Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге

Почти сразу мы нашли по описанию дом Бахрама, того самого, о котором сказал мне вчера Иоханан. Он жил один в двух небольших и очень чистых комнатах дома, дверь второй выходила в красивый внутренний двор, поросший густым разнотравьем. В пристройке к дому висели пучки этих трав, с приятным свежим запахом. Бахраму было около двадцати, большая черная парфянская борода, аккуратно расчесанная, уже украшала его. О персах и их магах я имел тогда весьма смутное представление, и думал о них как о фокусниках, только может покруче. Лонгин, видно, больше знал о Парфии и магах, так как с порога сказал Бахраму несколько слов на незнакомом мне языке, после которых Бахрам улыбнулся приветливо, хотя и явно недоверчиво. Впрочем, потом выяснилось, что это мне показалось. Но тогда я поспешил предъявить ему записку от Фомы. Бахрам назвал его по-гречески Дидим (Близнец) и стал по-восточному гостеприимен. Но не только. Какой-то свет появился в его глазах.

Он рассказал нам, что ещё ребенком в парфянском городе Ктесифоне, что близ Тигра и Евфрата, видел молодого Иисуса! Оказывается, Галилеянин до своих тридцати лет много путешествовал, был в Индии, на Тибете, и оттуда пришёл к ним в Парфию, изучать Авесту и учиться у жрецов-магов. Отец Бахрама был одним из таких жрецов, хранителем песенных молитв-ясн Зардешта, которого еллины называли Зороастр, сын Звезды. Иисус провел в Парфии несколько лет, подолгу жил в Ктесифоне, и иногда бывал в доме Дарьяна, отца Бахрама. Вот тогда, ещё ребенком, Бахрам и увидел Его впервые.

У нас с Лонгином было много вопросов, и отвечая, Бахрам попутно объяснил нам, что магами у них называют именно жрецов, и магом может стать только родившийся в семье жреца-мага, и только после первого возрасного порога, который для жреца составляет около тридцати лет, когда цикл планеты Сатурн дает форму для внутреннего мира человека, для его мировоззрения. Поэтому сам он ещё не маг, а только мобед, средний чин парфянского жреца. Бахрам рассказал также, что издревле Сатурн считался планетой-покровителем Иудеев, и жрецы Авесты знали уже давно, что будущий Спаситель человечества, предсказанный Авестой, будет родом из Иудеи, и давно ждали рождения Спасителя, и отслеживали в небесах все констелляции, все соединения Сатурна с другими планетами и звездами.

И вот тридцать шесть лет назад они дождались наконец заветного соединения звезды королей Юпитера и планеты иудеев Сатурна в созвездии Рыб. Они знали также, что знак Рыб связан с наступившей двести лет назад новой эрой, которая продлится ещё две тысячи лет, – и все это вместе было для жрецов Авесты знаком будущего рождения Спасителя. Все так, – продолжал Бахрам, – но соединение Юпитера с Сатурном в Рыбах только предвещало рождение Спасителя через год или два, потому что так было за год или два до рождения пророка Моисея, известного не только иудеям и египтянам, но и всему восточному миру. Поэтому маги стали ждать следующего небесного знака, который уже никто не мог высчитать ни по каким звездным и планетным таблицам, и который исходил бы прямо от Отца Небесного.

И вот через два года, тридцать четыре года назад, ранней весной на небе вспыхнула новая яркая звезда, что бывает очень редко, раз или два в тысячу лет. Положение этой Новой звезды на небе помогло магам уточнить время рождения Спасителя, – по их расчетам Он должен был родиться осенью того же года. Через семьдесят дней Новая сбросила свой яркий блеск, но маги уже не теряли ее из вида и это было для них знаком того, что пора отправляться в путь, в далекую Иудею.

Небольшой караван вышел из Ктесифона как раз в мае, примерно в эти дни, – продолжал Бахрам свой рассказ. Лонгин, сидевший рядом со мной на синем ковре в углу комнаты, впервые позволил себе прервать его вопросом, какой же год по римскому счету получается годом рождения Спасителя? Выходил 749-й год от основания Рима.

"Он мой ровесник", – сказал Лонгин явно довольный этим простым совпадением, на что Бахрам ответил, что Спаситель никому не ровесник, поскольку Он Сын Божий, а не только человеческий.

– Но ведь Он родился от мужчины и женщины, – неожиданно храбро спросил я, – и получил ответ, который потряс не только меня, у которого ещё борода не росла, но многоопытного сотника Лонгина:

– От женщины, да, от Мариам из Назарета, вы потом увидите ее. Но ее обручник Иосиф не был отцом Иисуса, и никто из живущих на земле не был Его отцом. Он родился у девственницы от Духа Святого, и это было предсказано в Авесте.

Лонгин нервно улыбнулся. – Лучше бы ты не говорил этого, Бахрам. Даже если сама Мариам утверждает так, или так написано в Авесте, все равно в это никто не поверит, так не бывает. Лучше бы вам молчать об этом. – Рем, ты видел вчера то, что назвал чудом. И после этого ты думаешь, что Галилеянин рожден от греха? Лонгин, у тебя было много женщин, очень много. Скажи, хоть раз наслаждаясь с женщиной и желая ребенка, ты не знал, что ребенок будет как все люди, и не воскреснет, и не вознесется на небо?

– Но кто же был Его Отцом? – робко спросил я.

– У всех народов есть предания о том, что отпадшие от Бога духи входили к дочерям человеческим, и некоторые племена считают себя потомками этих духов. В это, что падшие ангелы могут входить к земным женщинам, человеку верится довольно легко. К Марии в Иерусалиме сошёл не падший ангел, а Дух Святой, и в это вы не хотите поверить? В Авесте есть предсказание об этом, и в иудейской Торе тоже есть. Ты говоришь, Лонгин, что даже если это правда, то лучше бы молчать об этом? Вы ещё мало знаете об Иисусе. В Его жизни есть столько загадок, что ещё тысячи лет люди будут споритьо нём и Его Учении. Если молчать с самого начала обо всем, что не вмещается в разум, то лучше вообще ничего не говоритьо нём. ещё живы будут некоторые из двенадцати Апостолов, когда начнут спорить и о них, и не будут верить свидетелям. Я уже убедился в этом недавно, в случайной встрече с Симоном из Гиттона, – даю слово, все ещё услышато нём. И вы все это испытаете, если пойдете с Апостолами одной дорогой.

– Ладно, – сказал Лонгин, – возвращайся на ту дорогу, по которой ваши персидские маги шли в Иерусалим тридцать четыре года назад.

– По той дороге осенью, вскоре после осеннего равноденствия, они прибыли в Иерусалим. Наши маги полагали, что в Иерусалиме уже знают о рождении Спасителя, – Он должен был родиться накануне равноденствия, так показывали их расчеты, но в Иерусалиме никто ничего не знал. Более того, через день или два поисков и расспросов среди иудейских книжников и ессеев выяснилось, что книжники давно запутались в своей Торе и книгах Пророков, и даже астрологи-ессеи ожидали Мессию на сто лет раньше и теперь просто молились о Его приходе и хранили сокровенные книги, которые так и не помогли им понять, когда придёт Мессия. Хуже того, вскоре маги поняли, что были слишком открыты в городе, где ежедневно плелись дворцовые интриги и кругом сновали доносчики жестокого правителя Ирода Великого. В дом, где они остановились, с утра пришли посланцы Ирода и с подобающими церемониями, но настойчиво пригласили их во дворец. Они пошли, и рассказали Ироду то, что могли знать и его астрологи: о бывшем два года назад соединении Юпитера и Сатурна. Ирод принял их великолепно, с уважением и благодушием, но больше о Спасителе маги ему ничего не сказали, – пусть думает, что Ему теперь два года, а не две недели от роду, – так решили они. Тем же вечером, выйдя от Ирода, они нашли на небе свою путеводную звездочку. Она только что взошла над горизонтом точно на юге от Иерусалима. Они пошли за ней со своими пожитками и дарами, ругая себя за вчерашние расспросы. Надо было сразу идти за ней, доверяя в этом деле небу, а не надеясь на землю. Но ведь и маги не могли знать все о чужом далеком народе и городе… Они шли по вечерней дороге теплой осенью за звездой, и были теперь уверены, что она укажет им путь. Через два часа показался за садами небольшой городок. "Вифлеем, город Давидов", – сказал им встречный одинокий прохожий на окраине. Звезда склонялась к горизонту, уже проваливаясь за крышу какого-то сарая или овина.

– И в этом сарае были Младенец и Мария? – с восторгом спросил я.

– Да, Рем, да! Лонгин, ты ещё не веришь в Сына Божьего?

– А ты когда поверил в Него, Бахрам?

– Мне повезло больше, чем вам. Я поверил ещё ребенком в Ктесифоне. Ведь ещё и сейчас живы наши маги, те трое, которые принесли в дар Младенцу золото, ладан и смирну, талисманы защиты духа, души и тела. Мой отец не был с ними, но один из них жил и живет в Ктесифоне, хотя он уже и очень стар. Год назад, как только я стал мобедом, они направили меня сюда, в Иерусалим, чтобы быть рядом со Спасителем. Но мы опять недооценили иудейскую верхушку, силу их Синедриона и фанатичность народа. Я не успел и не смог войти даже в число семидесяти Его учеников, так бурно и грозно разворачивались здесь события. Да и врядли я мог что-то изменить здесь, простой мобед из Ктесифона, и не за этим меня посылали. Спасителю не нужны защитники, Ему нужны свидетели и посланники, – Апостолы, как называют их эллины. Уже после Голгофы я разыскал их и рассказал все, что мне было поручено и что я знал сам.

– Бахрам, – спросил я, – а ты будешь через неделю у Иосифа Аримафейс – кого? Иоханан, по-гречески Иоанн, пригласил меня туда.

– Конечно. Приходи и ты, Лонгин. Постарайся снять римские железа со своей души, и не обижайся на меня. Ты, воин, окунулся в великие тайны жрецов всего мира, и теперь ты понял, почему не всем дано знать даже малую часть этих тайн. Представь, я рассказал бы все это, что сказал вам сегодня, иудейской толпе, или твоим доблестным каппадокийцам. Что было бы? Иудеи забили бы меня камнями, а твои благородные воины подняли бы меня на копья, если бы придали какое-то значение моей персоне… В этом городе лучше быть разбойником, чем болтливым жрецом. И вот ещё что, Рем и Лонгин. Когда будете общаться с Апостолами, особенно с Петром, Иоанном и его братом Иаковом, больше слушайте, меньше говорите. Что надо, они вам сами в свое время скажут. Они, особено эти трое, уже выше всех жрецов мира, поверьте мне пока на слово. Ничто Лонгин, что они простые рыбаки, вернее были ими. Три с половиной года они каждый день были со Спасителем и мы ещё увидим, какие дары Он завещал им. Не знаю каким промыслом ты, безусый Рем, попал вчера на северный холм Елеона, но поверь мне, если бы не слова Иоанна и записка Близнеца-Фомы, я бы не стал говорить с тобой об Иисусе, что бы ты не рассказывал мне про вчерашнее чудо. Они – Свидетели и Апостолы, а мы – лишь помощники им. Так?

Так. Мы вышли из дома Бахрама молча. Последние его слова не очень-то понравились мне. От них отдавало какой-то жесткой дисциплиной, чуть ли не военной, а в легионеры я идти не собирался. Другое дело Лонгин, – я искоса посмотрел на него, – ему может и по душе такая дисциплина, хотя подчиняться иудейским рыбакам, или хотя бы и великим Апостолам, как назвал их Бахрам, он все равно не будет, – подумал я тогда. Странно все таки: как только я оказывался в поле свидетелей Иешуа, я безоговорочно, с открытым ртом слушал и подчинялся. Почти также и Лонгин, который, правда, шесть часов стоял рядом с Распятым. Ладно, подумал я, разберемся. Главное, что приключений интереснее этого в жизни у меня не было, и присниться не могло. Так молча, думая каждый о своем, дошли мы с Лонгином до нашего дома, где расстались до следующей встречи.

Честно говоря, на подходе к дому мои мысли уже переменились, и я хотел порасспрашивать Лонгина о женщинах, и попросить свести меня с какой-нибудь шлюхой помоложе, – мое мужское начало мучало меня уже не только вечером и по утрам, но и днем, забивая всякие другие мысли и заставляя мысленно раздевать и дико насиловать всех встречных женщин, от 15 до 50 лет. Поэтому, наверное, я сразу поверил Бахраму о непорочном зачатии Мариам, и поэтому же хотел попросить Лонгина свести меня с какой-нибудь девицей, женщиной, или шлюхой, – мне было все равно, лишь бы было. Но, взглянув ещё раз искоса на Лонгина, я решил отложить это дело на день-другой. Столько ждал, ещё потерплю. А может и сам застану наконец соседскую Лигию, дочь Марка Крысобоя, одну… Вот уж мало ей не покажется!

Через день мы пошли к скифу Мосоху, бывшему рабу Иосифа Аримафейского, которого этот ученый богач отпустил не так давно на вольные хлеба. Слугам Иосифа жилось хорошо и у него дома, и не каждый согласился бы уйти на волю в Иерусалиме, но скиф ушёл. Бахрам познакомился с ним ещё в доме Иосифа, и почему-то пригласил меня и Лонгина к нему домой. О скифах мы почти ничего не знали, их почти не было в Иерусалиме.

По дороге Бахрам рассказал, что когда-то, давным-давно, когда ещё и иудеев тут не было, где-то в этих землях была целая колония южных скифов. Тогда они ещё и не назывались скифами, а считали себя внуками Яфета-Ария, который был сыном Ноя и братом Сима, того самого, от которого пошли праотцы иудеев и многих других народов. От Яфета, по преданию, пошли эллины, латины, и мы, галлы, и вот, оказывается ещё и скифы. Потом, но ещё задолго до переселения сюда иудеев, южные скифы смешались здесь с местными племенами, и где и кто теперь их потомки, сказать было врядли возможно. Но Мосох был северным скифом, захваченным в плен в какой-то стычке с южными соседями (для нас и южные их соседи были северными) и проданный затем в рабство в Иудею. В доме Иосифа Мосох не раз видел и слышал Иисуса, и познакомился со многими Его учениками и с Бахрамом.

Мосох оказался русоволосым гигантом лет тридцати пяти, с кудрявой бородой и тонкими чертами лица, с зелеными глазами. Он плохо говорил по арамейски, но хорошо на койне. Жил он с молодой эллинской вдовицей, совсем молодой и очень веселой, под стать Мосоху. Она во время нашего разговора то и дело появлялась в комнате, и дух женской плоти и ее молодой запах каким-то диким резонансом неслышно звучал в разговоре, и раскачивал его как лодку на широкой реке. Если ей удавалось вставить слово, то казалось, что лодка перевернется.

Впрочем, это были мои личные ощущения. Гигант лишь добродушно улыбался на ее слова, Лонгин прятал усмешку в бронзовых складках своего лица, Бахрам был совершенно спокоен, а я… Я почти ничего не запомнил из этого разговора. Из-за нее. Помню, что Мосох добродушно подтвердил легенду о южных скифах, и сказал, что он ещё на родине, до пленения, слышал предание о Южной Оселе. Здесь ему удалось узнать, что скорее всего эта Южная Оселя была где-то в районе теперешней Галилеи, но не более того. Слишком давняя то была история. Но это, между прочим, отчасти объясняло, почему иудеи недолюбливают своих единокровников из Галилеи и считают их дикарями. Бахрам, похоже, придавал всему этому серьезное значение, интересовался названиями южных скифских поселений, сравнивал их с названиями галилейских городков, и потом спросил:

– А что, Мосох, может статься так, что земной корень Иисуса на севере, из той самой Южной Осели?

– Мосох добродушно улыбнулся и видно было, что этот вопрос не очень-то занимает его.

– Корень мужчины в его корне, а корень женщины в мужчине. Корень Спасителя – Корень всех корней, в Нем уже нет теперь ни мужчины, ни женщины, ни иудея, ни еллина, ни римлянина, ни руса (ещё и так он называл свое племя). Ты, Лонгин, не стремись перепрыгнуть свое римское и воинское, ты, Бахрам, жреческое, а ты, Рем, – мальчишеское и галльское. Будьте самими собою. Ты, Лонгин, устал от своей службы и от женщин, а ты, Рем, устал от того, что нет ни службы, ни женщин.

Мосох, похоже, немного устал от разговора, который я описал здесь очень кратко, и позвал свою подругу на звонком и певучем быстром языке. Она вбежала, глянув сначала на меня, потом на Лонгина, потом на Бахрама, потом села гиганту на колени и что-то зашептала ему в ухо. "Да, этому помоложе, – сказал он глядя на меня и рассмеялся. – А то никогда не женится, если начнет со старухи, – так, Елена?"

Здесь не было ни травы аруны, ни захватывающей мудрости Бахрама. Какой-то вольный дух гулял в этих простых комнатах, здесь истина была как будто нагой, без белых жреческих одежд и римской бронзы и блеска. Елена быстро накрыла стол, принесла простую еду, фрукты, вино, много вина. Потом ушла на полчаса, пока мы подкреплялись, и появилась с подругами, одна лучше другой, – это подтвердил потом и Лонгин, поскольку я к тому времени уже захмелел от первой чаши вина и мне всякая молодая женщина показалась бы желанной.

Бахрам и Лонгин недолго ещё сидели с нами. Выпив ещё и попрощавшись с хозяевами и со мной, поскольку Мосох и Елена категорически отказались меня отпустить, да я и сам вовсе не спешил никуда, они ушли, и я даже не помню, увели ли они с собой хорошеньких подруг Елены. За столом рядом со мной, с обоих сторон, сидели ещё две ее подруги, а Мосох с Еленой сидели напротив и время от времени понемногу подливали всем терпкое и крепкое вино…

В ту ночь в одной из комнат дома Мосоха сбылись все мои желания. Домой я пришёл только на следующий день, к обеду. Мать сказала, что стоило мне пойти к дикарю, как я и вести себя стал по дикарски. Оказывается Лонгин вчера по дороге в преторию зашёл к моим родителям и предупредил, что я приду от Мосоха не раньше утра, но я пришёл все же только к обеду. Я подумал, что сказал бы на это Мосох, и решил, что он бы только улыбнулся.

Глава 2. Избрание

Приближался иудейский праздник, второй великий после пасхи, на пятидесятый день от нее. Дней за пять до него утром я встретился ещё раз с Бахрамом, Мосхом и Николаем Антиохийцем, о котором говорили мне Пётр и Иоанн. Николай передал нам приглашение Петра на собрание всех учеников Иисуса. Вот это да! Я уже считался учеником Иисуса! Я спросил, не ошибся ли он насчет меня, ведь я всего лишь пять дней как знаком с ними, и сам ещё вовсе не уверен, что понимаю даже начала Его Учения? "Все так, – отвечал Николай, – но на тебя указал Сам Христос, и ты был последним, на кого Он указал. Так считают Апостолы. Твое дело, принимать ли приглашение, но они считали себя обязанными передать его".

Задумчивый шёл я домой. Конечно, ничто не обязывало меня идти на их собрание. Я видел чудо, только этого я и хотел сначала. А сегодня вечером я собирался идти к своей рыжей Летиции, подруге Елены. Но я чувствовал также, что в моей жизни произошёл какой-то перелом. Наверное, отец с его рассказами о древних жреческих книгах, и мать с ее верой в чудеса подготовили меня к этой встрече. За обедом я все рассказал им. Мать выжидательно посмотрела на отца. Он молчал. В это время раздался стук в дверь, – пришёл Лонгин.

– Вот что, Лонгин, брось-ка монету, какая у тебя? – спросил отец.

У него оказался золотой динарий с императором Тиберием и с десяток простых драхм.

– Бросай золотой, Лонгин. Если упадет Тиберием вверх, не советую тебе, Рем, ввязываться в эту историю. Если же мы не увидим лик нашего Тиберия, иди.

Лонгин, ещё не поняв в чем дело, высоко подбросил монету. Звонко шлепнув по столу, она покрутилась и осталась стоять на ребре! Значит, выбор оставался за мной, и отец тут же подтвердил это, и Лонгин сказал, что это должно быть так, и спросил, о чем бросали жребий. Я рассказал ему, и добавил, что Тиберий, надо думать, и не слышал ничего о каком то распятом Иешуа из Назарета, а если и услышит, то наплевать ему на эти иудейские примочки и прибабахи. Не так ли давно и мы все так думали про всю эту историю с Галилеянином? Я склонялся к тому, чтобы принять приглашение Петра. Я видел чудо и, может быть, увижу ещё, – для меня самого это был наверное главный аргумент.

– Не запутаешься ли ты в иудейских премудростях? – спросила мать.

– Вы ведь знаете, что с этой зимы среди учеников Иисуса есть и си рийцы, и критяне, и римляне, и много эллинов, и перс, и даже скиф-рус.

– Да уж, скифом ты нас прямо убедил, – рассмеялся Лонгин. – Но если серьезно, Сидоний, я с той страшной пасхи верю им, ученикам Распятого. Я не знаю, Божий ли Сын был Галилеянин, но таких людей я не встречал ни в каких племенах, и не слышал о таких. Это был Человек.А Рем, раз решил, пусть идет. И передай Симону-Петру, что сотник Лонгин сочувствует им.

– А откуда ты знаешь, что Пётр там главный? – спросил я.

– Афраний, помощник прокуратора, к которому тянутся нити всех секретов Иерусалима, ежедневно докладывает ему о всех собраниях в городе, – где соберутся больше тридцати, там уже есть доносчик Афрания, или он где-то рядом. Кое-что знают легаты, и мы, сотники. Везде в Иерусалиме есть глаза и уши Кесаря , – запомни это, Рем, и будь осторожен. Прокуратор посочувствовал тогда Галилеянину потому, что Его ненавидели саддукеи и разогретые ими иудейские толпы. А если завтра иудеи возлюбят память о Распятом, то как знать, как знать…

***

… В самой большой, просторной зале дома, названного мне Николаем, собралось больше ста человек, может быть сто двадцать. Там были все одиннадцать Апостолов; все семьдесят учеников, избранных Иисусом прошедшей зимой; около тридцати следовавших за Ним с самого начала, но не избранных ранее, и ещё родственники, и примерно десять женщин. Я, Бахрам и Мосох сели в одном из углов. Шепотом Бахрам сказал мне, что среди женщин и мать Иисуса, и показал глазами на маленькую женщину лет сорока на вид (а было ей тогда почти пятьдесят), скромную и миловидную, в темной синей накидке, с тонкими, как у Сына, чертами лица, а нижняя часть лица, как мне показалось, была точно Его. Вокруг Марии было ещё несколько молодых женщин, одна из них очень, очень красивая.

– А кто был женой Иисуса, – шепотом спросил я Бахрама, – не эта ли, в желтой накидке?

Бахрам также шепотом ответил мне, что среди Апостолов не принято говорить об этом, а женами-сестрами среди них называют всех женщин, принявших учение и сопровождающих их. Мы шептались, пока большинство присутствовавших, иудеи, негромко и певуче поизносили свои молитвы на арамейском. Но вот молитвы прекратились, настала тишина, и Пётр встал из-за центрального стола, вокруг которого сидели одиннадцать Апостолов, Мария, безумно красивая женщина в желтой накидке и ещё четверо неизвестных мне иудеев, не старых, но старше большинства людей в этом зале. Потом я узнал, что это были сводные братья Иисуса, сыновья обручника Иосифа от первого брака, ещё до того, как Мария была обручена ему Храмом. Сам Иосиф умер уже давно, четырнадцать лет назад, и я не успел больше расспросить о нём моих соседей, настала полная тишина. Пётр начал говорить.

– Мужи-братия! Надлежит теперь исполниться тому, что в Писании предрек Дух Святой устами царя Давида об Иуде, бывшем вожде тех, которые взяли от нас Иисуса. Иуда был сопричислен к нам и получил вместе с нами жребий сего небесного служения. Но он был от земли нечистой, и приобрел землю неправедною мздою. Когда же низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его. И это сделалось известно всем жителям Иерусалима, так что земля та на отечественном наречии названа Акелдама, то есть "земля крови". В книге же Псалмов Давида написано о поношающем, давшем желчь и уксус: "Жилище его да будет пусто, и да не будет живущего в нем", и о том, чья молитва в грехе творится: "Да будут дни его кратки, и достоинство его да возьмет другой". После его предательства дали Господу нашему на кресте желчь и уксус, и молитвы Иуды творились в грехе. Итак надобно, чтобы один из тех, которые находились с нами во все время, когда пребывал и общался с нами Господь Иисус, начиная от крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от нас, был вместе с нами свидетелем воскресения Его. – Так сказал Петр.

Я понял не все, так как только один раз слышал о каком-то Иуде, который за два дня до пасхи ушёл от учеников Иисуса, и привел затем храмовую стражу в сад, где они отдыхали ночью, которая и отвела Иисуса ранним утром в пятницу на суд Синедриона. Я знал также, что этот Иуда исчез после этого, а через два дня его нашли не то повесившимся, не то с распоротым животом, – одни говорили так, другие этак. Но остальным собравшимся, кажется, все было ясно. Началось обсуждение.

Сначала говорили только Апостолы. Скоро они решили, что достоинство должен принять один из семидесяти, избранных ещё самим Иисусом в январе этого года, и бывший также с ними от начала Его служения, от крещения на Иордане. Таких среди них нашлось около сорока. Десятерых они отвели, припомнив им те или иные проступки, по моему очень незначительные. Осталось тридцать. Потом встал апостол Иоанн, самый молодой среди них, однако бывший ещё и учеником Иоанна Крестителя до начала Иисусова служения. Он напомнил всем, что двенадцать были избраны Иисусом ещё и так, что каждый из них стал частью небесного Свидетельства, небесных знаков или созвездий.

Он напомнил всем, что Креститель вышел из ессеев, и что большинство близких Иисусу и учеников Его были ессеями или близкими им ("так, так" -подвердили в зале), а ессеи всегда сверяли и сверяют свои дела с небесными свидетельствами и знамениями. "Двенадцать небесных Свиделей восходят на востоке каждый день, – сказал он, – и каждый из нас двенадцати был связан с одним из них солнцем рождения, и так выбрал нас Иисус, и так должно быть. Дух Святой во всей Своей полноте может объять всех нас только если мы останемся под Его небесным законом и не нарушим Его. Иуда Искариот был от знака земли, от Тельца египетского. Теперь мы должны знать, есть ли среди приуготовленных к выбору рожденные под Тельцом?" – Так сказал Иоанн.

Бахрам и я слушали все это с чрезвычайным вниманием. Это все очень интересовало и меня, и его, да и все в зале слушали Иоанна внимательно, были согласны с ним. Я много слышал о знаках Зодиака от отца, и он даже научил меня составлять гороскопы рождения. От ессея Садока я также много узнал об этой древней науке, которую эллины называли астрологией. Ессеи славились в Иудее как знатоки астрологии и, по рассказу Садока, со времен Ирода Великого власти не преследовали их общину во многом потому, что именно ессеи предсказали когда-то молодому безвестному Ироду его будущее правление Иудеей. Не знаю, много ли было в этом собрании вышедших от ессеев, но речь Иоанна никого не удивила, все отнеслись к его предложению с полным одобрением. Среди тридцати приуготовленных к выбору оказалось три "Тельца", – оказывается хотя бы месяц своего рождения многие иудеи если и не отмечали никогда, то все же помнили. Вообще среди этого крепкошеего народа "Тельцы" встречались пожалуй чаще, чем рожденные под другими знаками, но среди учеников Иисуса, как мы с Бахрамом в дальнейшем выяснили, их было меньше. Было, значит, три "Тельца".

Один из трех сказал, что не уверен в своем небесном знаке, так как родился за три дня до Пятидесятницы в год второй переписи Квириния, и не знает, было ли Солнце его рождения в Тельце, или уже в следующем знаке. Они не стали уточнять это, – хотя, как шепнул мне Бахрам, он мог бы это быстро сделать, да и Иоанн тоже. Они просто оставили двоих, у которых Солнце при рождении было точно в Тельце, да и по их крепким шеям и плотной стати это было видно. Одного из них звали Иосифом Варсавою, а другого называли просто Матфий. Если бы они начали обсуждать сейчас, кто из них более достоин, думаю, что скоро они бы не договорились. Но Пётр предложил не обсуждать их достоинства, а положиться на волю Божию, и бросить жребий.

Второй раз в этот день жребий решал судьбу на моих глазах: первый раз это касалось меня самого, а теперь – этих двоих! Но здесь не бросали монету с изображением Тиберия, иудеи ненавидели его, а в этом зале – и его монеты. У иудеев был древний обычай жеребьевки: в полу одежды или в непрозрачный сосуд бросали игральную кость, и загадывали, что выпадет. Так поступили и теперь, видно, игральная кость была припасена Петром заранее. Иосиф загадал шестерку, Матфий – двойку. Было объявлено, что бросать будут до тех пор, пока не выпадет шестерка или двойка. Пётр бросил игральный кубик в сосуд, потряс его и опрокинул на стол. Вскрик радости раздался среди тех, кто сидел за ним: сразу выпала двойка, а это поняли как знак, что двоих приуготовили правильно. Если бы сразу выпала шестерка Иосифа, они радовались бы также. Значит, они все делали правильно, и Господь одобрил это. Матфий по жребию был причислен теперь к одиннадцати.

После этого состоялась трапеза с преломлением хлебов и вином. Я много расспрашивал Николая об Иуде Искариоте, его загадка взволновала меня. Как мог всезнающий Иисус выбрать такого ученика, и как мог Иуда предать такого Учителя?! Этого я не понимал, здесь была какая-то загадка. Загадка была и в смерти Иуды: почему одни говорили, что он повесился, а другие, что он упал на дороге и распорол живот? По дороге домой я ещё расспрашивал об этом Бахрама, но про Иуду он знал ещё меньше, чем Антиохиец. Он только рассказал мне несколько притч Иисуса, которые Он рассказывал в Иерусалиме в последние дни, но эти притчи вроде бы ничего не объясняли.

Домой я пришёл поздно, и сразу лег спать. Приснился мне, конечно, Иуда…