Воскресенье. Книга первая

«Воскресенье»

Посвящается сестре

“…Зенитчицы кричали

и стреляли,

размазывая слёзы по щекам.

И падали.

И поднимались снова.

Впервые защищая наяву

и честь свою

(в буквальном смысле слова!).

И Родину.

И маму.

И Москву…”

-Доброе утро, Евгения Марковна!

-Доброе утро.

Поворот, монолитные сосны в парке Зенитчиц, сквозь которые пробивается солнечный свет. Еще пару метров – и у цели. Главное – не сбить дыхание.

«Привет, Женька!»

Короткий кивок. Дорога выкручивает налево, к выходу. Еще круг, и домой. Строго глядят с бронзовых бюстов партизанки Мария Мелентьева и Анна Лисицина. Аня смотрит немного грустно, Маша – твердо, вдаль. Несломленная воля девятнадцатилетней девочки. У начищенных, сверкающих бюстов, залитых солнечным светом, свежие цветы – красные гвоздики.

Несмотря на ранний час, уже жарко. Женя на бегу поправляет воротник у синей кофты с белой литерой «Д» на груди. Тополиный пух мешает пробежке. Сорвавшись с дерева, шумно взлетает воробьиная стая. Автолюбитель чинит у входа в парк «рыжий» «Москвич-412». Женя видит лишь задние фары машины, которые будто бы жалобно сощурились и говорят: «Может быть, хватит? Я уже не поеду. Оставь меня».

–Здравствуйте, Евгения Марковна.

–Доброе утро.

Еще полкруга. Если дышать равномерно, должно хватить дыхания. Еще чуть – чуть. Уже появились «пузыри», вытянулись колени на синих, тренировочных штанах, но ничего. Ритмично, будто подгоняя, скрипят кеды «Два мяча»: высокие, синие, с белыми полосками. Еще поворот. Похлопывают по спине убранные в хвост черные волосы. В голове звучит голос отца:

«Евгения, ты – советский милиционер! Какой пример подаешь братьям?! Ты подумала, что из них вырастет?! Люди БАМ строят, а моя дочь, ребенок уважаемого человека, занимается непонятно чем. Позор!»

Парк дышит цветами. Вдоль прогулочных аллей – аккуратные клумбы с белыми флоксами, красными розами и пионами. На коричневой, деревянной скамейке у фонтана сидит пожилая пара. Он – в модной шляпе бурого цвета, белой рубашке с короткими рукавами и светлых брюках. Благородная седина, интеллигентный взгляд. Нога закинута на ногу – блестят начищенные, бежевые сандалии. Она – тоже в шляпе, алой, в красивом, длинном розовом платье. Немного косметики, подчеркивающей большие темные глаза. Гордо вздернутый подбородок. Аккуратная, белая сумочка. Платье подходит ее возрасту, не выглядит вычурно. Они читают газету, одну на двоих, и едят мороженое. Мужчина, широко улыбнувшись, достает из-за пояса букет незабудок, вытаскивает из него один цветок и аккуратно устанавливает на поля ее шляпы. Женщина смущенно улыбается. Из динамиков звучит музыка.

«…И я иду к тебе навстречу,

И я несу тебе цветы,

Как единственной на свете

Королеве красоты…»

-Здравствуйте, Женя.

–Здравствуйте.

Снова воспоминания. Московский двор. День. Солнечно.

«Круглова, ну что с тобой не так? Все бабы как бабы. А ты – «мусор», что дальше-то?».

Звонкая затрещина. Жар в руке. Отчаянно колотится сердце. Обидно!

– Добрый день, товарищ участковый!

Метров за триста до поворота, ведущего к выходу, девушка резко затормозила. Окатив мужчину на лавочке презрительным взглядом, она добрела до лавки и прильнула к медному, питьевому фонтанчику, жадно дыша.

– Яков Моисеевич, – отдышавшись, сказала Женя, сердито прищурившись, – как можно заниматься в таких условиях? Спорт – это у нас что?

– Так это, – жизнь. Клянусь своими седыми висками, – кивнул пожилой мужчина, сняв очки и положив их в нагрудный карман белой рубашки с короткими рукавами.

– Правильно, – распустила темные волосы девушка, – а вы мне бегать мешаете. Вредитель вы, Яков Моисеевич.

– Так, это же я с уважением, – примирительно произнес мужчина. На вытянутом лице появилась улыбка. Когда Ройзман улыбался, его зубы касались нижней губы: создавалось ощущение, что он смеется над собеседником. – Мы же любим, нашу милицию-то. А вы вот, это самое, чем бегать с утра, лучше бы бандитов ловили, да. Преступность – она такая. Не дремлет.

–Поучите меня еще, товарищ Ройзман, – погрозила пальцем Женя, присев рядом. Мимо пробежала группа молодых людей из секции самбо. В таких же, как у нее, синих тренировочных штанах, только кеды у них были черные. Остановившись неподалеку, они вышли на свободную асфальтную площадку перед сценой, исписанную мелками и сняли олимпийки, оставшись в белых майках. Девушка хмыкнула, отметив мощные мышцы. Ну, конечно. Самбо. Многие знали, что в городе есть подпольная секция карате, но никто не признавался, где она находится. Антисоветчики.

– А чего бы и не поучить? – Пожал плечами мужчина. Глаза устали после очков – он протер низко опущенные веки, – вот вы, Евгения Марковна, такая молодая, а приехали в Береговой, это же конец света. Граница, поди. Либо чего-то натворили, либо доказать хотите правоту свою. Черным по белому. Мы здесь все друг друга знаем, а вы среди нас чуть ли не самая молодая. Это поддержка, Евгения Марковна. Поддержать вас хотим.

– Ну и закончим наш балет на этой ноте, – поднялась Женя, застегивая олимпийку, – а попала я сюда, Яков Моисеевич, исключительно по своей воле. Хорошего дня вам.

– Евгения Марковна! – Крикнул вслед Ройзман. Мужчина опустил голову и пригладил светлые брюки.– У меня к вам исключительная просьба, душа моя.

–Я вас слушаю.

– Вы же знаете учительницу, Елену Павловну?

– Ракицкую?– Задумалась, вспоминая, Женя. – Да, знаю, а что с ней?

– Да вроде бы ничего, – замялся мужчина, разглядывая коричневые туфли с острым носом. В карих глазах появилась тревога. Ройзман будто бы хотел что-то сказать, что-то знал, но не решался, – не видно ее уже дня четыре как. Вы бы зашли к ней, узнали, что да как.

– Уехала, видать, – пожала плечами девушка. – А дочь, у нее же есть дочь?

–Так и ее нет. Мы искренне переживаем, Евгения Марковна.

– Хорошо, я зайду. До свидания, Яков Моисеевич.

– Хорошего дня, Евгения Марковна.

***

В служебном, деревенском доме по улице Звездиной, на окраине города, заиграла музыка в темно-коричневом транзисторном приемнике. Блестящую антенну подняли вверх, покрутили колесо и из динамиков раздался шипящий, раскатистый женский голос:

«…Я так хочу, чтобы лето не кончалось,

Чтоб оно за мною мчалось, за мною вслед…»

Участковый Круглова, двадцати четырех лет от роду, посмотрела в зеркало и довольно улыбнулась, поправив убранные в пучок на затылке темные волосы. Поправила форменную милицейскую юбку и застегнула пуговицу на пиджаке. Отойдя от зеркала, Женя ступила на уже нагревшийся от солнца домотканный ковер на деревянном полу. Половица отозвалась глухим недовольным стуком, ее стон отразился эхом в высоком, массивном деревянном потолке. Девушка подошла к накрытому белой скатертью столу и взяла из медной тарелки зеленое яблоко. Отодвинув деревянный стул, присела, положив голову на руки и уставившись на приемник.

В ней кипел огонь. Евгения воспринимала жизнь как большое приключение, кино. Несмотря на не самую яркую внешность (глубоко посаженные глаза и заметные морщины), к ней тянулись люди, Женя умела заряжать энергией, которая лилась через край. Родители, довольно известные в стране медики, растили детей в любви и заботе, поэтому они ни в чем себе не отказывали. Отец с матерью пророчили Жене карьеру медработника – тем удивительнее для них было решение дочери стать милиционером. Сначала они восприняли это как шутку, но когда Евгения с отличием получила профильное образование, стало совсем не до смеха. Попытки поговорить прошли неудачно – горячая Женя с годами стала страшно упрямой и принципиальной. Однако сбыться блестящим планам, к сожалению девушки и счастью отца, пока помешал случай.

– Евгения, ты, ты сошла с ума…? – Отец, мать, два младших брата в смешных, коротких синих шортах и белых майках. Московская квартира. Солнечный летний день. – Ты хоть понимаешь, что ты натворила?!

– Женечка, расскажи нам, как все было, – просит мать, пытаясь поправить дочери волосы. Женя сердито одергивает голову. Гостиная большого дома почти в центре Москвы. Роскошный, блестящий гарнитур из Чехословакии. Внутри – импортный сервиз. На полу – дорогой ковер.

– Да она людей бьет, ты представляешь?!– Взмахивает руками отец.– И кого?! Сына первого секретаря горкома ударила! Бутылкой! По голове! Позор! Дочь уважаемого человека! И это – советский милиционер!

– Женечка, дочь, расскажи…

– Так, хватит, – Круглова яростно вскакивает, – я никому ничего объяснять не собираюсь! Бекетов получил по делу! Не хочешь меня видеть, папа, не увидишь. Завтра же напишу заявление о переводе из Москвы.

– Женя, успокойся. Сядь и расскажи, – вновь тихо просит мать.

– Мама, да он не хочет слышать меня! – Отчаянно восклицает девушка. – Заладил – позор, позор! Папа – я милиционер, комсомолка, в конце концов, это же не пустые слова! Я людей просто так бутылками по голове не бью! И да, если тебе это утешит, это был прекрасный коньяк!

С этими словами Круглова выбегает из квартиры, хлопнув дверью. Родители лишь ошарашено переглядываются.

Музыка в транзисторном приемнике захлебывается, прервавшись сердитым шипением. Женя вздрагивает, вернувшись из воспоминаний, и поворачивает голову. Взгляд падает на огромный красный ковер на стене, над кроватью с синими спинками. Пружины. В пионерских лагерях это был ее батут. Как весело скрипела кровать и подбрасывала вверх, на самый вверх! Может быть, прыгнуть, Евгения?

Пригладив белое покрывало и поправив пушистую подушку, Женя улыбается, принюхиваясь к букету ромашек в белой вазе на подоконнике. Хорошо.

***

Она выбегает из подъезда и направляется к парку. Несмотря на июль, на улице уже почти вечер и становится прохладно. Ветер треплет подол модного финского платья – темно-розового, с длинными рукавами. Ее страшно колотит от обиды, почему? Человек, которому она верила всей душой, не захотел ее слышать? Был ли смысл что-то доказывать внезапно оглохшей душе? Отец упрямо не хотел верить, что ребенок, которого он вырастил, не может без причины ударить человека бутылкой (пусть и очень хорошего коньяка) по голове. Где-то внутри у девушки заседает догадка, что заботливый и переживающий, ее, по – настоящему родной отец, просто использовал ситуацию для исполнения своего плана. Видеть дочь милиционером он не хотел.

«Жека!», – окликают ее четверо парней на светлых «Жигулях». Не обратив внимания, Круглова входит в парк. Автомобиль останавливается у входа, взвизгнув тормозами.

– Круглова! – Догоняет ее один из парней, остальные ждут в машине. Не бедный: модная, «битловская прическа» с длинными, темными бакенбардами. Импортные, светлые кеды, явно не «Два мяча», и черные джинсы. Явно не самодельные, не «варенки». Дорогая, бежевая олимпийка поверх черной футболки. – Куда бежишь- то?

– От тебя подальше.

– Ох, ну да, – парень смеется, – опять с отцом поругалась?

– Слушай, – резко оборачивается Женя. Бегать от него в босоножках на высокой танкетке – глупое занятие. – Чего с тобой не так, а? Вроде и красивый, и шмотки носишь заграничные. Машина вон хорошая. Чего же ты гад- то такой? Нашел бы себе дурочку и водил бы ее на танцы и еще куда- нибудь. Ты же всем противен, не думал об этом?

– Да, а чего так? – Нахально улыбается молодой человек. – Потому что я одеваюсь не как все, и вообще не как все? – Поправляет он зачесанные набок волосы. – Ну, не всем же кричать «Служу Советскому Союзу!» и жить стадом. А что с тобой не так, Женя Круглова? Вроде хороша собой. Родители – уважаемые люди. А сама – «мусор», – гогочет парень.

Кровь приливает к голове и Женя, не соображая, что делает, отвешивает ему звонкую затрещину. Наступает тишина.

– Это ты зря, – ощупывая лицо, проговорил парень.

– Эй, – за Женей вырастает светловолосый молодой человек крепкого телосложения, – что тут происходит?

– Да мы тут, «мусор» убираем, – с акцентом на предпоследнее слово произносит Противник.

– Вот и убирай отсюда, – указывает молодой человек парню на выход, – а то помогу.

– Всего доброго, Евгения Марковна, служу Советскому Союзу! – Зычно кричит Противник и убирается из парка.

– Все нормально? – Заботливо интересуется Алексей – лучший игрок футбольной команды района и Женин давний товарищ. Он не Противник, он простой советский парень. Товарищ. Добрый и надежный, конопатый, с непослушными, соломенного цвета волосами. Выразительные, карие (коньячного цвета) глаза, большие. Играет в футбол, носит черные, выцветшие отцовские «треники», белую майку (алкашку) и серую кофту, но не с литерой «Д». Семья Алексея с завода Лихачева, поэтому кроме столичного «Торпедо» они ничего не признают.Для Жени он кто– то вроде лучшего друга и потенциального жениха (если бы женщины, конечно же, выбирали хороших парней). Хотя в глубине души она прекрасно понимала, что отец никогда не примет сына простых рабочих. Вопреки стараниям, революция так и не стерла классовых границ. Пусть и яростно пыталась.

– Да, нормально, – машет еще горящей рукой Женя, чувствуя, как трясутся колени.

– Бекетов та еще сволочь, тебя никто не винит, Женя.

– Я знаю, Леш, – тепло улыбается девушка и берет парня под руку. – А не угостите даму мороженым, товарищ спортсмен? – Кокетливо спрашивает она.

– У меня есть выбор? – Смеется Алексей.

– Ох, это сложный вопрос, товарищ спортсмен.

– Ну, раз, милиция просит, – разводит руками парень, – теперь меня не арестуют.

– Леша.

– Как Эдуарда Стрельцова.

– Алексей!

– Ну, все, все, молчу.

Женя улыбается и, сощурившись, смотрит на небо. Такое чистое и прекрасное, как юная душа.

Светлое, летнее небо 1977 года.

Стрелка часов с красным циферблатом на стене доходит до 8. Отложив так и не съеденное яблоко обратно в тарелку, Женя встает со стула и, поднявшись на носочки, берет с темно-коричневого шкафа пилотку – ее гордость. Аккуратно надев головной убор, она еще раз смотрит в зеркало и козыряет сама себе, улыбнувшись. «Серьезнее, Евгения, – говорит она себе. – Ты – советский милиционер». Но все равно улыбается, когда взгляд падает на туфли у порога. Светлые, на деревянном каблуке, с кожаными ремешочками. Совершенно убийственные. Нужны были для встречи с молодым человеком, он был выше нее ростом. А ей хотелось смотреть сверху и с презрением, когда поссорились. На случай перемирия оставались те самые босоножки. Не помирились. Но туфли остались и были еще очень даже ничего.

Улыбнувшись, Женя нырнула в босоножки, поправила пилотку и вышла из дома, хлопнув дверью.

***

Маленький городок на границе начинает рабочую неделю. На уже залитых солнцем улицах появляются люди. Одни спешат к парадной завода, другие – на остановки, третьи – занимают в очередь в гастроном, которая уже принимает угрожающе длинную конструкцию. Появляется «ЗИЛ», поливальная машина – ударный борец за чистоту и порядок. Вслед за фонтаном за его лобовым стеклом возникает радуга. Обгоняет ЗИЛ светлая «Волга», с шашечками на крыше. Резко выворачивая влево длинный корпус, автомобиль недовольно урчит и скрывается за поворотом. Мороженщик поправляет колпак и открывает шторки ларька – к нему сразу же подходит ожидающая толпа. День обещает быть знойным

На остановке, дребезжа, останавливается трамвай – красно – желтая «Татра». Толпа спешит к нему, однако транспорт не двигается с места. Пассажиры недовольно галдят, и лишь потом замечают приближающуюся девушку в милицейской форме.

– Мороженое, Евгения Марковна?– Улыбается мороженщик, поправляя усы.

– Вечером, Игорь Андреевич, – щурясь от солнца, отвечает Женя, – наемся сладкого, бегать не смогу. Трудового дня!

–И вам, Евгения Марковна!

Бодро миновав пешеходный переход, Круглова лихо козыряет проходящему пионерскому отряду – они отвечают тем же.

– Глянь, пошла, – шепчет проходящая мимо пожилая учительница своей подруге. – Прислали же ребенка, участковым работать. Сопля же еще совсем, а нос – выше крыши. Стыдоба! Здравствуйте, Женечка! – Притворно улыбается она.

– Доброе утро, – сухо отвечает девушка, смерив пенсионерку подозрительным взглядом.

–Надо бы обыск у нее дома провести, а то мало ли.

– Не говори.

***

– Спасибо большое!– Запрыгнув в трамвай, поблагодарила Женя.

– Куда же мы, без товарища участкового, – улыбнулся водитель, – без него никак.

–Что же вы, девушка, людей задерживаете? – Склонился к Жене молодой человек. Прическа почти как у Противника – модная, «битловская», русые, опущенные бакенбарды. Светлая рубашка, светлые брюки-клеш, начищенные бежевые сандалии. Кажется, он работает автомехаником. Качнувшись, трамвай тронулся с места.

– Сухов, – коротко бросила Круглова. – Плакат видите? – Она ткнула пальцем в надпись стене трамвая. – «Совесть – лучший контролер», – Женя поправила пилотку и разгладила юбку. – Имейте совесть. Я вам не девушка, я – советский милиционер. И вообще, – подняла она голову, схватившись за поручень, – чего не на работе?! – Крикнула Женя сквозь шум трамвая. Тот обладал удивительной шумоизоляцией от окружающего мира, полностью его заглушая.

– Ой, ну, что вы начинаете, Сухов, Сухов,– поморщился парень. – Давайте просто – Олег.

– Так, – Круглова двинулась к выходу, – Хорошего дня, Олег…

– Юрьевич, – подсказал парень, спрыгивая с подножки трамвая вслед за Женей, – А куда это вы, товарищ участковый? Опорный пункт в другой стороне.

– Хочу к учительнице зайти, Ракицкой Елене Павловне.

– А что с ней?

– Да захворала, говорят, не видно давно. Зайду, посмотрю, может быть, надо чего.

– Так давайте я провожу. Мне как раз по пути.

– Строго до дома, и бегом на работу.

– Есть, товарищ участковый! – Улыбнувшись, козырнул Сухов.

Смерив его презрительным взглядом, Женя усмехнулась и двинулась в путь.

***

– У нас народ вообще мирный здесь, – сообщил Сухов, когда они дошли до моста через реку. Недалеко уже виднелись финские и карельские домики. – Так что, скучно придется, товарищ участковый.

– Ничего, переживем, – Круглова с интересом взглянула на финских рабочих на той стороне. Один из них приветливо помахал рукой и улыбнулся. Олег ответил тем же. Евгения укоризненно взглянула на парня.

– Товарищ участковый, вы же не думаете, что…

– Сухов! – Возмущенно воскликнула Женя. – И как часто вы туда ходите?!

– Да всю жизнь, – отмахнулся Олег, поправив волосы, – все ходят, вот вам крест.

– Сухов!

– Да, ну, что вы как ребенок, Евгения Марковна. Мы же не секреты им выдаем. Так, в баньке париться и пиво из хвойных пьем. Ну, и они к нам заходят.

– Остановитесь! – Сверкнув глазами, проговорила Женя. – Узнаю еще раз – посажу, честное пионерское.

– И чего добьетесь, товарищ участковый? – Пожал плечами молодой человек. – Это система, и вам ее не сломать. И да, при Ракицкой про лагеря лучше говорить.

– В смысле? – Нахмурилась Круглова.

– А вот и он, собственной персоной, – Олег указал на голубой дом с оранжевой крышей. «Улица имени партизанки Игнатовой», прочитала Женя на табличке. – Проще надо быть, Евгения Марковна, ближе к народу. Приходите сегодня на танцы, будет весело.

***

Поправив пилотку, Женя подошла к аккуратно выкрашенному в голубой цвет деревянному забору. Ракицкая жила с дочерью одна, ее муж умер несколько лет назад от болезни легких. Говорили, что и сама учительница страдала закрытой формой туберкулеза. Несмотря на одиночество, Елена Павловна скрупулезно следила за небольшим огородом. Взгляд девушки упал на многочисленные кусты красных роз. Ровные, ухоженные грядки с луком и картошкой. Огород уходил вдаль, к самому курятнику. Солнечные лучи падали на выкрашенные в белый цвет ставни. Памятник архитектуры, улыбнулась Женя. Поправив пилотку и открыв калитку, она вошла во двор.

– Здравствуйте, – поздоровалась Круглова с девочкой лет 15-ти, моющей крыльцо.

– Здравствуйте, Евгения Марковна, – та испуганно захлопала голубыми глазами и приподнялась, поправив темные шорты.

– Яна, да?

– Да – да. Вы проходите, товарищ участковый, – девочка отложила тряпку и вытерла руки о белую футболку в красную полоску. – Мама приболела немного, простите, – сбросив тапочки, она взлетела на крыльцо и открыла дверь. – Проходите, я сейчас чайник поставлю.

***

Женя тихо вошла и аккуратно прикрыла за собой дверь. Звенящая тишина. Она сняла пилотку, пригладив волосы, взглянула в зеркало. Взгляд упал на старинное, жемчужное колье на комоде, явно ручной работы, его аккуратно уложили в шкатулку из синего бархата.

Раздался кашель. Вздрогнув, Женя только в этот момент заметила лежащую на диване женщину. В доме была только одна комната, в которой умещались видавшие виды диван, стол и маленький холодильник в углу. Лицо женщины было мертвенно бледным: его покрывали многочисленные морщины. Укрывшись одеялом в жару, Елена Павловна тряслась в страшном ознобе.

– Кто здесь…? – Прохрипела Ракицкая, задыхаясь от страшного кашля. – Яна!

– Иду, мамочка! – Девочка склонилась над матерью. – Что? Воды? Вы простите, она совсем плохая, – виновато произнесла Яна, – который день мучается.

– Евгения Марковна, – облегченно улыбнулась Ракицкая, – Женечка. Я так рада, что вы здесь. Дочь, сходи в магазин, купи конфет. Моих любимых, родная. Беги, скорее. Нужно Женечку чаем угостить.

***

– Елена Павловна, почему вы скорую не вызвали? – Спросила Женя, когда девочка ушла из дома и присела на край дивана. – Вам помощь нужна.

– Нет, нет, – спокойно ответила Елена Павловна, – Я так рада вас видеть. Хотела с вами поболтать. Поговорите со мной, Женя. Пожалуйста.

– Конечно, – девушка поправила подушку под больной, – Елена Павловна, вам нужно в больницу, срочно.

–Женя…, – выдохнула Ракицкая, – как вас сюда занесло? Такая молодая, красивая.

– Это случай, Елена Павловна, – Круглова посмотрела на совсем еще не старую женщину, с невероятно теплыми глазами. Морщины выдавали трагедию жизни, но в густых, каштановых волосах не было седины, а улыбка была, снисходительной, доброй. Нежно материнской. Невзгоды не сломали Ракицкую – она понимала, что умирает, но ни о чем не жалела.

– Замуж вам надо, Женечка, – тихо сказала она с улыбкой. – Любовь, она ломает все преграды.

– Елена Павловна, некогда мне, – смущенно усмехнулась девушка.

– Поверьте, на ваш век хватит приключений, – ответила Ракицкая. – Будет возможность «За Россию умереть». Вы знаете, в жизни столько всего было, что я иногда удивляюсь, как такое возможно? – Женщина с трудом поднялась и присела.

– Елена Павловна…

– Нет, нет, никаких больниц, – Ракицкая вновь страшно закашлялась, – я жалею только об одном – что не родилась по ту сторону реки, – улыбнулась она, так по-детски и счастливо, что у Жени проступили слезы. – Да, тогда, наверное, все было бы по-другому. Но это все мелочи жизни. Я хочу попросить вас, Женя, – Ракицкая повернулась к комоду, и вдруг схватилась за сердце.

– Елена Павловна! – Воскликнула испуганно Женя, – Елена Павловна, я за врачом!

– Нет, нет! – Крикнула Ракицкая и схватила Женю за воротник пиджака, притянув к себе, – Женечка, – сказала она, глядя в глаза, – Женя, я вас умоляю, расскажите ей правду. Моей девочке. Прошу, – женщина звучно сглотнула, по щекам покатились слезы, – правду. Пожалуйста.

– Какую… Какую правду, Елена Павловна?! – Крикнула Женя, но Ракицкая уже не дышала. Ослабив хватку, она уронила голову девушке на плечо.

Женя уложила учительницу на диван и отступила назад. Прижалась к стене и сползла вниз.

Навсегда. На всю жизнь она запомнит эти огромные, зеленые глаза, этот отчаянный взгляд. Покрытое слезами и морщинами красивое лицо.

«Правду. Пожалуйста».

Лишь спустя пару минут Круглова заметила застывшую на пороге Яну. Авоська выпала из рук, взгляд девочки сошелся с Жениным. Секунда – и она выбежала из дома.

«Стой!» – Крикнула Женя и кинулась следом. Затем вспомнила, что забыла пилотку, вернулась, вновь выбежала на улицу, но беглянки и след простыл.

***

Ночью улицы Берегового опустели. Музыка смолкла, мороженщик закрыл свою лавку. Жалобно, устало скрипнул трамвай и отправился в депо. С реки повеяло прохладным, свежим ветром.

С трудом дойдя до дома, Женя Круглова упала на скамейку у забора и устало вздохнула.

«Правду. Пожалуйста».

«Мамочка».

Светлые волосы девочки. Большие, зеленые глаза. Трамвай. Колье. Мост, «колючка», финны.

«Это система. И вам ее не сломать».

Евгения закрыла лицо руками. Система должна быть разрушена, если она преступная. Любой, кто ей потакает – преступник и враг государства. А если милиция допускает подобный произвол, то становится соучастником преступления. Работник органов – это и есть власть. Враг и преступник во главе страны приближает конец государства.

– Евгения Марковна, вы, это самое, присаживайтесь, – полковник Вячеслав Анатольевич Давыдов, начальник милиции города, указал на стул напротив его рабочего стола, заваленного бумагами. – Я все понимаю, у вас на руках умер человек, у всех бывает… – он вытер пот с лысины и уселся на стул.– Ну, или почти у всех. Привыкните. Сходите вечером на танцы, это самое, развейтесь. Но только без фанатизма, – поднял вверх указательный палец Давыдов.

– Есть, развеяться танцами, – высохшим ртом ответила Круглова. – Вячеслав Анатольевич, я могу ознакомиться с личным делом Елены Павловной?

– Это зачем? – Удивленно спросил полковник, поерзав на стуле, поднимая глаза на портрет Брежнева над головой, будто искал у него поддержки. Тучная конструкция мужчины не давала спокойно сидеть на месте: размер мебели не соответствовал габаритам Вячеслава Анатольевича.

– Так, для личного интереса, – пожала плечами Женя. – Интересно, что был за человек.

– Конечно, можете, но я не понимаю, зачем? Оно у следователя, ничего такого в нем нет. И вообще, я хочу вас попросить не соваться в это дело.

– Почему? – Удивленно пробормотала Женя, сжимая в руках пилотку.

– Потому что не надо, – Давыдов поднялся с места и взглянул в окно. – Чувствую я, что многого мы не знаем, ох, чувствую. Через два дня, в наш с вами Береговой прибудет опергруппа. Еще раз все осмотрят, так сказать, проверят.

– Но зачем? Она же простой учитель.

– Ну, это не нам решать – зачем, когда, почему, от чего, – развел руками Вячеслав Анатольевич. – К простым учителям опергруппы из Ленинграда не едут, Женечка. Так что, сходите на танцы, отдохните, а завтра со свежими силами на работу, – улыбнулся он. – Все, вы свободны, Евгения Марковна, можете идти.

– Вячеслав Анатольевич…

– Женя… – взмахнув рукой, Давыдов едва не сбил со стола маленький мраморный бюст Ленина, – все, Круглова, идите домой! – Раздраженно бросил он, бережно устанавливая фигурку обратно. – Домой, я сказал!

Женя откинула голову на деревянный забор и закрыла глаза. Тайна. Опергруппа. Какая может быть тайна у учителя пения? И ребенок, который сбежал. Которого непременно нужно вернуть и передать на воспитание государству.

– Не спится, Евгения Марковна? – Неожиданно появившийся Сухов присел рядом, повесив на забор бежевую куртку. – Тяжелый день, товарищ участковый?

– Вы что, следите за мной, Сухов? – Проворчала Женя, не открывая глаз.

– Да, ну что вы, только хотел узнать, как вы. Застали Елену Павловну дома?

–Ага, – глубоко вздохнула девушка, – и не только застала.

–О чем это вы?

–Померла она, Сухов. Прямо у меня на руках.

–Дела, – протянул парень, – ну, бывает. Но это же не вы ее убили.

– Да, но у меня на руках умер человек, и ощущения отвратительные, – поморщилась Женя.

– Понимаю. А хотите выпить?

– Чего? – Открыла глаза Круглова. – С ума, что ли сошли, Сухов, милиционера спаиваете. Идите домой. Придите в себя.

– Мое дело – предложить, – пожал плечами молодой человек. – А Яна где? Ее уже забрали?

– Нет, – почесала затылок Женя, – сбежала она. Пока не нашли. На ту сторону моста ушла, наверняка.

– А, ну, это понятно, – кивнул Олег, – и что собираетесь делать?

– Искать, – коротко ответила девушка. – Найти и передать ребенка государству.

– Ааа. В детский дом.

– Государству, Сухов. Как того требует закон.

– Хорошо, – откинул голову на забор парень. – Послушайте, а вы не пробовали понять людей, как-то по-другому поступать, с точки зрения морали, например?

– Сухов, – твердо сказала Женя, – я – советский милиционер. Есть закон! А что вы мне предлагаете? Не искать ее, не передавать государству, что? Оставить Яну у финнов?

–Это гораздо лучше, чем отправлять ее в детдом.

– Сухов! – Вскочила Женя. – Я – советский милиционер! Власть! Когда она творит беззаконие, стране – конец! Мне не хочется дожить до такого времени, когда милиция будет грабить и убивать свой народ! Я лучше застрелюсь!

– Да нельзя все время жить только закону! – Вскочил Сухов. – Власть, власть. Кому нужна ваша правда, если от нее плохо всем?! Есть мораль! И нельзя все время жить по законам, даже по-советским, какими бы они не были правильными!

– А я и не говорю, что они правильные, Сухов, – спокойно и жестко ответила девушка, – но мы обязаны во что-то верить. И я никогда не пойму вас, а вы меня. Я росла в другом мире, и мне кажется катастрофой, что советские граждане спокойно бегают на финскую территорию, а финны так легко пересекают нашу границу, нормально вообще?! – Удивленно рассмеялась она. – Кому расскажи – не поверят.

– Они такие же люди, как и…

–Они не люди, они враги, – отрезала Круглова, – ни через 10, 20, 30, 100 лет мы не станем для них своими.

–Ваше дело, думайте, как хотите, – пожал плечами Олег. – Дайте ребенку время прийти в себя. Может быть, найдется родственник или, я не знаю, отец. А вот так кидать ее в детский дом – это жестоко, товарищ участковый.

– Есть закон, – жестко сказала Женя, взглянув на парня исподлобья, – девочку найдут и отдадут государству. Попытаетесь помешать – посажу, глазом не моргну.