FRAT FICTION, или Как я победил постмодерн и полюбил русскую студенческую корпорацию

INTRO

Было лето. Я, помнится, шла тогда по Московскому парку Победы – возвращалась с концерта в СКК. Настроение было приподнятое, и мне очень хотелось, чтобы наступивший вечер стал особенным. Знаете, бывают такие дни, когда всё идёт так хорошо, что обязательно должно закончиться хорошо – по крайней мере, тебе этого сильно хочется. Это, конечно, абракадабра, и рациональностью совсем не пахнет – но именно поэтому я решилась не идти к метро, где сразу бы пришлось ехать домой, а обойти весь парк кругом.

Но ничего хорошего никак не случалось. Мой маршрут уже подходил к концу, когда чувство «неизбежности особенного» благополучно сменилось чувством голода. И вот, когда вера сменилась стаканчиком кофе, а надежда превратилась в предвкушение грибного супа, всё и произошло. Словом, оно случилось уже тогда, когда я его уже вовсе не ждала – так вообще часто происходит с вещами, которые ты сначала сильно хочешь.

Я остановилась на мосту у Фонтанного пруда и стала глядеть в воду, размышляя, как бы обустроить свой ужин. Тут я услышала слева от себя какое-то копошение: я повернула голову, и увидела раздетого до штанов молодого человека, прямо сейчас сосредоточившего свои усилия на расстёгивании ремня. На груди у него красовалась необычная татуировка – две латинские буквы в лавровом венке. Не то, чтобы молодой человек был слишком атлетического телосложения, и не то, чтобы я была ханжой, но всё-таки всё происходящее показалось мне странным:

–Молодой человек, а что вы тут делаете?

На мои слова не последовало никакой реакции.

–Молодой человек!

Снова – ноль внимания. Нужно что-то посерьезнее, чтобы привлечь его внимание…

–Послушайте, я сейчас полицию позову.

–И зовите. Как раз скоро надо будет, – буркнули мне в ответ, стягивая первую штанину.

–И почему же это?

–Потому что… потому что… потому что кто-то должен освидетельствовать труп, – вторая штанина поддавалась молодому человеку с трудом.

–Это какой-такой труп?

–Мой, разумеется, – с этими словами он сделал три шага в сторону, и, вдруг присев, резко побежал в обратном направлении и сиганул через ограду моста прямо в пруд.

Честно сказать, всё произошло так быстро, что я и опомниться не успела: показалось только, что прыжок получился не совсем удачный – то ли рука, то ли нога молодого человека задела за перила из-за чего полёт тела в воздухе получился не слишком изящным. Поморгав вдоволь и придя в себя, я подошла к ограде и, перекинувшись через неё, с интересом посмотрела вниз.

Незнакомец барахтался в воде на одном месте, но вскоре начал удачно смещаться к берегу. Я спешно схватила его вещи и побежала к тому месту, где, по моим расчётам, должна была произойти швартовка. Вскоре мы стояли рядом и молодой человек, совсем не дав себе времени обсохнуть, натягивал брюки. Был ли он в трезвом состоянии ума, я не могу вам точно сказать, но только всё это действо пробудило во мне живейший интерес:

–Что это только что было?

–Самоубийство! Разве не ясно? – огрызнулся парень. Он принялся живо одеваться, будто куда-то ужасно торопился. Движения были очень беспокойные, так что я уже хотела уйти, но любопытство пересилило меня и в этот раз:

–Но ты жив, – рискнула заметить я.

Молодой человек натянул футболку через голову и мне представилось видеть его недовольную физиономию:

–Ну, неудачное самоубийство! Да, неудачное… А, к чёрту, я и так теперь в аду!

Тут лицо его переменилось: от прежней злости не осталось и следа. Он осел на траву, приложил руки к голове и издал два тяжелых всхлипа:

–А всё потому что я – неудачник! Меня бросили, выбросили на свалку!

Я ошарашено смотрела на происходящее. Столько эмоций – и всё за какие-нибудь пять минут. Мне живо хотелось стать частью столь энергетически сильной истории, и я решилась спросить:

–Почему ты так решил? Что случилось?

–Это всё она! – ответили мне тяжелым голосом, полным разочарования.

–Кто – она? – в моей голове живо пронеслось представление о роковой девушке, разбившей сердце моего нового знакомого.

–Да чушь эта! Выдумки! – с этими словами он неожиданно взял свою сумку, расстегнул её, и озлобленно метнул в меня какой-то зелёной тетрадкой, – Ложь!

Я с интересом посмотрела на валявшийся на земле предмет, не понимая, как такая безвредная мелочь может доставить столько душевных страданий. Разве что это чей-то дневник? Это я подняла тетрадь в руки и спросила:

–Это ты из-за неё так?

–Да потому что там – сплошное враньё! Там всё рассказали неправильно, ничего такого вообще не было и быть никогда не могло! – говоря это, он поднялся, натянув лямку рюкзака на плечо. Распрямившись, он вдруг посмотрел на меня пристально и сказал:

–Хорошо, что нет Царя. Хорошо, что нет России. Хорошо, что Бога нет. Только желтая заря, только звёзды ледяные. Только миллионы лет…

Началось всё с пафосом, но, видя моё непонимающее лицо, парень начал тушеваться и на последней строчке, видимо, запамятовал текст. Мне захотелось скрасить неловкий момент:

–Это откуда-то? А к чему это?

–Это Георгий Иванов, русский поэт, – не смотря на меня, ответил он. Дурацкая пауза всё же состоялась, но, видимо, бесцельно, наконец парень грустно сказал, – Да неважно.

–Никогда не слышала про него! А что он ещё написал? – я спросила это с искренним желанием поддержать разговор, но оказалось, что зря – парень окончательно потерялся, начал суетиться, и смог выдавить только:

–Ну, это известный русский поэт… Ладно, все так смешалось… кони, люди… я, наверное, пойду, – и с этими словами он зашагал в сторону метро. Я немного замешкалась, но вскоре догнала его со словами:

–Мне в ту же сторону! И вообще, ты точно в себе?

–Точно, – буркнул парень мне в ответ, но его вид говорил совсем об обратном.

Оставшаяся дорога до станции формально минула тихо: мы шли молча, молча спускались по эскалатору. Но мой спутник по-прежнему оставался неспокойным, то вздыхая, то силясь сказать какую-то окончательную фразу, но разрешаясь только невнятным мычанием. Наконец, мы оказались на платформе, где давно накипающее все-таки вырвалось наружу:

–Вы поймите! Они ведь всё испортили, всё опошлили, – с этими словами он начал тыкать в тетрадку в моей руке, а затем продолжил это занятие, но уже в направлении своей груди, – А мы ведь работали! Мы пахали, чтобы это всё появилось! Я знаю, как оно должно быть. Я лучшие годы в это вложил! И что теперь… И теперь они дают мне это – на, почитай, скажи, что думаешь… Да чего тут думать-то! Тут ни слова правды и ни грамма реальных дел!

Дальнейшие возгласы утонули в шуме приближающегося поезда. Я, ничего толком не понимая из его слов, медленно попятилась к двери, надеясь, что моё намерение на заметят. Парень, тем временем, упиваясь своей истерикой, уже почти кричал на всю станцию:

–Да как они смеют! Если они всё так воспринимают, то это вообще нельзя… Нельзя… Я её уничтожу, я им не дам…

С этими словами он вдруг повернулся в мою сторону и глупо поглядел на меня, а я – поглядела на него – и двери поезда закрылись. «Следующая станция – Электросила».

Хорошо помню этот кадр – на мокрой ещё голове выпучились на меня красные глаза, а дальше – чёрный занавес с двух сторон. Я пожала плечами, как нашкодившая пятилетка, которая первая успела нажаловаться воспитательнице, и открыла злополучную тетрадь. На первой странице значилось:

«Ребята, не стоит вскрывать эту тему. Вы молодые, шутливые, вам всё легко. Это не то. Это другое…»

«Какой же дешёвый фарс», – подумала я про себя и перелистнула страницу:

Там значилось:

FRAT.FICTION

«Если в фильме никого не убивают, то это вообще, бля, не фильм, а говно»

Дмитрий Александрович Л.

IN SYMPATHY

–Борис, так почему Вы хотите вступить в наше братство?

Борис выдержал недолгую паузу.

–В школе я много читал. Другие, наверное, читали не так много…

Дальше шел монолог, который я хорошо знал и часто слышал. Художественная литература XIX-XX века, русская история, американские культовые фильмы. Иногда вспоминали декабристов, чаще Минина и Пожарского. Кто-то говорил про Царскосельский лицей, некоторые умудрялись приплести «Бесов» Достоевского. Мелькали упоминания заокеанских и, реже, европейских студенческих братств, но обычно знакомство с темой ограничивалось фильмом «Общество мертвых поэтов». Может быть, это и хорошо – есть простор для свободы творчества. По мне так, в этом и есть дух истинного студенчества – крушить Бастилии, громить клубы или, на худой конец, сдирать с дураков смешные шапочки. Но если вы трусливы, то можно и просто покритиковать авторитеты в каком-нибудь изобличительном эссе. Не у всех ведь в характере акционизм. Но мы стараемся его отыскать, пусть даже не самый радикальный.

В общем, устои наши пока шатки, но вот люди друг на друга всё равно похожи. Среди нас как будто изначально существует некий общий культурный код.

–…И вот, когда я увидел чёрно-белый стикер в универе, я подумал: почему бы и нет?

–А чем Вы можете быть полезны для нас?

На этот раз пауза была длиннее.

–Наверное, тем, что я разбираюсь в…

И снова все слишком знакомо. Чаще всего неуверенные рассказы о собственных достижениях, которые, однако, больше чем в половине случаев оказывались внушительными. Иногда настолько, что я волей-неволей чувствовал уколы зависти. Возможно, я поторопился, вызвавшись поучаствовать в новом наборе. Кучи людей проходят конвейером перед твоими глазами, и ты стараешься по заветам Карнеги поставить себя на чужое место. К сожалению, у меня был талант к этому перевоплощению – и, честно говоря, быть кем-то другим мне слишком часто нравилось. У иных место под солнцем такое уютное, что совсем неясно, что привело их к нам? Сразу видно, что человек далеко пойдет уже из рассказа – куда его ещё собеседовать, что спрашивать?

–…даже диплом где-то завалялся. Никогда и не думал, что по фехтованию тоже дипломы выдают. Наверное, всё.

–А чего вы сами ждёте от людей в братстве?

Возможно ли вытянуть из людей что-то большее, чем типовые ответы? Возможно ли действительно раскрыть человека по-настоящему путем какого-то тестирования? Надо поговорить с кем-нибудь из HR, считают ли они вообще свою работу имеющей смысл. И как мирятся со своей ролью. Там ведь легко с ума сойти – стать Вершителем Судеб или типа того.

Но Борис мне нравился – серый клетчатый пиджак, аккуратные коротко постриженные волосы, медная руническая подвеска на шее, флегматичный взгляд в сочетании с яркой мимикой. В голове вертелось идиотское «Борись, Борис», но я ограничивался понимающей улыбкой, пока брат Данте пытался развести кандидата на большую гласность.

–Ты не устаешь это делать? – спросил я, когда все необходимые процессы, наконец, завернулись.

–Иногда это надоедает, но тогда я сразу думаю о том, что иначе это бы делал кто-нибудь другой – и эта мысль возвращает силы обратно, – ответил брат Данте.

–Не самая благородная мотивация.

–А ни с кем в благородство играть не буду. Знаешь, выполнят для меня пару заданий…

Я одобрительно улыбнулся. Приятно общаться с культурными людьми.

–Так как тебе эта бритва?

–Чего?

–Ну, Борис.

–Почему Бритва?

Теперь улыбался Данте. Слишком выразительно, чтобы я не почувствовал себя уязвленным. Надевая пальто, а сегодня было ещё холодно и ветрено, мой названный старший брат рассуждал:

–Недавно читал статью, где какая-то либеральная бестия доказывала, что цыган правильно называть «рома». Мол, для них слово «цыган» – это как для нас – «русня». Прикинь, получается «рома» – цыган.

–Ненавижу, блядь, цыган.

Брат Данте одобрительно кивнул и повторил свой первый вопрос:

–А о Борисе Бритве тогда что думаешь?

–А… Борис… слышал, что его хрен убьешь, да?

–Да забей уже.

Худшей своей чертой я всегда считал излишнюю медлительность. Нет, я научился вставать на пары вовремя. Научился заранее делать расчетно-графические и иначе-специфические работы, и сдавать их в срок. Научился даже принимать душ за 5 минут. Все эти вопросы поддаются стройной и хладнокровной богине Самодисциплине. Но вот медлительность ума – это что-то врожденное. Смотреть за метаироничными разговорами братьев – это одно, а участвовать в них – совсем другое. Впрочем, какая мне метаирония, если и простейшие отсылки я часто просыпаю. Стоит мне начать разговор об этом с кем-нибудь – сразу же относятся с пониманием, говорят, что у них всё также. Но когда я через пару дней вижу моих собеседников в деле – тогда мне становится стыдно, что я решился раскрыть им секрет своего молчания. А потом становится стыдно из-за того, что стало стыдно быть искренним перед своими братьями. Они ведь для этого и существуют. В том числе.

Размышления над ответом я подменяю скроллингом ленты. Экран, разумеется, ужасно влияет на мысль. От его света высыхает вся смазка на нейронных шестеренках. А без смазки, как известно, туго. Возможно, многие начинают вести собственные каналы как раз для того, чтобы компенсировать свою разговорную импотенцию. Или чтобы зафиксировать какие-то мысли. Некоторые даже книги так пишут. Уведомление!

–Сестра Водка зовёт в бар.

–А куда ещё может звать Водка?

–Так мы двигаем?

Мы двинули. Баррикадная уже горела, в пацифистском смысле горела – барельеф, буква «М» – всё было в нежном фиолетовом свете. Мне нравилось это оформление, как и вообще весь нынешний мейнстрим – в кои-то веки доминантой стало что-то напоминающее знакомые с детства образы. Нет, в мои сопливые годы не разъезжали голубые кадиллаки, не блестели диско-шары и каждый не выращивал домашнюю пальму на застекленной лоджии. Дело в синематографе и компьютерных играх – окружающая среда как будто начала копировать то, что происходило тогда в них. Словом, самые яркие из детских впечатлений и переживаний теперь вдруг оживают вокруг.

Как-то задумавшись об этом всерьез, я решил, что дело совсем не в абстрактном явлении «мейнстрима», а в том, что все более близкие нам поколения начали формировать пространство реальности, а потому оно становится всё понятнее и потому же – субъективно красивее…

–Найс подсветка, – обобщил свои размышления я в более доступную форму.

Поезд был старый, так что я непроизвольно дернулся, когда брат Данте закончил длительный характерный для него обстоятельный мыслительный процесс и почти заорал мне в ухо:

–А по мне, так говно та подсветка. Это выглядит как дешёвая копия каких–то старых времен, как будто кто-то насмотрелся олдскульных фильмов и решил «причесать» реальность под них, но совсем забыл про дух времени. По-настоящему стильно смотрятся естественные вещи – если бы несколько букв не горели, например… или если бы мужики на барельефе были раскрашены в красный или под мозаику, ну, знаешь, советский винтаж… а так это всё фуфло какое-то для понаехавших из-под Воронежа какого-нибудь, где новый фонарь – городское событие…

–Но так никто не сделает.

–А потому что и не надо так делать. Для чего этот «Храм Христа Спасителя» кругом? Нужно в духе времени быть, нахуй ретроспективу. Старые образы для старой жизни, а нам надо шагать вперед. Настоящее созидание не должно копировать, оно максимум должно вдохновляться.

Я бы поспорил с ним, но боюсь проиграть. С моим эгоцентризмом и мнительностью можно спорить только с самим собой. Зато аргументов можно собрать и без эскалации:

–А как в духе времени, по-твоему?

–Минималистично как-нибудь. Просто заглавными «БАРРИКАДНАЯ» на белом фоне. Чёрными буквами. Или даже только символ нанести, обозначающий баррикаду – графические дизайнеры разберутся, как надо. И мужиков на барельфе, кстати, тоже чёрными надо сделать.

–Может ещё одного в женщину переделать?

–Нет, в жопу этот феминизм.

Сестра Водка уже ждала нас за столиком в дальнем конце зала. Всего сотня лет – чих для не стареющей и всегда удивляющей Эволюции, а женщины уже могут свободно пить алкоголь в одиночестве вечером. Какие изменения ждут нас в начале следующего века? Дети в экстази-барах? Кажется нелепым, что это вообще могло вызывать неодобрение – но я вполне в состоянии доказать, почему это было так. И, да, я обязательно сделаю это. Но сначала мы, конечно, обнялись.

–Как очередной щегол¹*?

–У него «Молот Тора» на шее, так что у меня двоякое впечатление, – первым вступил Данте, – с одной стороны, это забавно – малый может всерьез угарать по налётам на плебеев, а с другой – это повышенный риск излишнего количества римских приветствий, да и вообще германофилии. Руны, кресты, кожаная одежда… и почему многим так нравится оставаться подростками?

Я хотел было что–то возразить, но не придумал, что.

–У меня тоже полно похожих подвесок, – нахмурилась Анна.

–Ты девушка, это другое.

–Мы, кстати, как раз говорили о феминизме, – попытался перевести разговор на предварительно прозондированную мозгом тему я. Замечали, что когда вам захотелось влезть в разговор в удачный момент, но вы не успели, то вы все равно влезете в него через несколько секунд, и скорее всего уже не на такой удачной ноте? Интересно, у этого явления тоже есть какое-нибудь модное заимствованное название, или его ещё предстоит придумать?

–И что говорили?

–Да скорее упоминали. Делились мнениями. Вот брат Данте заявил, что не любит его.

–А кто–то в здравом уме разве любит? По-моему, нет ничего хуже политизированной женщины, – многократно моргая, повернулась ко мне сестра Водка.

–Но, если бы сто лет назад женщины не проявили интерес к политике, ты бы не смогла сейчас сидеть в баре одна и потягивать этот Double Chocolate, – ухмыльнулся я, довольствуясь манипуляцией беседы.

–Почему это?

–Нравы общества. Знаешь, с точки зрения биологии мы ведь все просто приматы с развитой сексуальностью. И когда законы этой сексуальности нарушаются, это вызывает естественное раздражение.

–Чего?

–Я к тому, что приматы мужского пола, – тут я обвел помещения поднятым вверх пальцем, – неодобрительно бы отнеслись к такому поведению. Типа ты легкомысленная самка, которая может принести чужое потомство. Только выразили бы это в более корректной форме.

–В таком случае мне приятнее думать, что меня создал Господь, и пути его неисповедимы, – вмешался Данте.

–А мне приятнее думать, что у меня есть своя голова на плечах. И инквизиторы или мужские приматы не сожгут и не закидают меня камнями – к каждому можно найти индивидуальный подход, – также легко отвернулась она обратно.

Стоит ли говорить, что не в последнюю очередь благодаря такой категоричности, Анна aka сестра Водка пользовалась в нашем сообществе повышенным вниманием со стороны многих братьев. Играла роль и её внешность – светло-русые волосы, ясный, а потому совсем не типичный для томного московского большинства, взгляд голубых глаз. Как заурядные ребята, мы с братом Данте входили во «многих». Поэтому надо было пользоваться моментом и производить благоприятное впечатление. Тем более – начинался уже третий бокал пива. Но, разумеется, здесь снова штрафом выступала моя медлительность.

–Кстати об этом – тебе-то твоя игра в политику удалась? – первым сориентировался брат Данте.

–Пока не знаю точно. Но я виделась со знакомым Феди в Думе, который может устроить стажировку. Может, с мая и начну быть ближе к государственным органам.

–И к органам господина Слуцкого?

–Обязательно, – вкрадчиво шепнула Анна.

–Интересно, когда уже наступят лучшие времена, и на наших органах тоже будут играть? – изображая меланхолию, спросил я.

–Разве что Россия внезапно перейдет в католицизм, – самодовольно ухмыльнулась Анна.

–За католическую Россию!

–За Папу Московского!

–За Всероссийский Собор!

–DEUS VULT! – подытожил брат Данте, и мы, одновременно многозначительно и глупо переглядываясь, чокнулись.

Часа через полтора наша спутница засобиралась домой. Обычно мне непроизвольно становится грустно, когда я понимаю, что посиделки идут к своему логическому завершению, а ничего экстраординарного так и не произошло. Мы ведь никогда не знаем, будет ли этот день «Тем самым днём», и всё время чего-то ждём – но жизненный опыт подсказывает, что пока не изменится наше собственное поведение, не изменится ровным счётом ничего. С такими мыслями я вызвался проводить сестру Водку до метро:

–Аннушка, Вы будете так добры доверить мне свою голову на плечах?

Сестра вопросительно посмотрела на меня, накидывая куртку. Я повторил попытку:

–Я к тому, что я отлично разбираюсь в индивидуальных подходах… к метро.

–Эх, а так хотелось побыть легкомысленной самкой…

Мы вышли, в то время как Данте решил дождаться брата Самоуничтожение. Хитрец, делает отстраненный вид, вовремя пропускает ход. Но ничего, хитрый раджа тут сам себя перехитрил. У меня теперь есть время наедине. Да, время наедине – то, что мне нужно. Интимный разговор – это всегда другой разговор, тут уж мне волю только дай, тут никакой публичной оценки со стороны…

Стоит ли говорить, что в течение тех шестисот метров до станции никаких попыток наступления я не сделал – то ли три пинты были слишком маленьким допингом, то ли мы живем в таком проклятом месте, где изменения в лучшую сторону попросту невозможны на каком-то мистическом уровне. Не зря Петя переехал в Питер. Ну вот, снова во мне говорит пиво. Снова станция.

–Что там, вроде, с алкоголем в метро нельзя, да? – попытался пошутить я. Придумывал это всю дорогу.

–Только если он не в пакетике.

–Я бы не стал надевать на тебя пакетик.

–У, да ты нарушаешь правила? Плохой парень, да? – и добавила, глядя на моё непонимающее лицо, – Ладно, приму это за комплимент!

Я козырнул двумя пальцами, но Анна сама сделала первый шаг и обняла меня. И вместе с её руками меня охватило обычное в такие моменты сомнение – допустимо ли это в нашей сложившейся социальной структуре? Не делает ли это сообщество разлаженным? А вообще, хочу ли я действительно какого-то развития событий? Не знаю, как вы, но, когда я делаю эти неловкие трюки, которые у более цивилизованных людей из развитых капиталистических стран прошлого века назывались бы «флирт», то никогда до конца не отдаю себе отчёта, что будет в конце. Не зря психологи называют всё это играми. А может эти объятия вообще ничего не значат? Обнялись и всё, все кругом постоянно обнимаются же?

–Ладно, увидимся.

–Давай.

Теплый ветерок из дверей метро сменился прохладным дыханием апрельских улиц – я люблю прогуляться после моментов, которые кажутся мне значимыми. Ранний подъем – есть, досрочно поставленный зачёт – есть, собеседование со щеглом – есть, приятная компания на вечер – есть. Даже в брачных играх сегодня удалось обставить соперника! Что ещё нужно для чувства удовлетворенности?