544 килокалории. Сборник рассказов

544 килокалории

В юго-западном секторе уже вовсю бушевал карнавал. У клиники с роженицей обезвредили группу экстремистов, грозивших взорвать целый ярус, чтобы не допустить наступление Апокалипсиса. Мэр на день освободил всех горожан от оплаты за транспортные услуги. На вокзалах наблюдалась давка. Беднота спешила побывать в буферной зоне между родным и соседним полисами, где, по слухам, еще росла дичкой настоящая трава. Город шумно отмечал появление на свет 150-миллионного жителя.

Сабыр оторвался от чтения сводки последних новостей гигаполиса на интерактивном табло лифта и поднял глаза чуть выше, где стремительно сменялись трехзначные цифры уровней, оставшихся внизу. Кабина неслась к ярусам над саваном густого смога, беспросветно покрывшего основание города. В любой другой день такой подъем обошелся бы Сабыру в суточный рацион. Большинство горожан старались не подниматься выше семи-восьми уровней от своего яруса, и предпочитали обычные лестницы лифтам, чтобы сберечь кровные килокалории. Заработать их становилось все трудней.

Клиент представлялся сухопарому Сабыру розовощеким, обласканным жизнью типом, отъевшим брюшко на высококалорийной пище, однако тот не соответствовал ожиданиям ни сложением, ни полом. Дверь по адресу, указанному в заявке, открыла хрупкая светловолосая девушка с неожиданно темным оттенком кожи. Она улыбнулась ему, открыто, будто старому знакомому, отступила на полшага, пропуская внутрь, и Сабыр вошел, удивляясь тому, насколько доверчивыми могут оказаться люди. На своем ярусе ему пришлось бы сначала пройти экспресс-тест на ДНК.

Просторные апартаменты заливал естественный свет из настоящего панорамного окна, и Сабыр прикрыл глаза. Небо за стеклом оказалось ярче, чем на картинках, популярных внизу. По голубому своду плыли неспешно редкие клубы плотного белого дыма, и Сабыр не сразу вспомнил их название. Облака. Смешное, мягкое, легкое слово, обозначающее продукты конденсации водяного пара, поднявшегося в атмосферу.

Пол под ногами слегка поскрипывал, словно был изготовлен из настоящего дерева, но Сабыр откинул эту мысль. Топтать целое состояние мог позволить себе только сумасшедший либо инопланетник. Земные деревья, говорят, неплохо прижились в колониях переселенцев.

Обоняние дразнили странные, но приятные, пряные, пьянящие ароматы. Благоухания источали чудные, разноцветные и разноформенные, хрупкие на вид предметы на тонких ножках, воткнутых в перевернутые конусы с темной субстанцией, названия которого Сабыр не знал. Он никогда не видел таких ароматизаторов. Сабыр протянул руку и коснулся одного из них пальцем, заставив покачнутся.

– Цветы, – Сабыр услышал смешок за спиной. – Настоящие.

Сабыр тряхнул головой, отгоняя от себя магию непривычных запахов, и повернулся к девушке. Она рассматривала его с неприкрытым интересом.

– В заявке сообщается о неполадках с домовым, – сказал он, пряча руки с въевшимся в кожу маслом в карманы потертого комбинезона.

– С домовым? – девушка округлила глазки.

– С бытовым роботом, – поправился Сабыр.

– Прелестно! – девушка хлопнула в ладоши. – Фольклорно! Бытовой робот – домовой! Надо записать! Да-да! Противная железяка пыталась напичкать меня какой-то гадостью. Я заказала холодец, а домовой притащил в тарелке какую-то мерзкую слизь.

Сабыр озадаченно свел брови, напрягая память. Холодец? Варварское блюдо из конечностей редких теплокровных животных… Запрещено в натуральном виде к употреблению по требованиям Общества защиты природы Земли и Института правильного питания. Теперь производится из искусственных ингредиентов. Дорого и непрактично, но у богатых свои причуды.

– Где ваш робот?

– Заперла на кухне, чтоб не натворил еще что-нибудь.

«Противная железяка» оказалась легким андроидом из пластичных композитных материалов без малейшего намека на стальные составляющие. Трендовая штучка. Сабыр вспомнил о своем домовом, который годился бытовому роботу клиента в прадедушки, весил с центнер и не только не представлял себе, что такое холодец, но и априори на изыски был не способен. Анахронизм, конечно, зато работал без сбоев. Прост и надежен как чайник.

Тестовая проверка показала отсутствие неисправностей. Сабыр повторил последний заказ. Домовой принялся деловито колдовать с кухонной системой. Сабыр присел за стол напротив девушки и вскоре робот выставил перед ней аппетитно пахнущее блюдо.

– Вот опять, – девушка скривилась и опустила тарелку в утилизатор. Домовой недоуменно пискнул. Сабыр охнул.

– Что-то не так? – девушка выгнула одну бровку крутой дугой.

– Вы только что выбросили как минимум двести килокалорий! А если считать затраты на приготовление и доставку ингредиентов – все шестьсот!

– А вы бы хотели, чтобы я это ела? Это же синтетика!

– Вы с другой планеты, что ли? – не сдержался Сабыр.

– Это так заметно? – удивилась девушка.

– Я не пойму, вы шутите?

– Нет, – ответила девушка. – Я с Яузы. Четвертая Эпсилона Кита.

Сабыр сконфузился.

– Так вот почему вы такая смуглая, – сказал он.

– Это загар! – засмеялась девушка. – А вы – тугодум!

– На Землю редко прилетают с других планет, – попытался оправдаться Сабыр.

– Вы правы, – согласилась собеседница. – Но ваше правительство крайне неохотно выдает визы и делится информацией о том, что здесь происходит. Земля для нас теперь терра инкогнита. Если бы вы знали, какие мифы слагают у нас о прародине.

– Мифы? – ухмыльнулся Сабыр. – А у нас смотреть не на что, почти все уничтожено или съедено. Вместо валюты – даже не пища, нет. Энергетическая ценность! Справедливо? Не знаю. Голодных нет, однако и сытости не прибавилось, потому что ресурсов остается все меньше. Вот вы брезгуете синтетикой, а миллиарды землян живут на искусственной смеси без запаха и вкуса, единственным полезным качеством которой является только гарантированная энергетическая ценность. Заработал – съел, и так по кругу. На Земле не осталось ничего, кроме городов, да и те скоро сольются в шесть полисов, по числу материков.

– На это стоило бы взглянуть, – сказала собеседница. – Но лично меня интересует рождение 150-миллионного жителя гигаполиса. В истории человечества подобное происходит впервые. Интересная тема для диссертации.

– Тот еще повод, – протянул Сабыр. – Стоило ради сомнительного праздника вести сюда дорогущие цветы?

– Они не мои, – отмахнулась девушка. – Я – скромный научный работник, а апартаменты со всем содержимым – моего дяди, он служит в консульстве. Только не просите помочь в вопросах эмиграции. Яуза не принимает новых колонистов.

– Даже не думал об этом, – оскорбился Сабыр. – Простому человеку покинуть полисы практически невозможно. Лично мне, правда, подобная политика непонятна. Власти как будто нарочно стремятся удержать здесь излишнюю людскую массу, чтобы ускорить уничтожение планеты. Но лично я знаю способ, как улететь отсюда.

– Вы меня заинтриговали, – на щечках девушки появились милые ямочки.

– Нужно заработать деньги на билет до одной из орбитальных станций, – сказал Сабыр. – Большинство грузовых или торговых кораблей швартуются в их доках, никогда не опускаясь на поверхность Земли. Экономят топливо. Формально станции остаются в юрисдикции Земли, но на них можно наняться в экипаж частного судна, и я слышал, что спрос там значительно опережает предложение.

– У вас есть космическая специальность?

– Я – квалифицированный техник, но готов драить палубы, лишь бы вырваться отсюда.

– Что же мешает?

Сабыр внимательно посмотрел на его хозяйку, пытаясь понять, чем был вызван вопрос – стремлением поддеть или искренним любопытством. Девушка смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– Мешают высокие налоги и коммунальные услуги, низкая зарплата, астрономическая стоимость транспортных услуг, – вздохнул Сабыр. – Если б не праздник, я вряд ли бы смог принять вашу заявку. Жаль, дражайший мэр не отменил плату за билеты на орбитальный лифт. Махнул бы прямиком на околоземную станцию.

Он поднялся.

– Мне пора, – сказал Сабыр. – Нужно искать другие заявки. Глядишь, насобираю за сегодня часть суммы на билет. Меньше копить в будущем. А вам очень рекомендую попробовать нашу синтетику: может и не вкусно, но питательно. Умрете от голода, кто же диссертацию за вас будет писать?

– Сколько я должна?

– Ваш домовой исправен, поэтому сто килокалорий – за вызов. Переведите на личный счет.

– Знаете что, – решительно сказала девушка, – я так не могу. Мне дико неудобно. Из-за своих капризов отняла у вас драгоценное время. Поэтому последую вашему совету, и буду питаться синтетикой, а вам сделаю небольшой презент.

Она покопалась в дорожной сумке и выложила на стол пару плоских прямоугольников, обернутых в настоящую (!) бумагу.

– Что это?

– Черный шоколад, – девушка раскрыла одну из плиток. Под бумагой блестела металлом фольга. Она развернулся обертку, отломила от темно-коричневой плитки дольку и отправила себе в рот. – Очень полезный высококалорийный продукт. Говорят, не чета прежнему – земному, но на Земле, если я правильно поняла, это уже деликатес. На Яузе выращивают свои какао-бобы. Прижились. Попробуйте!

Девушка придвинула плитку к Сабыру. Он осторожно взял волшебно пахнущий прямоугольник и попытался аккуратно отделить крайний кусочек по намеченной формой бороздке. С легким щелчком от плитки отломилась неровная полоска сразу с несколькими дольками. На стол посыпалась мелкая крошка, и Сабыр с испугом бросил взгляд на девушку.

– Можете съесть несколько долек сразу, – ободряюще кивнула она.

Сабыр замешкался, пытаясь просчитать, сколько килокалорий он сейчас отправит в желудок.

– Пробуйте уже, – девушка нетерпеливо постучала ноготками по поверхности стола. Ее глаза заговорщицки блестели. Сабыр сдался и откусил от отломанного куска. Темные дольки таяли на языке, наполняя рот дивным вкусом, одновременно горьковатым, вяжущим и сладковатым. Сабыр наслаждался новыми ощущениями, начиная понимать, почему инопланетной гостье не хочется кушать синтетику. После шоколада вкус искусственных продуктов наверняка покажется отвратительным.

– Это вам, – девушка положила перед Сабыром целую плитку. Перед ним отливало глянцевой бумагой целое состояние! Он может выручить за шоколад гораздо больше реальной энергетической ценности. Продукт натуральный, инопланетный, деликатесный, потянет тысяч на пятьдесят, а может и на все сто, и тогда Сабыру уже не придется откладывать по крохам, и он сможет улететь на орбитальную станцию!

– Спасибо, – потрясенно сказал он. На его глаза навернулись слезы. – А можно… Можно я возьму и вот это?

Сабыр показал на надкусанный им кусок. Девушка кивнула, и он потянулся, чтобы благодарно поцеловать ей руку.

– Не надо, – она отстранилась. Блеск в ее глазах погас. – Я надеюсь, вы осуществите мечту.

Сабыр покинул апартаменты инопланетной гостьи, лихорадочно размышляя, где можно выгодно сбыть подаренный шоколад. Продукт наверняка заинтересует дельцов на черном рынке, и он еще обязательно поторгуется. Но это будет завтра, а сейчас надо сдать надкусанную дольку, аккуратно обрезанную и завернутую в фольгу, первому же ростовщику. Сегодня же, черт возьми, праздник! Его, Сабыра, персональный праздник! И плевать ему хотелось на орущего где-то в клинике младенца, который стал 150-миллионным жителем этого проклятого города!

…На свой ярус Сабыр опустился ближе к ночи. Внутри разливалось тепло от принятого алкоголя. Сабыр никогда еще не ощущал себя таким сытым, и от того, довольным, счастливым и беспечным, и оттого не заметил, что от самого лифта за ним следовали по пятам двое мужчин. Один из них был высоким здоровяком, словно никогда не соблюдал суточную пищевую норму. Второй – маленький и тощий, волочился рядом, и со стороны казалось, что громила частенько отбирает у него еду, и потому они такие разные в комплекции и весовой категории.

Сначала бандюки прикидывались случайными прохожими, бредущими в том же направлении, но чем дальше жертва углублялась в трущобы, раскинувшиеся по ярусу, тем меньше артистизма в них оставалось. Когда Сабыр нырнул в темный проулок, чтобы срезать дорогу к своей тесной квартирке, они бросились за ним, уже не скрываясь.

Уразумев, наконец, что попал в передрягу, Сабыр побежал, прижимая к груди драгоценную плитку шоколада. Он несся сломя голову, не разбирая дороги, наступая в лужи из нечистот, задевая плечами обшарпанные стены тесно прижавшихся друг к другу зданий, но расстояние между ним и грабителями неумолимо сокращалось. Когда Сабыр понял, что сил оторваться нет, разорвал обертку шоколада и принялся на бегу засовывать его в рот.

Тощий, оказавшийся быстрее громилы, сбил Сабыра с ног. Тот покатился по земле, вскочил, но был снова повержен – теперь уже громилой. Потом здоровяк ударил его ногой в ребра. Сабыр сел и умоляюще выставил перед собой руки.

В перекошенное от страха лицо Сабыра ударил луч фонаря. По трясущемуся подбородку стекала со слюной темно-коричневой масса.

– Фу-у, – с отвращением протянул громила. – Он что, дерьмо жрал?

Тощий захихикал. Громила подтолкнул его к Сабыру.

– Обыщи извращенца.

– Ниче нет, – сказал тощий, обшарив карманы Сабыра.

– Че убегал, убогий? – угрожающе спросил громила. Сабыр неопределенно пожал плечами.

– Испужался, бедняжка? – вновь захихикал тощий. Сабыр затравленно кивнул. Громила с презрением сплюнул и развернулся. Вместе с ним удалился тощий. Сабыр глядел им вслед и чувствовал, как по щекам, смывая уличную грязь и шоколад, текут горючие слезы. Он поднял голову к небу, затянутому густым покрывалом смога. Где-то там перемигивались невидимые ему звезды, на которых жили счастливые загорелые люди.

Сабыр плакал. Сегодня он съел свою мечту.

Фьюти Фью

Я не видел толпу страшней, чем толпа цвета хаки…

Сначала ушли добровольцы. Они прошествовали мимо бравым строем, уверовав в собственную непобедимость и скорое триумфальное возвращение. Девушки бросали им цветы и трогательные улыбки, а Фьюти с чувством давил на клавиши портативного синтезатора, ощущая причастность к высокому подвигу. Взгляд выхватывал в людском море светлые, полные еще жизнью и молодостью лица, короткие и трогательные сцены прощания с любимыми и матерями. Хрипели в патриотическом надрыве мегафоны, гудели нетерпеливо машины, увозившие смельчаков выполнять священный воинский долг. Последний доброволец вырвался из объятий возлюбленной и под многоголосый крик толпы лихо запрыгнул в кузов грузовика.

– Когда вернусь, сыграешь танго! – крикнул он Фьюти.

– Фьюти фью! – радостно подтвердил Фьюти. Он играл марши, Фьюти умел это делать.

За добровольцами потянулись мобилизованные крепкие мужчины среднего возраста и рабочих профессий. Их провожали женщины с горькими складками у губ и зареванные дети, с которыми матроны рыдали в унисон, и непонятно было, чья слеза упала на плац первой под тревожный вой сирен и протяжный бабий плач, терзающий души. В сторону приближающегося фронта ползли бригады суровых неспешных мужчин, они подбадривали друг друга матерными шутками, тщетно пытаясь побороть трепет перед неизвестностью. Фьюти салютовал уходящим, крепко прижимая к груди инструмент.

– А шансон могешь? – крикнул ему кто-то из толпы.

– Фьюти фью! – утвердительно кивнул Фьюти. Он играл марши, Фьюти умел это делать.

Человеческая река мелела, и грозная некогда полноводьем журчала теперь тихонько бледным ручейком. За горизонтом громыхала приглушенными басами далекая еще канонада, к которой потянулись теперь бывшие лакеи и лавочники, посеревшие пиар-консультанты и бледные менеджеры по закупкам. Кто-то мрачно молчал, кто-то потрясенно кудахтал, а кое-кого страх заставлял биться в истерике, в унисон громкоговорителям, под которыми собирались, чтобы услышать фронтовые сводки. Фьюти перестал смотреть на лица, и глядел, преимущественно под ноги. Один из уходивших тронул его за плечо.

– Маэстро, не сыграть ли тебе вторую Шопена^[4]?

– Фьюти фью! – неопределенно ответил Фьюти. Он играл марши, Фьюти умел это делать.

Под последнюю волну мобилизации попали согбенные пенсионеры и старшеклассники. Многие уже бывали на плацу, провожая близких, а теперь уходили за ними. Мобилизация скребла по сусекам, чтобы бросить в горнила войны последнюю вязанку человеческого хвороста, поэтому забирали всех, кто имел полный набор конечностей.

– А ты чего стоишь? – крикнул Фьюти офицер.

– Фьюти фью? – растерялся тот. Офицер раздраженно взмахнул стеком, и Фьюти бросили в теплушку. Всю дорогу он играл марши. Фьюти умел это делать.

Их выгрузили в поле у окраины маленького городка. Свистел холодный ветер, разгоняя дым с черных пепелищ, вдалеке страшно и зло грохотало. У насыпи медленно, словно в полусне, возились жуками смертельно уставшие люди в черных ватниках с белыми повязками на рукавах. Они укладывали в освободившиеся теплушки продолговатые и чем-то очень знакомые подсознанию предметы, сложенные рядами у шпал. Со стороны казалось, что странная команда загружает состав бревнами, зачем-то упакованными в черный и синий пластик. Плотная пленка на одном из предметов разорвалась, и на грязный пол теплушки вывалилась окровавленная рука с обручальным кольцом на безымянном пальце.

Машинист что-то кричал и махал рукой в сторону, откуда прибыл состав. Офицер зло орал в ответ, рука теребила кобуру, лицо покраснело, но по какой-то причине он в короткой и неприятной для него дискуссии не был убедителен. Машинист скрылся в кабине локомотива, и состав подался назад, не дожидаясь, когда в теплушки загрузят оставшиеся на насыпи тела.

– Трусливая тварь, – с ненавистью резюмировал офицер, а в небе над ним мелькнули стремительные тени. «Воздух!», – крикнул он и упал в снег. За ним повалились кулями пожилые часовщики и инвалиды, школяры и ночные сторожа. Фьюти в недоумении вертел головой. В стороне тоскливо и жалобно гудел локомотив, не успевший убежать за поворот.

– Ложись, курва! – офицер лягнул музыканта, сбив с ног. Тот рухнул, едва не разбив о твердый промерзший грунт синтезатор.

– Фьюти фью! – возмущенно пискнул Фьюти, но офицер ничего не ответил, а только закрыл голову руками.

Бомбы – россыпь черных точек – осыпались на железнодорожную насыпь, взметая вверх спицы рельсов и спички шпал, ошметки вагонов и несчастного локомотива. Земля под Фьюти сотрясалась, зайдясь в пляске святого Витта. Небо гудело, в воздухе свистели осколки, вонзаясь в грунт и живую плоть. Рядом с Фьюти упала фигура в черном ватнике. Шапка слетела, и по снегу рассыпались длинные девичьи волосы. Фьюти лежал, не смея отвести взгляда от удивленных и распахнутых широко зеленых глаз, на которых опускалась поволока угасания.

– Встать! – Над насыпью разнеслась команда. Фьюти поднялся, чувствуя, как дрожат ноги.

– Играй, – приказал офицер. Трясущиеся пальцы легли на послушные клавиши. Фьюти играл марши, он умел это делать.

Мобилизованных построили в колонну и отправили в городок, ставший нежданно для его жителей в переднюю линию обороны. Между руин, в узком пространстве, бывшем когда-то улицами, лежали обгоревшие дочерна тела – большие и маленькие, вытянувшиеся и скрюченные, стояла засыпанная обломками искореженная техника. Колонна в гробовом молчании волочилась мимо, спотыкаясь об вплавленные в асфальт куски вывернутой арматуры и битого кирпича. Редкие выжившие тянули к проходящим руки, стремясь ухватиться за мир живых, чтобы не раствориться навеки в царствии мертвых. На почерневших лицах застыли маски ужаса с тусклым мутным стеклом выцветших добела глаз, наполненных смертной тоской.

– Не останавливаться, – скрипел зубами офицер. На его щетинистых щеках белели предательски две дорожки. Фьюти стонал, но грязные от сажи пальцы послушно чеканили шаг по черно-белым клавишам. Фьюти играл марши, он умел это делать.

Они окопались на противоположной окраине города, у кладбища жилых – еще каких-нибудь день-два назад – многоэтажек. В правильных рядах обугленных железобетонных скелетов блуждал ветер, поскрипывая рваным металлом и сдувая пепел, который падал черным снегом, въедаясь в одежду, волосы, кожу. Именно так, наверное, чья-то фантазия рисует реквием, но окружающие Фьюти товарищи бодрились мажором и жались друг к дружке.

Рядом с Фьюти устроился кривой горбатый мужичок. Он выдвинул вперед пулемет, залег подле и свернул самокрутку.

– Сыграй, сынок, чтобы умирать не было страшно, – попросил он.

– Фьюти фью, – с готовностью кивнул Фьюти. Он играл марши, Фьюти умел это делать.

С той стороны не было видно людей. Противник бросил на окопы их механические подобия, блестевшие на солнце сталью, и Фьюти чувствовал себя обманутым. Неужели он недостоин увидеть настоящее лицо врага, или тот уже не имеет лица? Но потом Фьюти стало все равно: на позиции ворвались самоуправляемые автоматические танки, а за ними, по проделанным в заграждении дырам, вошли в полный рост равнодушные к смерти человекоподобные роботы. Берсеркеры войны не знали страха и боли, их не привлекала философия, поиск смысла жизни и загробный мир, ведь смыслом их существования было успешное выполнение заданий.

Замолчал пулемет, горбатый мужичок лежал, откинувшись навзничь. Упал и остался недвижим офицер, а потом и солдаты, бывшие рядом.

– Спасибо, музыкант, – прохрипел один из них и затих.

– Фьюти фью, – Фьюти отдал ему честь свободной рукой, а второй продолжал давить на клавиши. Он играл марши, как умел это делать.

В окоп спрыгнула пара боевых роботов. Просканировав за доли секунды пространство, один из них проделал пару отверстий в груди музыканта. Фьюти всхлипнул, слыша, как вместе с кровью из него толчками уходит, выплескивается тепло жизни.

Роботы возвышались над ним, разглядывая человека, безвольно прислонившегося к стенке окопа, с милосердием энтомолога, насадившего бабочку на булавку. Насекомое еще слабо шевелило крылышками. Роботы обменялись импульсами цифровых пакетов.

В переводе с машинного кода, их короткий диалог был примерно таким:

– Отвратительное чувство такта.

– Согласен, коллега, но он не представлял угрозы.

– Самый примитивный компьютер сыграл бы точнее.

– Фьюти фью, – прошептал роботам Фьюти. Сознание меркло, но он не мог покинуть мир просто так. Немеющие, непослушные пальцы доиграли последний аккорд, прежде чем синтезатор вывалился из рук, и Фьюти сделал последний выдох.

– Фью…

*Соната для фортепиано №2 си-бемоль минор Фредерика Шопена, известная большинству, как «похоронный марш», который часто можно услышать во время погребений.