С возрастом человек, начинает ощущать скоростную сущность времени драматичного по сути своей: одинокий транзитный пассажир мечется по перрону, глядя с тоской вслед уходящему в пункт «А» поезду, на который ему, пассажиру не досталось билета, а следующего поезда туда, в то заветное место уже не будет никогда. И пассажир этот в безоглядном порыве вскакивает на подножку другого поезда, но тот поезд другой, случайный. И пассажир оказывается уже в пункте «Б». Вывалившись на перрон, растеряно оглядывается, соображая: куда же это он попал?

Говорится, говорится в Писании – каждому свой час и своё время…. Прозевал, и удача оставила тебя!

Мой школьный товарищ Валентин Тищенко, Валёк, как я его называл, друг детских игрищ и забав, прозевал свой поезд. Второпях вскочил на подножку случайного и сорвался под беспощадные катки-колёса на отполированные, отсвечивающие низким, северным небом, рельсы.

Так что метафора времени-поезда здесь не случайна. Воспоминания о давнем друге рисуют в моём воображении летящий в неизвестность поезд, и два чудака, два подростка-переростка сидящих на крыше вагона с раздутыми рваными парусами рубах, и сумашедшее веселье разрывает их орущие рты: – вперёд и дальше! И только вперёд! И только дальше!..

1

Убедив домашних выдуманной несуразной чепухой о школьных лагерях, мы с другом срываемся, как с головокружительного обрыва, в необъятные пространства стальных параллельных линий, которые, конечно, сходятся только в бесконечности.

Ощущения стремительного полёта и – убегающая, недосягаемая бесконечность горизонта, которую любопытный зрачок стремится защемить, но, прихватив его, никак не может удержать – восторг незабываем!

Тогда, наверное, и поселилась в моём друге, и стала сосать грудь лягушка-путешественница, которая и меня иногда чмокала мокрыми холодными губами.

Эта жаба захватывала когтистыми лапками сердце, и оно начинало стонать, беспокойно заманивая туда, в недостижимое и неясное за отодвигающимся горизонтом пространство, где шла такая красивая, такая непохожая на нашу жизнь.

Но всё, кроме стремительно убегающего горизонта, когда-нибудь да кончается.

Кончилось и наше детство а с ним и летящие пространства, озираемые с покатых и неустойчивых крыш громыхающих на стыках вагонов. Надо было строить свою жизнь.

Нам так понравилось слово «строить», что мы, как-то вдруг, оба очутились в строительном тресте – я в бригаде монтажников, а Валёк подался к бетонщикам, там платили «поболе», но надо было и вкалывать тоже «поболе».

У бетонщиков расценки шли по кубам, а у нас, монтажников, по тоннам. Попробуй, посчитай, сколько тонн ушло железа в сварных конструкциях, когда они уже смонтированы!

На монтаже, на воздухе работа сварщика не пыльная – сиди себе на верхотуре, как дятел, и лови электродом дугу вольтову, швы прошивай. Такая работа мне нравилась, и стала основной в моей хлопотливой жизни.

– Спина как ломит… Ага! – сказал однажды Валёк, стягивая с ноги антивибрационный ботинок на толстенной каучуковой подошве.

Такую обувь тогда выдавали бетонщикам от вибрационных сотрясений. Бахилы крепкие, тяжёлые, правда, но ходишь в них мягко, как по ковру персидскому.

Мой друг запустил этим ботинком в шевелящийся в углу комок газеты, со следами вчерашнего ужина – столовские пирожки с мясом, и отвалился на подушку, усиленно дымя сигаретой.

Мыши нас особенно не досаждали, пообвыклись. Всё что можно было съесть, мы съедали сами, оставляя им одни обёртки.

Ветер, прижатый дверным косяком к барачному полу, пытаясь вырваться через разбитое окно наружу, жалобно поскуливал, как щенок, которому нечаянно наступили на хвост.

Тоска собачья! Ни денег, ни вина! И до получки ещё дней десять…

– Работа и раб – однокоренные слова – философствовал Валёк, тыча недокуренную сигарету в плохо оштукатуренную известковым раствором стенку. Сигарета, сморщившись, гаснет, рассыпая на пол красноватые в вечерних сумерках искры.

Валёк кладёт окурок в консервную банку, – такой «бычок» или «охнарик» по-нашему, ещё сгодиться.

Курить он начал по-настоящему лет в девять-десять, когда одно время жил у бабушки, которая подторговывала махоркой, неимоверно злющей, совсем, как наш участковый милиционер.

Валёк, при всей своей расточительности, к сигаретам относился бережливо. И без курева страдал неимоверно, стреляя направо и налево «табачок-крепочёк».

– Учиться давай! Диплом получим, а то здесь, кроме ордена Сутулова ничего не заслужишь – констатировал мой друг, отворачиваясь к стенке. – Свет вырубай! Спать надо!

В школе Валёк отличался крайней степенью дерзости, но учился хорошо. Троек не имел, а к пятёрке относился пренебрежительно, да ему их и не ставили. При любом отличном ответе больше четырёх баллов он никогда не получал.

И вот теперь в нём снова заговорила после угробистой смены запоздалая тяга к знаниям.

В то время у нас в городе был только один институт, и тот педагогический. А какие из нас с другом педагоги? Самих бы кто воспитал…

– Давай учиться, – говорю я без энтузиазма.

2

Перспектива быть учителем, занудливым, старым и очкастым, меня мало устраивала.

В моём понятии – учитель, это не мужик вовсе, а так, существо среднего рода. Он не то чтобы стакан водки залпом выпить или соплю вышибить, а и поматериться как следует, не смекнёт.

– Учиться давай! – говорит мой друг в рябую от окурков, стену.

– Давай учиться, – сквозь дрёму вяло отвечаю я.

До начала приёмных экзаменов оставался один день. Ни о какой подготовки и речи быть не могло.

Валёк – человек разговорчивый, язык, – как горох перекатывает, уговорил молоденькую секретаршу приёмной комиссии взять у нас документы.

– На филологический факультет ещё можно, – тягучим сладким голосом сказала она, с сомнением поглядывая в нашу сторону: уж очень вид у нас был не студенческий.

– Ага! – сказал мой товарищ, и мне оставалось только кивнуть головой.

Тогда вузовские конкурсы были ошеломляющие. Даже на учительский филфак – четыре-пять человек на место. Это ж надо!

Но моего друга это не удручало.

Валёк надеялся на свои силы, а мне оставалось, надеяться только на удачу. Пройду – значит, поступлю, нет – так нет, тоже беда не велика.

Моя работа меня не утомляла. Страховочный монтажный пояс носил, как красный командир портупею. Гордился своим мужским делом. Да и получки обмывал с бригадой тоже по-мужски, весело.

По приезду домой родители, правда, всегда спрашивали: когда учиться, будешь?

Вот, думаю, теперь сдам экзамены и обрадую своих. Пусть соседям расскажут, что сынок их не такой уж и пропащий. В учителя подался! Гордиться будут!

Мы с Вальком экзамены смахнули легко. Как пот со лба.

Переждали денёк-другой и пошли смотреть список поступающих – кто успешно прошёл отборочный конкурс. По алфавиту наши фамилии должны стоять почти рядом; моя – на «М», а его – на «Т».

К своему удивлению рядом с другом я себя не обнаружил. Не обнаружил и в приказе о зачислении в институт. Одна лишняя четвёрка сыграла для меня роль вышибалы.

На другой день Валёк распрощался с нашей барачной комнатой. Как бывшему рабочему человеку, место в студенческом общежитии ему было обеспечено.

Антивибрационные ботинки достались мне. Хорошая обувь, век не износишь. Не изотрёшь. Не скользят – вот что удивительно! По гололёду, как по песочку ходишь.

Для нас обоих теперь началась другая жизнь – у моего друга студенческая, а у меня – рабочая.

Я успешно сдал экзамены на четвёртый разряд электросварщика, и теперь получил полное «командировочное» право.

Дело в том, что монтажников ниже четвёртого разряда в командировки не посылали – сиди на базе, «на подхвате», как у нас говорили. А командировочная жизнь вольная, да и денежек можно заработать прилично. Страна большая, интересная. Это не то, что с крыши вагона поглядывать на убегающие пространства…

Большая страна, и везде что-нибудь возводят, строят; – то Липецкую Магнитку, то Сумгаит в Азербайджане, то завод Ильича с его домнами на Украине. Разброс по территориям в любую сторону – на тысячи километров. Прораб, как отец родной. Условия полевые, и отношение к быту, к дисциплине такое же. Все друзья. Все братья.

Приноровился я к работе, притёрся к бригаде, пришёлся впору, как по Сеньки шапка.

Хорошо! Проснись и пой, как говорится…

Жизнь молодая. Под кожей сок бродит, играет. Без вина ходишь, как во хмелю лёгком, крылатом.

При каждом возвращении из командировок веду своего друга в ресторан.

Валёк за полным стаканом водки, а тогда из меньшей посуды не пили, удручённо головой крутит – у меня денежки, а у него «степуха» жидкая. Как винцо сухое да водой разбавленное. Кислятина!

– Давай завербуемся, – говорит при очередной встрече Валёк, – по Северам походим. Морских котиков дубинками будем бить, или на рыболовецких сейнерах рыбку половим. А?

– Э, нет! – отвечаю я. – По мне лучше северный берег Чёрного моря, чем южный берег Ледовитого океана. Зябкий я.

– А-а… – с тоской тянет Валёк.– Друзей предаёшь.

– А, как же Зинаида? – говорю я. – У тебя вроде как баба своя есть, собственная…

– Ну, ты и нудный! – пускает сквозь зубы длинную струю Валёк. У него привычка: как что не по нём, – так пренебрежительно цвиркать слюной собеседнику под ноги. – Что Зинка? Она ещё как следует, не разделалась. Я ей сургучную печать поставлю – и всё! Пусть поприжмётся годик, а там и я – вот он! С деньгами на кооперативную квартиру. Махнём вместе, а?..

3

Валёк, человек решительный, совсем как в той поговорке: «Уж если я что и решил, то выпью обязательно!»

Женился он на скорую руку, сразу же, как перебрался жить в студенческое общежитие. Уж очень ему понравилась однокурсница.

Посидел вместе с ней за партой, за учебным столом в аудитории десяток дней – и сыграл в «дамки»!

Приходит ко мне на работу, свистит в два пальца:

– Слезай, дятел!

Я в это время сидел на самой верхотуре загрузочной эстакады. К смотровой площадке парапет приваривал.

Электроды подмокшие, дугу не держат, вот я и стучу ими о стальной лист. Действительно, как дятел.

Снимаю защитную маску, кричу вниз:

– Давай, говори, что надо?

– Так я тебе на всю стройплощадку орать буду? Слезай, тогда скажу!

Матерясь про себя, спускаюсь вниз. Лестница заваливается на тебя: вот-вот опрокинется, и ты полетишь вниз вверх тормашками – такое ощущение на высоте всегда монтажников преследует. Земля, словно Ванька-встанька шатучая. Никак не привыкнешь. Под ноги не смотрю, ступни на скобы ставлю на ощупь. Боязно пока ещё!

– Ну, чего тебе! Говори скорей! А то бригадир шею намылит. Некогда мне! – подхожу к другу.

– Нет, давай сначала покурим… – тянется ко мне Валёк. – Сигарету дай!

Закуриваем.

Дружок пускает дым, глубокомысленно подняв глаза туда, где я только что сидел. Помалкивает.

– Ну, чего ты, как рыба об лёд? Рассказывай, за чем пришёл!

– Рассказа не будет – сказка одна…

– Да пошёл со своей сказкой! Я тебе сам порасскажу – чем дальше, тем страшнее. У нас ввод объекта, премия срывается, а ты всё с шутками!

– Нет, – говорит Валёк, – у меня теперь такая шутка, что под подолом девки носят, как увидишь, так за живот схватишься. Усёк? Женюсь я – похваляется друг. Зинаиду замуж беру. С которой ты меня вчера на улице видел. Конопатая, правда. Но это говорят, к зиме пройдёт…

Вчера, действительно, я видел своего друга. Встречались в городе. Но с кем он был – я не запомнил. Он вчера, вроде, один разгуливал. Но вида не подаю. Киваю головой, ещё не совсем понимая, о чём говорит друг:

– Хорошая деваха! Что ты? Вроде и конапушек нет.

– Завтра бери отгул за прогул. Свидетелем у меня будешь. Расписываемся мы с Зинаидой.

Вот теперь – дошло. На меня, как железный настил с крыши съехал. Голову защемило.

– Ты что, сдурел? А как же вольная жизнь конкистадора, бледнолицый брат мой?

Валёк дурашливо хмыкнул:

– Девушку обманывать нельзя, Боженька накажет, – смиренным послушником церкви закликушествовал Валёк.

Такое он делать умел. Мастер был! Когда-то мы с ним его лицедейством питались, путешествуя на крышах по стране родной. Он мог таким сиротским инвалидом прикинуться, что женщины над ним даже плакали, развязывая заветные узелки с припасами, а то и с деньгами…

– Ну, говори толком! Правда?

– Правда – только в газете «Правда». На завтра к девяти ноль-ноль чтоб, как штык стоял возле института! Давай – по рукам! Я побежал! Мне тоже некогда – маленькая, но семья! – и Валёк выщелкнув горящий окурок в сторону баллона с кислородом, потопал к автобусной остановке высокий и непобедимый.

На завтра, сославшись на боли в животе, я не без труда отпросился у бригадира:

– Спазмы, – говорю я, затягивая покрепче ремень на брюках.

– Дать бы тебе по сопатке, чтобы план не срывал, вот тогда у тебя на морде настоящая спазма образуется! – сказал бригадир. Иди! Выпей стакан водки с солью, сразу кишку запрёт. Салом закусывать надо, а не рукавом брезентовым. Иди! После отработаешь!

Повеселев, я отправился к другу в институт.

Ровно в девять часов стою у подъезда. Заглядываю в парадный вход. В фойе снуют очкарики всякие, а моего друга нет. Внутрь не вхожу – чего я там не видел! Школа, она и есть школа.

Это я тогда так думал…

Курю. Переминаюсь с ноги на ногу. «Может, как всегда, пошутил Валёк?» – думаю про себя.

Нет, Валёк не обманул. Выходит важный такой, и с ним рядом востроглазая, улыбчивая подруга.

– Знакомься! – кивает на меня вновь испеченный жених. – Мой лучший друг!

Подруга протягивает утлой лодочкой ладонь:

– Зинаида…

Я, замешкавшись и спотыкаясь языком, назвал себя.

– Пошли в ЗАГС! – отчаянно мотнул головой Валёк. – У меня там всё схвачено!

– Так цветы какие-нибудь, наверное, нужны, – попытался я оттянуть время; может мой друг ещё одумается.

– Айда! – сказал Валёк, увлекая за собой свою подругу.

Я поплёлся сзади. Пропал друг!

4

Это теперь: дворцы бракосочетаний, очереди машин с яркими воздушными шарами, видеокамеры, хлопки шампанского, невесты, как цветы заморские, бабочки легкокрылые. А тогда всё обстояло буднично и серьёзно. ЗАГС – есть ЗАГС! Туда не только бракосочетаться ходят…

Постучались в обитую дерматином дверь. Вошли.

– А свидетель со стороны невесты где? – спросили там.

– Она потом придёт, – говорит Валёк, – у неё зачёты.

– Ну, тогда и придёте, когда зачёты сдадите. Не мешайте работать, молодые люди! – строго сказала женщина, одёрнув синего сукна жакет, и указала нам на дверь.

– Не серьёзно как – то, – говорю я другу, – свидетели тоже нужны. Не корову покупаешь…

Зинаида укоризненно посмотрела на меня. Последняя фраза ей явно не понравилась.

– А я думал – так пройдёт… – почесав голову, сконфузился друг.

– Зинаида, сгоняй в институт! Приведи подругу. Любую, – кто пойдёт с тобой.

Зинаида, любовно взглянув на своего суженого, вмиг исчезла за поворотом.

– У тебя деньги есть? – спрашивает Валёк.

– Да есть немного до получки.

– Пойдём в рыгаловку, остограммимся, пока Зинаиды нет, а то ещё обидится не во время!

Забегаловка, рыгаловка эта, прямо напротив. Долго ли думать?

Зашли. Выпили водки, тёплой, отдающей бензином. Пожевали какого-то дерьма, что подешевле.

Валёк поднялся со стула, хлопнув себя по острым коленям:

– Ну, всё! Я готов! Жалко мне Зинаиду. Сирота она из детдома. Бедная. Подруги над ней подсмеиваются. Дочерью трудового народа называют, суки!.. А вот и наши идут! – показал в пыльное окно друг. – Пойдём, догоним, а то неудобно как-то…

С Зинаидой в мини-юбке шло прелестное создание на каблучках-шпильках. Постукивая по асфальту. Ножки! Ах, что за ножки! Познакомились.

– Алла!

На губах помада истомой сочится. На пальчиках перламутр – маникюр с педикюром.

Потом, попозже, я с этой Аллой не раз шёл на подвиги. Вернее, она меня подвигала на них, а я не сопротивлялся. Правда, в семейное русло наши бурные чувства не перетекли. Мы и так купались до одури, и плавали вольным стилем, но больше по мелководью, пока не надоели друг другу. Но это будет потом. А пока я пытаюсь положить руку Алевтине на талию, но ладонь моя сползала всё ниже и ниже ниже, за что я получал от Зинаиды укоризненные взгляды.

Алевтина на мои шалости никак не реагирует, или делает вид, что это её никак не смущает.

Теперь в Загсе всё прошло чин-по-чину: короткое казённое напутствие, росписи, тугие шлепки печатей в паспортах, – и мой друг уже женатый человек. Мужчина.

В тайне я, конечно, завидовал товарищу: вот он уже нашёл свою женщину, ну, девушку, а мне одни какие-то профуры попадаются, или такие, которыё в жёны, по моим тогдашним понятиям, никак не годятся. Скушные какие-то, поговорить не о чём. Вялые, как рыбы на песке. Целый месяц встречаться будешь, пока целоваться разрешат. А губы всё узелком да узелком! Серость. Будни, одним словом! А у Валька праздники теперь каждый день. Везёт же людям!

После Загса мы вчетвером отметились в студенческой столовой, предусмотрительно прихватив большую бутылку портвейна – сошла за компот.

Алла, поморщившись на такое угощение, всё же свой стакан, немного поразмыслив, выцедила.

Похлебали борща, пожевали по котлете и разошлись.

После обеда я, по обещанию бригадиру, должен «как штык», быть на рабочем месте. Пошёл, но на полпути завернул к себе в общежитие, расстроенный до невозможности.

Ничего, без меня страна обойдётся!

Проснулся я поздним вечером, осенённый лучшими чувствами к молодожёнам: «Пойду, давай! – сказал я сам себе.– Поздравлю…»

Вспомнил, что без цветов идти нельзя.

По дороге в скверике, где цвели сплошным ковром пионы, оглядываясь по сторонам, воровато накосил большим садовым ножом, который для острастки всегда носил с собой, целый ворох прохладных, бутонистых, как розы, цветов, и, нырнув в кустарник, выскочил подальше от сквера, чтобы моё наглое воровство никто не заподозрил.

Себя успокаивал тем, что скверик ничей, да и осень уже. Всё равно эти цветы-цветики скоро завянут, а тут такой подарок молодым!

В студенческом общежитии вахтёрша, уважительно посмотрев на мой объёмистый букет, назвала комнату, в которой теперь на полном основании поселились молодожёны. Им заботливый профком выделил отдельную комнату – живите и размножайтесь! Только учитесь нормально. На периферии семейные учителя, ох, как нужны!

Толкнул дверь – не заперта.

На узкой железной кровати, из-за тесноты, наверное, лежала, как под прессом, два – в одном с советом и любовью, скороспелая брачная пара.

Охапку цветов я вывалил им прямо на одеяло, извиняясь за неожиданное появление.

Валёк, отпрянув от своей возлюбленной, спокойно потянулся за куревом, а Зинаида, растерявшись, даже не успела прикрыть ослепительные в своей наготе маленькие, цвета спелых яблок, девичьи крепкие грудки.

И меня чуть с ног не сшибли её острые соски. Так выглядят еле раскрывшиеся бутончики пионов в момент первоцветья.

– С вином надо в гости ходить – назидательно изрёк мой друг. – А закуска, она – вот она! – он показал на стол, где по красной мякоти чернел крупными зёрнами располовиненый арбуз.

Я, было, повернул к двери – может, где и достану бутылку? Дежурный магазин на вокзале ещё не закрылся.

– Ку-да?! – остановил меня Валёк. – Плохо о друзьях думаешь – вальяжно потянувшись, он вытащил из-под подушки тяжёлый «огнетушитель» вермута местного разлива. – Раз пришёл, значит, пить будем. А-то моя супруга, – он показал глазами на белый кокон одеяла, из которого лукаво посмеивалась смазливая головка его молодой жены, – она ни в какую вина не хочет. Нельзя – говорит. А с тобой мы друзья. Хочешь, Алку позову? Алевтина! – крикнул он, ударяя кулаком в лёгкую переборку соседней комнаты. – Иди сюда! У нас – гости!

– Ой! – вошла, поправляя причёску. Алевтина – И вы тут? – почему – то на «вы» обратилась она ко мне. – Я, девушка честная, но выпить за компанию могу, – нарочито жеманничая, присела она к столу.

Вермут, несмотря на свой отвратительный вкус, положительно отразился на наших взаимоотношениях и с Алевтиной.

Спал я в её комнате, под дружное сопение соседок.

Легли мы поздно, и соседи с явным откровением похрапывали между паузами. Ихнее непротивление моему появлению нам с Аллой было, как говорится, в руку. За что девочкам низкий поклон и запоздалое «спасибо» от меня теперешнего. Науку я тогда прошёл хорошую… О чём под старость никогда не пожалеешь.

5

Вынужденная «болезнь» живота лишила меня полностью премиальных, да ещё пришлось писать объяснительную начальнику участка.

Дело в том, что моему другу пришло в голову на второй день после женитьбы устроить обязательное свадебное путешествие в деревню к своей бабушке, где он последние два года проживал, когда был исключён из школы за недостойное поведение: устроил драку с учителем физкультуры, который, страхуя прыжки через «коня» откровенно лапал девочек.

Правда, потом ему не повезло и в нашей школе.

Валёк к родителям со своей женой не поехал: «Нудные они! Мой героический порыв не поймут. Ну, их!»

Мне, как самому близкому его товарищу, пришлось разделить с ним это путешествие.

«А! Не в деньгах счастье! – махнул я рукой, соглашаясь с другом на поездку, и не прогадал.

Хотя «путешествием», двухчасовую тряску по просёлочным дорогам на попутках, назвать трудно, но со мной рядом, то и дело ойкая и хватаясь за меня, ехала и Алевтина. Так что и у меня намечалось тоже, что-то вроде « медовой недели».

Если сказать, что баба Дуся встретила своего внука радушно, это значит, ничего не сказать.

Изба у бабы Дуси справная, крепкая – рубленая по старинке в «замок».

На подходе к избе Валёк заспешил, заторопился, явно нервничая;

– Ну, чего тянитесь, как сонные?! Пошли быстрей!

Идти быстро никак не удавалось, – затёкшие ноги от длительного пребывания на корточках в громыхающем кузове, слушались плохо.

– Пошли! – хорохорился Валёк. – Во, ё-моё! – подходя к двери бабкиной избы, оторопел мой друг. Большой, навесной амбарный замок молчаливо говорил, что нас здесь не ждали. – Ничего, ничего, мы с огородов зайдём!..

Но и «с огородов» задняя дверь оказалась тоже на задвижке.

Теперь Валёк неразборчиво матерясь, нырнул в сарайчик и вытащил оттуда небольшую загаженную куриным помётом лестницу.

Она, эта сбитая кое-как лестница, вероятно, служила одновременно и насестом для бабкиных хохлушек, которые тут же с гомоном и криком посыпались из дверей сарайчика.

– Помоги подержать! – решительно сказал Валёк, толкнув меня лестницей в бок. – Мы – щас! – крикнул он в сторону девчонок, которые, невозмутимо переговариваясь, направились в ближайшие кустики за домом.

Лестница хоть и невысокая, но до маленького окошка над дверью мой друг легко дотянулся. Пару раз, ковырнув перочинным ножом в раме, он выставил стекло и осторожно передал мне.

Минута – и скользнув ящерицей, Валёк оказался по ту сторону двери. Сытно чавкнула задвижка и надворешная дверь, постанывая, как после долгой спячки, распахнулась.

– Прошу к моему шалашу! – Валёк счастливо улыбался.

Пока он открывал дверь, девочки, весело похихикивая, были уже рядом, – долго ли присесть на корточки да встать, поправив юбчонку…

Но тут, из-за тяжело вздохнувшей избяной двери, на шум в сенцах показалось встревоженное, подслеповатое женское лицо.

Баба Дуся, оказывается, была дома.

– Бабаня, я тебе в гости жену привёз! Угадай, какая?!

– Ах ты, враг такой! Бабку до смерти напужал! – баба Дуся, хватаясь за сердце, опустилась на край лавки, где стояло ведро с водой. – Какая ещё жена?

– А вот угадай!

Девочки, посмеиваясь, стояли рядом, держась за руки совсем по-детсадовски.

Баба Дуся, пригладив широкой мягкой ладонью волосы, внимательно рассматривала обоих.

– Никак вот эта! – указала она на Алевтину. – Видная, видная! Нечего сказать!

Зинаида, заливаясь краской, враз набухшими от слёз глазами посмотрела виновато на своего бесцеремонного муженька.

Тот, споткнувшись в слове, кинулся обнимать расстроенную девушку.

– Какая ты, бабаня, бестолковая! Алевтина моей Зинаиде в подмётки не годится! Не плачь, чего ты? – поцеловал он в переносицу свою подругу.

Теперь и Алевтина, всплеснув руками, кинулась ко мне на шею.

– Какой же ты гад, Валька! Я красивая, да? Красивая? Скажи! Ну, скажи! – капризно обратилась она ко мне.

– Вы обе – ягодки! Клубнички сладкие! – забыв про бабу Дусю, провёл я языком по её губам, отчего Алевтина, сразу выгнувшись, подалась вперёд.

– Ух, ты противный какой! – застучала она кулачками мне в грудь.

Баба Дуся, почувствовав свою промашку, ласково взяла Зину за руки.

– Пойдём, красавица! Пойдём в избу. Прости меня, дуру старую! Это я сослепу сразу не узнала сношеньку свою. Пойдём! А ты, дурень, говорил бы по-уму! А то всё загадки загадываешь – укоряла она своего внучка. – Всё шуткуешь со старой. Я вот тебе, озорник! – погрозила она ему одутловатым веснушчатым кулаком.

В избе жаркий и душный воздух стоял, как пробка в бутылке. Пахло керосином, скисшимся тестом и свежей самогонкой.

Теперь было понятно, почему баба Дуся повесила на входную дверь замок и почему так напугалась.

– От участкового прячусь! Он, подлец, как узнает, что я самогонку гоню, так повадится ходить, пока всё не вылакает. Вот, как раз и ложка к обеду! – показала она на трёхлитровую банку, полную до краёв. Мы сегодня и свадебку справим!

На почерневшем от огня и времени керогазе стояла огромная кастрюля, прикрытая обливным блюдом с водой. Баба Дуся гнала самогонку по-чёрному. Способ простой и всякому доступный: в ёмкость с бардой, вставляется на таганке кастрюля поменьше и всё накрывается блюдом, в котором по мере нагрева меняется вода. Испарина на выгнутом днище блюда, собираясь в капли конденсата-самогона, скатываются в кастрюльку на таганке. По мере наполнения смогоном кастрюлька освобождается, и всё начинается сначала.

– Я – всё! Поддонки одни пошли – сказала баба Дуся, гася пламя в керогазе. – Управилась. Слава Богу! А ты чего стоишь – кинула она внуку. – Бери топор да курям головы руби. Парочки хватит?

– Хватит! Хватит! – приободрился Валёк, выбегая во двор. – Самых жирных достану!

Баба Дуся растворила дверь, выгоняя полотенцем нечистый дух из избы.

– Я вас, детки, пирожками прибалую – суетилась она. – С утра, как знала, печь протопила. Вот ведь сердце – вещун! Дай, думаю, самогонки сварю. Может внучок приедет. А он – вот он! Хорошо-то как, Господи слава Тебе!

Самогонка – вещь не хитрая, но стоящая. Она любое дело поможет хорошо сделать.

В каждой деревенской избе по осени закусить «чем-нибудь» всегда найдётся. Нашлось и сейчас. Хоть и колхозы, но и своё личное хозяйство не в упадке. Для себя народ в лености даже тогда не прохлаждался. И у бабы Дуси было чем встретить гостей…

Свадьба состоялась маленькая, но хорошая. А хорошего, – много не бывает. Мы, да пара бабкиных соседок. Кум Никита да колхозный бригадир Николай – бабы Дуси друг задушевный, тоже в годах, но ничего ещё мужик. Громче всех «горько!» кричал и посуду об пол для прибытку бил. Потом под старую трёхрядку боевые песни пел. Не забыл ещё дядя Коля славное героическое время, хотя без ноги пришёл. Откусила война ему молодому правую ногу под самое некуда, да потом подавилась в славный день Победы. Подавилась, но не выплюнула. Сплясал бы теперь старый боец Николай, да только ногой, сидя на стуле притоптывает.

– И…, эх! – кричал дядя Коля, растягивая волной русскую гармошку. – Ехали казаки на конях домой!..

Хорошая свадьба.

Мы с Алевтиной сидели – не знали, куда руки девать. Потом и для них нашлось место.

Под скатертью кто увидит?..

Отшумела, отголосила свадьба. Тычась в углы, стали расходиться по домам. Одним нам с Алевтиной идти было некуда. Молодых дурашливый хмель повалил на бабкины перины, на широкую железную кровать в блестящих шишечках. А ещё, кроме кровати стоял в доме один сундук, на который и прилегла счастливая до невозможности баба Дуся., предварительно вытащив оттуда подушку и одеяло:

– Это вам! сказала она. – Молодые! Вам и на полу мягко.

– Идите на сеновал! – подал голос, утомлённый друг. – Вам в избе жарко, а на улице в самый раз будет. В Африке от трения огонь получают. Только на всякий случай полушубок с гвоздя прихватите. Пригодится – если что.

Забрав старенький вытертый кожушок, мы с Алевтиной, не сговариваясь, повалились на ещё не очерствевшее сено под высоким тесовым навесом.

Обойдемся!

То ли от выпитого, то ли ещё по какой причине, но моя подруга Алевтина в эту ночь была податливой, как лыко. Хоть лапти плети!

Спать на сеновале хорошо, если лежать спокойно, а как повернешься, любая маломальская стерня – так и норовит ехидно уколоть тебя в голое место.

Но – ничего. Спим.

Среди ночи я проснулся от грубого толчка в бок.

– Не спится, бля! – Под звёздным небом в одних трусах стоял Валёк, зажав в руке бутылку. – Давай выпьем! Скушно там одному. Я с вами побуду.

– Ты что, сдурел? А как же Зинаида? Да и Алевтина здесь расстелилась,…

– Прогони её к Зинке! А мы с тобой помальчишествуем. Я и закуси принёс. Держи! – звякнул он посудой.

Алевтина без уговоров, с удовольствием улизнула в дом.

– Алкаши несчастные! – и затворила дверь.

Бутылка, да два стакана, да два пирожка с яблоками – что ещё нужно двум мужикам, оставленным без присмотра?..

Проснулся я от щекотки в носу. Солнце било прямо в самые ноздри. Рядом, закинув голову, святым праведником храпел мой друг.

– Во. Мы дали! – то ли с восхищением, то ли виновато с хрипотцой выдавил мой друг, когда я его растолкал.

Пока то да сё, пока зарубили ещё горлопана-кочета, пока баба Дуся протопила печь, – к вечеру всё началось снова.

– Нет, – сказал я другу, вы оставайтесь, а я поеду. Мне на работу надо.

– Работа – не член… правительства – с оглядкой на Зинаиду, сказал мой друг, хлопнув меня по плечу, – постоит!

Нагруженному вином мне тоже возвращаться в город не очень хотелось.

Вот ведь слово, какое – «вино»! Вино, вина, виноватый, обвиняемый – слова однокоренные. Смысл разный, а действие одно. Правду говорят: – « Не пей вина – не будет слёз!»

Так и пролетела журавлём в небе моя квартальная премия! А с ней и сытные обеды в рабочей столовке. Чего не сделаешь ради друга и хорошей выпивки, если эта выпивка во время под руку попала.

Когда мы уезжали в город, у бабы Дуси кур больше не осталось.

– А-а! Всё равно зимой не несутся! Только зазря корм переводить. По весне еще разведу. Приезжайте! Подумаешь, добра-то! Я хуть внучка со сношенькой повидала – когда ещё встретимся?

Действительно – больше не встретились. Ни Зинаида, ни Валёк сюда уже не возвращались. Коротка, до обидного коротка человеческая жизнь, а ошибок успеваешь сделать уйму…

12 След.

Валёк. Повесть о моём друге

* * *

1

2

3

4

5

С этой книгой читают

Другие книги автора