Хрома. Книга о цвете

Данное издание осуществлено в рамках совместной издательской программы Музея современного искусства «Гараж» и ООО «Ад Маргинем Пресс»

© Derek Jarman 1994

© Андронова А., перевод, 2017

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2017

© Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС»/IRIS Foundation, 2017

От переводчика

В оригинальном издании «Хромы» какие-либо комментарии отсутствуют. Таким образом, все комментарии в этой книге принадлежат переводчику. Я сочла необходимым объяснить те искажения, которые вынуждена была внести в перевод (например, из-за использования Джарменом идиом), чтобы дать читателю хоть какую-то возможность представить себе оригинальный замысел автора. Также дана информация о некоторых английских товарах и названиях, найти которую можно лишь в англоязычном интернете.

Авторы переводов цитат, включенных Джарменом в «Хрому», приведены в сносках, в противном случае подразумевается, что перевод мой. У Джармена не все цитаты выделены, некоторые вставлены в текст без кавычек и указания авторства. В этом случае, если существует общеизвестный перевод, я даю сноску с именем переводчика, если перевод выполнен мной – то на указание автора цитаты, иначе едва ли возможно ее найти. Вполне вероятно, что какие-то цитаты остались мною неузнанными.

Джармен несколько раз употребляет в книге слово «квир» (queer). Его изначальное значение было «странный», «чудной», «иной», но в настоящее время оно стало термином для обозначения всего отличного от гетеронормативной модели поведения. Квир-идентичность позволяет одновременно сделать политическое заявление против гетеронормативности и вместе с тем отказаться от традиционной политики категоризации идентичностей. Поэтому для Джармена важно было использовать именно термин «квир», а, например, не «гей». Я сочла возможным оставить его без перевода, поскольку термин уже достаточно распространился в русском языке.

Хрома
Книга о цвете

 
Блестящий, пышный, раскрашенный, пестрый,
Живой, щегольской, уносящий прочь слезы.
Пылкий, сияющий, огненный, яркий,
Кричащий, вопящий, гордый, жаркий,
Сочный, уместный, глубокий и мрачный,
Пастельный, спокойный, тусклый, невзрачный,
Насыщенный, красочный и неприметный,
Призматический, разноцветный,
Калейдоскопический, неоднородный,
Светящийся, крашеный, сумасбродный,
Растворы и краски, лессируешь, трешь
Высокий ключ, цветная ложь^[1].
Я посвящаю свою книгу Арлекину,
оборванцу, что знается со всяким сбродом,
в красных, голубых и зеленых заплатах.
Находчивый ловкач в черной маске.
Хамелеон, принимающий любой цвет.
Воздушный акробат, прыгун, танцор,
крутящий сальто. Дитя хаоса.
 
 
Пестрый и лукавый
Само непостоянство
Смешливый до кончиков пальцев
Принц воров и мошенников
Глоток свежего воздуха.
 
 
Доктор: И как вам удалось попасть на Луну?
Арлекин: Ну… это было вот так…
 

(Луи Дюшартр. Итальянская комедия)

Предисловие

Свернувшись в клубок в кувшине золота на том конце радуги, я размышляю о цвете. Международный синий цвет художника Ива Кляйна. Блюз ^[2] и далекая песня. Я знаю, что Альберти, архитектор пятнадцатого века, сказал: «Глаз – самое быстрое, что есть на свете». Быстрый цвет. Нестабильный цвет. Он написал эти слова в книге «О живописи», которую закончил в 8:45 утра в пятницу, 26 августа 1435 года. После чего устроил себе длинные выходные…

(Леон Батиста Альберти. О живописи)

Когда Марк, мой редактор, приезжал ко мне в Хижину Перспективы, мы говорили о цвете. О голубом и красном, и о наших прошлогодних изысканиях по поводу Голубого Концерта, который Саймон Тернер в эту самую минуту исполнял перед Золотым Павильоном в Киото, и все это глубоко погрузило меня внутрь спектра. Сейчас Марк уехал. А я сижу в тишине своей новой комнаты, из которой могу видеть электростанцию Дангенесс в сумерках:

Вглядитесь в вашу комнату поздно вечером, когда вы уже больше практически не можете различать цвета, – затем включите свет и нарисуйте то, что вы видели в сумерках. Существуют пейзажи и изображения комнат в полутьме, но как вы можете сравнить цвета на этих картинах с теми, которые вы видели в полутьме? Цвет светится в своем окружении. Так же, как и глаза улыбаются лишь на лице.

(Людвиг Витгенштейн. Комментарии к цвету)

Утром я просмотрел указатели своих книг – кто писал о цвете? Цвет встречался в… философии… психиатрии… медицине… еще в искусстве, и эти упоминания эхом звучали сквозь столетия:

В этой связи мы должны кое-что сказать о свете и цвете. Очевидно, что цвет изменяется в зависимости от света, и каждый цвет выглядит по-разному, когда на него падает тень, и помещенный под лучами света. Тень делает цвет тусклым, а свет – чистым и ярким. Темнота проглатывает свет.

(Альберти. Указ. соч.)

 
Ночью я думаю о цвете.
Некоторые сны приходят в цвете.
Свои цветные сны Я ПОМНЮ.
 

Вот один из них – тридцатилетней давности…

Мне снится фестиваль Гластонбери. Тысячи людей разбили лагерь вокруг безупречно белого дома в классическом стиле, одиноко стоящего на совершенном зеленом газоне. Над парадной дверью, на тимпане нарисован фриз, изображающий добрые деяния владельца. Чей это дом? Мне отвечает один из подвыпивших участников фестиваля: «Дом Сальвадора Дали».

Позднее я смотрел на картины Дали и нашел в них мало цвета.

В детстве я, больной от заплесневелых стен ниссеновского барака ^[3] ВВС, боялся цветов и их изменений. Мой отец поставил на газоне желтую резиновую лодку, наполнил ее из шланга, и, после окончания работы, мы купались в золотой воде. Даже позднее я считал воду желтой и юношей бился над картинами с отражениями, потом пришел период «Модернистов», перед тем как настало время отправиться в Академию.

Я отказался от души и от интуиции в связи с отсутствием необходимости – 19 февраля 1914 года на публичной лекции я отверг разум.

Или вот этот здравый совет…

Только скучные и бессильные художники искренни в своих работах. В искусстве нужна истина, а не искренность.

(Казимир Малевич. Эссе об искусстве)

Возможно, мои черные ватермановские чернила выльются в истину.

Химия и романтические названия – марганцевый фиолетовый, лазурный, ультрамарин – и далекие страны, неаполитанский желтый. География цвета, антверпенская синь, сиенская земля. Цвет достигает далеких планет – фиолетовый Марс; называется в честь старых мастеров – коричневый Ван Дейк. Внутренне противоречивая – черная ламповая (сажа).

«Глаза – более надежные свидетели, чем уши», – говорит Гераклит. Хотя в фрагментах, которые сохранились от его работ, нет цвета.

(Кан. Гераклит)

В школе, когда я не играл в импрессионистов и постимпрессионистов (копируя цветы Ван Гога и преподнося мои слабые копии мисс Смит, экономке, чтобы подлизаться к ней), я пытался заставить цвета напугать друг друга… На фоне мерцающего черно-белого телевизора. Я сбежал от этого в кино, где цвета были лучше, чем в жизни.

 
Люди в искусстве – это не люди,
Собаки в искусстве – это собаки,
Трава в искусстве – не трава,
Небо в искусстве – это небо,
Предметы в искусстве – не предметы,
Слова в искусстве – это слова,
Буквы в искусстве – это буквы,
Стиль в искусстве – это стиль,
Послание в искусстве – не послание,
Объяснение в искусстве – не объяснение.
 

(Эд Рейнхардт. Калифорния)

Все цвета пахнут скипидаром и богаты олифой, выжатой с бледно-голубых льняных полей. Местные цвета цветных полей. Крикетная бита опустилась вместе с кистью. Кисть окружена смертью – свиная щетина, белка, соболь, и холсты, изготовленные при помощи клея из кроличьих шкурок.

Я изучал цвета, но не понимал их.

Я собирал маленькие баночки с акварелями, липкие под серебряными обертками, но никогда не открывал их. Алый лак. Черная слоновая кость. Виндзорский синий. Новый гуммигут. Я работал по-взрослому маслом.

По выходным мы ездили в Лондон к Броди и Мидлтону, продавцам цвета с Ковент-Гарден, производителям дешевых масляных красок в банках. Брауншвейгская зелень – моя дешевая любимица. Киноварь, très cher mes amis, très cher эти красные цвета. Да, красный дорого стоил. Цвета на моих холстах были продиктованы ценой. Я смешивал их на стеклянной палитре, цвета, о которых не знали Винздор и Исаак Ньютон – безымянные цвета…

А некоторые мы называли сами…

ЗЕЛЕНОЕ ГУСИНОЕ ДЕРЬМО или РВОТА.

Что такое чистый цвет?

Если я скажу, что лист бумаги – чисто белый, и затем положу его рядом со снегом, он окажется серым. Но я все равно назвал бы его белым, а не светло-серым.

(Витгенштейн. Указ. соч.)

Где среди всех красных находится истинно красный? Изначальный, первичный цвет, к которому восходят все остальные красные цвета?

Подростковые размышления запутались в студенческих тюбиках георгианских красок (художественные краски были нам не по карма-ну). Я бросил университет и поехал путешествовать автостопом по Греции. Белые острова, чистые голубые стены, белые мраморные фаллосы на Делосе, голубые васильки, запах тимьяна.

Я возвратился в Лондон в кузове грузовика, а когда листья на платанах стали коричневыми и легкий голубой туман окружил угольно-черные церкви, начал изучать живопись в Слейде.

В 1960-е мальчики начали мыть у себя между ног. Помните все эти разговоры о запахе пота?

И вместе с этими мальчиками Лондон смывал с себя патину девятнадцатого века. Между тем господин Лукас смывал многовековую патину с картин в Национальной галерее. Некоторые говорили, что он их полностью перерисовывал. И когда он не развлекался с Содомой, он учил нас, как растирать краски и грунтовать холсты.

Поездка в Корнелиссен на Большой Королевской улице, магазин с двухсотлетней историей, где я покупал краски для собственных картин, банки с пигментами блестят в полутьме, как драгоценности. Марганцевая синь и марганцевый фиолетовый. Синий и фиолетовый ультрамарин и наиярчайший зеленый перманент. Эти краски были опасны для здоровья – черный и алый череп и скрещенные кости, слова «ОПАСНО – НЕ ВДЫХАТЬ».

Мой первый день в Слейде… потерявшись в его утренних коридорах, я жду в одиночестве занятия по рисунку с натуры в огромной студии, в которой внезапно из-за экрана появляется добродушная дама средних лет, в цветастом кимоно, с крашенными хной волосами. Я и не заметил ее, когда вошел. Я смотрю широко раскрытыми глазами, как она сбрасывает с себя цветы и предстает передо мной абсолютно голая – не подобно скромной Венере Боттичелли, как я ожидал, а, скорее, как герцогиня Йоркская. «Ну, дорогой, как ты меня хочешь?»

Заметив мое смущенное молчание, она сказала: «А, художник!» – и приняла позу, приказав мне провести вокруг нее черту голубым мелом. Покраснев, с трясущимися руками, я сделал, как она сказала. Понимаете, я был тогда совсем еще зелен. Тут сэр Уильям Колдстрим, профессор Слейда, появился на балконе, который выходил из его кабинета в студию, посмотреть, что происходит. Я сидел, пытаясь прикрыть свои первые и несовершенные наметки углем от его глаз. Моя жизнь художника началась.

Главным цветом Слейда был серый. Сэр Уильям носил серый костюм. Мой руководитель, Морис Филд, с волосами серо-стального цвета, носил серо-стальной лабораторный халат. Прищурившись сквозь очки в золотой оправе, он говорил: «Я ничего не знаю о современных цветах – но мы можем поговорить о Боннаре». И мы говорили о Боннаре. И едва ли он сказал хоть слово о моих работах. Морис учил сэра Уильяма рисовать медленно, а сэр Уильям учил всех остальных преподавателей рисовать еще медленнее. Но мы были торопливым поколением. В конце концов, в любой момент могли сбросить Бомбу. Поэтому то, как учили в Слейде рисовать модель, со всеми этими серыми контурами и розовыми крестиками, чтобы показать, что вы измерили ее при помощи карандаша в вытянутой руке, рисование атрибутов рисования, не очень меня интересовало. В школе я оставил постимпрессионистов позади и, как ребенок в кондитерской, хватался за кубизм, супрематизм, сюрреализм, дада (который, как я заметил, не был «изм») и, наконец, за ташизм и живопись действия.

После того как я прошел через современные течения вместе с моими соседями по чердаку Гюты, я стал рисовать стандартные английские пейзажи – и это первая работа, которую я считаю своей собственной. Дар летних дней, проведенных за рисованием в Квантоке, на маленьких аллеях, спускающихся к Бристольскому каналу в Кайлве. Красная глина и темно-зеленые изгороди. Мои незамужние тетушки восхищались моими работами. Я становился все смелее, и рисовал серию полностью розовых интерьеров, бросал их, и начинал снова издеваться над цветами. Мышьяковый зеленый боролся с розовым, пока все они не были поглощены и побеждены монохромным.

 
Кто оранжевый на свете?
Апельсин, скажут дети.
Ну а красный? В ячмене
Мак подмигивает мне.
Что мы синим назовем?
Ясное небо безоблачным днем.
Ну а белый? По реке
Плывет лебедь вдалеке.
Ну а желтый? Это груша
Или дыня – можно скушать.
Что зеленым назовем?
Луг, траву, цветы на нем.
Что фиолетового цвета?
Облака в сумерках летом.
Ну а розовая? Роза,
Это просто роза!
 

(Кристина Джорджина Росетти. Что розового цвета?)