В предлагаемой книге Е.Д. Яхнин вспоминает своих современников самых разных профессий: учёных, военных, школьных учителей, художников, историков. Он жил среди них и работал с ними. Начал взрослую жизнь с войны рядовым в армии, закончил военную академию, стал кадровым офицером. После демобилизации, в 36 лет, работал в Институте физической химии (ныне Институт физической химии и электрохимии имени А.Н. Фрумкина). Здесь он встретился с выдающимися советскими учеными химиками, учился, сотрудничал с ними, со многими был знаком домами. Стал полноправным членом ученого сообщества, многое сделал для совершенствования технологии производства различных материалов. Военный, ученый, писатель, прошел богатую событиями жизнь.

Поэтому его воспоминания интересны и по-своему уникальны. В них рассказывается о людях обычных и выдающихся, с их особенностями и отношением к жизни. Рассказывается о целом поколении, о событиях, определивших жизнь России в ХХ веке; он был их участником и очевидцем.

На первый взгляд объединение в едином повествовании людей столь разных по сфере деятельности (ученые и военные, художники и школьные учителя) искусственно. Однако здесь нет ни случайности, ни искусственности: им всем были присущи обычные человеческие проявления.

Безграничная юношеская преданность стране и вера в её светлое будущее, прозрение и разочарование в коммунистической идее, преданность научной истине, заблуждения и карьеризм, высочайшая нравственность и конформизм до подлости – всё было, независимо от профессии.

Способность автора подмечать в людях и событиях, свидетелем которых он оказывался, острые психологические конфликты и особенности их участников – неожиданную реакцию, проявленную твердость или слабость характера, находчивость, принципиальность – сделала его воспоминания не только содержательными и честными, но и интересными.

Е.Д. Яхнин много общался с Александром Наумовичем Фрумкиным в семейной обстановке, и его рассказ многое добавляет в наши представления об этом замечательном ученом и человеке.

В коротких заметках об академиках Б.В. Дерягине (история новой «тяжелой» воды) и И.Л. Кнунянце (автоколебательные реакции и спор с Б.П. Белоусовым) возникают яркие портреты ученых с их темпераментом, борьбой за истину и заблуждениями.

История выступления Николая Николаевича Семенова на банкете по случаю избрания Я.К. Сыркина в академики известна лишь в виде устных рассказов. Поэтому её обнародование в печатном виде может только приветствоваться.

Публикация замечательного письма Р.А. Хассиса воспроизводит дух и уровень интеллекта молодого поколения России, выросшего в ХХ веке. Они размышляли, читали Канта, стремились познать истину.

Ещё пример – анонимка. Молодёжи сегодняшнего дня, думаю, трудно представить себе использование в качестве общественной нормы такого насквозь фальшивого доноса. Полезно, чтобы они знали, к чему приводит любой тоталитаризм.

Не менее интересен ряд военных, например, генерал Вершинин с его неожиданными сентенциями и рассудительностью.

Особо следует отметить воспоминания об ослепшем художнике Ю. Берковском и знаменитом скульпторе В. Си-дуре, искусство которого советская номенклатура не желала признавать. Е. Яхнин, ученый-естественник, настолько проникновенно пишет об искусстве и в частности о произведениях В. Сидура, раскрывая их смысл, что у читателя должно возникнуть желание вновь познакомиться с его работами.

К тому же у автора хороший слог, текст легко читается. При описании того или иного события автор – его участник и не скрывает своей позиции. Возникает фигура самого автора, умного и достойного человека, с которым интересно общаться. Полагаю, что такую возможность получит каждый, раскрывший эту книгу.

Академик В.В. Лунин

От автора

Памяти Александра Наумовича Фрумкина и его воспитанницы Вали Шерстобитовой (Валентины Михайловны Яхниной), вместе с которой я вступил во взрослую жизнь, посвящаю

То, что Вы прочтете ниже об ученых, военных, людях разных профессий, с которыми я встречался, никак не будет демонстрировать их достижения на поприще профессиональной деятельности. Я расскажу лишь о небольших происшествиях, о случайно подмеченных чертах, об особенностях их отношения к жизни, которые я наблюдал при встречах с ними. Вы не найдете здесь подробного описания их внешнего облика, характера, каких-либо необычайных жизненных коллизий, нет. И тем не менее, все это будет присутствовать, но лишь намеком, штрихами.

Художник очертит голову мудреца крупными, глубокими штрихами, улыбку весёлого человека – короткими в уголках губ, хитринку в прищуре глаз доброго человека – одной-двумя едва заметными чёрточками. Так и здесь: кому-то уделено несколько страниц в виде рассказа, кому-то два-три абзаца, а некоторым – всего одна-две фразы.

Все штрихи (страницы, абзацы, фразы), если их соединить, будут принадлежать – полностью или частично – моему невыдуманному современнику, обычному, среднему или выдающемуся.

Вспоминая эти встречи, жизненные ситуации, в которых они происходили, я сознательно не буду касаться войны, она учит лишь ненавидеть, убивать и умирать.

Здесь не место также разного рода мошенникам и авантюристам, они одни и те же во все времена. О них хорошо рассказано в книге академика Э.П. Круглякова «Учёные с большой дороги». Они – не мои современники, они – из всех времён и из другого мира.

Валя и Фрумкин

Как расположить эти заметки-воспоминания, разные по жанру, размеру, сферам деятельности персонажей? Я учился жить у всех, с кем встречался. Может быть, начать с семьи и первой спутницы жизни – Вали, которой я посвятил, как и А.Н. Фрумкину, эти воспоминания. Пробегая памятью прошлые годы, понимаю, что мы оба, она и я, вместе взрослели, учились быть людьми. Это было непросто: ей выросшей в привилегированной семье академика, мне – в семье простых московских интеллигентов. Поженились. Я окончил военную академию, она – медицинский институт. Прощай, Москва. Кострома, Саратов, дети и сложности неустроенной военной жизни. Я – рядовой военный инженер, она – врач-офтальмолог в провинциальном городе. Ничего примечательного кроме самой жизни. Но сама эта жизнь вместе с ней и благодаря ей подготовила меня к будущему, позволила состояться, понять кто я, зачем живу, кто и что вокруг меня, и, наконец, сделать то, что я успел и ещё попытаюсь успеть в оставшееся время. Она ушла рано, горько. Но она осталась для меня и наших сыновей началом всего светлого, к чему надо стремиться и находить в жизни. Я не могу считать её своим современником. Она была мной, а не моим современником.

Начинаем взрослую жизнь

Семья… её олицетворял отец, Давид Михайлович Яхнин, рассказом о нём я завершу эти записки. Александр Наумович Фрумкин… его место в самой середине, кроме того, о нём и без меня много написано.

А начинать эти воспоминания лучше всего с описания встречи с тем современником, который оказал на меня, совсем взрослого и уже во многом состоявшегося человека, наибольшее влияние. Им стала замечательная женщина Любовь Ивановна Сулакова, ставшая моей женой и в течение 25 лет открывавшая мне мир любви и благородства.

Расположение подробных или кратких рассказов о других встречах мне казалось не принципиальным, как вспомнятся, так и напишутся – одно за другим.

И ещё, не всех я помню одинаково, чьи-то имена, должности забыты или не использовались в общении – подполковник, имярек и всё. Поэтому не все, о ком вспомнилось, будут представлены одинаково полно. То же касается наличия и качества фотографий.

В заключение хочу поблагодарить моего дорогого друга Нинель Пинхусовну Гилилову. Трудно найти те самые добрые и тёплые слова, которые соответствовали бы её помощи мне в период работы над этой книгой. Её поддержка и исключительное терпение во время жарких споров при обсуждении и редактировании текста позволили найти оптимальные решения многих проблем.

Любовь Ивановна Сулакова
Заведующая лабораторией Института комплексных проблем полиграфии

Она была инициатором моей литературной деятельности. Сейчас её уже нет, но я по-прежнему ощущаю её рядом.

Однажды она сказала: «Ты должен объединить все рассказы, которые написал, получится хорошая книжка». Получились «Встречи с памятью», которые она уже не увидела, они были изданы в 2005 году. Теперь будут встречи с людьми и вновь с ней.

Л.И. Сулакова

Меня познакомили с ней в декабре 1976 года. Тогда я ещё не знал, что это на всю жизнь. Её попросили рассказать новому заведующему лабораторией физико-химических исследований, доктору наук Евгению Давыдовичу Яхнину всё о печатных формах.

За столом сидела миниатюрная женщина в вязаном жилете и кофточке, хорошо сочетавшимися с плотно причесанными ярко-рыжими волосами и едва проглядывающими веснушками на лице. Позднее я заметил, что веснушек не было, просто привиделось, что были, очень уж они были бы к месту. Она посмотрела на меня и приятным густым голосом спросила: знаком ли я вообще с полиграфической технологией и что я уже успел узнать?

Я рассказал ей, как давным-давно принес в типографию автореферат кандидатской диссертации и был озадачен вопросом принявшего меня начальника: «Вам как напечатать высокой или глубокой печатью?». Я не имел ни малейшего представления ни о той, ни о другой и судорожно соображал, что лучше «выше» или «глубже». Она поняла мою «высоко-глубокую» полиграфическую образованность, не помню – улыбнулась или нет, и извинившись за ограниченность времени, которым располагает, стала рисовать и объяснять суть работы печатных форм. Всё было кратко, четко и понятно. Единственно, что я так и не мог долго усвоить, почему один процесс называется позитивным, а другой негативным. В обычной фотографии всё ясно и легко запоминается: позитив это то, что нужно, негатив это то, что пока еще никуда не годится, а в полиграфии, мне казалось, позитивный процесс вполне можно называть негативным, а негативный позитивным. В очередной раз проявился дефект моих «запоминательных» способностей. Если нет логики, для запоминания мне необходимы ассоциации. Так, различать, что имеется в виду под эндотермическим и экзотермическим процессом, я, химик, сумел, лишь найдя ассоциацию между словами «эндотермический и «внутрь» по наличию буквы «н». Здесь же ни логики, в смысле позитив – негатив, ни ассоциаций не находилось.

В следующий раз мы встретились на заседании Ученого совета института. Она отчитывалась за год работы лаборатории, и я обратил внимание на безупречное построение и логичность её выступления.

Как-то раз у меня оказался лишний билет на симфонический концерт в Зал Чайковского, я пригласил её. Вечер у неё был свободен, она позвонила и предупредила маму, что задерживается. Музыка Моцарта, которую мы слушали вместе, помогла мне сделать первое неожиданное открытие: эта маленькая прихрамывающая женщина – интереснейший человек. Я проводил её до дома.

Мы встречались по делам на работе, на методических заседаниях, на партсобраниях. Каждый раз эта женщина обращала на себя внимание высоким интеллектом, принципиальностью и профессионализмом. Однажды я посодействовал ей в проведении эксперимента на приборе, имевшемся только в институте лакокрасочной промышленности (ГИПИЛКП). Что-то неуловимое, но пока еще деловое, начинало нас сближать.

В то время «гремел» театр Любимова на Таганке. Пошли. Повезло, смотрели Гамлета с Высоцким в главной роли. После гуляли, обсуждали особенности спектакля. В одном из актов действие разыгрывается на фоне серой стены – занавеса во всю сцену, похоже, из мешковины. В чем замысел этого занавеса? Я стал рассуждать, фантазировать, не очень уверенно и остановился. «Продолжайте, продолжайте», – потребовала она. Между нами стало появляться и крепнуть что-то связывающее нас по духу, по жизни.

Вскоре мы поняли, что общение требуется обоим. У каждого были другие привязанности, которые не сразу ушли в сторону. Порой было сложно отказаться от прошлого. Однако осознание того, что право на счастье – выше всего в жизни и что недопустимо от него отказываться, позволило нам быть вместе.

Мы познакомились в 1976 году, начали жить вместе в 1980 году, официально зарегистрировались как муж и жена в 1983 году, многие трудности совместного существования в чиновничьем пространстве нашей бывшей страны отпали.

Таким образом, хотя бы в среднем, можно считать, что добрались до «серебряной» свадьбы. Эти 25 лет были настоящим временем нашего счастья, которое как нечто особенное, выпадающее из рядового контекста жизни отмечали, не таясь от нас, вслух наши знакомые и близкие, не как комплимент, искренне. Да! Это было так! Не только любовь и согласие царили в нашем доме. Мы поддерживали друг друга, и было в чём, жизнь – сложная штука, и для нас обоих это не было банальностью.

Завистники и обиженные судьбой вокруг нас, конечно, были. Чтобы устранить конкурента или просто «насолить» и получить от этого удовольствие, такие «обиженные судьбой» писали анонимки.

Анонимка – это донос, который в то время отождествлялся с общественным долгом, проявлением гражданской честности.

Меня обвинили во всех мыслимых и немыслимых грехах, во всех, кроме воровства, его доказывать надо. Главное обвинение состояло в неблагонадёжности, что доказывать не надо было, и что тогда расценивалось общественными и руководящими инстанциями как государственная измена, и каралось по всей строгости. Поскольку это косвенно затрагивало Сулакову (в то время мы не скрывали наших отношений), ей этот донос показали. Полагаю, что не столько из-за абсурдности всего «букета» обвинений, а ведь партком обязан был реагировать на каждый сигнал, сколько из-за исключительного уважения к ней, этому сигналу «честного гражданина» не дали хода.

Привожу ксерокопию этой анонимки, к счастью, оригинал у меня сохранился. Это подлинный документ эпохи, и её автор тоже мой современник, причём его доля в общем портрете достаточно значительна.

Здесь всё ложь кроме беременности Головиной, которая родила сына Мишу; с ним и его мамой я встречаюсь и дружу уж почти 35 лет, а теперь к ним присоединился чудесный малыш, мой внук Серёжа.

Мы с Любой были разными и обогащались опытом друг друга, становились лучше, мудрее, каждый в своём. Прежде всего, поражала её внимательность и доброта к людям. Она никого не забывала: своих родственников, своих состарившихся руководителей и простых сотрудников, ушедших на пенсию, поддерживала материально и вниманием, никто никогда не оставался без подарка к знаменательному дню. Дарила не «лишь бы», а стоящее и приятное именно для этого человека. Признаюсь, я не сразу стал поступать так же. Однажды я купил мяса и рассказал ей, что накормил бездомную собаку, смотревшую на меня «человеческим» взглядом. Она порадовалась и за собаку, и за меня. Никогда не обходила вниманием нищих, хотя я много раз убеждался сам и убеждал её, что 90 % из них – обманщики. Я понял, что помощь нуждающимся, бедным и убогим нужна не только им, не менее важна она и для того, кто помогает. Сострадание, возникшее в человеке, облагораживает.

Анонимка

Она не посещала церковную службу, но, оказавшись во время наших турпоходов в храме, всегда вспоминала о дорогих ей близких людях и обязательно зажигала свечку. Мне этот ритуал был абсолютно чужд, но я понимал, что в нем она укрепляла себя в преданности и памяти. Я даже думаю, что она молча себе говорила: «Спите спокойно, мои дорогие, я вас помню и никогда не забуду». В этом удивительном чувстве уважения и внимания к людям – самая главная часть Любы. Согласитесь, рядом с таким человеком даже такому рационалисту и атеисту, как я, приходилось становиться лучше.

Среди полиграфистов она пользовалась исключительным уважением. Во время фактической расправы с тогдашним директором института Н.А. Нечипоренко и внедрения на его место карьериста и абсолютно беспринципной бездари Э.И. Белозерова (родственника одного из высших чинов Комиссии советского контроля) была устроена переаттестация всех сотрудников. Всё было предопределено. Л.И. Сулакова была в списке тех, кого не желали оставлять в институте. Члены аттестационной комиссии, включая представителей Госкомитета по печати, были жестко проинструктированы. Ведущих, но не угодных Белозерову сотрудников института одного за другим выводили за штат. Комиссия практически единогласно браковала всех. И вдруг с Л.И Сулаковой вышла осечка, счет: семь – за, семь – против, то есть равенство, по закону в пользу аттестуемого. Несмотря на все, какие только возможно, юридические ухищрения, судорожные попытки Белозерова уволить Л.И. Сулакову не удались. Чиновники, сплошь безусловные конформисты, при тайном голосовании не подчинились указующему персту сверху. Рисковали, но таково было их истинно уважительное отношение к одному из ведущих и авторитетнейших специалистов отрасли.

Интересы своих сотрудников и лаборатории она отстаивала жестко, я так не умел. Сослуживцы, говоря о ней, искали слова, непросто было соответствовать её личности. В.А. Коган, ещё не зная о наших близких отношениях, просветил меня на её счёт: «Сулакова … это такая штучка…». Другой Коган (не В., а Б.) под впечатлением её очередного выступления не смог сдержать эмоции и восхищенно произнес: «Умна баба!».

Но ещё больше она заслуживала уважения за силу духа, которая украсила бы любого мужчину. В раннем детстве, ей только минуло 5 лет, её поразил полиомиелит. Она росла, не давая себе поблажки, была наравне с другими и в играх, и в детских затеях. На больной ноге у неё несколько шрамов – следов операций, на которые она решилась, не уступила болезни. Уже после рождения дочери ходила в турпоходы, зимой – на лыжах. Как тут не вспомнить австралийского писателя Алана Маршалла, который рассказал о своем детстве в замечательной книге «Я умею прыгать через лужи». Люба тоже заставила себя, научилась «прыгать через лужи». Её мужество, сила во всём – поразительны.

В ходе «перестройки» директором института полиграфии стал В.В. Титов. Известный в научных кругах доктор наук, профессор пустился вдогонку за «новым» временем, стараясь заставить всех переключиться на рельсы чистогана. С Любовь Ивановной Сулаковой это не получалось. Он требовал, чтобы зарплата заведующего лабораторией, её зарплата, в несколько раз превышала зарплату сотрудников. Она же руководствовалась «социалистической» справедливостью и себе начисляла зарплату лишь чуть-чуть выше. Он даже ко мне обращался за помощью, просил убедить её в неправильном понимании своего места как заведующей лабораторией, хотя, разойдясь с Белозеровым, я уже не работал в институте. Я был согласен с Титовым, лаборатория была создана Л.И. Сулаковой и успешно функционировала в основном благодаря её знаниям и усилиям. Но Л.И. Сулакова в своём понимании интересов дела и справедливости оказалась несгибаемой. Сотрудники, несмотря на все ухабы перестройки, чувствовали себя за её спиной надёжно, в безопасности, уважали и любили её, не за зарплату, за то, что всегда была с ними Человеком с большой буквы. Титов тоже понял это, хотя и не примирился с этим. Для него, без оглядки вступившего в развивающийся дикий бизнес, она являла собой пример слишком сильной независимой личности, занимающей не принимаемую им позицию. Кстати, его убили, застрелили у входа в подъезд, когда он возвращался домой.

Не удивляйтесь, я сознательно написал «кстати» в продолжение строчки, не с новой строки. Анонимка, приведенная выше, отразила психологию общественной жизни в Советском союзе. А это «кстати» очень точно отражает период его распада, перестройки и наступившее время – «кстати», можно всё что угодно, так между прочим, походя. Ведущие специалисты разрушенного перестройкой института, в их числе и Люба, всерьёз опасались за свою жизнь. До сих пор оставшиеся безымянными участники этого действа, продолжают быть моими современниками, их штрихи могли бы быть в портрете.

Бывало, однако, когда позиция Любы и для меня оказывалась совершенно неприемлемой. С достоинством противостояла кое-кому из своей родни, когда в их разговорах проскальзывали антисемитские настроения, вместе с тем простодушно следовала за изощренными антиизраильскими построениями, искусно закамуфлированными путем подтасовки фактов. Была чувствительна к любым высказываниям, умаляющим достоинство русских, и не могла отказаться от упреков и даже обвинений в адрес «кавказцев» и «всех других», захвативших московские рынки, гостиницы, магазины. Я объяснял, протестовал, негодовал – тщетно. Ей, как и большинству женщин, было присуще ощущение своего, нашего в противопоставлении чужому. Думаю, что такой феномен, мог быть, культурно, а может быть, и эволюционно закреплен в психике хранительниц нашего очага. Мужчинам он не столь обязателен. Чувство своего, которое надо всегда защищать, проявлялось у неё, в первую очередь, в отношении внучки. Стоило мне слегка задеть Нику (так в семье нежно звали Веронику) повелительной интонацией или жестом, как я тут же получал «по носу» сердитым взглядом и словами. Неодинаковость оценок жизненных ситуаций, событий, поступков, прочитанного, увиденного, конечно, присутствовала в нашей жизни, но никогда не приводила даже к малейшему ослаблению ощущения обретенного друг в друге счастья.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?