Гершель открыл для себя две важных вещи: во-первых, на Марсе отсутствуют гонения на его народ, а во-вторых, иудеи не разбрелись по конфессиям хасидов, хасидоборцев и прочих. Он много размышлял о причинах. Сверхъестественную веротерпимость марсиан он пытался объяснить особенностями второго творения, как его описывал еще в раю ангел Михаэль. Безгрешность Хавы обернулась прохладной индифферентностью в душах, тогда как остракизм требует бурных страстей. О погромах же и говорить не приходится, коли робкий марсианский Каин не вложил в сердца будущих соотечественников дух насилия. Но как иудеи Марса сумели устоять от вечного соблазна раскола – этого ум Гершеля пока не постиг. Однако, факт существует и предъявляет свои права на признание. Поэтому к концу адаптационного периода Гершель прекратил посещать обыкновенно пустующий храм и стал молиться в общепризнанной синагоге. “Если нет хасидов, значит бессмысленны и хасидоборцы, – с грустью размышлял Гершель, – наверняка Айзик огорчен. Теперь уж точно разойдутся наши пути, ибо что связывает нас, кроме разномыслия?”

Необычайное рвение Гершеля в овладении марсианским языком не осталось незамеченным. Не всегда безмерное усердие возбуждает подозрение начальства. Ципора доложила куратору Кампуса адаптации о необыкновенном студенте. Итро пригласил Гершеля в свой рабочий кабинет, расспросил о прошлой жизни и о нынешних устремленях. Высокопоставленный администратор не хотел произвести впечатление превосходства. Подлинная тонкость проистекает из истинной деликатности. Чтобы беседа не уколола самолюбие гостя и не показалась ему покровительством благополучного нуждающемуся, Итро пожаловался намеком на свои невзгоды – одна из дочерей ранит его родительское сердце. Собеседники прониклись симпатией друг к другу, почувствовав родство книжных душ. Вскоре Гершель узнал, что ему назначена дополнительная стипендия сроком на год, и будет оплачено проживание в Марсе.

Гершель занял маленькую комнатку в нижнем этаже дома на одной из тихих улиц столицы. Ненужность борьбы за выживание не расслабили Гершеля, и познавательный пыл его не остыл. Скромость стола и дома ничуть не мешали работе мысли омолодившегося старца. Память служила верно, и вскоре Гершель почувствовал, что неистребимый акцент остался последней слабостью в его марсианском языке, а это не слишком важно.

Гершелю не нравилось, что марсианские иудеи не достаточно, на его взгляд, привержены религии и не упорны в исполнении заповедей. “Конечно, коли не являешься предметом всеобщей ненависти, то это расхалаживает волю к сплочению, и вера, как заостренный инструмент ее, притупляется, – рассуждал Гершель, – однако, сердцем принятое Учение открывает путь к истине и счастью.”

Пронзительный клич сердца звал его к действию. Он вчитался в Священное Писание на марсианском языке и пришел к неутешительному выводу – недопустимо далеки эти книги от истинного Слова Божьего. Гершель не сомневался, что ему хватит сил и лет сделать правильный перевод. “Чем хуже я любого из семидесяти толковников? – думал он, – стану зачинателем новой плеяды. Я добавлю свои трактовки. Всякий переводчик – интерпретатор, переплывающий реку с одного берега на другой. Необычные обстоятельства требуют свежих толкований!” В письме к Итро он поделился своим планом и в ответе нашел не просто эфемерную моральную опору, но и заверения о помощи в издании и распространении книг.

Трудясь над Священными текстами, Гершель выпукло изображал и бескомпромиссно толковал бесчинства персонажей и необузданность их деяний – вещи, закомуфлированные в марсианском Писании трусливыми каноническими формулировками. “У обитателей этой планеты и мозги и вера травоядные!” – думал Гершель и радостно продолжал свой труд, нацеленный на перековку кроткого сознания марсиан.

Дни текли за днями. Гершель жил один в своей комнатке. Работал от зари до зари, и такое существование было в радость ему. Утомившись к вечеру, совершал моцион. Топая неторопливо, вспоминал былые годы – как отроком влюбился в девочку Малку, как уехал из Вильно в Божин, как пером воевал с хасидами, как женили его. Супругу и деток своих не помнил. Стерлись семейные лики в памяти. Да ведь так много лет прошло, их и в живых нет, хорошо, если могильные камни на божинском кладбище целы. Не радостна жизнь книжника в Божине, но здесь, в Марсе, благоденствует душа его. “Суть счастья моего – в книгах, я должен учиться и учить…” – размышлял Гершель.

К истечению стипендиального срока Гершель оканчивал счастливо-изнурительный труд перевода. Он задумал открыть школу и вразумлять детей – земной меламед в марсианском хедере. Харизматичный Итро употребил влияние и убедил многих из друзей отдать своих чад на воспитание к учителю с Земли. Появившийся у Гершеля постоянный заработок сообщил ему чувство уверенности и порадовал его покровителя. Даже безнадежный книжный червь не чурается сладости тщеславия, и Гершель гордился завоеванным уважением марсиан.

Неунывающий Айзик не имел намерения проматывать оплаченные государством полгода студенчества на бесплодное бдение над спряжением глаголов или зубрежку сучковатых слов. “Я стар, и память моя ослабла, скукожилась, отторгает новое, – думал Айзик, – но я не на столько стар, чтоб разлюбить жизнь и не желать удовольствий!”

Все же Айзик одолел некий минимум миниморум, дабы держаться на поверхности не утопая. Он не любил скудость, и был мастер добывать деньги и со вкусом тратить их. Айзик быстро смекнул, что занятия в классе приведут его к нищете и никуда больше. Не в книги надо глядеть, а в глаза людям. Задавать вопросы и мотать на ус ответы. Чем больше заведено знакомств, тем скорее окажутся среди них полезные. Припомнилось Айзику, как в свою земную бытность слышал он от какого-то просвещенца, мол, скучна теория, а древо жизни бурно зеленеет. Или что-то в этом роде. Тогда едва обратил внимание на нечестивые слова, а сейчас осознал правоту безбожника. “Удивительное дело – мысль умная, а не из Священного Писания взята!” – подумал Айзик и испугался своим отступническим суждениям.

К выпускному балу, как насмешливо называл Айзик прощальный вечер в Кампусе адаптации, у бывшего хасида был готов план вторжения и завоевания. Он не удостоился дополнительной стипендии, как отличник учебы Гершель, но ничуть не сетовал на лицеприятие. Столица не для Айзика, он не поедет в Марс. Город Зюдмарс доставит ему личный успех. Он намерен покорять провинцию.

Покинув Кампус вполне адаптировавашимся, Айзик поселился на окраине Зюдмарса у крестьянина, с которым раньше познакомился впрок и, как оказалось, не напрасно. За скромную плату он получил в свое распоряжение комнатушку и сарай. У своего некорыстолюбивого домохозяина взял напрокат два чемодана и ослика, такого, что самого Айзика не сдюжит, но при хорошем фураже и ласковом обращении не откажется везти небольшой груз.

Свои скромнейшие сбережения Айзик вложил в приобретение галантереи. Он руководствовался простой купеческой заповедью – успех не в том, чтобы дорого продать, а в том, чтобы дешево купить. Приобрел товар оптом у заводчиков и потому по низким ценам. Запасы разместил в сарае. Он умел тороговать и рисковать. В Божине хасид Айзик не сразу сделался цадиком, сначала разбогател. Кто знает, какие добродетели притягивали голытьбу к наставнику – то ли праведность, то ли добычливость…

Многоопытный в прошлом негоциант начал новое восхождение с самого низу – с торговли вразнос. С утра наполнял чемоданы, связывал их ремнем и возлагал на спину своего зафрахтованного товарища. Айзик не углублялся в город, где магазинов много, а состоятельных жителей мало. Он шествовал по окраинным улицам, где в особняках проживали люди с достатком. Человеку нравится глядеть на ближнего сверху вниз и покровительствовать – приятно ощущение силы и значимости. “Крутиться надо среди богатых, от них скорее дождешься проку, чем от бедняков. Люби почтенную компанию и будь в ней худшим!” – этому Айзик в позапрошлой жизни выучился, да и на себе проверил.

“Перчатки! Чулки-носки! Кружева! Ленты! Гребенки! Пуговицы! Нитки! Иголки! Скатерти! Бусы! Брошки!” – выкрикивал Айзик помолодевшим звонким голосом. Он выбирал дневное время, когда мужчины трудились в своих конторах, а женщины скучали дома. Он избегал мужей не из опасения ревности, тем более, что это бедствие было мало распростанено на Марсе, а потому как знал, что для уличного разносчика мужчина – плохой покупатель. Ассортимент товаров предназначался для женщин. Даже обеспеченная дама любит купить подешевле, и Айзик продавал недорого, зато много. Для незанятой делом хозяйки поторговаться и потолковать с продавцом – утеха и развлечение. В марсианском языке Айзик не был силен, но темпераментом, мимикой и жестами хорошо дополнял небогатый лексикон.

Если никто не отзывался на громкие призывы, Айзик стучал в дверь ближайшего дома. Только хозяйка откроет незваному гостю, как неученый психологии, но многоопытный Айзик незаметным движением поставит ногу в дверь, а лицо его осветит широчайшая улыбка.

С помощью смелого употребления куцего словарного запаса и красноречивой жестикуляции Айзик демонстрировавал и расхваливал галантерею потенциальной покупательнице. “Не верь в товар – верь в рекламу!” – говорил себе Айзик. Буря швыряла на трюмо в прихожей сокровища из чемоданов, а натиск неизменно приносил плоды.

Успех окрылял. Очень скоро Айзик распрощался с крестьянином и со своим верным серым дружком. Нанял презентабельное помещение для торговли и жилья. На деловом горизонте он видел себя владельцем сети процветающих магазинов.

Айзик стал подумывать о женитьбе. А почему бы и нет? Как-то еще в бытность бродячим торговцем, утомившись в один из дней от долгой ходьбы, возложил на четвероного помощника выбор пути, и тот привел его к воротам весьма солидного особняка. Навстречу Айзику вышла важная дама, примерно таких же лет или несколько моложе. Решительным возгласом она остановила безудержное словоизвержение его уст. Сама запустила руку в чемодан, выбрала, что хотела. Потом пригласила торговца в гостиную, усадила за стол. Девушка-служанка принесла два прибора, кофейник, чашки, корзинку с печеньями.

Наконец-то Айзик преодолел трясину и унижение прихожей и удостоился приглашения в дом! Рина, так звали даму, расспрашивала гостя о его житье-бытье и о себе рассказывала. Муж у нее умер, и она осталась одна, а дети живут в Марсе. “Богатая вдова!” – подумал Айзик. А что еще мог подумать нуждающийся в капиталах пожилой одинокий мужчина на подъеме своей второй карьеры?

Айзик стал захаживать в хлебосольный дом. Рина наблюдала за его коммерческими успехами, и чем очевиднее они делались, тем теплее становился прием. Когда Айзик покончил с малопочетной торговлей вразнос и открыл собственный магазин, Рина сделала ему предложение. Айзик избавил женщину от томительной неизвестности ожидания ответа и немедленно дал согласие на брак. Став невестой и женихом, Рина и Айзик решили сыграть свадьбу через месяц, который требовался для законного составления брачного контракта. Тут бывшего хасида ждало первое на Марсе разочарование. Рина настаивала на раздельном владении имуществом. Принимая это условие, Айзик вытребовал определенный и немалый вклад вдовы в дело. Умелый адвокат помог достичь взаимоприемлемого соглашения.

О переменах в своей судьбе Айзик сообщил письмом Гершелю и пригласил хасидоборца на свадьбу. Гершель поздравил земляка, сдержанно поблагодарил, но приехать не обещал ввиду большой занятости. “Какой он был, такой и остался. Как всегда – завидует моему счастью, литвак!” – подумал Айзик.

Молодые провели медовый месяц в путешествии по планете. Вернулись в Зюдмарс, и работа закипела. Рина вложила в созданную фирму не только капитал, но и собственную энергию. “Замечательная марсианка!” – сам себе говорил Айзик, но иногда и вслух хвалил подругу жизни, совершенно не боясь сглазу.

Глава 7

“Давай-ка, Горчаков, без лицемерья;

и знай – реальность высказанных слов

огромней, чем реальность недоверья”.

Иосиф Бродский, “Горбунов и Горчаков”.

Высшая школа изящных искусств добавляет аристократизма одному из фешенебельных пригородов Марса. Несколько двух- и трехэтажных зданий, спроектированных лучшими архитекторами планеты, прячутся среди причудливой зелени ухоженного парка. Пасторальная тишина вокруг. Даже черствая и чуждая красоте личность, коли случайно забредет в эти места, с удивлением обнаружит непривычную лепоту в душе.

Детское увлечение Яары рисованием крепло с годами, и уже в юности она отчетливо видела свое будущее призвание – живопись. Чуткий к эстетике Итро приветствовал выбор дочери. Мысли Адели раздваивались. Мать радовалась за свое чадо, избирающее любезное сердцу занятие, но ощущала себя одинокой в семье. Муж и взрослый сын погружены в науку, старшая дочь льнет к искусству, Амир еще мал, и склонности его не ясны, а в коммерцию никто не стремится. Правда, Адель надеялась и даже верила, что Цвия вырвется из своего ада, и вернется в родные стены, и забудет прошлое и наследует материнскую тягу к делам практическим.

Яара неплохо показала себя на вступительных экзаменах и была принята на первый курс факультета живописи. Высшая школа изящных искусств – самое дорогое учебное заведение на Марсе. Плата за учение высока, но для обеспеченных родителей это не обременительно. Яара переселялась из Зюдмарса в столицу.

“Где жить девочке? – с тревогой спрашивала себя Адель, – в общежитии студентов или в наемной квартире? И то и другое худо для чистого неиспорченного ребенка. Цвии с меня довольно… В столице у нас нет надежной родни, к которой можно было бы пристроить Яару, чтоб находилась под присмотром. Правда, Хагай живет и трудится в Марсе, но не хочется обременять перспективного парня малопонятными ему просьбами.”

Не дождавшись дельного мужниного совета, Адель избрала, как ей казалось, меньшее из двух зол и с тяжелым сердцем наняла для дочки квартирку поменьше в районе почище. Хагаю все же закинула слово – видаться с сестрой, а если что тревожное заметит, то немедленно донести. Впрочем, помятуя о неизбежной инстинктивной антиродительской солидарности детей, Адель не слишком уповала на исполнение просьбы.

Яара давно уж не сердилсь на Цвию, хоть та в прежние годы и избегала сестру. Яара не осуждала ее за эсксцентричный вызывающий выбор, и душа старшей не болела за судьбу младшей. Сестра – не мать. Ужасно хотелось встретиться с Цвией, послушать, что расскажет, узнать неведомую обжигающую правду из первоисточника, а не из назидательных родительских уст.

“Как славно жить вдали от материнского ока! – думала Яара, – но как встретиться с Цвией? Навестить ее? Показаться в том квартале? Это немыслимо!” Яара попросила помощи у высокоученого брата, однако, Хагай сослался на занятость, мол, не досуг ему потакать бабским капризам. Истина крылась в его опасении за собственный неосторжный язык. Он остерегался всякого лишнего слова, касающегося его непреходящего интереса к заведениям известного рода. Однажды он уж проговорился отцу, теперь не доставало только, чтобы женская половина семьи узнала секрет!

Все же Яара повидалась с Цвией. Вызвала ее письмом. Сошлись на нейтральной территории, в кафе в центре Марса. Сестры обнялись, облобызались. Беседа не клеилась, и хватило ее на одну чашку кофе. Цвия рассказала, что продлила контракт с Омером. Она скупилась на слова. Хоть и младшая, но она чувствовала себя много старше Яары. Не хотела бросать семена еретизма в чистую душу, ибо кто знает, вдруг взойдут они, и еще одна вина перед семьей ляжет на сердце. Потому уклонялась от ответов на откровенные вопросы. Жалела мать с отцом, расспрашивала о маленьком Амире. Прощались с поцелуями, нежно утирали друг другу слезы.

В первый же день занятий Яара нашла себе подругу. Девушка из рая, бывшая земная праведница. Звали ее Малка. Да, да – это наша Малка!

Раз в Кампусе адаптации проводился конкурс рисунка. Чтобы встряхнуться от однообразия зубрежки марсианского языка, Малка намалевала что-то фантастическое на нескольких прямоугольниках картона и сразу забыла об этом. Высокое жюри состояло из художников Высшей школы изящных искусств. Работы Малки произвели подлинный фурор. “Талант первозданный, нетронутый муштрой, но огромный и самобытный! – заявил председатель жюри, он же директор школы, – если она пожелает учиться, мы возьмем ее к нам без вступительных экзаменов и освободим от платы за учебу!”

Вездесущая Ципора поздравила Малку с победой в конкурсе и заявила, что будет безумием отказываться от предложенного шанса. Малка не подозревала в себе призвания к искусству и никогда не мыслила себя в роли художницы. Слишком часто искра Божия скрыта в безвестности. Лауреатка не сразу смогла оценить значимость выпавшей на ее долю удачи. Однако, здраво поразмыслив, она решила, что в ее положении стоит воспользоваться случаем. К радости Ципоры и художественной общественности планеты Малка приняла предложение. Пройдя до конца путь адаптации, она перебралась в Марс и поселилась в общежитии студентов.

Яара и Малка понравились друг другу и крепко подружились. На занятиях садились рядом. После лекций подолгу щебетали, гуляя по парку. Как водится, рассказывали о себе, обсуждали преподавателей, да и товарищей и товарок по студенческой скамье не обходили вниманием. Разве мало предметов, о которых могут болтать меж собой две молодые девицы? Яара необидно поправляла Малку, когда та делала ошибки в разговоре. Она, коренная марсианка, взяла недокучливое шефство над новенькой. История уроженки Земли была много богаче событиями, чем ординарные детство и юность Яары, однако, Малка открывалась мало, предпочитая поддерживать покровительственное статус-кво. “Как бы досаду не пробудить: кто завидлив, тот и обидлив!” – думала она. Ну, а исключительное дарование подруги Яара успешно уравновешивала лучшим знанием марсианской жизни. Средние способности – источник не восхищения, но пользы. И все же выученность завидует таланту.

Курс рисунка студентам преподавал молодой лектор и художник Надав. Когда этот высокий и худой человек с пышной шевелюрой впервые появился перед студенческой аудиторией, женская ее часть моментально обратила внимание на важнейшие детали: одет неряшливо, голова нечесана, два-три дня не брит, обувь грязная, брюки мятые, говорит нескладно, глаза умные и задумчивые. Что можно подумать о таком экземпляре? Возможно, большой талант, а то и философ в живописи.

Занятия с ним не отличались увлекательностью, но начитанная Яара распознала оригинальный ум, а в рисунках его, даже в учебных примерах, заметила небанальные ходы. Она поделилась своими наблюдениями с подругой, но та пока не умела различать нюансов, ей все было внове. Во время занятий Яара задавала вопросы, и польщенный Надав охотно отвечал. Как увлеченный творец, он ценил внимание к своему предмету, однако, по этой же причине не мог разглядеть другую сторону интереса.

Надав предложил Яаре обсуждать проблемы рисунка во внеурочное время. Девушка зарделась, гордясь осуществлением тайного желания. На консультацию с Надавом подруги пришли вдвоем. Малке этот человек казался слишком странным. Яара пока не воспитала в подруге умение ценить бескорыстную увлеченность, а на Земле такое чудо Малке не встречалось. Через несколько совместных бесед Малка пришла к заключению, что ее роль хранительницы нравственности сыграна до конца и устранилась. Благодарная Яара оценила сообразительность и прониклась к подруге новым теплом.

Яара и Надав продолжали видеться в его художественной мастерской. Малка немного грустила над утратой безраздельного внимания товарки, но что тут поделаешь? Диктуемые сердцем приоритеты приходится принимать. Зная женскую проницательность, Яара старалась на лекциях Надава не выдать жгучие факты неловким словом или взглядом. Приятно разгадывать других, а не самому быть разгаданным. Она преуспела в скрытности и этому же выучила своего кумира. Вместе с другими студентками она изумлялась произошедшим с преподавателем отрадным переменам – короткая аккуратная стрижка, гладко выбрит, брюки со стрелочкой, новые и всегда чистые ботинки и так далее. Охотно присоединялась к общему обсуждению – не иначе, наставник влюбился!

Учитель и ученица бесконечно говорили об искусстве, о жизни, о самих себе. На рабочем столе Надав сдвигал в сторону кисти и краски, символически проводил тряпкой по освободившемуся пространству и ставил кофейник и две чашки. Встречи начинались разговорами и ими же заканчивались. На Марсе события этого рода развиваются неспешно, огня хватает лишь для того, чтобы вскипятить воду для кофе. Вечером Надав брал извозчика и провожал Яару до ее маленькой девической обители, нанятой беспокойной мамой.

– Что ты думаешь о нашей марсианской живописи? – спросил как-то Надав.

– Я пока ищу свое место в ней. Я не знаю, как ответить на твой вопрос. Но я уверена, у тебя есть новые идеи, – заметила Яара.

– А что думает твоя подруга? Должно быть, на Земле многое иначе?

– Она не интересовалась искусством в прежней жизни, полагаю, ей нечего сказать, – ответила Яара, не слишком довольная тем, что Надав вдруг вспомнил о Малке.

– Пусть так. Я о себе скажу. Мне наша живопись кажется бедна. Городские и сельские пейзажи, натюрморты, идиллические сцены с людьми, геометрические фигуры, орнаменты и снова пейзажи.

– А что же может быть еще? Я не представляю себе…

– Люди, как ты знаешь, живут не вечно. От чего они умирают? От старости, от болезни, от горя, от счастья. Но они не гибнут от человеческой руки! А разве нельзя представить, что человек убьет другого человека? Если на Марсе такое не случается, то разве это невозможно? А ведь за убийством стоят ненависть, геройство, торжество – вдохновляющие гимны искусства. На картинах наших нет борьбы, войны, крови. Живопись марсианская ущербна!

– Я прежде не думала об этом…

– Разве только цветы да камни прекрасны? А человеческое тело – женское и мужское – это ли не источник наития? Нигде ты не найдешь обнаженную натуру! Эротика должна быть упругой пружиной живописи и скульптуры, вечным двигателем воображения! Но нет сего! Я спрашиваю, чем полнятся сердца художников и головы публики? О, причина здесь не в ханжеской морали, тут что-то похуже. Я не знаю в чем дело, но, пожалуй, не искусство марсиан ущербно, а души их!

Поворот беседы в сторону обнаженной натуры и эротики был несомненно волнующ и интересен, но показался Яаре преждевременным.

– Надав, я рассказывала о себе. Немного правда, но история моя заурядна. Хотелось бы услышать о тебе.

– Изволь, я не таюсь, хоть и гордиться нечем. Я рос наполовину сиротой. Родители мои – люди необразованные, черствые и алчные. Я не люблю ни отца, ни мать…

– Что ты говоришь такое, Надав? Это правда?

– Увы. Я родился нежеланным ребенком. Мой старший брат был в лучшем положении и удостоился крох любви. Я воспитывался в семьях бабушек с обеих сторон. Детство дотягивал в приюте. Не откройся у меня талант, не знаю, что сталось бы со мной. Все-таки я вырос человеком, хоть некоторые меня таковым и не считают…

– Как ужасно, Надав! Неужели такое возможно?

– И не такое возможно! Яара, ты не слышишь шорохов за окном?

– Минутку! Нет, все тихо.

– Подойди поближе на цыпочках.

– Сейчас. Нет, ни звука.

– Это отец и мать. Они следят за мной. Тебя услышав, они скрылись, но они были тут.

– Зачем им нужно следить за тобой? – в испуге спросила Яара.

– Они хотят украсть мои картины. Надеются заработать на этом.

– Ах, Надав, у тебя был тяжелый день, ты переутомился. Пожалуй, я пойду домой, а ты отдохни, выспись хорошенько.

– Хорошо. Я прежде провожу тебя.

Яара долго не могла уснуть, ворочалась в постели. “Как верить странным речам его? – мучалась она вопросом, – что-то нереальное в них!” Тревога поселилась в сердце.

ГЛАВА 8

Благодаря счастливой случайности Херонимо удалось здесь возобновить свои встречи с возлюбленной, и однажды в глухую ночь монастырский сад сделался местом его совершенного счастья.

Генрих фон Клейст, “Землетрясение в Чили”, перевод Г. Рачинского.

“Кружка да плошка” – так именовалась одна из харчевен в рабочем квартале Марса. Беспритязательное название, немудреная пища, простецкая выпивка. Работяги спускались в полуподвал, привычно брали глиняные миски и ложки с этажерки у стены, подходили к котлу, наполняли каждый свою посудину и занимали место у столов. Хозяин с сыном разносили пиво. В день зарплаты посетители позволяли себе вино. Курение не запрещалось. Утром и в обед “заправлялись” быстро, по вечерам гости засиживались допоздна. Насытившись, пели хором, не вставая с мест и обхватив друг друга за плечи. Алкоголь не пробуждал агрессивность, редкие ссоры оканчивались взаимными пьяными покаяниями, а драки отродясь не случались.

Завсегдатаем в “Кружке и плошке” был знакомый нам Георгий. Впрочем, как и в раю, странное его имя не приживалось, и вновь его величали Гиора, и мы теперь будем поступать так же. Он трудился на постройке железной дороги и должность имел не слишком высокую – разнорабочий. В незатейливом этом трактире, однако, снобизм не водился, и любого наймита почитали собратья по труду, и каждый платежеспособный гость пользовался любовью хозяина.

За простыми досчатыми столами кормились и веселились все больше молодые да холостые мужчины. Поэтому связанные с противоположным полом истории занимали прочное место в эпицентре бесед. Неизбежное хвастовство и сопутствующий пересказ впечатлений дополнялись обменом полезными сведениями.

Харчевня насыщала как коренных марсиан, так и выходцев из рая – в прошлом уроженцев Земли. Надо заметить, что вторая категория не только составляла добрую четверть посетителей “Кружки и плошки”, но и являлась заметной прослойкой среди рабочего люда Марса. Образованные, подобно Гершелю, ловкие, на манер Айзика, даровитые, вроде Малки – сходу примыкали к серёдке марсианского общества. Простые, как Гиора, терялись на его пролетарской периферии. Впрочем, в делах адаптации душевное состояние поважнее талантов и послужного списка.

Непреходящее мрачное настроение Гиоры, почти депрессия – вот камень преткновения на его марсианском пути. Даже идиллия рая не уничтожила боевой дух в сердце храбреца. Гиора всю свою молодость бился с негодяями, оскорблявшими и унижавшими его народ. Он будил мужество в робких и главенствовал над смелыми. Он бывал бит, залечивал раны и снова