Парижский РоялистЪ

Основные действующие лица

Наше время

Евстахий Никанорович Жданский – бывший театральный критик, ныне безработный диванный эксперт, убежденный либерал-монархист.

Настасья Аполлоновна Хвощ – чиновница, знакомая Евстахия по театральному буфету. Имеет золотой мерседес и мерзкий характер.

Аполлон Сигизмундович Хвощ – бизнесмен-промышленник, владелец фабрик, газет и пароходов. Любящий отец Настасьи.

Елизавета Ильинична Хвощ – маман Настасьи Аполлоновны, из интеллигентной семьи, домохозяйка, умеет божественно готовить.

Рудольф Моисеевич Клинолист – профессор нейрофизиологии и онейрологии в загадочном НИИ. Родственник, Аполлона Сигизмундовича, по прабабушке.

Эраст Ардалионович Гугуйский – сотрудник рекрутингового агентства в городе Н., где проживает Евстахий. Убежденный коммунист, проведший всю юность на заводе имени Фрунзе по выпуску радиоприемников.

Авраим Лейбович Леерзон – запойный драматург, друг Евстахия еще со времен театрального института.

Элеонора Якубовна Герберг – супруга Леерзона, большая поклонница живописи и медитаций. С пренебрежением относится к творчеству супруга и его другу Жданскому.

Париж

Паоло Фарфаллоне – менестрель. Характер стойкий, нордический, обладает повышенной тягой к женщинам и мелкому мошенничеству.

Франческа де Гросан – графиня, дальняя родственница парижского епископа Пьера де Гонди.

Луи Коннард – сержант стражи из квартала Либералианов. Позже охранник графини.

Эмиль – второй охранник графини Гросан.

Жан Гастон – герцог Орлеанский, принц крови, брат Людовика XIII.

Жак де Вибре – маркиз со связями в теневом мире Парижа.

Жиль Корбу – глава Лиги Заката, тайного общества наемных убийц. Имеет благородное происхождение и темное прошлое.

Шарль де Красс – первый помощник главы Лиги Заката (Жиль Корбу). Изобретателен, беспринципен, любит яды, кинжалы и женщин.

Ги Фарбэр – молодой вор, один из помощников де Красса.

Капуцин – подручный маркиза Жака де Вибре.

Летиция – Бывшая служанка графини Гросан, ныне хозяйка борделя в Руане.

Пролог

Несмотря на то, что август знаменует конец лета, погода стояла превосходная и баловала горожан ярким солнцем, которого не было практически уже два месяца. На одной из узких мощеных улочек города N. было расположено уютное кафе, за столиком которого на террасе расположились два человека. Кроме них в кафе было пусто, не считая скучающей официантки и бармена, неспешно протиравшего стаканы. Посетители пили кофе, вели неспешную беседу и играли в шахматы.

– Что есть жизнь, как не череда взлетов и падений, через которые любой очищается и преображается, чтоб в конце своего пути осознать подлинную ценность данной ему искры? – сказал розовощекий седой мужчина в светло-бежевом костюме, передвигая по доске коня.

Его собеседник, жгучий блондин с темно-карими глазами, в темно-синем костюме и черной рубашке, презрительно поморщился и сделал ход пешкой:

– Жизнь… Люди разбазаривают ее впустую, лишь изредка, по стечению случайности, создавая что-то путное. А уж говорить о том, что они меняются и вовсе смешно.

– Каждый приходит в этот мир с даром, другой вопрос как он его использует. Но изначально любой способен добиться чего угодно. – конь совершил еще один ход и снял с доски белую пешку.

– Вот только о своем даре они не осведомлены, – блондин хихикнул и двинул вперед еще одну пешку, приготовившись атаковать коня, – а значит и воспользоваться им не могут в полную силу.

Седой замахал руками, да так активно, что едва не опрокинул чашку с кофе:

– Это совершеннейшая чушь и ты прекрасно об этом знаешь! С самого рождения можно уже видеть талант и одна из задач родителя – разглядеть его. Кто-то рано начинает читать, кто-то возится с конструктором, а кто-то начинает петь. Да и дальше по жизни зажигаются различного рода маячки, нужно лишь внимательнее смотреть на события. – проигнорировав пешку он уверенно вывел слона вперед.

– А если родители слишком заняты повседневной суетой и вопросами хлеба насущного? – блондин проигнорировал коня и совершил ход ферзем прямо напротив черного слона, держа под ударом уже две вражеские фигуры. – Да и вообще человеческой натуре свойственно находить себе скорлупку поудобнее и забившись в нее, вещать о несправедливости мироздания. Сначала она кажется тесной, но потом человек сжимается в размерах, и она становится для него целым миром. А покидать мир – это ведь так страшно. – он сделал глоток кофе и торжествующе посмотрел на оппонента.

– Ты по-прежнему не веришь в способность человека измениться вопреки обстоятельствам? – седовласый печально вздохнул и посмотрел на доску. – Ведь порой там, где трудности – там же и величайшие награды. Ведь если вести за ручку, то человек не сможет ощутить вкус победы, а душа его не сможет возликовать от проделанной работы. – резким движением он передвинул ладью и при попытке “съесть” слона ферзь попадал под удар.

– Они еще и ленивы. – теперь уже блондин смотрел на доску, но не печально, а с некоторым раздражением. – Взять хотя бы… хотя, тут можно взять любого – это ничего не изменит. Лень, эгоизм и глупость – вот и все, что остается у большинства, когда они достигают расцвета своих лет. – переставив ферзя, он с довольной улыбкой посмотрел на собеседника. – Вам шах, господин гроссмейстер!

Человек в бежевом костюме на секунду задумался, а потом рассмеялся:

– А хочешь пари?

Блондин оживился:

– Смотря какое. Последний раз ты подловил меня на какой-то несущественной детали и перевернул все с ног на голову.

– Ловить на деталях это по твоей части, – седой продолжал добродушно улыбаться, но глаза его были уже серьезными, – в общем давай проверим твою теорию. Выбирай игрока, а я построю ситуацию. Условие только одно – ни один из нас не имеет права прямо вмешиваться. Дойдет до финиша – прав я и с тебя коньяк! Ну, а если не дойдет…

– То прав я! – закончил фразу блондин и в его взгляде загорелись искорки азарта. – Только чур приз я сам выберу.

– Да без проблем. – седой откинулся на спинку стула и сделал глоток кофе. – Выбирай игрока!

Поговорив еще несколько минут, они поднялись и ушли, оставив доску с фигурами на столе. На ней, придавленные фигурой короля, лежали несколько крупных купюр. Официантка сложила фигуры в доску, забрала купюры и подошла к бару.

– Что, Ларка, на чай хорошо оставили? – бармен ухмыльнулся. – Вроде и день пустой, а с посетителями повезло.

– Да уж! Первый раз так расщедрились, а я уже лет пять как работаю. – официантка задумчиво посмотрела на доску, вспоминая обрывки разговора. – На вот, спрячь у себя. Вдруг вернутся, не хотелось бы разочаровать таких клиентов.

Акт первый. Париж взад-назад

Глава I. Эмигрант

Холодным весенним мартовским вечером в одном из домов по Аноскопическому переулку на кухне сидел помятый гражданин в шелковом шарфе и пил коньяк. Горящие глаза выдавали бурю, клокотавшую в душе, а пепельница, полная окурков от самокруток, лишь усиливала подозрения. Человек (пусть его будут звать Евстахий) нервно сжимал кулаки и периодически бормотал себе под нос:

– Задолбали! Жалкие людишки, возомнившие о себе!!! – Евстахий залпом проглотил полстакана коньяку и скрутил трясущимися руками очередную сигарету. – Они не способны понять и оценить мой талант и лишь готовы платить за работу сущие гроши, которых после уплаты всех расходов, не хватит даже на поход в театр с Настасьей Аполлоновной, не говоря уже про оперу или… – он сладостно зажмурился, – визит в Париж, с обязательным посещением Лувра и Мулен-Руж.

Вопросом, хочет ли Настасья Аполлоновна в Париж в целом и в обществе Евстахия в частности, он не задавался.

– Решено! – сказал себе Евстахий, яростно туша сигарету в пепельнице. – Уезжаю! Вот только куда… Мне необходимо попасть в страну, где есть свобода взглядов, по достоинству оценят мой талант и будут нормально платить. Справлю Настасье Аполлоновне шубу из песца и новую сумочку, уж тогда она от похода в оперу точно не отвертится. А там и до регулярного соития недалеко.

При мысли о соитии Евстахий радостно заглотил остатки коньяку, ощутив теплую волну от оных и, полный радужных надежд, отправился почивать на широкий, изрядно продавленный местами диван, мгновенно провалившись в сладкий алкогольный сон.

Глава II. Первый сон Евстахия

Потягиваясь и шумно зевая, Евстахий открыл глаза. В первый миг он подумал, что все еще спит и, резко зажмурившись, распахнул глаза еще раз, но ничего не изменилось: прямо перед его носом на паутинке висел маленький паук и смотрел на него всеми своими восемью глазами и с явным осуждением. Евстахия передёрнуло – он как будто снова оказался у венеролога, у которого ему “посчастливилось” очутиться в молодости по пустяковому делу – банальному трипперу, подхваченному после банкета в театральной гримерке. Мало того, потолок был тоже не его, к тому же окно, крошечное и без стекла, испускало яркий утренний свет, а Евстахий уже много лет не ложился спать лицом к окну, однажды узнав из интервью с доктором Поповым (тем самым, который советовал лечить геморрой огурцами), что это крайне вредно для ритмов сна.

– Что происходит, тысяча чертей?! – он взметнулся из кровати камчатским гейзером, но тут же пребольно ударился макушкой о балку. – Да где я вообще?!

Аккуратно слезая с кровати, чтоб не зацепить что-нибудь еще, Евстахий обнаружил немало других странностей: ржавый ночной горшок на полу, огарок свечи в блюдце, на уродливом крошечном столике и, собственно, то, что сам он одет в длинную белую рубаху до пят, притом неоднократно штопанную.

“Это какое-то безумие просто! Видимо друзья меня решили разыграть к дню работника театра”. – подумалось ему.

Но тут же вспомнил, что к своим сорока семи с хвостиком у него остался всего один друг – драматург Леерзон, да и тот никак не мог его сейчас разыграть, ибо, по слухам, он три дня уже как пребывает в творческом запое и последний раз его видели вчера, садящимся на теплоход “Гордость Фарватера” в компании двух длинноногих шатенок, а круиз “Гордости” длится минимум неделю.

– Putain, qu'est-ce qui s'est passé ici?^[1] – Евстахий поймал себя на мысли о том, что мало того, что он выругался матом, что было для него не свойственно, так еще и сделал это на французском.

“Putain de merde!^[2] Да я ж и думаю на французском – вот это поворот!” – от подобного озарения Евстахий ажно плюхнулся обратно на кровать, по ходу действия опять болезненно ударившись об балку, и оглушительно пукнул.

Это стало своеобразным “залпом Авроры” и положило начало целой канонаде из соседних помещений, от чего интеллигентный Евстахий пришел в тихий ужас и начал про себя пересчитывать литерные ряды в Мариинке – он всегда так делал, когда ему было страшно и непонятно. После прекращения канонады и сбившись где-то на левой стороне балкона второго этажа, наш герой понял, что надо срочно что-то делать.

“Первым делом надо найти какую-то одежду вместо этих лохмотьев. Не могу же я отправиться на улицу в исподнем, как партизан, ведомый на расстрел…” – оглядев комнату еще раз, взор упал на сиротливо стоящий в углу шкаф с перекошенными дверцами.

Содержимое шкафа было не менее убого: потертые кожаные шоссы^[3], давно нечищеные сапоги-ботфорты, видавшая виды шелковая рубашка с кружевным воротничком и венчала картину широкополая шляпа с плюмажем. Шляпа выглядела как новая, если не считать того, что в центре тульи зияла приличная дыра.

“Если дождь или птица решит нагадить – она меня не убережет. С другой стороны, прохожим не видно, а кто знает, как здесь относятся к людям без шляпы – примут еще за простолюдина”. – подумал Евстахий.

Он натянул на себя найденное тряпье, обулся в ботфорты, предварительно потерев их подолом рубахи и распахнул дверь в дивный неизведанный мир. Мир к герою симпатии определенно не испытывал и встретил его неласково: луково-капустным смрадом и лестницей, ведущей куда-то вниз в потемки. Евстахий отважно ступил на лестницу и тут же об этом пожалел – гнилая доска на ступеньке проявила коварство и, подломившись, с глухим треском, отправила нашего героя в короткое, но болезненное путешествие вниз. Фортуна явила свою благосклонность и вместо дощатого пола и бревенчатых стен Евстахий угодил прямиком в сваленную прямо у лестницы кучу белья. К счастью, для него на этом злоключения прекратились (как минимум на время) – прямо перед собой, он обнаружил дверную ручку, – и это оказался его путь на свободу.

Уличный пейзаж являл собой натуральную средневековую гравюру – грязные, покосившиеся домишки с соломенными крышами, мостовая из брусчатки и видневшийся вдалеке шпиль замка, редкие прохожие не обращали на него никакого внимания. Теперь нужно было понять куда идти и что делать. Из театральных постановок Евстахий знал, что лучший источник информации – это таверна, а таковая должна всенепременно попасться ему на глаза, стоит лишь повнимательнее разглядывать вывески.

"Заодно и попробую понять, в каком я городе вообще и что за время…” – с этой мыслью он бодро направился вверх по улице.

Буквально через два квартала, миновав конюшню, пекарскую лавку и цирюльню, он наткнулся на вывеску, изображающую какое-то существо розового цвета, отдаленно смахивающее на коня, и надпись “Le grande roter de licorne”^[4]. Евстахий был уже готов ввалиться туда, но внезапно остановился, ошеломленный простой, но очевидной мыслью – в таверне, находящейся невесть где, невесть в каком времени, в долг ему, увы, не нальют. Он яростно начал похлопывать себя по одежде в надежде отыскать хоть какой-то предмет ценности и удача улыбнулась ему вновь – на поясе шоссов он обнаружил кожаный мешочек с несколькими монетами, причем судя по тому, что они были серебряные – в руках у него было не меньше нескольких ливров, что внушало надежду не только на ужин, но еще и на приличную комнату – дорогу в чулан, в котором он очнулся, Евстахий не вспомнил бы и под угрозой эшафота, а ночевать на улице ему не позволяли внутренние убеждения и сибаритская натура.

"В крайнем случае придется искать какую-нибудь вдову и надеяться, что Настасья Аполлоновна с ее батюшкой ничего не узнают. Если что, то сошлюсь на исключительные обстоятельства”. – с этой мыслью он распахнул дверь таверны.

Глава III. Менестрель

Таверна встретила нашего героя гарью, шумом и резким запахом селедки, немедленно вызвавшей у Евстахия воспоминания об Анфисе, театральной костюмерше 42-x лет и очертаниями картофельного мешка, с которой он имел неосторожность предаться возлияниям после спектакля в гримерке, переросшим в бурный, но безрезультатный коитус. Селедку с тех пор Евстахий не переносил категорически.

Внутри было довольно многолюдно, поэтому пришлось довольствоваться единственным свободным столиком, расположенным рядом с компанией постоянно гогочущих девиц, окружавших единственного мужчину. Брезгливо поморщившись, он присел на скамью и начал оглядывать зал в поисках местного аналога официанта.

– Чего изволит господин? – непонятно откуда взявшийся мальчишка замер перед ним с полотенцем.

"Святые угодники, прям натуральная смесь гарсона и клошара”. – подумал Евстахий.

– Принеси-ка мне чего перекусить и пива, паренек. Да пошустрей! – он решил подражать средневековой манере общения, в том формате, в котором он ее видел на сцене при постановке “Айвенго”. – Я чертовски голоден!

Парнишка исчез, а мужик за соседним столом извлек из-под стола нечто, похожее на лютню, и затянул песню:

 
Жил-был на свете жирный тролль
Построил славный мост
Но стал он мзду с народа брать,
С прохода – вот прохвост!
 
 
Брал он и пивом, и вином
И золотом с господ
Бывало, брал и чем другим,
Коль девушка идёт…
 

Э-эх! Ух! Как нравилось весьма ему, коль девушка идёт.

 
Сидел на пне и мзду он брал,
С пня свесив бубенцы
В кустах копался кот Бертран
Точил он когтецы
 
 
Увидев кожаный мешок,
Бертран наметил цель,
Но о последствиях таких
Не ведал хищный зверь…
 
 
Э-эх! Ух! Бертрану попадёт,
Коль голосящий жирный тролль в кустах его найдёт.
 

После окончания столь экстравагантной песни часть посетителей, надо заметить в изрядном подпитии, начали хлопать и стучать кружками, требуя продолжения, и Евстахий искренне опасался, что он пойдет им навстречу.

“Второго выступления я не переживу без изрядной дозы пива, а на сухую слушать такое – лучше уж сразу голову на плаху. Где этот засранец с моим заказом?” – мысли в его голове проносились со скоростью вышедшего на орбиту корабля “Восток-1”.

Тем временем “златогласый соловей” решительно стряхнул с себя повисшую на шее пассию, прихватил кружку и, скакнув резвым кабанчиком, ловко присел к Евстахию за столик.

– Месье не возражает? Разрешите представиться – Паоло Фарфаллоне^[5], бродячий менестрель. – сделав легкий кивок головой он продолжил. – Странствую по городам и весям, развлекаю публику своим талантом. Недавно вот даже был на приеме у герцога Анжуйского – он, надо заметить, высоко оценил мои способности.

"Бабник, пьяница и хвастун!” – наметанным глазом человека, долгое время вращающимся в театральных кругах, определил Евстахий. – “Ладно, поглядим, не в моем положении раскидываться знакомствами, пусть даже и такими”.

Мальчишка наконец-то притащил кувшин с какой-то кислой бурдой, отдаленно напоминающей Жигулевское пиво и кусок мяса с квашеной капустой на тарелке, от чего герой настроился на благодушный лад.

– Евстахий, э-э-э русский купец, путешествующий инкогнито. Еду из Москвы в Ниццу, вот заодно решил посетить ваш город, ознакомиться, так сказать, с культурными ценностями. Заодно может и деловые связи завязать, – местное пиво действовало с потрясающей скоростью и его "несло”, – путешествие путешествием, а о делах забывать не стоит.

– Bravissimo!^[6] Русский купец и где – здесь в Париже! – восторженно воскликнул менестрель. – Я встретился на вашем пути не просто так, месье, хоть я и простой менестрель, но имею связи в высшем обществе. Как я уже говорил, я вхож даже к герцогу Анжуйскому, а уж он кого попало в дом не пустит! – глаза менестреля загорелись диким огнем наживы.

"Ну вот, значит я в Париже…" – подумал Евстахий и посмотрев на довольную рожу менестреля, продолжил мысль, – “В бордель ты вхож. И то с черного хода. И венец твоих связей – бандерша в этом самом борделе, которая живет воспоминаниями о вашем случайном романе. Но авантюрист ты явно знатный!”

В этот момент дверь таверны в очередной раз распахнулась от пинка снаружи и внутри воцарилась неожиданная тишина. Дверной проем перегораживали два стражника и рослая дама, одетая в дорожное платье и, похоже, из благородных. На удивление Евстахия – дама выглядела вполне симпатично и все зубы были на месте, вопреки расхожему мнению о стоматологических проблемах людей далекого прошлого. Зубы он сумел оценить в тот момент, когда мадемуазель (или мадам?) мазнула взглядом по таверне и, поймав в прицел Паоло, хищно осклабилась.

– Вот ты где, enculé de ta race la maudite!^[7] Думал, что выйдет так просто от меня сбежать и затеряться в Париже? Дуру из меня хотел сделать?! Сейчас тебя закуют в кандалы и бросят в мое подземелье, где много жирных и о-о-очень голодных крыс!!! – в голосе незнакомки яда было столько, что удивительно, как он еще не капал с прекрасных зубов, так высоко оцененных Евстахием.

– Франческа, душа моя, клянусь всеми святыми, ты все не так поняла. Я вышел на прогулку, а вот это господин, между прочим, русский купец, важный человек. – менестрель хлопнул по плечу Жданского, тот открыл было рот, изумленный такой наглой ложью. – Он хотел узнать дорогу в Ниццу, ну и потом внезапно предложил мне небольшое путешествие за весьма щедрый гонорар. Который я хотел потратить на свадебный подарок тебе. Пару недель и я бы вернулся назад, к моей горячо любимой графине.

– Вот как?! Ну, значит посидите в подземелье оба, пока я подумаю, то мне с вами делать… – графиня явно не собиралась таять от умиления и как всякая брошенная женщина – жаждала крови.

– Мне нельзя в подземелье, у меня там будет цистит и вообще, я могу застудить простату! – потрясенный Евстахий аж перешел на фальцет. – Вы не имеете права, я буду жаловаться!

– Куда? В церковный суд? – девица ухмыльнулась. – Так там мой дядя главенствует. Взять их!

Стражники рванули с места, но метко пущенный менестрелем кувшин отправил в нокаут первого, а второй растянулся на полу, споткнувшись о чью-то ногу.

"Народ-то явно на стороне менестреля!” – мелькнула у Евстахия мысль, впрочем, она была резко прервана тем, что кто-то потащил его за руку в сторону трактирной стойки.

– Давай за мной, уйдем через двор! – под истошные вопли разъяренной графини и улюлюканье толпы они нырнули в неприметную дверь за стойкой, где Паоло, лавируя как змея, вытянул их на задний двор, где к большому облегчению Евстахия, оказалось безлюдно.

– Давай пошевеливайся, поймают – познакомишься с графским подземельем! – менестрель уверенно сиганул через забор и, не дожидаясь спутника, быстро побежал в переулок.

– А я-то тут причем?! – возмутился тяжело дышащий, припустивший следом Евстахий. – Зачем ты вообще втравил меня в эту историю? У нас это называется – подстава!

– У вас? – Паоло с ехидцей посмотрел на собеседника. – Это где это у вас?

– Эм-м-м, у нас на Руси… – слегка стушевался Евстахий осознав, что совершенно не имеет никакой легенды, равно как и представления о том, как принято вести себя в данном времени, и любой мало-мальски проницательный человек раскусит его на раз.

Паоло внимательно посмотрел на своего спутника и многозначительно хмыкнул:

– Уж не знаю, кто ты и откуда, но совершенно точно не купец. Впрочем, сейчас нет времени на разговоры. Надо покинуть это место, пока нас не загнали как лис, с графини станется!

– А что ты такого натворил, мой новоявленный друг, позволь узнать? Судя по настрою, ты изрядно ее разозлил и вряд ли своими песнями. – съехидничал Евстахий.

Менестрель тяжело вздохнул:

– Долгая история, оставим разговоры на потом, а пока давай за мной! – и стремительным шагом направился вглубь переулка.

Спутники поневоле шагали около часа, менестрель постоянно нырял в какие-то подворотни и проулки, вел их сквозь арки между домов и вскоре Евстахий пришел к мысли, что подобные побеги его блудливому компаньону не впервой. Внезапно Паоло встал как вкопанный, да так резко, что Евстахий влетел прямиком ему в спину и едва удержался на ногах.

– Что такое? Заблудился, “Сусанин”? – Евстахий вложил в эту фразу весь отпущенный природой сарказм, но менестрель не обратил на него внимания.

– Вот дьявол! Видимо не туда свернули, подзабыл город… – Паоло выглядел растерянным.

"Оно и видно, похоже, от знатных баб со стражей давненько ты не бегал, “Казанова”, хренов”. – Евстахий мысленно усмехнулся. – “Бренчал небось графине на лютне, а может и не только, да по ушам рассказами ездил о светлом будущем, да безоблачных небосклонах семейного счастья и бока наращивал, вот стаж-то и подрастерял”.

– Так в чем проблема-то, собственно, амиго? – полюбопытствовал Евстахий.

– Мы вышли прямиком в квартал Либераллиан, а это нехорошо, совсем нехорошо… – менестрель озадаченно почесал затылок.

Евстахий огляделся по сторонам и не заметил ничего “нехорошего” – дома были куда приличнее, чем те лачуги, которые они проходили раньше, улицы чище и в целом выглядело весьма прилично для средневековья. Только вот, что-то в этом было неправильное, только он никак не мог понять – что именно. Паоло, тем временем, судя по постоянно меняющемуся выражению лица, лихорадочно обдумывал какую-то мысль.

– Чем так известен этот квартал? – Жданский прервал мыслительный процесс Фарфаллоне.

Менестрель оторвался от дум и изумленно взглянул на Евстахия:

– Ты что же, ничего не слышал про это место?!

– Нет, я ж говорил, что у вас тут недавно и как-то не задавался целью изучать историю парижских кварталов, да и вообще, были другие дела. – Евстахий для важности даже надул щеки.

– Ага, прям крупный воротила, заключал сделку с торговой палатой Франции, по поставкам шляп с дырой в центре, для перманентной связи с Всевышним, – Паоло возвел очи горе и осенил себя крестом, – Не иначе как “dernier cri à la Russe”^[8] или откуда ты там на самом деле… – язвительно заметил он, – Ладно, в двух словах – это квартал “Либераллиан”, которым указом Ришелье разрешили открыто исповедовать свои взгляды, совершать таинства и использовать особый дар. Но, так как обычный народ считает их безбожниками и их ценности не разделяет, им разрешили селиться в отдельном квартале. Они тут даже могут открыто проводить обряды, чертовы малефики!^[9] – Паоло сжал кулаки. – А еще у этого квартала есть особенность – он отражает тайные страхи. Каждый видит в нем то, чего боится больше всего.

Жданский вдруг понял, что его насторожило в пейзаже, который наблюдал: манерная слащавость и кричащие цвета, а на одной стене, он мог поклясться, была написана эта странная фраза “L'homophobie Rend Folle”^[10]. Пазл окончательно сложился в его воспалённом мозгу и он разом вспомнил бар “Голубая устрица”, фильм “Горбатая гора” и дядю Борю из Химок, бывшего соседа по лестничной клетке, любившему по пьяни курить шмаль на лестнице в дамских чулках, за что он с пацанами постоянно мазал ему дверную ручку собачьим дерьмом.

– Я туда ни ногой, сам иди этим к содомитам, – сказал Евстахий подрагивающим от возмущения голосом, – Кто их знает, что им там в голову придет, “Либераллианам” этим. Уж лучше в подземелье графини, к крысам – к ним хоть задом можно поворачиваться.

– Если крыска тебе отгрызет во сне “le petit zizi”^[11], то тебе потом будет уже все равно, к кому поворачиваться задом. – печально заметил менестрель. – Я сам не в восторге, но другого пути у нас нет. Кстати, а причем тут “поворачиваться задом”? – подозрительно посмотрел менестрель на Жданского, а затем понимающе хлопнул себя по лбу и заливисто рассмеялся. – Так вот он значит какой, твой самый страшный страх! Даже боюсь представить, что ты там видишь.

– А что видишь ты, интересно? – ехидно парировал Жданский.

Менестрель моментально перестал смеяться.

– Тебе лучше не знать… – тихо произнес он, провожая взглядом что-то в небе. – Ладно, пошли, надо выбираться из этого чертова места.

Паоло, понурившись, а Евстахий смешно семеня, тяжело ведь передвигаться со сжатыми ягодицами (сами попробуйте), не спеша двинулись внутрь квартала.

Квартал “ужасал” Жданского аккуратно мощеными улицами (во дворе у Евстахия дело с дорогой обстояло куда хуже) и вычурными домами, затейливо украшенные разными завитушками и выкрашенными в разноцветные цвета, если бы строения были людьми, то можно было бы сказать, что они излучают манерность и праздность. От этого он чувствовал себя вдвойне неуютно, представляя, как ничего не подозревающие прохожие могут войти в такой вот домишко и покинуть привычный мир традиционных ценностей навсегда.

– Ты вот что, – прошептал Паоло своему понурому спутнику, – Держись поближе, а лучше возьми меня за руку.

– В ловушку решил меня заманить?! – возмущенно зашипел Евстахий. – Завел в этот квартал, сейчас уронишь пару су и предложишь поднять и всё, прощай честь купеческая?

– Не шуми, болван! – шикнул Паоло. – Помни, что я говорил про наваждение. Мне самому твоя мозолистая рука не нравится. Нас тут быть не должно и, если нас примут за чужаков, то могут схватить и поволокут разбираться к префекту, а так хоть увидят, что мы в месте и, возможно, обойдется. А префект, по слухам, очень “любит” русских купцов. – Фарфаллоне подмигнул передернувшемуся Жданскому.

– А вдруг префект сменил вкусы и теперь тяготеет к деятелям искусства, к менестрелям, например? – Евстахий гнусно ухмыльнулся в ответ, но таки взял менестреля под ручку и изобразил на лице расслабленно-скучающую мину. Менестрель пропустил комментарий мимо ушей и они молча продолжили свой путь по кварталу.

– Пока нам везет, – несколько минут спустя Паоло решил нарушить тишину, – Уже большую половину квартала миновали. Еще немного и покинем это дрянное местечко, а там можем разойтись каждый по своим делам.

"Большую половину”, – мысленно хихикнул Евстахий, – “Видно церковно-приходскую школу поэт-песенник посещал через раз”.

Впрочем, перспектива оказаться одному быстро заглушила эйфорию от саркастических мыслей, ведь он толком то ничего и не знал о Париже 17-го века, примерно так он оценил время, в котором оказался. Хотелось бы понять, как он тут очутился и, самое главное, как отсюда выбраться. Поэтому расставаться с так удачно подвернувшимся пронырой-менестрелем ему ой как не хотелось.

– Вот что, – дружелюбно ответил Евстахий, – А давай-ка я тебя пивом угощу, а то из-за твоей этой графини даже толком выпить, да поболтать не вышло…

Услышав про перспективу халявного пойла, менестрель внутри изрядно приободрился, но не подал виду.

– Ну, в принципе, часик-другой я могу на это выделить. Тем более сразу за этим кварталом есть отличное местечко, с отменным пивом и прекрасными официантками, – ответил он.

Позабыв где находятся, они тут же завели оживленный спор о преимуществах сидра и светлого пива, который прервал внезапный грубый окрик:

– Ruffians, qu'est-ce que vous cherchez ici?^[12]

Паоло и Евстахий замерли как статуи и очень медленно повернулись на голос. Прямо перед ними, как два черта из табакерки, материализовалась пара рослых бородатых стражников, в диковинных женоподобных нарядах, во всяком случае так их видел Жданский. Нечто подобное Евстахий лицезрел по телевизору, на одном известном музыкальном конкурсе: длинные волосы торчали из-под бургонетов^[13], украшенных плюмажем, кирасы же были окрашены омерзительной розовой позолотой. Аккуратно подстриженные бородатые лица стражников выражали манерность и лёгкое презрение к окружающему, но не очень походили на мину Евстахия, впрочем, и бороды у последнего не наблюдалось, лишь жидкая щетина клочками кучковалась по подбородку, да смешной букет из волосков, торчащих из родинки на щеке.

Служители порядка оглядели их с головы до ног и один с подозрением спросил:

– Vous-êtes clochards ou quelque chose?^[14] Что-то мы вас тут раньше не видели.

Евстахий перевел взгляд на Паоло. Его лицо не выражало ничего конкретного, лишь зрачки были расширены, будто бы он видел что-то сверхъестественное. Фарфаллоне сморгнул, отводя наваждение.

– Месье капитан! – внезапно хнычущим голосом произнес менестрель. – Мы всего лишь бедные артисты. На рынке к нам подошел солидный господин и попросил нас устроить выступление в хозяйском доме, дал экю и пообещал еще полтора ливра по окончанию. Он должен был нас встретить у “Пряничного домика”, сказал, что это через два квартала от таверны “Le Caméléon Joyeux”^[15], обещал встретить, но мы ходим тут уже битых полчаса и никак не можем найти.