Блуждающие в мирах. Маршал Конфедерации. Карста

– Вот-вот! С красавицей благоверной твоей из одного инкубатора. Та самая. Замуж-то хоть вышла?

– Давно! Уж и развестись успела. Дочка у неё…

– Немудрено. Кто с ней жить-то станет? Даже из науки попёрли за профнепригодность. Таких дундуков до пенсии держат какими-нибудь МНСами ³⁶ или СНСами ³⁷, диву даёшься! Не опаздывай да не бухай в рабочее время, всего и делов! А её турнули. Овца дурная упёртая…

– Нормальная женщина. Обычная… Какое, что-то я не догоняю, она к твоему куреву отношение имеет? Вернее, к его отсутствию, а?

– …Мне вот интересно, – продолжал Роланд задумчиво, – дурында до сих пор убеждена, что мусака ³⁸ – это мясо с картошкой? …Девчушке-то как, однако, с мамулькой не повезло! – понизил голос почти до шёпота. – Э-э-э-эх! Холи ш-ш-шит!

– Чего ты там прошипел, подколодный? Не разобрал… Мусака? Какая еще, к бениной маме, мусака? – не сразу нашёлся Юрий. – А-а-а-а! Кто о чём, а наш вечно голодный бош о хавчике! Ты, помнится, и в лагерях вечно обожрать кого-нибудь норовил, вандаба! Тебе-то что до того? У тебя харчи закончились или сигареты? Уж решись, наконец!

– Да, собственно, ничего, – пожал плечами тевтонец. – Просто на ум пришло. Наглядный пример, не более. Летом после третьего курса в Краснодарском крае практику проходили, не забыл, поди, ещё? Горный сплав, альпинизм, планеризм, прочий тренировочный онанизм, который в жизни-то, скорее всего, так никогда и не пригодится, припоминаешь?

– Ещё бы! Столько винища местного выжрали, ужас! Почитай, лет двадцать с лихвой минуло, а печень до сих пор кошмарит! Девки, девки-то до чего хороши на Кубани! Огонь!

– Да я не об том! Зарруга! При чём здесь девки? По окончании практики в гости набились мы к начальнику тамошнего Учебного центра, Сашке Самсонову, помнишь? Деньги все пропили, а кушать по-чёрному хотелось! Вот он и сжалился, позвал… Грек ещё с нами увязался ваш, маршальский… Как его… Смешное имя такое, типа Карабас Барабас… Бл*дь, напрочь забыл!

– Радуйся, бубёныть! Почти что вспомнил. Керберос Барнабидис. Керберос – демон в переводе с ихнего. Гм! Соответствует. Хороший, кстати, боец, выручил недавно меня в одной весьма щекотливой ситуации. Крепко плечо подставил, спасибо ему.

– А никто его в «плохиши» и не записывал. Он просто, помнится, тогда маму Сашкину, светлая ей память, как раз-таки мусаку готовить и пытался учить. Мама, правда, блюдо фирменное своё немножечко по-другому звала-величала – «мусаха». Без разницы… Так вот эти твои Карабас с Барабасом, как сейчас помню, вдвоём набросились, засранцы, на Галину Семёновну по тому самому поводу: типа, в их дремучей эллинской мухосрани благородную мусаку с плебейской картошечкой принято мутить. Кто только за язык тянул?! Дрек мит пфеффер! Это они зря! Хе-хе! Крупная дама была, видная, красивая…

– восстановление в памяти шаг за шагом событий давно минувших дней доставляло рассказчику явное удовольствие. – В молодости греблей академической увлекалась, загребной на «восьмёрке» весловала. Короче, тяжеленная по жизни вышла рука у мамы Гали, хоть и музыкальная. Преподавала она, значится, если кто не в курсе, в свободное от хм… загребания время по классу фортепиано. В общем, летал демон наш по кухне, пока форточку не нашёл. Вандаба! А ответ её турецкому, то бишь греческому султану мне почему-то в память врезался не хуже таблицы умножения. Местами, может, и лучше. «Не знаю, – басила она, грозно схмурив брови, – из чего там у вас, пиндосов, мусаху кулёмают, моя бабушка-армянка завсегда с баклажанами готовила, и дело с концом! А кому не нравится, пусть топают, нах, к Иван Иванычу прогуляться!»

– Прямо так, позвольте полюбопытствовать, и рекла: «Топают, нах, к Иван Иванычу»?

– Ну… почти…

– А это далеко, простите?

– А в пудр-клозет!

– Куда-куда?!

– У них, провинциальной юго-расейской интеллигенции, означало буквально то же, что и ваше среднерусское «до ветру». В туалет то есть. Оставь-ка, брат, свои сортирные вопросы, гааш! Вслушайся лучше в просторечное, родное такое, столь милое слуху словцо – «кулёмают». Особо тогда восхитило, не забуду!

– Понятно… Как ты все эти мелочи помнить ухитряешься? Ума не приложу! Столько лет прошло, а ты все кулёмаешь, кулёмаешь… У меня словно вода сквозь сито… Не втыкает, кстати, что-то словцо твоё… хм… милое. Стоп машина! Зарруга! Откуда здесь пиндосы-то взялись? Ну откуда?! То ж американцы, они мусаку не едят!

– Э-э-эх! Тёмный ты, Юрка, что липовый арап, сажей вымазанный! Оттуда же, откуда и остальное недопонимание, – от дремучести твоей безмерной. Сие, впрочем, к сожалению, явление ныне массовое, смело констатируем – повальное. А любое недомыслие, оно ведь в большинстве случаев от никудышного образования, доннерветтер! Вместо того чтобы, понимаешь, знания базовые получать, регулярно закрепляя и проверяя их экзаменами серьёзными, вы, мой милый друг, как и многие-многие другие, ребусы-кроссворды на своих сраных ЕГЭ ³⁹ отгадывали! Думм ваши копф! Типа: «А ну-ка угадай!» Ещё и выбирали, красавчики, носы воротили: это, мол, не хочу сдавать, сиречь – изучать, слишком сложно для молодого неокрепшего мозга, это вроде того полегче, значит, так уж и быть – хочу. Тьфу! Хансвурсты! – Роланд помаленьку так, полегоньку всё более входил в раж. – Потому-то, к слову сказать, Академия у нас в Берлине базируется, а не в ваших Москве, Вашингтоне или, скажем, Париже, где тоже всё сплошь неучи, шайссе ⁴⁰!

– Ага! – пробурчал себе под нос Маршал. – Особенно в Силиконовой долине!

– Какой? Что ещё, брат, за долина такая силиконовая? Сиськи, что ли, искусственные делают?

– Извини, погорячился! У вас и Соединённых Штатов-то нет как таковых.

– И, должен тебе сказать, слава богу, что нет! Гвоздь в седле! Мы, немцы, – люди консервативные, ни к чему нам штучки всякие фильдеперсовые. Зато у нас в Фатерланде, как, к слову, и в приснопамятные времена в вашей России многострадальной, по старинке учатся, согласно заповедям, наказам мудрого дедушки Хумбольдта. Коими славными традициями и гордимся весьма, весьма, считаю, заслуженно! Жуйте кизяк!

– А в том… в вашем… Советском Союзе, как нынче со школьным обучением дела обстоят?

– Как, как… Вполне ожидаемо, как в песне! Впереди планеты всей!

– А-а-а-а… Повезло кому-то! Наверное…

– Тебя кто к вступительным экзаменам в Академию натаскивал? …Сам Брукмюллер? Недолюбливаю австрияков, больно заносчивые. Но этот, признаюсь, хорош! Он же читал потом пару курсов у нас, помнишь? Чертовски хорош! Хоть и молодой… был… но старой закалки, основательный дядька! Голимую мартышку основам психостатики ⁴¹ обучит. Как раз ярый сторонник концепции Вильхельма фон Хумбольдта ⁴²…

– Слушай, Ролик, извини, конечно, что перебил, но почему ты Гумбольдта столь упёрто Хумбольдтом обзываешь?

– М-м-м-м… Ежели быть точным, звали его в натуре: Вильхельм Карл Кристиан Фердинанд фон Хумбольдт, а не просто там фон Гумбольдт какой-то вшивый! Во-вторых, это ж, скорее, к вам вопрос, уважаемый! Именно ведь вы, варвары, обожаете чужеродные фамилии-то коверкать! Да и вообще всё! Хайнрищ Хайне, скажем, товарищем Генрихом Гейне ни с того ни с сего стал у вас, Хумбольдт вот – Гумбольдтом, Дюркхайм – Дюркгеймом, Пиньинь, ну пусть Бэйцзин, – Пекином, наш любимый Господин – Хер – Гером, ну и так далее и тому подобное. Примеров, согласись, море!

– Так неблагозвучно ж!..

– Неблагозвучие, дражайший, в подавляющем большинстве случаев, оно от скудоумия, чтоб ты знал. Вы свой-то родной язык не уважаете! Целый пласт, самая, осмелюсь утверждать, выразительная его часть, под дискриминационным запретом у вас! Чего уж там о чужих-то говорить!

– Ты это о чём?

– О русском мате, разумеется! Зато дерьма всяческого англосакского насосали, о-го-го-о! Байки, вэйки, шмейки, девайсики, гаджеты, тренды, шменды, дуплексы, таунхаусы, софты, лофты, шмофты, хайпы, фигайпы, доннерветтер! Совсем, что ль, оскудел язык русский? Слов не хватает? Даже в Гражданство и то безграмотно… хм… принимаете. Шоурумы вон уже вовсю склоняете, вообще звездец! Шайссе! На каждом углу «аренда шоурумов» у них! Обоссаться можно! Не-е-е-ет, граждане, это вы зело на голову оскудели, не язык русский! Зарруга! И всё-таки скажи, пожалуйста, мил человек, шибко бы понравилось тебе, кабы для простоты произношения мы великого Льва Николаевича Толстого – зеркало, так сказать, русской революции – Лёвой Толстым с хамским ударением на первом слоге обзывали бы, ась? …Не шибко? А уж как над Достоевским-то можно было бы поизгаляться, о-о-о-о! Однако в большинстве случаев никто кроме вас, дружище, себе этого, заметь, не позволяет.

– Да мне, собственно, по фигу, кого как звать!

– Вот этим-то мы в основном и отличаемся, что вам всё по фигу, а нам – нет, хе-хе! Однако вернёмся к душке Брукмюллеру. Э-э-э-э… Так вот, спорить на темы образования дядечка сутками мог! До хрипоты в коленях! …Что? …Ты, бесспорно, не мартышка, старик, тем более даже не голимая, тебе до неё, мля, как до городу Парижу – раком! Шучу! …Ладно, не возбухай, я же любя! Согласись, всё-таки базовые знания по всем основным предметам обязательно нужны. Математика, физика там, биология, родной язык, литература, прочее… Да, не нужна тебе квантовая теория поля, ясный пень! Вандаба! Ты в элементарной-то физике не особо шаришь! И не сомневайся, мусаку лопают америкосы со страшной силою! Предостаточно греков там живёт-поживает.

– Позвольте, позвольте!

– Не позволю, милейший! – жёстко пресечена очередная робкая попытка хоть словцо вставить. – Вы, батенька, Чехова небось и вовсе в руки не брали, так же как, собственно, Ильфа и Петрова, Достоевского и многих, многих других. Зарруга! Рефератами, поди, из интернета обходились? Чирей на пятке! Экспозе бессмысленными?

– Чем-чем?

– Экспозе, грубо говоря – краткое содержание какого-нибудь документа или произведения. Уяснил? А Галина Семёновна вот читала, будьте покойны! Я-то дома у них собрание сочинений Антона Палыча сразу заприметил в библиотеке. Потёртое изрядно, читаное-перечитанное. И для неё, поверьте, Николай Анастасьевич Ананьев ⁴³ со всей своей простецкой, в чём-то буддистской, но всё ж философией отнюдь не пустой звук, а пища для ума. Там же, в частности, и пиндосы прямо упоминаются. А если б кое-кто повнимательней был, всенепременно услышал бы, как бабушка внучонка носатого своего, Лёшку Самсонова-младшего, пиндосиком ласково называла. Что же он, по-твоему, янки, что ли?! Пиндосами, чтобы вы знали, дорогой Маршал, издревле на русском Кавказе понтийских греков ⁴⁴ звали. Вслушайся-ка: пин-дос. Услышал? Фонетика явно не кельтская. Балканская фонетика в славянском исполнении. Так-то, дружище! Гут гекаут ист хальб фердаут ⁴⁵! Жуйте кизяк…

Роланд прикрыл глаза и проникновенно, с какой-то грустной чувственностью продекламировал:

– «…Я не без нечистых мыслей глядел на её бюст и в то же время думал о ней: «Выучится музыке и манерам, выйдет замуж за какого-нибудь, прости господи, грека-пиндоса, – здесь бош голосом-то поднажал, дабы последние сомнения собеседника развеять, – проживёт серо и глупо, без всякой надобности, народит, сама не зная для чего, кучу детей и умрёт. Нелепая жизнь!» – Антон Павлович Чехов, «Огни». Услышал, повторить? Или вот ещё оттуда же…

– Ладно, ладно! Достаточно! С пиндосами грамотно уел ты меня, зарруга-гааш! Соглашусь, бубёныть! Готовился, небось? Словари академические штудировал? Вандаба!

– Чо ты ругаешься через слово, как сапожник? Манеру взял, понимаешь! Всё не так. Брабусы-Барнабусы твои на «пиндосов» никак не отреагировали, привычно, видать, им, меня же словцо это весьма заинтриговало. Как, впрочем, заметь, в отличие от… хм… присутствующих, и всё новое, живое. Когда ж вы, говнюки, ни дать ни взять – гусеницы яблонной плодожорки, по саду расползлись, якобы воздухом свежим подышать, а на самом деле фрукты хозяйские хищничать, мы с Галиной Семёновной на веранде уединились. Она с неизменной своею папироской, я с сигареткой…

Некоторое время пожилой немец молча вспоминал, размышлял о чём-то. Задумчиво тёр переносицу, пальцами шевелил. Наконец очнулся, будто бы с забытья, продолжил:

– …Красота вокруг, лепота-а-а-а! Жердели рыжебокие пухленькие переспелые – вокруг шмяк-шмяк, шмяк-шмяк! Ты не поверишь, в стаканы с чаем норовили упасть! Ну просто самки домашней собаки! Хюндинен ⁴⁶, доннерветтер! Руками отбивался! Обожаю, по большому секрету тебе признаюсь, чаёк из стаканов в подстаканниках попивать. С сахарком, знамо дело, с лимончиком, на ложку дуешь, губы обжигает! Мама Галя, по всему выходит, тоже любительница была. Вот не из чашечек нелепых с блюдечками-вензелёчками, а именно из стаканов. Понимаешь? Причем, заметь, из самых-самых об-нык-но-вен-но-вых, гранёных. Есть в том, видимо, что-то раздумчиво-поездное, такое, вагонско-ресторантовское…

Юра, как ни странно, тоже, подобно многим, питал слабость ко всяческим с незапамятных времен уж почти повсеместно вышедшим из употребления культовым штучкам, как то: старинные бензиновые зажигалки, виниловые пластинки, кассеты магнитофонные, фарфоровые статуэтки, разномастные блюдечки, тарелочки, монетки, марки почтовые, трусики женские. Удивительное дело, да? Совпадение ли, быть может, всех нас в душе тайно влечёт милая сердцу, уютная житейская архаика, судить не берёмся, тем не менее подставки с ручками, обычно металлическими, в кои, по свидетельству ещё самого Дмитрия Николаевича Ушакова ⁴⁷, когда-то вставляли стаканы, блистали в буфете на даче у него изрядным количеством начищенных бочков. Начиная от простейших алюминиевых, неизменных завсегдатаев советских ведомственных столовок, и заканчивая изящными серебряными вещицами из Кубачей ⁴⁸. Даже гжель ⁴⁹ расписная мелодичная с ложечками керамическими в наличии имелась. Но самые свои разлюбимые экземпляры надыбал он, проходя лётную подготовку в тихом, до тошноты душевной провинциальном подмосковном городке Жуковском. Там, глубоко в чаще таёжных дебрей славного наукограда, в краю непуганых Знаек-зазнаек, эдаком затерянном мирке динозавров расейского наукообразия, вдали от мирской суеты, попались ему на глаза мельхиоровые безмолвные и одновременно весьма красноречивые свидетели событий дней минувших. Посвящённые некогда юбилеям вождей пролетариата, помпезным вехам в развитии воздухоплавания, космонавтики, грандиозным стройкам коммунизма, иным эпохальным достижениям народного хозяйства и прочего оленеводства, выштампованные в металле отголоски былых великих свершений, никому уже не интересные, сальные, грязные, потёртые, доживали теперь свой век в затрапезном институтском буфетишке. Откуда взялись? Чёрт их знает! Верно, какой-нибудь Гарри Поттер местного розлива тайную комнату с хламом древним хозяйственным распечатал. Хе-хе!

Разумеется, как и у всякого нормального человека, первым же Юркиным неодолимым желанием, естественным образом возникшим при виде такого богачества, было их попросту спереть, но… Увы! К великому сожалению, положение обязывало.

Не пристало, согласитесь, будущему Маршалу Конфедерации, без ложной скромности – воплощению вселенского порядка и законности, мелочь, понимаешь, по карманам тырить! Не комильфо, знаете ли. Ничего не поделаешь, пришлось, тайком уронив скупую мужскую слезу, добровольно расстаться со скудными остатками и без того куцей стипендии. Но оно, други мои драгоценные, уж поверьте, того стоило!

К слову сказать, и недели не прошло с момента, когда счастливый обладатель совковых раритетов, бесцеремонно расталкивая замшело-степенную учёную братию, с сияющей физиогномией вывалился из столовки, таща охапку общепитовского барахла, как все подстаканники удивительнейшим образом куда-то вдруг исчезли! Испарились! Мистика! Полтергейст! Феномен исчезновения коих, при всём том, разумного объяснения не получил, вследствие чего был признан Явлением Необъяснимым, что и подтверждено документально замначальника института по АХЧ ⁵⁰, скреплено Большой Круглой Печатью, а посему останется непреложным фактом на веки вечные.

Мда-а-а-а… Есть, как бы ни были убедительны противники дарвинизма, есть в людях что-то от мартышек. Во-первых, внешнее разительное сходство у некоторых, несомненно, просматривается, а уж обезьянничает-то народ и вовсе почём зря!

– …Я, видишь ли, Юрка, – продолжал размеренно бубнить Роланд, – паровозом люблю путешествовать и тележками самодвижущимися. Самолёты, дирижбандели там, шары дурацкие, иные воздухоплавательные мудовые рыдания, честно говоря, всегда недолюбливал. Чирей на пятке! Может, клаустрофобия, аэрофобия какие случились со мной в младенчестве, головкой о кафельный пол в роддоме уронили, сказать затрудняюсь. В одном абсолютно уверен: железный птах летать не должен, он же, надо понимать, тя-же-лен-ный! Короче, рождённый ползать, сам знаешь… Вот поезд – совсем другой коленкор! Трюхаешь себе, скажем, из Москвы в тот же Краснодар к Самсоновым, колёсные пары на стыках постукивают – тыгдым-тыгдым, тыгдым-тыгдым, тыгдым-тыгдым. И вдруг! Тыгдыбыды-быдыбы-дыбыдыбым-дыбыдыбым! Чего испереживался-то? Хе-хе! Это мы стрелку проехали, гвоздь в седле! Сидишь, значится, лежишь, размышляешь о том-сём, мастурб… тьфу ты ну ты, яйцы круты! – медитируешь, зельбстферштендлищь ⁵¹, в такт передвижению. Мимо реки, леса, поля проплывают, полустанки, грады и веси, а на столике махоньком прикроватном, как в фильмах о войне, – обязательно чай в стаканах с подстаканниками горячий, обжигающий. Сахар по два кусочка в упаковке, мне отчего-то аэрофлотовский запомнился, и незабвенный дежурный ломтик лимона. Стаканчики покачиваются, ложечки звенят, судочки носят туда-сюда из вагона-ресторана. Борщик столовский! М-м-м-м! Вундерба-а-а-ар ⁵²! Котлетки общепитовские с пюрешечкой, компотик! Ой-и-и-и! Держите меня семеро, щас ухо тебе отгрызу!

– Бл*дь, ты достал уже! Опять песнь о жратве завёл, чучело иноземное?! Вы мне это прекратите, гражданин-товарищ Роланд! Я этого не люблю! Я этого так не оставлю, понимаешь!

– …А ещё обычно курочку варили в дорогу, – ворковал неуемный германец, – и бульончик крепкий в термос наливали с собой. Куры в те далёкие времена – не уверен, правда, молодой человек, застали ли? – жирные, наваристые были, не чета нынешним безвкусным задрыгам клонированным.

Знаю не понаслышке, приходится заказывать иногда по праздникам пролетарским. Адскую плоть местных-то птеродактилей вообще прожевать невозможно, сколь её ни вари! – безнадежно махнул рукой. – Фер-р-ргебенс ⁵³! Вот ежели, натурально, в мелкий фарш изрубить, тогда другое дело… Только, бывало, поезд тронется, подсядешь к столику, хлебушка нарежешь, сала, огурчик порубишь солёный бочковой, яичко облупишь, курочку холодную распластаешь, точно лягушонку препарированную, рюмочку нальёшь, выпьешь, сальца в топку бросишь… и хорошо-о-о-о! Натюрлищь ⁵⁴ гу-у-у-ут ⁵⁵! Зе-е-ер ⁵⁶ гу-у-у-ут! …Не перебивай! В Европах так не принято, там кайфа вагонно-жрачного не догоняют. Они там много чего недопонимают, чудаки из Кро-Маньона ⁵⁷! Поэтому мне в молодости завсегда по Союзу больше нравилось разъезжать. Огромная удивительная страна! Нда-а-а… Бульончику в крышку от термоса плеснёшь, а он будто янтарём подёрнут. Зер шён ⁵⁸! Корочку хлебную тудысь – р-р-раз! – обмакнул, и она янтарно-жёлтая делается! А запах, запах-то какой! М-м-м-м! Вундершён ⁵⁹! – вошел-таки в раж злой тевтон, прёт рiдна мова без удержу из него, аки иголки и булавки из Страшиловой башки. – С ума сойти можно, крышу сносит! Как слюни-то потекли, сразу же ещё рюмочку – хлоп! Острым огурчиком квашеным занюхал, корочкой бульонною горячей закуснул – и ты в дамках, фикен ⁶⁰ всех в арш ⁶¹! А уж после третьей, как говорится, не закусывая, и расслабиться впору, слюни подобрать, морду потную вытереть, с попутчиками потрындеть. Лучше, безусловно, с попутчицей. Разумеется, с хорошенькой… Гвоздь в седле! Сам-то когда крайний раз на поезде мотылялся куда-нибудь, а, служивый?

– Ну-у-у… – невольно голодно и гулко сглотнул Юрий, поперхнулся, слегка закашлялся. – Грхм, грхм! Честно признаюсь, давненько не приходилось. Грхм! Со времён Академии, наверное… Уж и не вспомнить. Как-то оно, дружище, без особой надобности. Конфедеративные Маршалы, ты ведь лучше меня знаешь, вынуждены в основном «психушкой» ⁶² пользоваться, по земле же матушке меж пунктами перехода всё больше самолётками, вертолётками предпочитают. Большими да маленькими. Автомобильками ещё спортивными. Когда недалеко. Приходилось, бесспорно, и паровозами ползать… где-то там… – неопределенно махнул рукой, – на Диком Западе… Но то вынужденно. Грхм! Не дилижансом же почтовым! Тоска смертная в пыльной раздолбанной повозке неделями по бездорожью трястись. Уж лучше верхом, можешь мне поверить.

– Как тоска? Почему тоска? Шайссе! А коварные краснокожие? А грабители, шерифы, рейнджеры? Дикий Запад – колыбель свободы! Погони, перестрелки, окровавленные скальпы, бар «Сраный Койот»! Уау! Романтика! Неужто всё враньё сплошное?!

– Почему враньё? Это ты, верно, мальчишкой слишком много фильмов с участием Гойко Митича ⁶³ насмотрелся. Только там, в них, романтика и встречается… Индейская-прохиндейская… «Охотники за скальпами» Сидни Поллака лучше бы посмотрел на досуге.

– С Радичем, Гойко Радичем! О Поллаке не слыхал.

– Извини, брат, запамятовал. Всё у вас не как у людей!

– Зато у вас, дрек мит пфеффер, всё как в жопе у…

– На самом деле абсолютно не важно, – властным жестом трактирщик остановлен на полуслове, – Митич, Радич, Бабич или кто ещё, важно другое. Вот скажи, милый друг, много ль рыцарского романтизма в вашем этом феодальном зверинце под названием Свон?

– Да откуда ж, доннерветтер, ему тут взяться-то?! – нисколько не задумываясь, выпалил Роланд. – Как обычно в любом мрачном Средневековье – срач вокруг да рвач! Люди в массе своей лишь о том и думают, как бы у кого чего отжать, тут же пропить, прожрать и, соответственно, просрать! – эмоционально вышло, с надрывом, по всему видать, наболело у человека. – И чем выше, заметь, индивид в социальной иерархии, чем властнее, тем, соответственно, извращённее, бесстыже, мерзопакостней его поведение, холи ш-ш-шит! Общество развитого скотинизма, а никакого не романтизма, зар-р-руга! А у вас, что, не так разве?

– Гм! Видишь, как оно оборачивается-то… – полнейшей невозмутимостью своей Юрий, казалось, подначивал собеседника. – На поверку выходит, все они – лгунишки и мистификаторы, эти наши любимые-разлюбимые, будоражащие незрелое детское воображение Конан Дойли ⁶⁴, Скотты ⁶⁵, Сенкевичи ⁶⁶, Дюмы ⁶⁷, Стивенсоны ⁶⁸, Сервантесы ⁶⁹, прочие очковтиратели со своими благородными сэрами Найджелами Лорингами ⁷⁰, доблестными рыцарями Айвенго ⁷¹, туповатыми, приторно-целомудренными Збышками из Богданца ⁷², унд филе, филе андере ⁷³ белыми и пушистыми Дон Кихотами ⁷⁴. Короче, туфта всё это! Я правильно тебя понял?

– В какой-то мере, разумеется, правильно! Как же иначе? Если только не брать в расчёт плоские миры, там всякое такое возможно. Филен данк ⁷⁵, к слову, за родную речь и зачёт по немецкому. В общем, хорош уже прикалываться, Юр, давай-ка по серьёзному. Тебе ли не знать?! Вместе ведь при Грюнвальде-Танненберге столовались! Да и при Равенне ⁷⁶ публика суровая подобралась, мягко говоря, не барышни кисейные попиз*ить у завалинки встретились. Все ровны, как на подбор, – профессиональные убийцы, насильники, мародёры, с ними дядька Гастон ⁷⁷ – Черномор! Хм… Рыцари без страха и упрёка, сорвиголовы, орлы! Одним словом – сборище конченых подонков, фикен их всех в арш! – на том запал и кончился, призадумался германец, репу зачесал. – Да-а-а… Збышка твоего сейчас уже, ясный пень, не припомню. Невысокого, видать, полёту гусёк был… Гвоздь в седле… В остальном же абсолютно вменяемые, адекватные ребята показались мне эти поляки: Повала, Пашко, Зындарм, Зигмунт… Помнишь, со злыми чехами из-за шлюх в кабаке схлестнулись? Грешным делом, думал, кирдык нам, до смерти изобьют! Собирался уж было подлые приемчики секретные применять, зарруга! А мог бы и спалиться. Да-а-а… Уберегло, хвала Вааглу! Всем в итоге на орехи досталось, но ляхи – молодцы, вписались тогда за нас. С базовыми инстинктами – нормалёк у них. Всё как у людей: пожрать, бухнуть, тёлку завалить, в морду дать кому-нибудь. Вера в Бога, естественно, повальная, но боле никаких там высоких идеалов. Бражничать, девок портить, мародёрствовать всегда приветствовалось. Зато бойцы классные! Сдюжили, сломали через колено тевтонскую военную машину! Это вам не хухры-мухры, это, между прочим, дорогого стоит! Не каждому войску под силу, вандаба-гааш! Мне, правда, не больно-то удобно было супротив земляков своих корячиться… Короче, в каждой эпохе, старичок, совершенно определённые жизненные приоритеты превалируют. Иначе не выжить. На дыбу ведь запросто угодить или ещё куда похуже. И здесь, сам понимаешь…

– Битте зер ⁷⁸! Понимаю, но и ты должен понимать. Сказочек о милосердных цивилизованных индейцах, типа благородного семейства Чингачгуков ⁷⁹, небось у Фени Купера ⁸⁰ начитался? Или не знаю, как там у вас его кличут…

– Чего отпираться-то, у него, у Купера.

– Так вот смею тебя уверить, нравы Дикого Запада мало чем от свонских отличаются. По крайней мере, в плане человеколюбия. И, чтоб ты понимал… гм… романтизма, соответственно, столько же. Уж поверь, я был там.

– Как же это? Времена-то разные, даже эпохи…

– Немного перефразируя Гераклита, примерно так: все течёт и движется и ничто не пребывает, лишь нравы людские неизменны. Уяснил? …Нет? Ну-у-у…

– Слушай, старик, что ты всё «нукаешь»? «Ну» да «ну», а к чему, почему – не пойму! Запряг, что ли?! Хм! Тоже мне, взял манеру идиотскую!

– Смир-р-рна! Стоять, бояться, отставить перебивать! Ты вот, брателла, хмыкаешь постоянно идиотски-многозначительно, я же при этом молчу, не зубоскалю?! Так имей, пожалуйста, уважение! Ну-у-у… – будто специально в воспитательных целях косноязычно протянул Маршал. – Вспомним… Ну вот хоть бы сцену в варьете из «Мастера и Маргариты» Булгакова. Ему-то ты веришь?! …Да? Значит, не всё ещё потеряно! Хотя лично я от этой вещицы, на морфии густо замешанной… мягко говоря, не кайфую… Больно попсовая, мейнстрима многовато… Ну ты не очень-то фрякай, а то сейчас как дам ногою по грудям! Это моё личное субъективное мнение! …Да, да, карты, денежный дождик, отрывание голов, фетишисты, всё такое прочее, и знаменитое воландовское резюме напоследок: «…обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…». Вот и мы о наболевшем квартирном вопросе. Всего-навсего иные аспекты постоянства нравов… – Юрий неспешно подбирал нужные слова. – Должен сказать, и те и другие, имеются в виду белые переселенцы и индейцы, – отморозки редкостные! Жестокие, беспощадные, весьма-весьма охочие до чужих баб, лошадей, огненной воды и абсолютно беспринципные, когда дело касается пригоршни-другой долларов. Оговорюсь, рассматриваем, разумеется, не осёдлый люд безропотный: белых, негров, китайцев, краснокожих – без разницы, им, колхозникам, всегда несладко жилось, а лишь тех, что по прериям в поисках лёгкой наживы гоцают. Много там лихого люда, дофигища! Потому-то мы, Маршалы, грёбаными дилижансами и не пользуемся. Зачем, скажи на милость, лишней неоправданной опасности себя и, соответственно, дело государственной важности подвергать? К тому ж медленные они зело, а в нашем деле, брат, скорость, оперативность иной раз решающее значение имеют.

Здесь Юра умолк, как бы пасуя, предлагая собеседнику проявить инициативу, возможно, перевести беседу в иное, более занимательное русло, но… Увы! Мяч так и остался лежать нетронутым на слегка примятом газоне. Делать нечего, окончательно разуверившись в своей затее, всосал с расстройства изрядное количество сомнительной свежести пива, страдальчески поморщился, прокашлявшись, продолжил:

– Грхм! И потом мы вроде беседу задушевную с Оли Бобкиной начали, точнее с причины отсутствия у тебя, красивого, сигарет, бубёныть! Или мне послышалось? Элементарный, казалось бы, посыл, да? А нагородил-то, наворотил – не просраться! И мусаку вспомнил, и индейцев, и Грюнвальд, и этого… как его… О, Гумбольдта Вильгельма Иваныча! Съел? …Гумбольдт, Хумбольдт, какая разница?! Да хоть Шмумбольдт, бл*дь, только в печь не суй! …Не знаю, ваше высокобродь, что ты там подумал, думал ли вообще, и как в вашей этой… Фатерляндии принято, но у нас, в России, традиционно в печь горшки суют, а не органы детородные! …Галине Семёновне незабвенной, опять же, дифирамбы пел, пел – не допел, теперь вот о поездах, борщиках, бульончиках какую-то хренотень, должно отметить, весьма аппетитную, выдумал! Грхм! Тебе волю дай, ты нам сейчас до кучи ещё и обо всех своих многочисленных обласканных барышнях песни военные споёшь. Знаем мы тебя! Хорошеньких, страшненьких, охваченных, неохваченных, всяких. Давай-ка лучше напрягись, братан, по существу! – вновь шумно сглотнув, плотоядно покосился на собеседника. – Закончи хоть бы одну мысль, а то жрать снова почти уже охота. Надеюсь, после крыс закусить чего-нибудь осталось? Проходил мимо, не обратил внимания, случаем?

Меж тем в редкие минуты успокоения души скучал, конечно же, наш неугомонный Маршал, как, впрочем, и все нормальные люди, по обычному неспешному существованию, когда без всякой суеты, бестолковых хлопот и нервотрёпки позволительно себе вот так по-человечески отправиться в путешествие на теплоходе, к примеру, от Москвы до Астрахани и обратно, дышать свежим волжским воздухом, посетить города славы русской, дивиться колокольням посередь морей глубоких, любоваться закатами в калмыцких степях раздольных или прокатиться на досуге, скажем, через всю страну на суперскоростном Восточном экспрессе, погостить недельку-другую в стольном городе Пиньине.

Бытует достаточно расхожих мнений в отношении понятий «жизнь» и «движение». От утверждений, назовём их для простоты понимания безапелляционно-функциональными, вроде: «движение это жизнь» или «жизнь это движение», что, кстати, согласитесь, отнюдь не равнозначно и вовсе не лишено смысла, до обывательски-спинальных, в различной степени коррелирующих друг с другом измышлизмов типа: «пешком от инфаркта», «бег от смерти», «бег от депрессии», «бег от целлюлита», далее по нисходящей: от любвеобильной тёщи, сварливой жены, злых кредиторов, чернобыльских мутантов, бешеной лисы Алисы, котища лишайного – Базилио, обнаглевших вкрай клопов-говорунов, муравьёв Ферд, Левшой подкованных вшей, блох, инфузорий грязных красных туфелек, вирусов-колобусов и прочей, прочей ахинеи.

Или вот ещё из перлов: «Наука – двигатель прогресса!». Не торговли, нет? Быть может, движитель? Как правильно? Что такое прогресс, и как его вообще куда-то двигать? Выходит, и задвинуть не грех? Задвигаем ведь эпизодически дружненько всей страной! Хе-хе! Мы же все всё знаем, всё понимаем и умеем. Особливо на кухне за рюмочкой. Семь классов прошли, ни в одном не задержались. Коты-хвастуны! Бакалавры, магистры, желторотые великие специалисты – молодые министры, советники бездарные, гааш! Ещё сам Лев Николаевич об этом говорил: «…Когда он сделался министром, не только все зависящие от него, а зависело от него очень много людей и приближенных, – но и все посторонние люди и он сам были уверены, что он очень умный государственный человек… Оказалось, что в нем ничего не было отличающего его от других малообразованных, самоуверенных чиновников, которые его вытеснили, и он сам понял это, но это нисколько не поколебало его убеждений о том, что он должен каждый год получать большое количество казенных денег и новые украшения для своего парадного наряда…».⁸¹ К тому ж сомнений ни у кого ни в чём нет, ну вот нисколечко! Соответственно, и успехов – на понюшку табаку не наскрести. Потому-то в силу кажущейся простоты и избитости темы, во избежание ненужных словоиспражнений, думаю, не стоит особо заострять на ней своё драгоценное внимание, лишь слегка коснёмся одной, на первый взгляд, несущественной, но интересной, как представляется, её частности – «жизнь в движении».