Егерь

Посвящается моему отцу – лучшему рассказчику в нашей семье.

Пролог

Куда ускользает надежда твоя,

Что пламенем ярости так обжигала?

Она ведь сияла, она ведь спасала,

Пока ты на прочность ее проверяла.

Ты тянешься следом и пальцы дрожат,

Ты рвешься за ней, но ее не нагнать.

И взгляд уж потух, и гнев вдруг угас.

Жизнь без надежды – вот он твой крах.

Ни марево мыслей, ни тлен всех побед

Не смогут вернуть тебе этой потери.

Останется горечь о прожитом дне

В пустом бытие, безвольном и сером.

Куда убежала надежда твоя,

Что пламенем ярости так обжигала?

Сквозь трещины этого бренного тела

Она утекла в закат бытия.

***

– Роден, расскажи, как ты чувствуешь себя сегодня?

Она хотела поднять голову, но удержать ее не получилось, и голова склонилась на бок.

– Я бо… ..бо… не…

– Ты больше не будешь?

– Да, – рот Роден распахнулся и язык вывалился наружу. Было трудно его заправить назад, но она справилась.

– Каждый раз ты обещаешь вести себя хорошо и снова возвращаешься сюда. С чего мне опять верить тебе?

– Не… верь…

– Хочешь прожить остаток жизни в таком состоянии?

– Не… не хочу…

– Ты снова отрастила длинные ногти. Мне приказать их остричь?

– Не-е-ет! Нет! – Роден даже пошевелила пальцами, выражая протест.

– Знаешь, что изменилось на этот раз? На этот раз всем на тебя плевать. Они устали. От выходок, от вечного чувства вины, от тебя, в конце концов. При встрече со мной твоя мама задала мне лишь один вопрос.

Роден мысленно улыбнулась, продолжая неподвижно сидеть.

– Она спросила: «Сколько?», – и достала именную платежную карточку. Уверена, что сейчас ты хочешь расхохотаться. Что касается меня, ты же понимаешь, что мне тоже глубоко наплевать… Моя б воля, я бы отпустила тебя сейчас же. Но, твоя мама все оплатила и придется отработать. С этого дня тактика твоего лечения будет изменена. Завтра тебе перестанут давать лекарства, а через неделю ты станешь участником группы по психокоррекции суицидального поведения. Продержишься три месяца – и я тебя отпущу.

– По… Пошла ты… на хрен… – промычала Роден.

– Сеанс окончен. Увозите.

***

Роден сопроводили в комнату психокоррекции и закрыли за ее спиной дверь. Прежде она не раз бывала здесь, вот только в «групповухе» никогда не участвовала. Убогая обстановка «уютного домика» давно набила оскомину. Деревянные полы, деревянный стол, обитые шелком деревянные кресла, диван и даже резная рама на темном смотровом стекле вдоль одной из стен казались дешевыми фальшивками. Становилось жаль деревья, которые загубили ради создания столь безвкусного интерьера. А это матовое стекло? Что может лучше напомнить о том, что ты в неволе, чем подделка под зеркало?

Роден плюхнулась в кресло, сбросила с себя тапочки и вытянула ноги. Окинув взглядом собравшихся, она скривила губы и отвернулась.

– Теперь мы в полном составе, – оживилась Кашпо. – Давайте начнем с того, что представимся друг другу и немного расскажем о себе.

Повисла тишина.

– Ну что ж, – вздохнула Кашпо, – тогда начнем с участника по правую руку от меня и будем двигаться против часовой стрелки. Все согласны?

Тишина.

– Пожалуйста, представьтесь, – попросила Кашпо, кивая пухлой девице с розовыми волосами.

– Элайза Арти, – ответила та.

– Можно просто имя, – улыбнулась Кашпо, – Элайза.

– Да пошла ты! – ответила девица и показала доктору средний палец, чем вызвала у Роден искреннюю усмешку.

У девчонки руки ходили ходуном. Ее явно ломало. Не то от препаратов, которыми ее не меньше месяца кормили здесь, не то от синдрома отмены чего-нибудь повеселее в свободной от предрассудков жизни.

– Элайза, расскажи нам, пожалуйста, немного о себе, – вновь попросила Кашпо.

Девчонка сжала кулачок и поднесла его к губам.

– Хорошо, Элайза. В следующий раз, – мягко отозвалась Кашпо и взглянула на мужчину, сидящего на диване.

Роден покосилась на незнакомца и тут же отвернулась.

– Меня зовут И. У меня депрессия длиною в жизнь и мне периодически надоедает так существовать, – он улыбнулся и показал два ряда отбеленных зубов.

– Чем ты занимаешься, И-и-и? – спросила Кашпо.

– Кутежом я занимаюсь, – И. откинулся на спинку дивана и развел руки по сторонам, устраиваясь поудобнее. – Баб трахаю, в игры играю.

– Просераешь семейное добро? – не удержалась от комментария Роден.

Элайза захихикала в кулачок. И. вскинул бровь и уставился на Роден.

– Если есть, что сказать, могу уступить очередь!

– Себе уступи, – буркнула Роден.

– Что прости?

– Прощаю! – она развернулась к нему лицом и уперла локти в колени.

Она знала, что в вырезе больничной рубашки ему видна ее грудь. Порезанная, покрытая татуировкой грудь. И. сглотнул и отвернулся, а Роден вернулась в прежнюю позу.

– Спасибо, Идрих, – натянуто улыбнулась Кашпо. – Следующий?

Историю этой женщины Роден желала услышать. Наверное, из всех, сидящих здесь, только ей досталось от жизни так же много, как и Роден.

– Меня зовут Мистроль. Я попала в авиакатастрофу на своем корабле. Теперь я такая, какой вы меня видите. Ни мужа, ни любовника, ни детей. Я всегда думала, что жизнь моя будет насыщенной и яркой. К сожалению, я сгорела не в огне наслаждений, а в пламени пожара. Теперь мне жить не весело, а больно.

Мистроль замолчала и настала очередь говорить Роден.

– Лоскутное Одеяло, – произнесла она и повернулась к Мистроль. – Ты не против, если я буду называть тебя Лоскутным Одеялом?

– Роден! – гаркнула Кашпо.

Следует отдать Лоскутному Одеялу должное: она с достоинством кивнула и ответила:

– Нельзя.

– Зря, – повела плечом Роден. – Доктор Кашпо говорит, что принятие себя такой, какая ты есть, один из этапов успешной терапии.

– Кашпо?! – прыснула смехом Элайза.

– Да, Язва. Я называю ее Доктором Кашпо!

– Роден, – с угрозой отозвалась Кашпо.

– Доктор Ночной Горшок, если угодно! – повысила тон Роден.

– Как ты назвала меня? – опомнилась Элайза.

– Язва, – повторила Роден.

– Да пошла ты, сука!

– Ржать в кулачок, пока другие отгребают, – это же про тебя, Язва!

Лицо Элайзы побледнело, и она отвернулась.

– Хороша терапия, – засмеялся И. – Может и мне кличку дашь, Страшила?

– Красавчик, – как ни в чем не бывало, пожала плечами Роден.

– Хм-м, – кивнул И. – Мне нравится.

– Не стоит благодарности.

– Роден, ты расскажешь нам о себе? – устало произнесла Кашпо.

– Меня зовут Страшила. Я страшная и уродливая, как снаружи, так и внутри. Меня никто не любит, – Роден задумалась, – даже кошак, живущий в нашем имении вот уже тринадцать лет. Всем насрать на Страшилу. А Страшиле насрать на всех. Хотела избавить мир от своего присутствия, да вот, – Роден запрокинула голову и уставилась в потолок, – бляди не дают…

– Лучше бы дали! – пискнула Язва.

– Вот и я их прошу, а они меня к Доктору Кашпо. Говорю же, бляди…

– Спасибо, Роден, – вздохнула доктор. – Следующий?

– Следующий, – отозвался мужчина в кресле, чем привлек внимание Роден.

Она склонила голову, взглянула на чудака и вернулась к созерцанию потолка.

– Мы все должны хотя бы представиться, – напомнила Кашпо.

– Следующий, – повторил мужчина.

– Но ты последний в группе, Паскаль.

Мужчина вольготно закинул ногу на ногу и поудобней устроился в кресле.

– Называйте меня «Темный», – попросил он.

– Темный? – переспросила Кашпо.

– «И в сумраке печалей не разглядеть его лица. Он отравляет все своим приходом. Он Темный, как его душа, и, в то же время, Он – посланник Бога».

Роден медленно склонила голову и уставилась на мужчину, который цитировал поэму Сугрида Лэвэ – одного из малоизвестных суирских поэтов.

– «Я верую, что все есть связи в этом мире, – произнесла она. – И там, где правит Свет, в тени нас поджидает Тьма. А если Он десница Бога, то в сумраке печалей у Смерти все же нет лица».

Хлопок. Еще один. Роден повернулась к аплодирующему Красавчику. Кажется, тот был впечатлен.

– А мне начинает нравится ваша кампания! – весело заявил он. – Кто написал эту помпезную хрень о смерти?

– Сугрид Лэвэ, – ответил Темный.

– Никогда о нем не слышал, – Красавчик повернулся к Лоскутному Одеялу. – А ты слышала о таком?

– Нет, – пожала плечами она.

– А ты, Язва?

– Пошел ты! – шикнула та.

Красавчик прищурился и наклонился вперед:

– Может еще кого-нибудь процитируешь, а, Темный?

– В другой раз, Индрих, – улыбнулся тот.

– А ты вообще с какой планеты? – продолжал напирать Красавчик.

– С дальней, – ответил он.

– Опять секреты! Мы же вроде как самые родные в этом месте. Я – олманец, – он указал пальцем на свои светящиеся голубые глаза, – только в гробу погаснут. Одеяло у нас суирянка, – он подмигнул ей, – если только не крашенная с отбеленной кожей. Язва, – он повернулся к ней лицом, – ты ведь с Ливзеры: вы все там бронзовые, по-моему. Страшила, – он указал пальцем на Роден, – ты ведь тоже суирянка? Ну, или была ей когда-то… А вот кто ты такой, Темный?

– Мать суирянкой была, – ответил он.

– А отец? – насупился Красавчик.

– А отец ее изнасиловал, – Темный закрыл глаза и отвернулся.

Повисла тишина.

– Дерьмовое происхождение! – выдала Язва и засмеялась в кулачок.

Все, включая Кашпо, уставились на нее.

– Доктор Кашпо, – произнесла Роден, – может, закруглимся на сегодня?

– В этом я соглашусь с тобой, Роден. Сеанс окончен. Встретимся завтра.

Темный первым подскочил с кресла и зашагал к выходу.

***

Время вечернего досуга. Роден воротило от него. Их запирали в большом зале со всякими игрушками, где они должны были хоть чем-нибудь себя занять. Хорошо, что заведение «престижное». Там был выход на веранду, где, пялясь в окна, Роден могла покурить.

Окинув взглядом унылое сборище себе подобных, она зашагала в сторону веранды. В правом углу зала Красавчик беседовал с Лоскутным Одеялом. Одеялко посмеивалась, то и дело поглядывая на Темного. Темный сидел в гордом одиночестве за столом и играл в шахматы сам с собой. На косые взгляды Лоскутного Одеяла он внимания не обращал, хотя Роден готова была поклясться, что он их заметил. Язва донимала кого-то в кататонии и радовалась этому, как дитя малое. Дура, что еще сказать. Дура обернулась и помахала рукой Роден. Вот она – оборотная сторона «групповухи». Сейчас каждый из них будет считать, что вправе кивнуть Роден, помахать рукой или, что еще хуже, подойти и заговорить с ней.

Она вышла на веранду, достала елотку и попросила одного из санитаров прикурить. Тот, естественно, не отказал и поднес к елотке зажигалку. И за это им платили. За огонек, за улыбки, за вежливость, за цепкие руки и стальные объятия. Все включено в этом элитарном заведении.

Роден присела в кресло у окна, затянулась и выпустила колечко дыма. Пачка елоток заканчивалась, а с визитами к Роден никто не спешил. Можно было дать денег какому-нибудь санитару и попросить его принести новую пачку. Одна проблема: счета Роден мать заблокировала, а наличных у нее не было. Что она вообще здесь делала? Как докатилась до полного отстоя в своей яркой и столь впечатляющей жизни? Перед глазами всплыло знакомое лицо, и Роден передернуло.

– Привет! – улыбалась Одеялко. – Могу я к тебе присоединиться? – и не дожидаясь разрешения, плюхнулась в кресло рядом.

Одеялко достала из кармана рубашки пачку елоток и щелкнула пальцами, подзывая к себе санитара. Тот подошел, хотя мог и не подходить.

– Огоньку не найдется? – кокетливым голоском пропела Одеялко.

Санитар молча дал прикурить. Одеялко затянулась и вложила бумажку ему в руку.

– Благодарю!

– Всегда к вашим услугам, – ответил довольный сотрудник, пряча деньги в карман и тут же удаляясь.

– Почему я тебя раньше здесь не видела? – поинтересовалась Одеялко.

– Потому что раньше меня здесь не было, – ответила Роден, отворачиваясь к окну.

– Я разговаривала с Язвой. Оказывается, она многих здесь знает. И Красавчика помнит, и тебя…

– Да что ты? – улыбнулась Роден. – И что же Язва обо мне рассказала?

– Что ты сука, каких поискать.

– У Язвы распад личности. Не советую слишком много с ней общаться.

Лоскутное Одеяло прищурилась, глядя куда-то в сторону.

– Красавчик сказал, что Язва бывала здесь раз пять минимум.

– Будет и шестой, – вздохнула Роден.

– Почему? – Одеяло повернулась к ней и изобразила на лице неподдельный интерес.

– Она зависима. Здесь ее кормят одним, на воле она ест другое. Как только передоз – родственнички запирают ее здесь. Круг замыкается. А от постоянных передозов мозги начинают плавиться. У нее уже почти расплавились.

– Как у тебя это получается?

– Я просто наблюдательна, – Роден затушила окурок.

– Эй, девчонки, вы не скучаете?

– Легок на помине, – буркнула Роден.

Красавчик придвинул стул и присел напротив, едва ли не касаясь ее коленями.

– Скажи, ты вся такая… – он задумался, подбирая слово, – …яркая?

– С какой целью спрашиваешь? – Роден пыталась сохранить хладнокровие и случайно не подправить его аристократический нос.

– Страшилка, не обижайся. Я любя!

– Так вот в чем твоя проблема… – понимающе кивнула Роден. – И давно на уродство тянет?

Красавчик засмеялся и подмигнул.

– Люблю баб с характером!

– Так иди и поищи себе бабу. А мы с Одеялком, как дамы благородного происхождения, тебя здесь подождем.

– Простите, дамы! – он поднял руки. – Обознался!

Роден схватила его за ладонь и выкрутила руку.

– Если хочешь свести счеты с жизнью, – улыбнулась она, показывая запястье Красавчика с белесым рубцом Одеялку, – резать нужно продольно, а не поперек. Чем глубже, тем лучше. А вот это, – Роден отбросила ладонь, – показуха чистой воды.

– Тебе виднее, шлюха, – бросил в ответ Красавчик и удалился.

Роден достала елотку, отобрала из рук Одеялка дымящийся окурок и подкурила от него.

– Бойся этого урода, – произнесла она. – Он из нашей группы самый конченый.

– Ты что-то знаешь? – прошептала Одеялко, явно испуганная замечанием Роден.

– Я таких тварей чую издалека.

Лоскутное Одеяло поежилась и отвернулась.

– А Темный наблюдает за тобой, – произнесла она.

– Не за мной, – вздохнула Роден. – Он наблюдает за тобой.

– Нет. Как только ты мимо него прошла, он то и дело на тебя поглядывал.

– Это потому что ты рядом сидишь, – и подловив очередной взгляд черных глаз с воодушевлением помахала Темному рукой.

Темный тут же отвернулся.

– Расслабься, – Роден затянулась, – сегодня он на тебя больше смотреть не будет.

– Злая ты, – вздохнула Одеялко.

– Сука просто, вот и все. Ты только не расстраивайся. Ты нравишься Темному. Если и он тебе нравится, можешь закрутить.

Одеялко поморщилась.

– С Темным?

– А почему нет? – хмыкнула Роден.

Одеялко огляделась по сторонам и встала.

– Хорошо поболтали. Завтра курнем вместе?

– Завтра будет видно.

Лоскутное Одеяло зашагала в зал, прошла мимо одиноко сидящего Темного, потом остановилась, обернулась и вернулась к его столу. Дальше Роден не подглядывала. Не прилично это, вроде как… Хотя, кому она заливает?

– Уже девять. Пора отдыхать, – объявил санитар.

– Пора, – вздохнула Роден и бросила дымящийся окурок в пепельницу.

– Эй ты!

Она обернулась, точно так же, как и все остальные, собравшиеся у выхода.

– Вернись и затуши окурок! – кричал санитар.

– Сам затуши. Или за эту услугу я не заплатила?

– Вот дрянь! – гаркнул он, схватил Роден за плечо и повел на веранду.

Остальные молча наблюдали со стороны. Зеваки, что еще сказать.

– Туши! – лицо Роден оказалась прямо над дымящимся окурком.

Она подула на него, чтобы затлели и другие окурки.

– Туши, я сказал!

– Мэйфилд, не надо, – послышалось из-за спины.

– Я с этой сукой хорошо знаком! Она мне руку прокусила, дрянь!

– Надо же, – хмыкнула Роден. – Запомнил…

– Туши! – лицо Роден оказалось прижатым к столу.

Она начала брыкаться, пытаясь скинуть тушу, навалившуюся сверху. Санитар уперся пахом ей в зад и захохотал.

– Может, ты этого ищешь?

Роден потерлась о него бедрами и, чувствуя, как ослабла хватка на шее, медленно разогнулась.

– Может, и ищу, – прошептала она, прижимаясь всем телом и плотоядно улыбаясь очередному извращенцу.

– Простите, это мой окурок, – произнес знакомый голос, и Роден перевела взгляд на Темного.

Он затушил все тлеющие бычки в пепельнице и улыбнулся санитару.

– Моя вина. Простите.

– Руку с задницы убери, – вежливо попросила Роден и отстранилась от санитара. – Еще увидимся, Мэйфилд, – обронила она и поспешила удалиться.

Мэйфилд еще долго будет искать утерянную карту пропуска. «Хрен найдешь», – подумала Роден и спрятала ее в карман.

***

– Элайза, расскажи нам, как давно ты здесь находишься, – попросила Кашпо.

– Вам виднее, дорогой доктор! – захохотала Язва.

– Если ты не начнешь разговаривать с группой, я буду вынуждена отправить тебя в изолятор на неопределенный срок.

Гнилой ход, ничего не скажешь. Роден с ненавистью взглянула на доктора, и та заметила этот взгляд.

– Роден, ты хочешь нам что-нибудь сказать?

– Доктор Кашпо, вы же находитесь здесь в качестве наблюдателя или, – Роден повела плечом, – ведущей собрания. Я права?

– Да. Я вмешиваюсь в процесс только в случае крайней необходимости.

– Так что же за крайняя необходимость такая угрожать девчонке за то, что она на контакт идти не хочет? Групповые занятия, доктор, дело добровольное. И терапия эффективна, если пациент желает ее проходить.

– Роден, ты напрашиваешься на неприятности?

Она пожала плечами:

– А ты посади меня в изолятор и дело с концом!

– Не думай, что сможешь избежать занятий с группой, – улыбнулась Кашпо. – Даже если отправишься в изолятор, тебя будут приводить сюда ежедневно.

– Страшила, закройся! – оживился Красавчик. – Давайте лучше я вам что-нибудь расскажу.

– Валяй, – Роден махнула рукой.

– Меня тетушка воспитывала. Родители погибли, когда мне пять было, и тетушка захапала состояние вместе со мной. Мою первую девчонку она подарила мне на тринадцатилетие. Хорошая была проститутка. Опытная.

– У тебя другие темы для беседы есть? – решила уточнить Роден, – или мы будем слушать истории про твои сношения ежедневно?

– Роден! – пригрозила Кашпо.

– Я выбираю изолятор, – встрял Темный. – С вами неинтересно.

– А ты приключений ищешь? – пикировал Красавчик.

– Я их уже нашел. А ты – продолжаешь искать.

– Доктор, – заулыбалась Роден, – кажется ваша терапия терпит крах!

– На начальном этапе такое бывает, – кивнула Кашпо.

– А может вы расскажите нам что-нибудь о себе? Не думаю, что у девочки из неполной семьи в жизни никогда не было проблем.

– Мы говорим не обо мне, Роден.

– Ты же всех нас ненавидишь, – прошептала Роден, наклоняясь вперед. – Богатенькие детки, которые вляпались в неприятности или надумали их. Нам все досталось легко, а ты горбатилась годы, чтобы обучение оплатить.

– Роден, если ты не прекратишь, я тебя изолирую.

– Чего тебе в жизни не хватает, Кашпо? Положение – есть. Состояние наверняка уже заработала. Мужиков много, одним вряд ли довольствуешься. И все мало… Всего этого тебе мало…

Лицо Кашпо застыло, словно маска. Она медленно поднялась и подошла к Роден.

– Ну, давай… – прошептала Роден. – Давай, покажи, как сильно ты меня ненавидишь…

Кашпо несколько раз глубоко вздохнула, а затем развернулась и вернулась в кресло.

– Сеанс окончен. Всем разойтись.

Красавчик присвистнул и подмигнул молчаливому Лоскутному Одеялу.

***

– Зачем ты хотела попасть в изолятор?

Темный присел в кресло рядом с Роден и продолжил наблюдать за беседой Красавчика и Лоскутного Одеяла со стороны.

– Она тебе нравится? – сменила тему разговора Роден, прикуривая очередную елотку от предыдущей.

– Ты весь вечер сидишь здесь одна и куришь одну за одной.

– А ты на Одеялко постоянно пялишься.

– На тебя тоже и ты об этом знаешь, – парировал Темный.

– Ты смотришь на меня, потому что тебе интересно. Здесь всем интересно, почему на мне живого места от татуировок нет. Ответ ты не получишь. Тема закрыта.

– Все вокруг виноваты, не так ли? – внезапно произнес он. – Родня твоя… Они пожалели. По головке погладили. Но от жалости их завыла. Им не понять. Им в шкуре твоей не ходить. Заткнуться бы им всем, да не смогли. Взгляды… Пересуды… Шепот… Потом мужика нашла. Необычного такого. Обычные на тебя не клюют. Он улыбался тебе. По галактике на кораблике красивом покатал, подарки дорогие подарил. А ты все понять не могла, чего ж это он руки свои распускать не спешит? Словами по ушам ездил, а ручки-то где? Потом поняла, что не стоит у него на уродство твое. К лицу привык, а как разделась, так и стояку конец. Поняла, что родственнички твои добросердечные бумажек ему дали. Или услугу оказали… Жалко ведь им тебя. Вот они и расстарались. Тогда по-настоящему завыла. Вернулась домой, взглянула на себя в зеркало подумала: а на хрена мне все это? Взяла ножик и располосовала вены на запястье. Тебя спасли. В клинику престижную отправили. Мозги лекарствами промыли. Только жить опять не захотелось. Что осталось? Вернуться домой? Это ты уже проходила. Жалость. Вой. Веревка в сортире. Клиника престижная. Что дальше? Полетела на маленькую планетку с миссией гуманитарной. Детям чумазым жопы подтирать. Переворот на планетке случился. Вояки пришли в эту деревеньку и всех твоих чумазых засранцев перебили, пока ты мудаков на переговорах выслушивала. Ты в деревеньку вернулась, детей схоронила, выследила тех, кто сделал это. Убила. Тебя домой насильно привезли. Как так, ведь в переплет бедненькая угодила. А лица деток этих тебе по ночам сняться, как и лицо того, самого первого гондона, из-за которого вся твоя жизнь наперекосяк пошла. Вой. Жалость. Шепот. Зато у тебя был пистолет. Собралась мозги себе вынести, а тут провидец какой-то мамашке в очередной раз весточку прислал. Заломили тебе ручки и пистолет отобрали. И вернулась ты в клинику престижную. И гондон какой-то подсел к тебе вечером и рассказал тебе историю страшненькую о жизни твоей неудавшейся.

Роден затушила елотку и лицом к Темному повернулась.

– Чтец хренов.

Темный встал и к окну подошел.

– Знаешь, как круг порочный разорвать? – спросил он. – Умереть, конечно. В больнице не дадут. Дома тоже не позволят. На передовую бы попасть, но для таких как мы с тобой, путь туда закрыт.

Роден тоже встала и остановилась рядом с Темным. Прижала ладонь к стеклу, и силовая решетка на внешней стороне окна тут же засветилась. Ее ноготь заскользил вниз, издавая скрежет и оставляя царапину.

– Если ты нашел выход, что тогда тут делаешь?

– Выхода не существует. Тебе придется жить с этим до конца твоих дней. Они скажут, что все хорошо. Они будут говорить тебе это постоянно, как напоминание о том, через что тебе пришлось пройти. Но в их глазах ты будешь видеть собственное отражение и спрашивать себя, почему все еще живешь?

Хлопок заставил обоих обернуться. Лоскутное Одеяло здорово проехалась Красавчику по лицу, бросила нечто нецензурное и отошла в сторону.

– Пошла ты, шлюха!

– Сексоголик хренов, – выдохнула Роден и отвернулась. – Сходи, спроси, все ли с ней в порядке.

– С ней все в порядке, – ответил Темный.

– Чего ты хочешь? – утратила терпение Роден и заглянула в лицо Темному. – Чего лезешь ко мне? Таких сердобольных повидала на своем веку. Хочешь потрахаться в туалете – так и скажи. Я подумаю над твоим предложением. А если в психолога поиграть решил – отвали сразу. Достаточно, что мне Кашпо по мозгам ездит.

Он взирал на Роден с высоты собственной надменности и явно о чем-то размышлял.

– Чернее личности, чем ты, я никогда не встречал, – наконец, выдал он. – В каждом есть что-то светлое, но в тебе света вообще нет. Ты двинутая на всю голову, но действуешь в каких-то дозволенных рамках. Тебе вроде бы на всех насрать, но все же ты защищаешь Язву и Лоскутное Одеяло от тех, кто по твоему мнению, представляют опасность для них. Дисбаланс не может существовать вечность. Рано или поздно тебя склонит на одну из сторон. И тогда в тебе либо появится Свет, либо тебя сожрет Тьма.

Роден улыбнулась ему. По крайней мере, сейчас он говорил искренне. Но все же понять, чего он от нее хотел, она не смогла. Роден затушила елотку и, обогнув Темного, зашагала в зал.

Она подошла к Красавчику, сидящему за столом, и остановилась напротив.

– Отвали, – буркнул он.

– Как скажешь, – взмах ногой и брызги крови разлетелись по сторонам.

Хруст сломанного носа обласкал слух. Красавчик рухнул на пол и завыл, как девчонка. Язва смеялась. Кто-то кричал. Роден заломили руки и повели в изолятор. Напоследок она обернулась и еще раз взглянула на Темного. Он был неправ в одном: тьма давно сожрала ее.

***

Изолятор – довольно милое место. Темная комната, обитая поролоном, мягкий пол, на котором приятно лежать, и тишина, благословенная тишина. Роден принесли ужин, включили приглушенный свет. Она поела и кивнула санитару, забравшему поднос.

Даже в таких местах, как это, среди зверей разных мастей попадаются обычные люди. Обычные значит нормальные. Хотя, где залегает граница этой «нормальности»? Роден хмыкнула и легла на пол. Осталось дождаться наступления ночи.

Он открыл дверь, как они и условились, в полночь. Роден вышла в коридор и кивнула санитару.

– Я дала тебе слово, – прошептала она. – И не подведу.

– У тебя два часа. Потом меня опять сменят.

***

За ней пришли только вечером следующего дня. Роден встала, пригладила растрепанные волосы на затылке и улыбнулась санитару.

– Сегодня я пропустила терапию.

– Сегодня занятий не было. Пойдем.

– А завтра будут?

– Никто не знает. Велено всех развести по комнатам.

– А покурить? – заныла Роден.

– До завтра покурить не сможешь.

Роден приняла душ, сменила костюм и прилегла на кровать. Улыбка не сходила с ее лица. Запрыгала, сука, заметалась. Еще бы! Пропала ее маленькая коллекция видеозаписей и никаких зацепок на счет того, кто это сделал.

***

Занятия в группе не состоялись и на следующий день. Вечером Роден проводили в общий зал. Темный и Лоскутное Одеяло тут же оторвались от игры в шахматы и уставились на нее. Роден улыбнулась милой парочке и остановилась у их стола.

– Елотки есть? Курить хочу, просто умираю.

Лоскутное Одеяло молча протянула ей пачку.

– Спасибо, – Роден кивнула и направилась на веранду.

Красавчика нигде не было видно. Язва бросила на нее смешливый взгляд и юркнула в туалет. Роден попросила прикурить у санитара и подошла к окну. Одна затяжка, другая. Глотая дым, она считала минуты. Затушив окурок, Роден бросила взгляд на Темного с Лоскутным Одеялом, и направилась в туалет.

– Могу я пройти? – спросила она у санитара, стоящего на входе.

– Подожди немного. Там занято.

– А сколько стоит посмотреть? – она загадочно улыбнулась.

– У тебя все равно денег нет.

– Моя подружка заплатит, – Роден кивнула в сторону Лоскутного Одеяла.

– Деньги вперед!

Она не без злости метнулась к Одеялку, играющей в шахматы с Темным.

– Пятерку дай.

– И тебе привет! – улыбнулась та.

– Пятерку дай, – зашипела Роден, – быстро!

Темный прищурился, перевел взгляд на Одеялко и достал из кармана бумажку.

Роден схватила ее и вновь метнулась в сторону туалета.

– Держи, – бумажка легла на грудь санитара и дверь перед Роден тихо отворилась.

Она прислонилась к стене и медленно выдохнула. Здесь не было зеркал, значит в отражение подглядеть не получится. Роден припала к полу и нашла их. Две пары ног в третьей кабинке. Она подошла, беззвучно отворила дверь и отошла на несколько шагов, наблюдая за пошлой сценой. Язва полировала Красавчика, стоя на коленях. А красавчик улыбался, глядя на Роден.

– Он не достанет для тебя дозу, – произнесла Роден и Язва замерла. – Он на строгаче, как и ты. И к нему никто не приходит, как и к тебе.

Язва разогнулась, поднялась с колен и уставилась на Красавчика. Мгновение тишины, секунда чужой боли и море наслаждения в синих глазах чудовища.

– А-а-а-а! – Язва бросилась на Красавчика, а тот стал хохотать.

Санитары влетели в туалет. Роден посторонилась и вышла. Тварь, что еще сказать. Ей везет на таких. Она их нутром чует и будто этим же нутром и притягивает.

Роден вернулась на веранду. Плюхнувшись в кресло, она устало закрыла глаза.

– Я все елотки тебе отдала…

– Держи, – Роден протянула Одеялку пачку.

Лоскутное Одеялко присела рядом и помахала санитару, чтобы прикурить.

– И что ему за это будет? – спросила Одеялко, выдыхая дым.

– Ничего, – Роден затянулась. – Все добровольно. Это Язве достанется. Посидит в изоляторе несколько дней. Потом вернется. Из нашей группы ее переведут.

– Как ты поняла? Я имею в виду… – Одеялко запнулась, – как ты…

– Он сексоголик. Холеный, надменный и самовлюбленный фетишист. Внешнее уродство его особенно привлекает. Мы с тобой для него фетиши. Она – пустышка. Мы не дали, она согласилась.

– Об этом ты меня предупреждала?

– Да, – Роден выдохнула дым.

– А что про Темного скажешь?

Роден взглянула на фигуру мужчины, сидящего к ней спиной.

– Мне кажется, что этот вопрос я могла бы задать тебе.

Роден встала, спрятала пачку елоток в карман и вернулась в зал. Подошла к Темному, смотрела на него несколько минут.

– Иди за мной.

Она не могла знать наверняка, что он пойдет. Но он поднялся и пошел. Возле туалета стоял давний знакомый.

– Что Роден, зачесалось, наконец? – хохотнул он.

Темный впечатал ему в грудь купюру, и Мэйфилд умолк.

Роден вошла внутрь, лягнула ногой дверь первой кабинки и кивнула в сторону унитаза. Темный молча зашел внутрь, опустил крышку и сел. Роден прислонилась спиной к двери и закрыла глаза. Не думала она, что сделать это окажется настолько трудно. Собравшись с силами, она стянула с себя рубашку и сняла штаны.

– Ты ведь не хочешь этого, – произнес Темный, глядя на ее разукрашенное тело.

Роден подошла вплотную, развела ноги и села ему на колени. Она склонила голову с интересом рассматривая его лицо. Заглянула в глаза. А затем схватила за волосы и откинула его голову назад.

– Я могу отличить заботу и жалость от мужского интереса. Тебе интересно. Мне тоже интересно. Ты не фетишист, как Красавчик. Ты вроде бы нормален, но в то же время нет. Разница в том, что с твоими девиациями я вполне могу смириться. Можешь ли ты смириться с моими?

– Это все, что тебе нужно? Трахнуться в туалете с незнакомым психом, который проявил заботу в мире, где всем на тебя насрать?

Роден отпустила его волосы. Она встала, отвернулась и начала одеваться. Что-то доселе незнакомое душило ее. Обида? Она давно перестала обижаться. Жалость к себе? Она давно перестала жалеть себя. Разочарование? В ее жизни было столько разочарования, что она просто перестала надеяться на что-либо. Что же тогда за дрянь поселилась в ее горле и мешает дышать?

Роден обернулась. Он смотрел на нее. Она смотрела на него.

– Прощай, Темный.

Она уносила оттуда ноги, как можно быстрее. Даже свист Мэйфилда остался где-то позади.

– Хочу в палату.

– Подождите, вас проводят.

– Быстрее, – поторапливала Роден.

Она как будто своими глазами видела смотрящую на нее Одеялко. Видела недоумение и жалость в ее глазах. Видела Темного, вышедшего из туалета. Видела самодовольную рожу ублюдка Мэйфилда.