих выборах мне удалось получить в Москве, куда я приехал 19 октября 1970 г. и где должен был провести целый ряд встреч до 5 ноября. Поехал я как «турист», но был принят Патриархией как «гость», помещен в гостинице «Ленинградская», и в мое распоряжение была предоставлена машина с шофером. Во время пребывания в Москве я был принят Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Пименом в Чистом переулке и имел с ним беседу в присутствии епископа Филарета Дмитровского. В этот приезд я дважды служил с Местоблюстителем как всенощную, так и литургию на праздниках Иверской и Казанской икон Божией Матери (в Сокольниках и в Патриаршем соборе), виделся и беседовал с митрополитами Никодимом и Алексием Таллиннским, с профессорами Московской и Ленинградской Академий, а также со многими священниками и мирянами. Все это дало мне возможность составить определенное представление о церковных настроениях в связи с выборами Патриарха. С этой целью я каждое утро, никем не сопровождаемый и заранее никому не сказав, куда еду, садился в машину и говорил водителю, в какую церковь я намерен сегодня поехать. Молился за литургией, оставался после службы на некоторое время и беседовал с духовенством и мирянами. Мое появление без сопровождающего лица от Патриархии вызывало некоторое удивление. «Как хорошо, что Вы приехали на этот раз один, – сказал мне один батюшка, знакомый по прежним приездам, – сможем поговорить».

Эти утренние посещения церквей дали мне очень много. Так в церкви Воскресения Словущего в Сокольниках мне встретился староста, почтенный мужчина средних лет, скорее народно-купеческого, чем интеллигентного вида, и на мой вопрос, кто будет Патриархом, он сказал:

– Да если это зависит от Москвы, то тогда, конечно, Пимен. Его здесь все знают и любят. Он постоянно в московских церквях служит, и прекрасно служит. И фигурой, и благочестием, и всем – самый подходящий Патриарх. Он и с властями нашими умеет ладить, правительство его, как слышно, поддерживает.

– А Никодим? – спросил я. – Многие за границей думают, что он будет Патриархом.

– Ну знаете, это как-то не солидно. Слишком молод. Патриарх – ведь это отец.

В большинстве других церквей, где я бывал тогда, все говорили, что Патриархом, вероятно, будет Пимен и что он – наиболее подходящий. Объясняли это тем, что его любит церковный народ за благолепие и усердное богослужение, доверяет ему как монаху от юных лет. О митрополите Никодиме говорили, что очень многие в народе против него, не доверяют ему, считают новатором и другом католиков. «Он продаст нас красным шапкам» (то есть кардиналам) – слышалось в массах.

Рассказывали и следующий анекдот. Уезжая в Рим на последнее заседание Ватиканского Собора, куда митрополит Никодим был приглашен, перед отъездом, в Ленинграде, после богослужения, он обратился к верующим с просьбой молиться о нем, так как «он едет на закрытие Ватиканского Собора». «Как! – закричали верующие, не поняв смысла сказанного. – Еще один собор закрывают, и ты едешь в этом участвовать? Не пустим! Не выпустим отсюда!»

Такое же сильное смущение вызвало среди ленинградских верующих то, что митрополит Никодим стал служить в красной мантии. Это было истолковано как выражение сочувствия коммунизму! На самом деле здесь, скорее, можно усмотреть подражание католикам. Во всяком случае, это новшество страшно смущало простой народ. Ввиду всего этого и ввиду открытой враждебности к митрополиту Никодиму части верующих, его избрание Патриархом было бы нежелательным, ибо могло вызвать несогласия и даже раскол в Церкви. (То ли дело митрополит Пимен – против него никто не был настроен.)

Сильно повредило репутации митрополита Никодима решение Священного Синода о допущении к Причастию римо-католиков там, где нет католических храмов и священников (кстати, принятое Синодом по инициативе митрополита Никодима). Повредило его репутации не столько в народе, который в такие вопросы не очень вникает и они его не затрагивают непосредственно, сколько в кругах традиционно настроенной интеллигенции. Это был «опрометчивый шаг», как выразился А.В. Ведерников, назначенный после долгосрочной опалы со стороны митрополита Никодима богословским референтом митрополита Пимена. Митрополит Никодим отстранил его от редактирования Журнала Московской Патриархии и от всякой работы в Иностранном отделе, и назначение его референтом владыки Пимена вызвало большое недовольство в окружении митрополита Никодима, особенно у епископа Филарета. Любопытно, что это увлечение римо-католицизмом, приписываемое митрополиту Никодиму, – более кажущееся, впрочем, чем действительное – вызывало недовольство и в правительственных кругах, где оно рассматривалось как «перегиб». Говорили, что Куроедов, узнав, что митрополит Никодим посвятил свою магистерскую диссертацию Папе Иоанну XXIII, страшно возмутился: «Какой позор! Неужто он не мог найти какого-нибудь православного Патриарха или митрополита для своей диссертации!»

Впрочем, по общему мнению, в смысле лояльности к советской власти и готовности считаться с ее предписаниями митрополиты Никодим и Пимен мало чем отличались один от другого – такого рода мнения приходилось мне слышать в церквях от духовенства. Их можно резюмировать словами игумена Марка (Лозинского), преподавателя Московской Духовной Академии, автора большой диссертации о святителе Игнатии (Брянчанинове). Он был представителем традиционно-монашеских, «оптинских», кругов и большим противником митрополита Никодима из-за его новаторства. Он говорил мне: «При настоящих обстоятельствах самым подходящим, да и единственным возможным кандидатом все же является митрополит Пимен».

Были, однако, и некоторые отклонения от общего мнения. Так, о. Александр, священник Николо-Кузнецкой церкви, указав на митрополитов Пимена и Никодима как на самых вероятных кандидатов, ответил мне:

– А по правде сказать – ни тот, ни другой.

– А кто же тогда? – поинтересовался я.

– Да архиепископ Ермоген. И так думает большинство молодых священников. Но это совершенно невозможно!

– Но какие, кроме Пимена и Никодима, могут быть еще подходящие кандидатуры на Патриаршество? – допытывался я. Этот вопрос я задавал и многим другим, но все были в каком-то затруднении с ответом. Может быть, не находили подходящего имени?

Отец Александр задумался и сказал:

– Да вот еще хорошие архиереи: Феодосий Ивановский, Леонид Рижский, Павел Новосибирский. Но насколько они подходящие для Патриаршества… не знаю.

Хочу отдельно отметить мнение протоиерея Всеволода Шпиллера. Этот умный, образованный и культурный, но вместе с тем крайне субъективный и переменчивый в своих суждениях и оценках человек, мог быть для меня, скорее, выразителем мнения тогдашней церковной интеллигенции, чем духовенства. Хотя сам он себя считал кем-то вроде всероссийского «старца», духовным преемником епископа Афанасия (Сахарова) и архиепископа Серафима (Соболева). И действительно, в те времена у него было немало духовных чад в среде интеллигенции и в артистическом мире, но среди духовенства он был непопулярен – его считали гордым, аристократом и эстетом. Но как бы то ни было, он был для меня одним из наиболее интересных и свободных собеседников, встреченных в те годы в Москве. В то время он был скорее в «проникодимовском» настроении. Вот что он мне ответил на поставленный вопрос и как развил свои мысли.

– Все ж таки Никодим – более сильный и деятельный человек, чем Пимен. Поэтому с Пименом можно быть более спокойным, от него не будет никаких сюрпризов, а Никодим, как он ни старайся сейчас ладить с властями, как только станет Патриархом, может оказаться более независимым. Ставят ему также в упрек, что он слишком далеко зашел в деле сближения с католиками, а это совсем не в интересах властей и их пугает. Вообще многие замечают, что против Никодима какое-то недовольство в правительственных сферах… Вот, к примеру, встречаю я на днях на улице архиепископа Киприяна (Зернова), он живет недалеко от нашей церкви. Очень умный и осведомленный человек, и он мне говорит: «Зашатался Никодим!» Представляете, какие высказывания! Хочу пригласить его и подробно поговорить, узнать, в чем тут дело. А митрополита Пимена хорошо характеризует следующий факт: в связи с сильной эпидемией холеры этим летом на юге СССР митрополит Пимен издал указ, разосланный архиереям южных епархий, в котором «запрещается допускать верующих к Причастию, прикладываться к иконам, выносить им крест для целования и т. д.» Говорят, что после этого один из помощников Куроедова (сам он в это время отсутствовал) был вызван в Центральный комитет партии, где ему был сделан строгий разнос и выговор со словами: «.„такое распоряжение должны были сделать Вы сами, и никто не смог бы нас обвинить. Мы должны заботиться о здоровье населения, а Вы заставили написать подобное распоряжение самого митрополита Пимена. Он ведь верующий и добровольно такого указа издать и написать не может. Вот теперь будут обвинять нас, что мы совершаем насилие над Церковью».

Отец Всеволод Шпиллер прочитал мне также письмо иеромонаха «непоминающей» церкви, живущего в одном из городов к югу от Москвы. Этот иеромонах не имеет сам общения с Патриаршей Церковью, тайно служит у себя литургию, но не возбраняет своим последователям посещать Патриаршие храмы и даже советует это делать. Относительно предстоящего Собора иеромонах пишет, что «…какие бы внешние формы он ни принял и какие бы кандидаты в Патриархи ни выдвигались, все равно все заранее будет решено советской властью, так что сам Собор будет профанацией». Против такой оценки я, конечно, стал возражать о. Всеволоду, но он мне ответил: «Вот увидите сами, что на Соборе все, и Вы в том числе, будете вынуждены говорить, что будет предписано!»^[2]

Еще одно мнение хочу привести здесь по памяти, в связи со встречей и разговором с протоиереем о. Иаковом из церкви Ильи Обыденного. Он, скорее, сам пытался узнать у меня, кто же будет Патриархом. И когда я ему сказал, что, по моему мнению, им будет Пимен, он неожиданно ответил: «Да, вероятно, так. А править всем будет по-прежнему Никодим».

Как я уже говорил выше, в кругах московской церковной интеллигенции, с представителями которой мне пришлось встречаться, люди традиционного православного благочестия стояли на стороне митрополита Пимена. Они желали избрания его Патриархом, отзывались о нем с любовью и доверием и, наоборот, с крайней подозрительностью относились к митрополиту Никодиму. Они говорили, что в нем есть что-то неприемлемое для благочестивого чувства верующих, и это отталкивает их от него, что даже «когда он служит, многие не хотят подходить к нему под благословение». Ставили ему в упрек его деятельность как главы Иностранного отдела Патриархии, его «богословие революции» или, как его метко охарактеризовал о. Всеволод Шпиллер^[3], «октябрьское богословие». Странно, что в другой части интеллигенции тех лет, среди людей либерально верующих и малоцерковных, присутствовало явное сочувствие митрополиту Никодиму и даже некоторое обожание (большее, чем я заметил во время моего последнего пребывания в Москве в 1969 г.). Эти люди считали его более динамичным, открытым к церковным нуждам нашего времени, современным и «прогрессивным», более умным и способным, чем митрополит Пимен. Они критиковали Пимена за его «косность, грубость, слабость и подзависимость». Экуменическая настроенность митрополита Никодима и его доброжелательное отношение к римо-католикам не только не смущали либеральную церковную интеллигенцию, а наоборот, вызывали сочувствие и симпатию. Его «октябрьское богословие», конечно, ими резко осуждалось, но не могло, безусловно, сравниться с пресловутым интервью митрополита Пимена о Светлане Аллилуевой.

Отмечу любопытный факт: две крайние представительницы церковной оппозиции – известная пианистка М.В. Юдина и К.П. Трубецкая (в прошлом убежденные противницы митрополита, впоследствии Патриарха, Сергия, долго пребывавшие в расколе с Патриаршей Церковью) – более сочувственно относились к избранию митрополита Никодима, и опять-таки за его динамичность.

В моих разговорах я постоянно спрашивал всех без исключения: «Да неужто, кроме Пимена и Никодима, нет никого другого, кто бы мог стать Патриархом? Разве нет никого из епархиальных архиереев, подходящих для этого?»

Почти никто не мог мне дать вразумительного ответа, люди смущались, говорили: «Да что-то не видно», – называли несколько имен «хороших» архиереев, но тут же добавляли, что для Патриаршества «в наше сложное время и в нашей стране» они мало подходят. «Вот, например, митрополит Иосиф Алма-Атинский, стойкий, энергичный, но ему 80 лет; кроме того, он был под немецкой оккупацией и сидел в лагерях, этого власти не любят. Хотя, – продолжали мои собеседники, – местный уполномоченный предлагал ему выставить свою кандидатуру в Патриархи с “поддержкой” от местных властей. На что митрополит Иосиф ответил: “Мне вашей поддержки не надо!”» Как бы то ни было, складывалось впечатление, что кроме двух известных кандидатур, на которых сосредоточилось общественно-церковное внимание, никого в стране нет.

Вопрос о выборах Патриарха я, насколько было возможно, пытался выяснить и с представителями епископата. С самим митрополитом Пименом, как с Местоблюстителем и главным кандидатом в Патриархи, прямо говорить на эту тему было, конечно, неудобно. Со стороны я слыхал, что митрополит Пимен говорит, будто он к Патриаршеству не стремится, но если бы его избрали, не стал бы отказываться. Ходили слухи, что он в какой-то момент отказался от избрания, но потом взял свой отказ назад. Как бы то ни было, мне очень было интересно составить свое личное впечатление от митрополита Пимена и уяснить для себя, насколько он подходящее лицо, чтобы стать Патриархом.

Митрополит Пимен пожелал принять меня официальным образом.

Для начала я, через его «богословского референта» А.В. Ведерникова, осведомился, может ли меня принять митрополит Пимен. Мне ответили, что может, но необходимо об этом составить просьбу через Отдел Внешних Церковных сношений Московской Патриархии. После коротких формальностей митрополит Пимен принял меня в присутствии епископа Филарета Дмитровского в Чистом переулке, в три часа дня, в гостиной. Угощал кофеем и печеньем, держал себя с достоинством и даже с некоторой сдержанностью, но скромно и без важничанья. При разговоре присутствовал епископ Филарет, который занимал тогда должность заместителя председателя Иностранного отдела митрополита Никодима. Разговор наш с митрополитом Пименом был довольно обычным, почти «светским», пока я ни спросил его: «У Вас, вероятно, сейчас много работы?» «Да, – ответил митрополит, – до сих пор я жил как на курорте, а сейчас так много дел, о которых я раньше совсем не подозревал».

В эту встречу мне было трудно определить настроение митрополита Пимена, более интересный разговор случился у меня с ним за чаем после литургии в Сокольниках на празднике Иверской иконы Божией Матери. Мы заговорили о римо-католическом священнике американского посольства о. Дайоне. Вместе с другим приезжим американцем он был на литургии в алтаре, не причащался, но ему дали антидор с запивкой теплотой. Именно в связи с этим мы стали говорить за столом о решении Синода от 16 декабря 1969 г. о допущении католиков к Причастию там, где у них нет храмов или священников.