Олимпийские сонеты. Стихотворения

Дмитрий Олерон

Олимпийские сонеты: Стихотворения

Олимпийские сонеты

<Посвящение>

Когда Феб в четвертый раз направлял Лошадей на пиры в Двор —

цы Солнца и Диана опять расцветала, вечно-мгновенная, —

в Гекатомбейон, —

Месяц Жертвоприношений, —

в акмэ Мощи, Искусства и Красоты, —

в Гекатомбейон

стекалась Эллада к золотым берегам Алфея, —

и там, в радостной долине, никогда не угаснет, казалось,

не умрет Союз Прекрасного.

Аларих —

землетрясения —

христианство, —

Угасала Мощь —

умирало Искусство —

уснула Красота, —

через тысячу лет Курциус снял с Олимпии пласт почвы

в двадцать пять футов.

Мгновенна Мощь —

мгновенно Искусство —

вечно-мгновенна Красота, —

уснет, как Диана, и проснется опять, как Диана, как

смена Лун золотых.

<Вступительный >

Смотреть вперед, отвергнув упованья,

Не знать часов, не верить в смену дней.

Закрой глаза и в сне окаменей,

Когда таков твой круг существованья.

В таком кругу прошедшее ясней.

Но разлюби свои воспоминанья:

Беги услад, беги очарованья

Изжитых лиц, событий и огней.

Ты помнишь миг: они пришли впервые.

Как сладко боль зажглась в твоей крови!

То, чуя тлень, шли черви гробовые.

Окаменей, их пир останови:

Как статуи, в недвижности живые,

В недвижном сне таинственно живи.

Прекраснопалубный

С безгласьем стен слиянно каменею,

В недвижном сне таинственно живу…

Я снам камней отдался наяву.

О, тишь камней. Я вечно в ней и с нею.

И вас, живых, к себе уж не зову.

Спят хоры Ор. Я в тихом свете рею.

Мой Эвсельмос плывет по эмпирею,

Опарусив туманную главу.

Мой Эвсельмос, мой пленник и вожатый,

Пусть резвый Эвр твой парус напряжет:

Лететь туда, где Солнце страстно жжет —

Напрасно жжет – тела усопших статуй.

А ты лелей скитальческий мой сон,

Гроза пловцов, ненастный Орион!

В Пути

Балаклава. Здесь был Улисс

Намокший снег живую ткань плетет

В летучей мгле под влажным небосклоном.

Кричит баклан, и зыбь с протяжным звоном —

Удар в удар – в брандвахту глухо бьет.

Здесь был Улисс. Вотще, под Илионом

Свершив свой долг, он вспять направил флот.

Кто в мирную Итаку отплывет,

Того судьба загонит к Листригонам.

Один, во тьме, он часто здесь блуждал

И небеса с надеждой вопрошал,

В овечий плащ закутавшись от снега.

Вотще. Молчал ненастный горизонт,

Кричал баклан, и с тяжкого разбега

В отвес скалы угрюмый бился Понт.

Хиос. Вечер в Турецком квартале

Я шел к своим и верил в неуспех:

О, сколько их, свершений несвершенных…

Вдруг черный луч из чьих-то глаз бессонных

Впился в меня сквозь сеть мушарабьех.

О стольких снах, для воли схороненных,

О стольких снах шептал мой скорбный смех,

И дрогнул я от муки взоров тех,

В мой вольный бег завистливо влюбленных.

Быть может, мы друг в друге тех нашли,

Кому уделы наши для земли

Готовил Рок: тебе – мои доспехи,

Моих друзей и недругов моих,

А мне – твой мир, твои мушарабьехи

И сны в тени киосков кружевных.

Шторм в Архипелаге. Сон

И снилось мне: с взволнованных высот,

Где вился смерч подоблачной колонной,

Спускалась зыбь к прозрачности придонной,

Спускалась зыбь разбить хрустальный грот.

На дне морском, в тиши хрустально-сонной,

Ни рыб, ни трав, ни чудищ не живет:

Кто не доплыл до порта, только тот

Лежит в песках и спит, завороженный.

Бежали две, дитя и мать, по дну.

Все ниже зыбь спускалась в глубину,

Смотрела мать безумно и устало.

Но не могло дитя ее понять:

Склонялось к дну, задерживало мать

И камушки цветные собирало.

У скал Атики. Тень Лукреция

«Suavi mari magno turbantibus aequora ventis…»

De rer. nat., II

С высоких скал отеческой земли

В ненастный час, когда бушуют воды,

Люблю смотреть, как страждут мореходы,

Как рвется снасть и тонут корабли.

И в дни войны на битвы и походы

Люблю смотреть, от всех тревог вдали.

Я рад не злу: я рад, что обошли

Меня, меня суровые невзгоды.

Но лучше нет, – подняться в светлый храм,

Воздвигнутый в надзвездьи мудрецами,

И радость пить блаженными устами,

Сопричастясь к нетленным их дарам,

И видеть свет: и изредка оттуда

Смотреть на мрак мятущегося люда.

Станция Олимпия

Я попирал ногами прах Элиды.

За мною вслед две чьи-то тени шли.

– «Hotel d’Lympie, Бордо, Клико, Шабли,

Табль д’от, билльярд, оркестр, фут-болл и виды».

– О Зевс, о страж священной сей земли,

Прими меня под сень своей эгиды! —

Я протянул им пару драхм, и гиды

Ушли в тенях темнеющей дали.

Как тихо здесь. Смятенным, спешным шагом,

В пустынной тьме, в забвеньи, без пути,

Иду, один, над страшным саркофагом.

Как страшно здесь, как нужно здесь идти:

Здесь подо мной, века не увядая,

Бессмертно спит невеста молодая.

Кронейон. Над раскопками

Здесь холм во тьме. А там, из-за барьера,

С Аркадских гор подъемлется луна

И плещет в дол, ярка и зелена,

Переклонясь, как полная патэра.

И все внизу, – как будто все из сна,

Которому в явленьях нет примера,

Все – как смарагд, все странно, как Химера,

И призрачно, как глубь морского дна.

Сквозь зыбкий свет зеленого потопа,

Как с острова, гляжу с холма туда,

И в том, что там, не видно мне труда

Ряженного за драхму землекопа:

О, счастлив тот, кто в тихий час луны

Глядит во тьме на мраморные сны.

Герайон. Гермес и Вакх Праксителя

Гермес. Omma hygron

Когда в камнях неясным силуэтом

Свою мечту ваятель прозревал,

Быть может, день был тих и нежно ал,

И облачка сменялись над Гиметом.

И под резцом холодный матерьял

Делил восторг с пылающим поэтом,

Рождая лик, омытый тихим светом,

И юных черт божественный овал.

На зов мечты, прекрасной и далекой,

Задумчиво улыбку затаив,

Грустят глаза под влажной поволокой.

О �