Шломо подумал, что первичный вдохновляющий толчок к воплощению в жизнь его идеи он найдет в просвещенной Европе. Необходимо лучше разобраться в обстоятельствах создания Франкенштейном его чудовища и понять двигавшие ученым мотивы.

Прежде Шломо ездил на запад холостым, теперь он возьмет с собою жену Рут. Она, конечно, робеет, но во всем надеется на мужа. Шломо не поделился с Рут своим грандиозным замыслом, не любил бахвалиться, да и кто знает, что ждет его – удача или разочарование? Кроме Шмулика никто не ведал о его намерениях.

Верный хасид сердечно расстался с раби Яковом. Последний, как всегда, остерегал своего питомца от чуждых соблазнов. Шломо не повидался с Ахазьей накануне отъезда, дабы не будить в инвалиде воспоминаний о прошлой жизни в Европе. Рут расцеловала Яэль на прощание и решила по возвращении порадовать ее какими-нибудь диковинным заграничными вещицами. Вскоре супружеская чета отправилась в путь.

Жизнь европейская если и не привычна, то уж точно знакома была Шломо. Зато Рут первое время смущалась и трусила, и не диво – улицы, дома, люди и повадки их не такие, как в родном Божине. Внимательный муж всё объяснял, когда надо остерегал, показывал значительное и величественное, переводил речи варваров на богатый и изысканный божинский язык.

Поначалу европейцы производили на Рут впечатление людей неразвитых и даже глуповатых, обычаи их казались ей бессмысленными, а товары в лавках бесполезными. Однако усилиями Шломо, и, благодаря собственному гибкому уму, Рут вскоре пришла к мысли, что Европа хоть и слишком далека от Божина и заброшена на край света, но все же достаточно цивилизованна.

Шломо не рассказывал Рут ни о Франкенштейне, ни о том, что собирается повстречаться с аристократической особой женского пола, описавшей научный подвиг швейцарского ученого. Не будучи осведомлена о намерениях мужа, Рут недоумевала, зачем нужно покидать континент и плыть на остров, язык которого даже сам Шломо не знает?

Лондон – город космополитический, он охотно оказывает гостеприимство платежеспособным путешественникам со всех концов света. На французском языке Шломо написал письмо супругам Шелли – Мэри и Перси. Он выразил свое восхищение литературным произведением о Франкенштейне и просил уделить ему и его жене немного времени для обсуждения книги и ее героя.

В высшей степени благоприятный ответ не заставил себя ждать: экзотические гости с востока были приглашены в английский аристократический дом. Рут слишком стеснялась и потому решила дожидаться мужа в гостинице. Она остерегла его от употребления недозволенной пищи и убеждала основательно поесть загодя, ибо ничего кошерного ему все равно не подадут. “Учти, тебе предстоит встреча с отъявленными вольнодумцами, безбожниками, и, хуже того, охотниками до свободной любви, не про нас с тобой будь сказано!” – заявила Рут мужу. Шломо пожалел об излишней своей откровенности накануне.

Любознательный Шломо не нанял извозчика, а продвигался к цели пешком, чтобы получше разглядеть город и его обитателей. Добравшись до богатых особняков, в одном из которых проживали Мэри и Перси, с удивлением наблюдал Шломо всадников верхом на конях. Они, не торопясь, шествовали по мостовым, иногда гордо и значительно приветствуя друг друга. Шломо подумал, что такого дива в Божине никогда не увидишь: хасиды не ездят верхом, ибо возвышаться над толпой – не привычно и не доступно иудеям. Да и откуда у бедняков дорогие верховые кони? К тому же не разъедутся два встречных всадника на узких божинских улицах.

Чета Шелли чрезвычайно обрадовалась неожиданному визиту. Кажется, никогда прежде им не приходилось знаться с восточными иудеями, тем более с хасидами. Оказалось, что Мэри и Перси прекрасно владеют французским языком. Шломо извинился за отсутствие Рут – она не вполне здорова и вынуждена отказаться от чести лично познакомиться со светилами европейской литературы. Визитер был немедленно прощен. Его пригласили в сад, лед официальной части знакомства быстро растаял, и беседа потекла.

– Уважаемые и гостеприимные хозяева, я крайне польщен вашим согласием побеседовать с украинским хасидом, – церемонно произнес Шломо.

– Ах, Соломон, мы оба из когорты любознательных и всегда с большим интересом знакомимся с новыми людьми и бываем истинно рады видеть их в нашем доме, – сказал Перси.

– Вас не смущает, дрогой гость, что муж переиначил ваше имя на привычный для нас лад? – спросила Мэри.

– Мы, иудеи, свыклись с манерой иных народов приспосабливать наши имена на удобный фасон. Если вы не против равновесия, я буду называть вас Мирьям и Пинхас, – широко улыбаясь, заметил Шломо.

– В таком случае, Шломо, ради равновесия вернемся к подлинности! – предложил Перси, – я думаю, мы только выиграем, являясь друг к другу в нашем подлинном обличье.

– Жажда подлинности – краеугольный камень научного поиска. Возможно, поэтому я необычайно высоко оценил деяние Виктора Франкенштейна, столь глубоко и талантливо описанное в вашей книге, Мэри, – сказал гость, сворачивая к интересующему его предмету.

– Ну, что вы, Шломо, моя заслуга не так уж и велика! Я всего лишь добросовестно констатировала факты, – возразила Мэри.

– Ах, дорогая моя, – воскликнул Перси, – не будь чересчур скромна! Твою книгу ждет великое будущее!

– Горячо присоединяюсь к мнению вашего мужа, – воскликнул Шломо, – поясните мне, Мэри, как же это удалось молодому швейцарцу создать и оживить человекоподобное существо из частей трупов?

– Франкенштейн смолоду отличался исключительным трудолюбием. Юношей он увлекся изучением сочинений древних испытателей природы, потом упорно учился в одном из лучших университетов и овладел современной наукой естествознания, – ответила Мэри.

– Знатоков немало, но только Франкенштейну покорилось великое таинство! – заметил Шломо.

– Это неспроста! – воскликнула Мэри, – ибо он единственный, кто постиг тайну зарождения жизни и научился гальванизировать мертвую материю!

– Созданное швейцарцем существо отличалось крайним уродством и необычайно огромным ростом. Это и стало, в конечном счете, причиной его непрестанных бедствий и страшных преступлений. И своему создателю монстр принес горе и смерть. Почему же Франкенштейн не сотворил особу привлекательную и людям понятную? – спросил Шломо.

– Я затрудняюсь ответить вам, Шломо, – промолвила Мэри, – я уж говорила, я видела свою задачу в констатации фактов.

– Полагаю, не найти ответа на вопрос “почему”, ибо он заставляет искать причину в царстве случайности, – высказал свою догадку Перси.

– Ах, опять эта случайность! – воскликнул Шломо.

– Похоже, случайность делит с причиной власть над миром, – добавил Перси.

– Я думаю, будь творение Франкенштейна благообразнее, – задумчиво произнесла Мэри, – судьбы обоих были бы счастливее.

– Какая сила влекла ум и сердце Франкенштейна? Чего хотел он? – спросил Шломо, – я этого не понял из книги о нем!

– Чисто научный интерес! – твердо заявила Мэри.

– Не идеализируешь ли ты своего героя, дорогая Мэри? Может, то было честолюбие или жажда славы? – усомнился Перси.

– Виктор Франкенштейн унес в могилу свою тайну, – с грустью заметил Шломо.

– Ужасны последствия попытки человека посягнуть на прерогативу Творца! – провозгласила Мэри.

Это заявление Мэри Шелли насторожило Шломо. Однако к общему удовольствию участников, разговор продолжался еще довольно долго. Возвращаясь, гость размышлял о себе, о Франкенштейне и о его творении. Шломо думал о том, сколь велика и как далека цель, которую предстоит достичь ему, скромному божинскому хасиду.

Деяние Франкенштейна представлялось хасиду великим и бессмысленным вместе. Шломо задумал произвести нечто безусловно полезное. Он уже воображал себя избавителем напрасно страдающих. “Я пойду другим путем. Люди назовут меня спасителем. Воистину, я буду для них Гоэль! Нет, это не скромно. Имя Гоэль я, пожалуй, присвою своему творению!”

Глава 8 Проснется наука – тьма уснет

После лондонской беседы с литературной четой супругов Шелли, хасид Шломо посчитал свою европейскую миссию исчерпанной. Рут, в свою очередь, утомилась от переездов, поисков кошерной пищи, спанья в гостиничных кроватях без клопов, ходьбы по мощеным улицам без луж и грязи, восхищения роскошными храмами чуждой веры и так далее, и так далее. Обоим хотелось домой.

Подъезжая к Божину, родному и желанному, Шломо высунул голову в окно тряской кареты и высокопарно возгласил: “Приветствую вас, отчизны сладкий дым и древний град отцов!” Рут достала из рукава платочек и утерла слезы умиления. “Наконец-то мы дома!” – незатейливо, но от души проговорила она.

Свой первый визит в родном городе Шломо нанес раби Якову. После радостных объятий и поцелуев путешественник успокоил цадика в главном вопросе – Европа не испортила его питомца, который остался верным хасидом, преданным своему раби. Шломо подарил учителю прекрасный календарь иудейских праздников будущего года. Это приобретение он сделал в Большой синагоге Амстердама. На коже отличной выделки были вытеснены и раскрашены золотом будничные и торжественные даты и подобающие молитвы. Шломо рассказал цадику о прекрасном синагогальном хоре и о достойных тамошних иудеях, сторонящихся заразы просвещенчества.

Голде, супруге раби, Шломо привез в подарок позолоченное ситечко для чая. Он объяснил восхищенной матроне, что нынче в солидных домах европейских иудеев принято сначала процеживать чай, а затем уж употреблять его. Так напиток выглядит красивее, и пить его приятнее – не надо отгонять черные чаинки. Когда вскипела вода в самоваре, заграничная новинка была успешно опробована и превзошла лучшие ожидания хозяев и гостя.

Шломо не забыл о любимом занятии Шмулика – разглядывании звезд и луны в ночном небе, и преподнес ему в дар особенную подзорную трубу. Ахазья получил шкатулку из благородного цветного камня. На дне и по стенкам этого ларца выточены были канавки, а в них покоились костяные ручки со стальными перьями, которые бойко распространялись в Европе взамен гусиных. “Новейшие перья пригодятся тебе, чтобы записывать переложения с одного языка на другой” – пояснил Шломо.

Рут подарила Яэль несколько аршин прекрасного сукна, какого в Божине не сыскать. “Отрезы разных оттенков, – заметила Рут, – и все темные. С лихвой должно хватить и тебе, и отцу с матерью. А неяркие ткани я выбрала, потому как знаю, что на сердце у вас троих не весело”. Благодарная Яэль расцеловала молодую свою подругу и, конечно, залилась слезами.

Все, кого вернувшиеся из дальних странствий удостоили вниманием, были рады. Ведь подарки, преподносимые из чувства любви, принимаются охотно, не в пример дарам благодетелей.

После нескольких дней неизбежных праздных разговоров, визитов, рассказов и выслушивания накопившихся местных сплетен, Шломо приступил к осуществлению своей миссии с великим нетерпением, ибо праздность есть удел слабых умов. Для начала он восстановил в памяти беседу с супругами Шелли и записал ее в лицах, а также еще раз перечитал книгу Мэри о Франкенштейне.

Браться за дело надо в высшей степени основательно, приготовлять себя к работе длительной, возможно многолетней, не отступать перед неудачами, если таковые случатся на протяжении долгого пути. В части трудолюбия, упорства и решимости божинский хасид вполне походил на швейцарского ученого. Но в моральном аспекте сходство меж ними было минимально. Побудительными мотивами для Шломо служили не честолюбие и безликая наука ради науки, но сострадание и практический результат. В жизни полезного меньше, чем пустого, и всякий, облегчающий бремя ближнего, приносит пользу.

Разумеется, никто не станет сомневаться в научном даровании нашего героя, открывшего однажды способность камней мыслить. Теперь перед ним стояла задача более трудная, но разрешимая силой его изощренного ума.

Шломо сформулировал проблему следующим образом: “Создать некую новую, доселе не известную человечеству сущность, которая бы, во-первых, возвращала покой в души истинно раскаявшихся грешников, обреченных на вечные муки на земле по вине необратимости, и, во-вторых, установила бы справедливое воздаяние в мире, передав причине силу случая”. Сообразно своей спасительной роли сущность будет именоваться “Гоэль”.

Какого рода естеством должен обладать Гоэль? Шломо сразу решил для себя, что природа его детища не может быть материальной, присущей творению швейцарского ученого. Гоэль неизбежно явится людям в духовной ипостаси, ибо воздействие его деяний коснется духа человеческого.

Поскольку Гоэль – это нематериальный объект, то он не займет места в физическом пространстве. Он обязан существовать независимо от своего создателя и действовать самостоятельно. Гоэлю предстоит оказывать влияние на дух человека, поэтому он должен быть обучен умению вселяться в человеческое сердце и покидать его по завершению работы. И, наконец, он задуман для вечной жизни.

Существует ли в мире нечто такое, что могло бы стать прообразом Гоэля? Если наличествует некая модель, то этот факт, несомненно, облегчит труд новатора. Шломо решил, что прообразом Гоэля вполне можно полагать душу человека. Разумеется, возможности Гоэля должны превосходить возможности души. Ведь он должен уметь самостоятельно отыскивать достойного помощи несчастного и, конечно, обладать способностью одновременного пребывания в нескольких сердцах.

Итак, прототипом для Гоэля была избрана душа. Теперь перед Шломо встал сложнейший вопрос – где взять “сырой материал”? Ведь в мире нет ни одной свободной души! Все они либо гнездятся в живых людях, либо, когда пробьет неминуемый час, возвращаются на Небеса и ожидают нового вселения.

В этом пункте исследований Шломо почувствовал, что оказался на распутье, и ему предстоит сделать очень непростой выбор, который определит успех или неудачу всей затеи. Перед взором первопроходца вырисовывались два альтернативных пути, могущих привести его к отысканию требуемой души.

Первый путь вел Шломо прямо к Сатану (которого ошибочно называют Сатаной). Напомним, Сатан – это двенадцатикрылый ангел, находящийся на вершине иерархии Небесного воинства, важнейший из адептов Господа Бога. Известный своим энтузиазмом в содействии идеям прогресса, Сатан, скорее всего, помог бы Шломо и предоставил бы в его распоряжение свободную душу, взятую с Небес. Однако Шломо принял во внимание, что такое решение с неизбежностью повлечет за собой серьезные проблемы.

Для того чтобы превратить в Гоэля полученную от Сатана душу, Шломо должен был бы поместить ее внутрь себя самого для “воспитания”, то бишь направленного воздействия на нее. Возникла бы неведомая доселе ситуация пребывания в одном человеке двух душ одновременно. Такое положение казалось Шломо слишком неопределенным и чересчур рискованным. Кроме того, у Шломо не было полной уверенности в одобрении его идеи Сатаном. А получение отказа из высшей инстанции исключает любые апелляции и означает крах.

Второй путь, как и первый, был связан с риском, а также включал в себя элемент самопожертвования. Впрочем, последним обстоятельством Шломо гордился. Решение состояло в том, что наш хасид, не обращаясь за помощью к Сатану, станет создавать Гоэля внутри своей собственной души. Когда она впитает все необходимые идеи и навыки, которые Шломо внушит ей, то, по его замыслу, она должна будет исторгнуть из себя образовавшегося в ее недрах Гоэля.

Опасность тут немалая, ибо, если случится нечто непредвиденное, и не произойдет задуманного разделения двух объектов, то Гоэль улетит в пространство вместе с душою Шломо. Нет надобности лишний раз напоминать, что происходит с человеком, когда душа его отлетает от тела.

Как бы там ни было, но по зрелом размышлении Шломо решился на второй путь. Для сотворения Гоэля он возьмет в качестве “исходного материала” собственную душу. Шломо верил в точность расчетов своего ума. К тому же он будет возносить горячие молитвы к Небесам, чтобы Всевышний помог ему исполнить миссию и не допустил бы смерти его.

Не многие готовы рисковать вплоть до самопожертвования, как этого требует высокая цель. Да разве можно прожить, не рискуя? Как говорится, безопасные корабли – это вытащенные на берег корабли!

Избрав путь, Шломо решительно вступил на него и принялся трудиться над претворением в жизнь идеи, которая может показаться маловерам фантастической, но, как докажет будущее, абсолютно реальной.