Действие нашей истории начинается в небольшом селе Лесково. Оно было тихим и прекрасным местом. Все дома были расположены близко друг к другу, создавая неровный круг. Сельская жизнь здесь кипела во всю, собственно говоря, как и в других сёлах: огороды, постройка сараев и новых изб, скотоводство. Домашние птицы: утки, гуси и индюки свободно паслись на улице, расхаживая между домов. Людей было мало, все друг друга знали и общались как родные. И вместе плакали, проводив мужей и сыновей на фронт в 1941. Но жизнь на этом не остановилась. Просто наполнилась постоянной тревогой и ожиданием. Только, словно и этого было мало.

Летом 1942 сюда пришли оккупанты. В первую очередь они расстреляли семью председателя колхоза, установили свои порядки и правила, отняли оставшуюся скотину, заняли лучшие избы. Жизнь поселенцев сильно изменилась: боялись лишний раз выйти на улицу, сказать неправильное слово и сделать что‑то без разрешения и не по порядку. Оккупанты вытворяли ужасные вещи. Они показывали свою власть: унижали жителей, били их, подвергали насилию женщин. Местные ничего не могли сделать – под винтовку мог попасть кто угодно. Вот в таком ужасе и жили. В одном из домов была семья из пяти человек, состоящая из матери и четверых детей. Глава семейства погиб на фронте в декабре 1941. Их дом состоял из одной большой комнаты и сеней, где всегда стояла обувь: галоши, валенки и резиновые сапоги. В стену были вбиты гвозди, на которых висела тёплая одежда. На полу, под импровизированной вешалкой, стоял пыльный железный ящик с инструментами, принадлежащий главе семьи. Раньше он часто использовался. Дальше шла огромная комната: справа, к стене были придвинуты две железные кровати. На противоположной стороне стояла длинная, накрытая пледом лавочка, а рядом белая печь, на полках которой стояла посуда, а наверху были постелены подушки и одеяла. У окна расположен деревянный стол, накрытый уже пожелтевшей скатертью, в углу почётное место занимала полка, на которой стояли иконы и догоревшая свеча. Несмотря на то, что в то время почти все были атеистами, в этом доме были люди, которые верили в Бога. Над одной из кроватей висела покосившаяся семейная фотография: Камышевы сидели за тем самым кухонным столом с чистой белой скатертью. Покойный Алексей, любящий муж и отец, посадил к себе на колени своих троих сыновей. На вид ему было лет тридцать с небольшим, черноволосый, с небольшой сединой на висках, лицо всегда гладко выбрито. Из‑под густых бровей на мир смотрели весёлые карие глаза. В зубах он держал папиросу. На коленях сидели годовалый Коля, трёхлетний Сева и четырёхлетний Костя. Все они были похожи на отца, а Севу и Костю могли даже спутать соседи из‑за небольшой разницы в возрасте. Все с такими же волосами, как у отца, карими глазами и курносыми носиками. По другую сторону сидела худенькая невысокая женщина с длинными русыми волосами, круглыми зелёными глазами и острым носом. Это была Анна Васильевна, очень ласковая и тихая, хорошая мать и жена. Впереди неё сидела единственная дочь – восьмилетняя Катя. Волосы у неё тоже были чёрные, как ночь, глаза карие, а вот всё остальное девочка унаследовала от мамы: нос, худощавое телосложение и низкий рост. Хотя, чёрно – белая фотография не могла передать всех нюансов. Этот снимок был сделан три года назад. Сейчас, конечно же, всё изменилось. В данный момент в доме происходил тихий разговор:

– Ну мам… – поставила стакан на стол девочка. – У нас настолько мало воды, чтобы идти её набирать? – она посмотрела на запасы питья, а затем снова перевела взгляд на мать. – У нас достаточно её.

– Я знаю, – тихо говорила женщина и посмотрела с опаской на немцев, сидящих на лавочке в другом конце комнаты.

Они о чём‑то оживлённо разговаривали на своём языке, иногда начинали смеяться, от чего порой становилось страшно.

– Но оккупанты приказали принести ещё. Причём срочно, – повернулась к дочери Анна, – так, что не спорь и делай то, что говорят. Ты же не хочешь, чтобы с нами случилось тоже самое, что и с семьёй Ватчиных?

Девочка отвела взгляд, вспоминая как жестоко фрицы обошлись с их знакомыми за то, что те ослушались правил и попытались выйти за территорию села. Их обвинили в партизанстве, заставили вырыть себе могилы, а потом расстреляли. Погибла мать и её двое сыновей, которым было всего по двенадцать лет. Мальчики были близнецами, постоянно шутившими и задиравшими девочек. Катя дружила и училась с ними в одном классе. Их смерть очень ударила по ней. До сих пор она помнила эти страшные выстрелы, душераздирающие крики, а затем тишину. Девочка не видела их смерти, но зато очень хорошо слышала всё происходящее.

– Я понимаю, – сказала она, – я наберу воды.

– Это хорошо, – перебирала нервно полотенце женщина. С тех пор, как оккупанты пришли в их дом, она стала очень неспокойной, постоянно чувствовала опасность и страх за жизнь детей. Её волосы были растрёпаны, бледное лицо и круги под глазами указывали на бессонные ночи. Наконец, Анна, слабо улыбнувшись, сказала. – Ты у меня умница. Я горжусь тобой, – она погладила дочь по голове и обняла так крепко, что девочка почувствовала стук её сердца, сегодня женщина была ещё взволнованнее обычного. – Будь осторожна, – она ещё раз краем глаза взглянула на немцев и отпустила дочь.

– Ну всё, иди. Только надень отцову телогрейку, на улице очень холодно.

Девочка подошла к немцам и тихо обратилась:

– Ich gehe etways Wasser holen. (Я пойду за водой).

Оккупанты одновременно замолкли и посмотрели на неё:

– In Richt ung des Flusses? (К реке?) – спросил один из них.

– Das verstehe ich nicht. (Я не понимаю), – помотала головой та и вжала голову в плечи.

Солдат махнул на неё рукой и продолжил беседу. Девочка обулась, накинула телогрейку своего погибшего отца и вышла на крыльцо.

На улице была осень, и в этом году она выдалась очень холодная. Ледяной ветер подул Кате в лицо, и та зажмурилась. Серые тучи затягивали небо, листья перемешались с грязью. Тут к ней, на прогнившее деревянное крыльцо, вбежали трое черноволосых мальчишек: четырёхлетний Коля, шестилетний Сева и семилетний Костя, её братья. Они стояли в ряд перед девочкой, все замёрзшие после долгого пребывания на улице.

– Ты куда? – спросил Костя.

– За водой, – потрепала его по голове та. – Вы всё сделали?

– Давно, – убрал руки за голову Сева.

– Катя, смотри! – подошёл к ней Коля и показал плоскую деревянную лошадку, у которой не было глаз и рта.

– А это откуда? – взяла у него игрушку девочка и повертела её в руках.

– Дядя Игорь ему вырезал, – ответил Сева.

Сорокалетнему мужчине пришлось остаться в селе из‑за отсутствия одной ноги. Но он, несмотря ни на что, помогал женщинам прибить полки или что‑нибудь починить. Передвигался он, опираясь руками на деревянную длинную палку. Дядя Игорь часто вырезал в свободное время детям различные игрушки из дерева.

– Я так понимаю, вы времени зря не теряли, – заметила девочка.

– Да, – потёр руки от холода Костя, – мы пойдём в хату.

– Хорошо, – кивнула Катя и спустилась вниз.

«Столько надо идти до реки…» – грустно подумала она и отправилась в путь.

По дороге из деревни девочка встретила тётю Валю и поздоровалась, но сутулая женщина с растрёпанными седыми волосами прошла мимо. Катя совсем не удивилась. У тёти Вали умер муж и трое детей, двое старших сыновей были убиты на фронте, а третья ещё крохой отправилась на тот свет из‑за пропажи у матери молока. Женщина с тех пор молчит, потеряв последнего из родных. Катя подошла к будке, где был привязан рыжий пёс Пират. Он радостно кинулся к девочке и встал на задние лапы, натянув верёвку. Животному было четыре года и все его любили за весёлый нрав. Он играл с детьми, никогда не кусался и всегда встречал каждого с диким восторгом. Хозяин его сейчас воюет на фронте, поэтому животное осталось на попечение всему селу. Он никогда не оставался голодным: кто‑нибудь, да приносил кусочек хлеба или наливал в железную миску похлёбку, приготовленную из остатков еды. Собака очень этому радовалась.

– Пират! – гладила собаку Катя. – Тяжело тебе, милый? Тяжело?

Пират взял в зубы часть верёвки, затем бросил её и снова подбежал к девочке.

– Я понимаю, понимаю, – чесала ему шею Катя. – Я бы с радостью тебя отвязала, но немцы не хотят, чтобы ты гулял на свободе. Понимаешь, родной?

С этими словами она встала и взяла ведро. Пёс сразу заскулил, стал переворачиваться на спину, изгибаться, прыгать, но ей нужно было идти. Выйдя в поле, девочка ощутила частичную свободу от оккупантов. Но это было ложное чувство. Никуда она не денется от них. Грустно вздохнув, Катя оглянулась на родное село и пошагала к лесу.

* * *

– Потом к нам подошёл дядя Игорь и отдал Коле Туку, – рассказывал Костя о их похождениях на улице.

– Туку? – поставила на стол кипяток Анна.

– Он её так назвал, – сделал глоток Сева. – Коль, как лошадку зовут? – повернулся он к младшему брату.

– Тука, – стучал игрушкой по столу тот.

– Ты мой хороший, – поцеловала его голову женщина. – Спасибо, что взяли его с собой.

Тут в дом вбежал запыхавшийся немец и, отдышавшись после бега, обратился к своим на их языке. Он проговорил что‑то очень быстро, но взволнованно и эмоционально. Фрицы быстро вскочили с лавки и стали громко о чём‑то спорить. Они восклицали и явно нервничали. После не очень длинного разговора, все поспешно вышли из дома, оставив женщину с детьми одну.

– Мама! – подбежал к Анне Коля. – Что происходит?

– Не знаю, мой хороший, – вздохнула тяжело та и обняла сыновей, – не знаю.

* * *

В это время Катя пробиралась по лесу и пела:

– Расцветали… – она спрыгнула с бревна, – яблони и груши. Поднялись… – девочка убрала ветку, – туманы над рекой. Выходила на берег Катюша. На высокий… берег на крутой, – она выпрямилась и потёрла нос. – Выходила на берег Катюша. На высокий берег, на крутой.

Это была её самая любимая песня с первого проигрывания. Она пела её фактически везде и всегда, при этом доставала ей всех троих братьев, но мать была не против того, чтобы её дочь развивала музыкальные способности и молчала, даже если «Катюшу» девочка пела двенадцатый раз подряд. Наверху кружили птицы, лысые ветки деревьев остолбенели на холоде. Лес был густым, приходилось аккуратно переступать все кочки и неровности, перелазить поваленные молнией деревья, а иногда пробираться и под ними. Это ещё пол беды, вот путь назад с полным ведром ледяной воды будет гораздо труднее. Всё это усугублялось каким‑то странным чувством, девочка ощущала смутную тревогу. Она старательно гнала от себя дурные мысли и продолжала путь, но неприятное ощущение не желало покидать её. «Я что – то забыла?» – перебирала варианты у себя в голове Катя – «Ведро дырявое?» – девочка взглянула на железный предмет, но дно было целое, так же, как и стенки. Она остановилась и огляделась. Дорога верная, не заблудилась. Катя продолжила путь, продолжая мучиться предчувствием.

* * *

Анна вслушивалась в каждый звук, но на улице было тихо. Женщина хваталась периодически за грудь и вздыхала. Насторожилось всё Лесково, люди боялись выходить на улицу и периодически подходили ко окну. Женщина зажала в руке свой крестик:

– Господи! Господи, что же это делается! Сохрани моих детей! Прошу тебя! Со мной что угодно пусть будет, но сбереги их! Боже!

Её сыновья стояли рядом и молчали. И тут Коля задал самый страшный для неё вопрос:

– Мам! Нас убьют? – с этими словами он сильнее сжал свою лошадку.

Анна открыла глаза и медленно повернулась к нему, она не знала, что ему ответить.

* * *

Неподалёку в одном из домов на печи лежала старая женщина – баба Нина. Она была слепа и почти не ходила. Рядом сидела её двадцатилетняя внучка Мария и держала бабушку за руку:

– Ох, бабуля, – вздохнула она, – что‑то у меня сердце болит. Что же сделается с нами? Они так выбежали из хаты. Эх… Если бы знать о чём они разговаривали. Я бы поняла, что делать.

– Задумали, что‑то, черви! – прохрипела Нина так, что слюни слетели с её тонких бледных губ. – Копаются в нашей стране, как черви! Всё забрали! Моего сыночка Валеру убили! Никак крови не напьются! Мой сыночек, маленький… – голос женщины прервался.

– Бабушка, не волнуйся! – взяла второй рукой ладонь Нины девушка. По её щеке скатилась слеза.

– Как тут не волноваться?! – приподнялась та и открыла белые глаза. – Когда нас рвут на части? Как жить с тем, что моего единственного сына убила граната? Там даже хоронить нечего было! – и она зарыдала, продолжая причитать.

* * *

Снаружи стали разноситься крики и голоса оккупантов. Анна, ещё держа крест, выглянула на улицу. Тут ставни соседнего дома распахнулись и из окна выглянула её соседка Люда. Она схватила своего шестилетнего сына Павла и выкинула на улицу. Мальчик упал лицом вниз на землю, а затем вскочил и понёсся, спотыкаясь и наклоняясь вперёд.

– Беги! – прокричала женщина. – Паша беги! Беги и не оглядывайся!

Тут сзади показались немцы, они схватили её под руки и утащили назад, а та продолжала кричать своему сыну, вырываясь из лап фашистов с такой силой, что белый платок, которым были завязаны её волосы, съехал назад. Паша не добежал. Его поймал рослый немец и куда‑то потащил вырывающегося мальчишку.

Анна взяла Колю и посадила на печку:

– Залезайте! – приказала она детям.

Женщина забралась с сыновьями наверх и спряталась за кирпичной стенкой.

Тут в дом ворвались немцы, держа винтовки в руках, они быстро сообразили где спряталась мать с детьми. Анна ещё сильней прижала мальчиков, в её глазах ещё таилась крошечная надежда:

– Нет! – смотрела со слезами на врагов женщина и помотала головой. – Прошу! Не надо! Убейте меня! Делайте что захотите со мной, но не мучайте их!

– Schneller! (Быстрее!) – крикнул солдат, не обращая внимания на мольбы бедной безутешной матери.

Он стянул их на пол. Анна упала на колени, рыдая и всё крепче прижимая сыновей:

– Пожалуйста! Не надо! Они же маленькие!

– Aufstehen! (Встань!). – услышала только в ответ она.

Они поднялись и отправились к выходу. На улице уже были остальные жители Лесково. Оккупанты подгоняли их, толкая в спину винтовками, крича что‑то на своём языке. Потерявшие надежду люди, ничего не понимали. Все сбились в кучку и шли вперёд. Вдруг из‑за угла выбежал Пират: на его шее болталась верёвка, он с лаем вцепился в руку фрицу. Тот, ругаясь на немецком, выстрелил ему в голову. Животное разомкнуло челюсти и упало на землю. В толпе послышался испуганный детский плач. Жителей стали гнать к амбару, где раньше хранилось зерно. Постройка по бокам была обложена сеном. Увидев это, люди стали упираться, кричать и молить о пощаде. Тут восьмилетняя девочка вырвалась из толпы и понеслась в сторону в попытке спастись, но заметившие это фрицы, выстрелили в неё. Маленький ребёнок вскрикнул и упал на землю лицом без признаков жизни. Её мать закрыла трясущимися руками рот, медленно опустилась на колени и закричала во всё горло. Она стала бить себя в грудь, и задыхаясь, повторять: «Доча! Люба! ЛЮБА!» Женщину пытались загнать в амбар, то та продолжая биться в истерике, опустила голову к земле и стала вырывать себе волосы. С ней не стали долго возиться, она приняла смерть таким же путём, как и её ребёнок. Все остальные при виде этого, ещё крепче обняли детей. Наконец немцам удалось загнать всех внутрь. Они заперли их снаружи и подожгли. Люди стали бить по стенкам амбара, толпиться и сбивать в панике друг друга с ног, пока здание стремительно охватывало пламя.

– Ненасытные ублюдки! – стучал кулаком по стене дядя Игорь. – Пусть до конца дней вы будете мучиться также, как мучились мы! Бога с вами нет, как бы вы об этом не голосили! Вас сопровождает дьявол и дьявол вас заберёт! – тут он пошатнулся и упал на спину. – Твари! Ненасытные чудовища! Да чтоб вы все… чтобы вас всех… – тут мужчина стал непрерывно кашлять.

Анна сидела вместе с сыновьями, рядом с ней были ещё три мамы и одна бабушка с двухлетней внучкой. Сева и Костя не проронили ни звука. Коля надрывался от плача. Женщина, всхлипнув повернула сыновей к себе, чтобы они ничего не видели. Вскоре люди стали задыхаться, чёрный дым поглотил всё вокруг. Внутри становилось всё жарче, дышать стало совсем нечем, а глаза сильно болели. Анна почувствовала, как Коленька перестал сжимать её руку, выронил игрушечную лошадку и замолк. Она не могла его увидеть, но отчётливо поняла, что держит мёртвое тельце своего сына. Сева и Костя умерли через пол минуты после брата, а спустя ещё некоторое время, на тот свет отошла и сама Анна. «Хотя бы Кати тут нет», – успела подумать женщина за секунду до кончины. Она упала на спину, а на неё легли дети. Оккупанты разложили несколько мин на случай, если придут советские солдаты и быстро удалились.

* * *

Солнце стремительно садилось, время близилось к вечеру. У Кати уже «Катюша» сменилась на «Синий платочек», который она пела шестой или седьмой раз подряд, ведь кроме этих песен и маминой колыбельной девочка больше никакой не знала:

– И вновь весной. Под знакомой ветвистой сосной… – она поставила ведро на землю и потёрла синие от холода руки, – милые встречи, нежные речи, нам возвратятся с тобой.

Она, наконец, спустилась к реке и, набрав воды, медленно пошагала назад. Пальцы готовы были отвалиться, из носа текло, щёки кололо. Катя представляла, как сейчас наконец дойдёт до дома и отогреется у печки. Путь назад прошёл спокойно, девочка останавливалась, потирала руки и продолжала идти.

С водой, как и предполагалось, было намного трудней: тяжесть, да ещё неровная дорога и поваленные деревья. Вот она уже и подходила к полю, через которое и располагалось её село. Катя вышла из леса и замерла: она увидела тонкий чёрный дым, поднимающийся над верхушкой домов. Чувство тревоги, которое не покидало её всю дорогу, обострилось и стало обжигать изнутри с большей силой. «Может что‑то сгорело?» – подумала в надежде девочка. Лесково выглядело каким‑то не таким: мёртвым и серым. Не лаяли собаки, не слышно было людей. Пальцы разжались, ведро упало на землю и все старания разлились. Девочке было не до этого. Она поняла, что случилось что‑то ужасное и понеслась к деревне. Плевать на то, что скажут немцы по поводу не принесённой воды, плевать на всё! В голове кружилась одна мысль: «Только бы всё было хорошо!» Дыхание сбилось, казалось, что деревня не приближается, а только отдаляется от неё. Девочка падала и спотыкалась. Наконец она прибежала в село, задыхаясь от бега и слёз. Вокруг стояла гробовая тишина, нарушаемая только скрипом открытых окон и дверей. Фрицы куда‑то исчезли, будто их и не было здесь никогда. Катя забежала домой:

– Мама! – крикнула она, но на её зов никто не отозвался.

Девочка прошла в комнату: окно закрыто, с всегда аккуратно застеленной печи, свисали одеяло и плед. Она поднялась на неё, но и там никого не оказалось.

Подул ветер, входная дверь захлопнулась. Катя спрыгнула на пол поспешила к выходу:

– Мам? – с надеждой всхлипнула она. – Мама, ты где?

Девочка вышла на улицу и посмотрела в сторону дыма. Дрожа, она медленным шагом стала приближаться к месту трагедии. Тут она увидела на земле рыжий комок. Это был Пират с прострелянной головой, теперь понятно почему он не лаял. Катя дотронулась дрожащей рукой до безжизненного тельца. В голову неожиданно пришёл жуткий вопрос: «Что же тогда с моей семьёй?» Девочка приближалась к страшному чёрному, уже потухшему амбару, оттуда не доносилось ни звука. Тут на глаза попалась застреленная тётя Маша, а неподалёку лежала её дочь Любочка. Катя вскрикнула и разрыдалась, вместе с ней заплакали и тучи, кидая на землю тяжёлые капли дождя. Она подбежала к амбару и попыталась открыть дверь, но железо было ещё очень горячим. Девочка отдёрнула ладони и стала выкрикивать имена своих братьев:

– СЕВА! КОСТЯ! – Катя старательно прислушивалась, – Коленька?

Она долго стояла, надеясь услышать малейший шорох, но ничего. И эта тишина была по‑настоящему жуткой. Без сомнений, все были там. Поняв, что никто и никогда ей больше не ответит, Катя медленно отошла назад, взглянула на тетю Машу и Любочку, затем снова на амбар. Девочка часто дышала, с каждым громким и истерическим вздохом внутри нарастала боль, ненависть и сильная обида, понимание беспомощности. Всё это собралось воедино. Катя схватилась за грудь, набрала полные лёгкие воздуха и пронзительно закричала, согнувшись пополам. Потом ещё раз, пока окончательно не сорвала горло. Она подняла голову. Из‑за слёз Катя видела всё размыто. Девочка сделала пару шагов влево, не смотря под ноги. Тут послышался щелчок. Катя замерла, дрожь пробежала по её телу. Она медленно опустила голову вниз и поняла, что наступила на мину.

День сменила ночь. Сарай уже еле тлел и теперь перед девочкой было чёрное страшное здание. Она до сих пор стояла на мине, закрыв глаза и всхлипывая. Очень хотелось спать от нервного перенапряжения, но убрать ногу и взлететь на воздух? От этого становилось очень страшно. «Я умру, УМРУ!» – пронеслось у неё в голове. Кате хотелось закричать, но получился только хрип, слёзы больше не катились по её лицу, их не осталось. Девочка собиралась с духом, чтобы отпустить ногу со взрывчатки и принять свою смерть, ведь она осталась совсем одна. Но тело предательски не хотело умирать и в голове, несмотря на отчаяние, билась мысль: «Жить! Нужно жить!». Дождь давно прекратился. Тишину нарушал только скрип петушка на крыше одного из домов. В свои одиннадцать лет девочка поняла, как звучит смерть. Подул ветер, стало ещё холоднее. Тут послышался хлопанье крыльев. Катя сначала не обратила на это внимания, но затем прозвучало чьё‑то карканье. Девочка открыла глаза и увидела, как несколько воронов приближаются к мёртвой тёте Маше и Любочке.

– Прочь! – со злостью прошипела она. – Не трогайте их! Я сказала не трогайте!

Но птицы не желали оставаться без своего лакомства. Они, игнорируя все слова, забрались на тела тёти Маши и Любочки. Вороны принялись за своё мерзкое пиршество. Катя изо всех сил пыталась их спугнуть, но ничего не получалось. Она отвела взгляд в сторону, не в силах смотреть. Получив своё, вороны улетели прочь и скрылись из виду. Катя осталась совсем одна посреди вымершего села на мине рядом со сгоревшим амбаром, в котором были её родные и близкие, вся её жизнь.

Глава 2

Свои

На следующий день к селу прибыла небольшая группа советских солдат. Они спешили в свой лагерь и решили сократить путь через населённый пункт. Увидев Лесково, все остановились и замерли. Молодой беловолосый командир по имени Александр Резанцев вышел вперёд и внимательно оглядел территорию. Он был среднего роста, подтянутого телосложения, с гармоничными серыми глазами. Александр обвёл взглядом ближайшие дома и заметил слабый дым, тихо поднимающийся в небо за крышами зданий.

– По‑моему, товарищ командир, здесь что‑то не так, – тихо проговорил грузин по имени Васазде Лукиан и провёл пальцем по жёстким и густым усам.

– Тут эти черти, – взглянул на табличку на немецком языке Артемий Царенко.

– Мы не можем пройти мимо! – сказал из толпы один из солдат.

Александр обернулся:

– А кто сказал, что мы это так оставим? – в полголоса проговорил он. – Приготовить оружие, расположиться по всему периметру! Главное не забывайте смотреть под ноги. Возможно, это ловушка и здесь есть мины.

Солдаты, вооружившись винтовками, вошли внутрь села: дома в хорошем состоянии, но у всех были открыты двери нараспашку, ставни окон со скрипом пошатывались, наверное, через них пытались бежать люди. Здесь чувствовалась смерть и её дух ещё не успел покинуть это место. Тишина, даже скотины не было слышно. Они внимательно осматривали всё вокруг, двигаясь к источнику дыма. Лукиан резко остановился и подался вперёд, но замахав руками, вернул равновесие:

– Тут мины! Товарищ командир, вы были правы.

– Внимательнее, братцы, – настороженно произнёс Игорь Романов.

Тут Александр услышал глухой звук в одном из домов. Дверь была закрыта, это показалось ему подозрительным:

– Вы оба за мной, – обернулся он к Васазде и Романову.

Они перезарядили винтовки и осторожно поднялись на крыльцо. Резанцев прислонил ухо к двери, внимательно вслушиваясь в каждый звук. Он различил слабый шорох и жестом дал команду. Солдаты ворвались в дом, держа оружие наготове, но вместо человека они увидели чёрного перепуганного кота, чудом выжившего после вчерашнего дня. Животное зашипело на них и изогнулось дугой, сверкнув глазами.

– Тьфу ты! – опустил оружие Игорь Романов, а потом грустно прибавил. – Мне кажется, что тут кроме этой зверушки больше никого нет.

Васазде присел на корточки, вытянул правую руку и поманил кота пальцами:

– Пис‑пис‑пис!

– Лукиан,– шикнул на товарища Игорь,– нашёл время.

Однако пушистик не стал подходить к бойцу, и зашипев, ловко подбежал к окну и нырнул в него. Грузин всплеснул руками и поднялся. Резанцев прошёл на середину достаточно простой избы. Стулья были перевёрнуты, с печки свисала постель. Всё остальное было не тронуто: посуда на столе, фотографии на стене, даже одежда, висящая на спинке железной кровати, осталась на месте.

– Товарищ командир! – прокричал кто‑то с улицы. – Товарищ командир, срочно!

Александр с бойцами быстрым шагом направились к остальным. Сначала им на глаза попалась рыжая собака с прострелянной головой, но пройдя немного вперёд, они замерли: четверо солдат окружили девочку, которая стояла на мине: её чёрная коса была растрёпана, одежда влажная внизу, сама она была вся синяя от холода и еле стояла на тонких ногах. Напротив них был амбар, от которого и шёл дым, а рядом лежали тела маленького ребёнка и женщины с выклеванными глазами. Андрей Сувырев и Василий Лунов поддерживали ребёнка за плечи, чтобы та не шевелилась лишний раз:

– Не спи! Только не спи! – говорил Андрей, а потом увидел Резанцева. – Она на мине стоит!

– Я вижу, – подходил медленно командир, не сводя глаз со взрывчатки.

– Обезвредить невозможно, её уже активировали, – сказал один из солдат.

Ребёнок вздрогнул и обречённо посмотрел на бойца сухими, воспалёнными глазами. Слёз уже не осталось. Все остальные сразу заткнули товарища цыканьем и грозными взглядами.

Резанцев подошёл к девочке:

– Тебя как зовут? – он изо всех сил пытался не показывать своё волнение.

– Катя, – тихо проговорила та.

– Хорошо, – сел на корточки командир и внимательно посмотрел на мину, – а меня Александр.

Тут он заметил, что ребёнок стоит на взрывчатке не полностью, а лишь на части. Если дело обстоит так, то можно рискнуть. Появилась крохотная надежда:

– Так, – сказал Резанцев, – нужно что‑то тяжёлое, чтобы положить на другую часть взрывчатки! Вы меня слышали?

Все бросились на поиски, пока Александр, Сувырев и Лунов были с Катей. Всё это время они старались отвлечь её разговорами, чтобы она не сильно волновалась и не отключалась:

– Какое у тебя любимое животное? – спросил Лунов.

– Собака, – ответила та и вспомнила про Пирата. Она машинально обернулась назад, где вдали валялся рыжий комок.

Резанцев уловил её взгляд:

– Не смори туда, – отвернул её он.

Тут девочка увидела, как двое солдат подошли к Любочке и тёте Маше. Это были Валерий Лапчихин и Макар Боренко. Лапчихин взял маленькое застывшее тельце Любы и тихо проговорил:

– Гниды! Вот же гниды! – он стал отходить за амбар. – Даже детей не жалеют, твари!

За ним следом пошёл Боренко, неся тётю Машу. А ведь они даже не знают, что несут мать и дочь… Катя сопроводила их взглядом, но тут Александр снова отвлёк её:

– И туда тоже не смори.

Наконец, принесли набитый мешок.

– А ничего меньше не было? – посмотрел на бойцов командир. – Мина не двухметровая! Тут вот маленькая часть!

С этими словами командир ещё раз взглянул на взрывчатку, боковая сторона ноги девочки была на земле, а другая часть на мине – «Бедный ребёнок», – подумал он. – «Это сколько же ей так простоять пришлось?»

– Мы ничего больше не нашли, – ответил Семён Петров.

– Ладно, – вздохнул тот, – давайте сюда. Там мин нет? Не проверили? – кивнул в сторону Александр.

– Мы с ребятами там ходили. – дёрнул плечом Семён. – Ничего нет.

Солдат отдал мешок, который оказался достаточно тяжёлым. Резанцев оставил только Сувырева и Лунова, остальным приказал отойти.

– Так, Вась, – говорил он, – ставь мешок.

– Товарищ командир! – возразил боец. – Мало места, чтобы уместить его на мину полностью.

– На ногу тоже.

Лунов сделал всё как велел Александр. Напряжение нарастало. Катя вся дрожала от страха и холода, она боялась теперь не только за свою жизнь, но и за солдат. Девочка была истощена морально и физически, сил кричать и плакать уже не было. Она молча не сводила пустого взгляда с сарая, в котором сожгли близких ей людей. Убили ни за что, просто так. Катя всю ночь простояла под дождём на мине, наблюдая за тем, как дым возносится в небо, боясь пошевелиться и даже дышать. Она вспоминала братьев, их небольшой, но уютный дом, строгого, но доброго отца и тихую ласковую мать, которой можно было доверить абсолютно все свои тайны и секреты, зная о том, что она ничего не расскажет. И всех их уже нет. Катя не хотела в это верить. Девочка держалась двумя руками за солдат, чтобы не потерять равновесие.

– Нормально? – спросил у неё командир.

Та вырвалась из воспоминаний и взглянула на придавленную ногу. Она быстро кивнула и уцепилась крепче в ватные куртки своих спасителей.

– Это хорошо, – сказал Андрей. – А теперь что?

– А теперь вы давите на мешок, а мы с Катей быстро убираем ногу. Насчёт три, – Александр взглянул на Катю. – Ты слышала? Насчёт три всё делаем. Ты только не бойся. Всё пройдёт отлично.

Девочка снова дала молчаливое согласие. Резанцев начал отсчёт, по команде от сдвинул ногу девочки, а Сорокин и Лунов полностью положили мешок на взрывчатку. Командир схватил ребёнка и вместе с бойцами отбежали на безопасное расстояние по тому пути, про который рассказывал Петров. Они завернули за один из домов и облокотились на стену.

– Получилось, – выдохнул Василий и поднял голову к небу.

Вдруг, в эту секунду мешок, стоящий на взрывчатке, упал назад. Прогремел оглушительный взрыв. Солдаты дёрнулись вперёд, а Катя закрыла лицо рукой и потеряла сознание, такого громкого звука она не слышала никогда в жизни. Александр выпрямился, поглядев на неё, проговорил:

– Не то слово Вась, не то слово…

* * *

Железную дверь амбара ели открыли с помощью инструментов, найденных в сараях. Сразу почувствовалась невыносимая вонь обгоревших трупов. Все бойцы, кроме Резанцева поморщились и закрыли носы. Лапчихин весь позеленел и отошёл ото всех за здание. Через несколько секунд его вырвало. Катю оставили в одной из домов под ответственность Лунова. Василию сейчас завидовали все солдаты.