Алекс смутился. Ему показалось, что мужчина заметил его бестактное разглядывание. Но мужчине было не до посторонних взглядов: он испытывал сильнейшую боль.

– Здесь рядом находится дом, – заговорил Алекс, желая помочь, – и там наверняка найдётся аптечка. Мы обработаем раны, а потом отправимся в город: вам нужна срочная медицинская помощь.

– Не нужна, – сказал мужчина, – я уйду сам.

– Не отказывайтесь, – настаивал Алекс, – вы очень пострадали. К тому же собаки могут напасть снова.

– Я уйду сам! – повторил мужчина со злостью.

Алексу оставалось только покачать головой и отступить. Его самого, к счастью, собаки не успели покусать, а тело болело только в месте падения, да на кровоточащих ссадинах, полученных при ломании дерева.

Мужчина, прикрывая раны четырёхпалыми руками, нетвёрдым шагом направился под гору. Алекс провожал его взглядом. Через несколько шагов мужчина остановился.

– Если б не ты, они меня бы загрызли, – проговорил он.

И поплёлся в сторону Миасса.

ГЛАВА 29

Алекс предстал перед Таей так, как мечтал бы предстать любой герой перед своей возлюбленной: истекающий кровью, но целый и невредимый. С возгласом: «Господи, что случилось?» Тая поспешила Алексу навстречу, и он, желая её успокоить, принялся наигранно веселиться, чем, кажется, испугал ещё больше. Но переживать, и вправду, не стоило, раны были пустяковыми, и пока Тая их обрабатывала, Алекс рассказал ей о четырёхпалом человеке в маске, на которого в лесу напали одичавшие собаки. Скрывать подобное – значило подвергать риску всех обитателей лесной лаборатории: угроза повстречаться со стаей существовала для каждого из них. Свою роль в битве с собаками Алекс из скромности приуменьшил.

Рассказанное Алексом подействовало на Таю гораздо сильнее, чем он предполагал. Она взволновалась как самим фактом происшедшего, итог которого мог быть трагичным, так и тем, что через слюну больные животные заражают человека разными страшными болезнями, в первую очередь, бешенством, и уверенность Алекса в отсутствие на его теле укусов могла не до конца соответствовать действительности. Орудуя смоченными в антисептике тампонами, Тая просила Алекса не ходить более далеко в лес, и Алекс мычал в ответ что-то утвердительно-неопределённое, зная про себя, что не сможет безвылазно сидеть в четырёх стенах. Но пока никуда идти он не собирался: на него волнами накатывали приступы непреодолимой слабости.

Через силу поев, Алекс сказал, что хочет отдохнуть. Видимо, выглядел он не лучшим образом, потому что Тая тотчас согласилась и обеспокоенно спросила, не требуется ли ему ещё чего-нибудь? Нет, Алексу ничего не требовалось, он хотел только одного: побыстрей достичь кровати и лечь.

Едва забравшись под одеяло, он провалился в сон, вернее, в череду тяжёлых длинных снов, в которых появлялись и исчезали одичавшие собаки, Сургон, хозяин-«орангутанг», четырёхпалый человек в маске и какие-то другие люди и звери. В его снах не появлялась ни мама, ни Тая, но Таю он видел, изредка просыпаясь. Она поила его водой, которую он, кажется, просил, и один раз он проснулся, когда она выходила из комнаты.

В другой раз она возникла вместе с Сургоном, который, стоя в ногах лежащего, внимательно в него вглядывался, и лицо Сургона, провисающее с одной стороны, казалось Алексу пронзительно отталкивающим. Да и всё вокруг казалось ему таковым. Даже вид любимой Таи вызывал у него отторжение.

Что уж говорить про ветеринара Гызата, которого Алекс обнаружил однажды возле своей постели? Алекс лежал голым, а Гызат, шевеля лошадиными ноздрями, то ли обследовал, то ли обнюхивал его тело, особенно долго задерживаясь у области ран. Алекс очнулся только на минуту и вновь потерял сознание, но образ шевелящего ноздрями Гызата стал теперь для него непременным кошмаром тягучих сновидений. А может, появление ветеринара и было таким сновидением, и дать однозначный ответ по этому поводу Алекс бы затруднился.

И вдруг в какой-то момент, проснувшись, Алекс понял, что болел, а теперь выздоровел. Тягучие кошмары его испарились, будто утренняя мгла; озноба и жара, мучивших в беспамятстве, он в себе не замечал; и единственное физическое беспокойство ему доставляло, разве что, возникшее чувство голода. Откинув одеяло, Алекс встал, оделся и прошёлся по комнате. Недавней слабости как ни бывало. Отдохнувшее тело привычно просило разминки.

Что с ним произошло? Не являясь большим знатоком медицины, Алекс тем не менее понимал, что природа его болезни не была инфекционной, связанной с собаками – в противном случае, он бы, пожалуй, уже не поднялся. С ним случилось нечто такое, чего не случалось ранее и явилось, скорее всего, следствием не физической, а психологической причины. Видимо, он пережил состояние, называемое нервно-психическим стрессом. Последние дни оказались не просто насыщены, а запредельно перегружены переживаниями. Сам факт полёта через океан, в другой мир, уже являлся встряской для психики, но Алекс не мог даже представить себе, какой вал событий, среди которых были по-настоящему драматические, накроет его по приезду в Россию. Поэтому нервная система стала защищаться: она заставила организм отключиться от внешнего мира, впасть в продолжительный сон, с тем, чтобы выработать надлежащие способы защиты. И кажется, ей это удалось. Конечно, проснувшись, Алекс помнил и о совершённом убийстве, и о битве с собаками. Но теперь прошлое словно было отделено от него защитной плёнкой – завёрнуто в неё и отложено в сторону, а с ним осталось лишь желание действовать и во что бы то ни стало завершить начатое.

«Да, но какое сегодня число? – спохватился он. – Как долго продолжалась болезнь? И сколько времени осталось до дня равноденствия?»

Алекс вышел в коридор. За стенкой послышались торопливые шаги, и из своей комнаты появился Сургон, выражение лица которого несло печать крайнего беспокойства. Увидев Алекса в бодром здравии, Сургон просветлел.

– Вот и наш сонный богатырь проснулся! – сказал он громко.

– И готов съесть целое стадо, – отозвался Алекс.

На кухне стих стук посуды.

– Сказать Тае, чтобы принесла обед в комнату? – поинтересовался Сургон.

– Нет-нет, я поем на кухне, – поблагодарил Алекс. – Но сначала чуть разомнусь на свежем воздухе, разгоню кровь по мышцам.

– Отлично! – ещё более повеселел Сургон. – Смотри-ка, твой организм успешно справляется и с нервными перегрузками. Сказать по правде, если бы я переместился на тысячи километров в пространстве, а потом на тысячи лет во времени – на остров предков, то приходил бы в себя по крайней мере пару недель. А ты просто отоспался и выглядишь молодцом.

– И сколько я спал?

– Почти трое суток.

«День равноденствия послезавтра», – тут же мелькнуло в голове Алекса.

– Это правда, отоспался, – сказал он с облегчением.

– Алекс!

Тая вошла быстро, едва ли не бегом, принеся с собой домашние запахи готовящихся блюд. Она была в косынке и повязанном поверх одежды кухонном фартуке. Алексу стоило усилий, чтобы так же стремительно не броситься Тае навстречу. Ему захотелось обнять её и прижать к себе! Он уже ненавидел свою болезнь, исказившую, пусть кратковременно, дорогой для него образ.

– Как ты? – вглядывалась Тая в его лицо.

– Отлично, – искренне сказал Алекс.

– Ты очень меня напугал… Нас напугал, – поправилась она, покосившись на дядю.

– Да у него нервы крепче моих! – грохотал Сургон.

Алекс едва заметно кивнул Тае в сторону Сургона, пытаясь выяснить, знает ли тот что-либо из их разговоров? Тая так же незаметно покачала головой.

– Кстати, он говорит, что очень хочет есть, – сообщил Сургон.

– Сейчас всё будет на столе, – заторопилась Тая.

Тут Алекс подумал, что провалявшись в кровати трое суток, выглядит, пожалуй, не лучшим образом. Да и после неоднократного жара ему не мешало бы вымыться и переодеться.

– Я сначала приведу себя в порядок, – сказал он. – И если можно, немного разомнусь.

– Мы подождём, – с готовностью согласился Сургон. – А я пока разогрею и принесу тебе воды в банно-прачечное помещение.

– Не надо, я сам.

– Разреши уж хозяину проявить гостеприимство! Тем более мне тоже надо подвигаться. Все три дня, пока ты спал, я сидел за компьютером, писал роман.

– Сегодня даже на обед не вышел, – подтвердила Тая.

– Тут не до обеда! – сказал Сургон. – Дело идёт к финалу. И мой герой мне всё больше нравится. Ситуация, в которую он попал, завидной не назовёшь, но ему кажется, что выход будет найден.

– Так расскажи нам подробней за столом, – попросил Алекс.

– Нет-нет, никто не должен знать ничего наперёд. Вам потом будет неинтересно.

– Бесполезно, – покачала головой Тая. – Будет говорить о книге долго, но неконкретно.

– Всё в своё время, – сказал Сургон. – А что касается твоих упражнений и умываний, – заботливо обратился он к гостю, – то занимайся, сколько тебе нужно.

И тело, и нервы Алекса, что он с удовлетворением отмечал, восстановились абсолютно и были ему подконтрольны. Делая упражнения – в полную меру, без скидок, – выливая на себя кувшины воды – горячей и холодной, горячей и холодной, – он чувствовал себя так, будто не лежал трое суток в беспамятстве, а просто, взяв выходные, поспал немного дольше обычного. На ужин он явился, источая бодрость и плохо скрываемое воодушевление от встречи с Таей. Втроём, с Таей и Сургоном, они провели прекрасный вечер, неторопливо ужиная, слушая музыку на патефоне, а потом при свете керосиновой лампы расставляя бочонки в игре «Лото».

Настало время спать. Алекс хотел было задержаться на кухне, но Сургон не дал ему этого сделать, многозначительно сообщив, что завтра Алекса ожидает по-настоящему важное событие.

ГЛАВА 30

Событие, о котором возвестил накануне вечером Сургон, явилось для Алекса неожиданным, и нельзя было сказать, чтобы оно его сильно обрадовало – скорее, озадачило: Сургон предложил ему пройти посвящение в исседоны. Никаким исседоном Алекс становиться не хотел, он и русским-то себя осознавал лишь в малой степени, но Сургон не отставал и даже оскорблялся, наталкиваясь на возражения.

– Быть исседоном – величайшая честь! – говорил он. – Исседоны – могучий народ, сумевший сохраниться на протяжении тысячелетий. Твоё существование наполнится совершенно иным смыслом. Ты станешь не просто составной частью, но связующим звеном древнего народа: от многих поколений предков – к тем, кто идёт следом.

– Но я не могу быть связующим звеном древнего народа, – отнекивался Алекс. – Я узнал о его существовании всего несколько дней назад.

– Можешь! – утверждал Сургон. – Ты всегда неосознанно ощущал в себе зов крови исседонов. Скажи, кого из имевшихся у тебя бабушек и дедушек ты вспоминал чаще: ирландских или так называемых русских? А из русских – Веру, которую знал при её жизни, или всё-таки Боеру Холви, деда Бориса?

Алекс вынужден был признать справедливость этих слов.

– А значит, кровь исседонов в тебе побеждает всю прочую! И есть ещё одна причина, по которой, возможно, тебе захочется пройти обряд посвящения, инициацию, – уже с меньшим пафосом, едва ли не равнодушно добавил Сургон. – Наша община в силу понятных причин не имеет на тебя не то что большого, но вообще никакого влияния: ты – свободный человек западного мира, толерантный и воспитанный на либеральных ценностях. Но совсем иная ситуация внутри общины исседонов. Те, кто был исседоном рождён, склонны прислушиваться к мнению соплеменников и следовать древним традициям.

– Вполне это допускаю, – сказал Алекс.

– Любой народ на земле относится настороженно, а большей частью неодобрительно к браку с представителями других наций, – продолжал Сургон. – Для нас же этот вопрос является первостепенным. Конечно, в современных условиях мы не можем категорично запретить члену общины связать свою жизнь с иноплеменником. Но многие исседоны, чувствуя ответственность перед сородичами, следуют традициям добровольно, а не в порядке принуждения. И если ты любишь человека, то, может быть, не стоит ставить его перед трудным выбором сердца и совести?

– Какое отношение это имеет ко мне?

– Почти никакого. Выбор, возможно, придётся делать Таисии.

– Не понял… Господи! Понял. Она ведь твоя…

– Племянница, – охотно подсказал Сургон.

– А значит…

– Значит, принадлежит к народу исседонов. Таисия – исседонка, причём, чистокровная. Когда с её родителями, членами нашей общины, случилась трагедия – оба они разбились в автомобильной катастрофе, – мы поспешили девушке на помощь. После похорон я рассказал Тае, кем для неё являюсь.

– Да, она мне говорила. Только умолчала про исседонов.

– Она обязана молчать про исседонов.

– Но сказала, что поехала с тобой.

– Поехала, и я очень этому рад, потому что за прошедшее время очень её полюбил и к ней привязался. И конечно, мне доставит огорчение, если Тая решит связать жизнь с мужчиной из другого народа.

– Ты шантажируешь меня, – усмехнулся Алекс.

– Боже упаси! – поднял руки Сургон. – В любом случае, она поступит так, как считает нужным. Хотя, возможно, и будет мучится от чувства вины и проявленной неблагодарности: даже не ко мне, а к собственному народу. Но я хочу убедить тебя не ставить её перед столь сложным выбором, тем более, что тебе это ничего не стоит. Ведь я не заманиваю тебя в исседоны, а приглашаю разделить их духовное богатство.

– Всё же это похоже на заманивание.

– Я не заманиваю, а приглашаю, – повторил Сургон.

– Хорошо, приглашаешь. Но зачем тебе это нужно?

– Потому что исседонов осталось слишком мало. И опасность для общины заключена не только в уменьшение нашего числа, но и в более частых по этой причине браках между близкими родственниками. Нас давно одолевают не полчища захватчиков, а генетические заболевания, мы чувствуем признаки вырождения. Нам нужна свежая кровь. Смешаться с другими народами – это путь к исчезновению, а принять к себе здорового, сильного и умного молодого человека, каким являешься ты, было бы для нас благом. Видишь, как я с тобой откровенен. Решайся. Исправь ошибку своего деда Боеру Холви.

Алекс задумался.

– Но что мне предлагается делать в качестве исседона? – спросил он.

– Ничего, просто быть им. Нам не нужны твои действия. Достаточно того, что ты станешь исседоном и разбавишь нашу застоявшуюся кровь своей.

Алекс продолжал думать. Сургон был озабочен существованием своего народа, благу которого всеми силами старался способствовать. Это понятно. Чего же хотел Сургон от Алекса? В общем-то, ничего особенного. Алекс как жил, так и продолжал бы жить своей жизнью, разве что называясь теперь и исседоном. Ну и на здоровье, кому от этого хуже? Тем более, что такой шаг снял бы все препятствия в его взаимоотношениях с Таей. Вот только Алекс не хотел, чтобы этими отношениями его держали на крючке.

– Мне нужно время, – сказал он Сургону.

– Времени нет, – покачал тот головой. – Его отняли дни твоей болезни. Сегодня мы должны либо ехать на посвящение, либо сообщить о твоём отказе.

– Тогда подожди меня здесь.

Выйдя от Сургона, Алекс решительным шагом направился к Тае. Её на кухне не оказалось. Алекс подождал немного, потом выглянул из дома, но никого не увидел и там. Не нашёл он Таи и в банно-прачечном помещении, открытом настежь для проветривания. И только потом сообразил, что кроме пребывания на кухне и в прачечной она должна где-то жить! Просто он настолько привык видеть Таю за делами общими, что не задумывался о её личном быте. Но где она жила? Если бы в какой-то из комнат, выходящих в коридор, Алекс давно бы это увидел. Значит, в лаборатории есть ещё помещения, или, по крайней мере, ещё одно. Он обследовал границы кухни-столовой и с противоположной от коридора стороны, невидимой за посудным шкафом, в самом деле обнаружил старую филёнчатую дверь. Алекс постучал.

– Да-да, – раздался из-за двери знакомый голос.

«Как же я невнимателен к Тае», – входя, укоризненно подумал Алекс.

Тая сидела в обшитом тканью старом кресле, поджав под себя ноги, с потрёпанным томиком в руках. Её комната единственная из всех помещений лесной лаборатории обладала признаками домашнего уюта, напрочь отсутствующего в пустой спальне Алекса, или спартанском полу-кабинете Сургона. Здесь кроме кровати и кресла, в котором сидела сейчас Тая, имелся и шифоньер, и комод с потёртой крышкой, и тройное зеркало на комоде, и столик, на котором стояла чайная чашка, и этажерка с расставленными на полках минералами. Из очень простой стеклянной вазы выглядывали несколько засушенных растений. На стене висела фотография с изображением мужчины, женщины и Таи – в очень юном, почти детском возрасте.

Алекс, намеревавшийся поговорить с Таей, как только её отыщет, медлил, увлечённый осмотром комнаты и разглядыванием фотографии на стене.

– Это я с родителями, – сказала Тая.

– Они были исседонами? – повернулся к ней Алекс.

Тая не стала отводить глаз.

– Да, – произнесла она. – Для тебя это имеет значение?

– Никакого! Три дня назад я и не знал о их существовании… О вашем существовании… Я хотел сказать, что не знал о существовании вашего народа.

– О нашем существовании никто не знает. – Тая убрала книгу на столик, распрямила ноги и сложила ладони на коленях. – Так для нас безопасней.

– Я понимаю, у вас своя жизнь, от всех закрытая.

Они помолчали.

– Но Сургон сказал, что по крови ты тоже частично принадлежишь к нам, – тихо произнесла Тая.

– Оказывается, мой дед Борис был исседоном, – подтвердил Алекс, – хотя и порвал с общиной.

– Такое случается.

– Вы сами в этом виноваты, ваши строгие законы.

– Этим законам не одна тысяча лет.

– И ты им следуешь?

– Следую. Потому что я исседонка.

– Я как раз хотел поговорить об этом… Извини, что спрашиваю, но мне это очень важно. – Алекс не знал, как правильней сформулировать вопрос. – Ты в первую очередь исседонка или в первую очередь женщина, девушка?

Алекс увидел, что ответить на его вопрос Тае не так-то просто.

– Я сама часто думаю об этом, – призналась она. – И не знаю. Я женщина, принадлежащая к народу исседонов.

– Тогда я спрошу конкретней.

Алекс приблизился к Тае. Чтобы оказаться вровень с её глазами, он опустился перед ней, взявшись за подлокотники кресла.

– Скажи, если бы ты решила связать свою жизнь с другим человеком, с человеком совсем из другого мира, таким как я, например… Ты бы послушалась законов своего народа и мнения общины или… ушла с таким человеком?

Алекс пристально смотрел на Таю. Она же глядела на него испуганно, залившись краской до кончиков ушей.

– Как это, например? – произнесла Тая. – Такие вещи не говорят «например».

– Я хочу, – сказал Алекс, – чтобы ты была моей женой. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы мы всегда были вместе. Можешь ли ты, бросив всё, уехать со мной в Соединённые Штаты?

Тёмные глаза Таи стали влажными, а щёки чуть дрогнули. Грудь её вздымалась от глубокого и частого дыхания.

– Я не готова ответить тебе прямо сейчас, – проговорила наконец Тая. – Для меня всё это очень сложно. Но если бы я решила связать свою жизнь с таким человеком… с тобой… то предпочла бы тебя, а не мнение общины.

– Спасибо, – произнёс тронутый Алекс.

Поднявшись, он твёрдым шагом направился к Сургону.

– Я пройду обряд посвящения, – сказал Алекс, входя.

ГЛАВА 31

Когда, оставив заповедник, Алекс и Сургон сели в «Шевроле-Ниву», Сургон неожиданно достал из кармана отрезок плотной чёрной ткани и сказал, что должен завязать Алексу глаза.

– Мы отправляемся туда, куда непосвящённому дорогу знать не положено. На обратном пути, когда ты пройдёшь инициацию и станешь исседоном, в повязке уже не будет необходимости.

«Повязка, так повязка», – не стал возражать Алекс. Сургон закрыл ему глаза тканью и крепко затянул. Алекс поморщился:

– Нельзя ли ослабить?

– Терпи, – последовал ответ.

Сургон повёл машину, и Алексу, не видевшему дороги, пришлось упереться рукой в переднюю панель, чтобы не удариться головой о стекло. Кроме того, с завязанными глазами при движении немного укачивало.

Вначале они долго ехали по асфальту. Но вот дорога стала неровной, залаяла дворовая собака, и Алекс понял, что они оказались в частном жилом секторе. Через некоторое время машина остановилась. Было слышно, как им открыли ворота, а потом, когда они въехали, заперли. Поддерживая Алекса за руку, Сургон помог ему сойти на землю. Они поднялись по деревянным ступеням, которые иногда поскрипывали при ходьбе, и только после этого Сургон повязку снял.

Они находились в индивидуальном доме. В просторной комнате шагов примерно десяти в длину и несколько меньше в ширину было сумрачно, поскольку дневной свет попадал в неё лишь от одного окна, расположенного у Алекса за спиной. Противоположная стена освещалась двумя светильниками открытого огня, распространявшими запах горелого фитиля, воска и некого плавящегося вещества. Между светильниками высоко от пола в нише с полукруглым сводом сверкал в отблесках пламени покрытый золотом человеческий череп. Когда в комнате происходило движение, пламя светильников колыхалось, и вместе с подрагивающими тенями менялся и череп, то по-особому скалясь, то поводя пустыми глазницами. Под черепом на золочёном стуле с широкими резными подлокотниками восседал человек лет шестидесяти – седой, большеротый, с обвисающими красными щеками, одетый в чёрную с золотой канвой рубаху навыпуск, широкие штаны и короткие мягкие сапоги – и глядел на вошедших хмуро и недовольно, словно они заявились сюда нежданно и очень некстати.

– Со мной пришёл Александр Коннелл, – произнёс Сургон почтительно. – Внук Боеру Холви.

Человек ничего не ответил.

– Он молод, здоров, силён и неглуп, – продолжал Сургон.

– Но нечист, – разомкнул человек большой рот.

– Для подобных случаев существует закон «Об освящении разбавленной крови».

Восседавший на стуле молчал, продолжая демонстрировать крайнее неудовольствие. Алекс повернулся к Сургону, показывая, что никому не навязывает своего общества, но тот поднял ладонь в успокаивающем жесте.

Человек встал с места. Он оказался маленьким и кособоким: правое плечо его было заметно выше левого. Обойдя Алекса, словно тот был выставлен в витрине, кособокий, сохраняя недовольное выражение лица, вернулся на трон: именно так, скорее всего, следовало именовать золочёный стул с резными подлокотниками, а самого хозяина трона – неким правителем.

– Ну, хорошо, – сказал кособокий правитель, – пусть совершит омовение.

Он продолжал говорить про Алекса в третьем лице, словно того не было рядом.

Сургон снова достал чёрную повязку и завязал Алексу глаза. Поддерживая за руку, он некоторое время вёл Алекса за собой, подсказывая ему, когда следует переступать порог, прежде чем они оказались там, где пахло тёплой сыростью и травами.

– Ты спрашивал про русскую баню, – сказал Сургон, избавляя Алекса от повязки, – тут как раз такая. Правда, уже в современном исполнении. Многие исседоны любят русскую баню: глупо чураться удовольствий только потому, что они придуманы чужаками.

Чуть прищуренными после снятой повязки глазами Алекс оглядывал помещение с широким деревянным столом, несколькими стульями и шкафчиками для одежды. Ещё один стол, узкий, с каменной столешницей, загораживал дальний выход.

– Здесь пока не сама баня, а предбанник, – сказал Сургон, подходя к каменному столу. – Почему только это отсюда не убрали? Будь добр, помоги отодвинуть, – обратился он к Алексу.

Вдвоём они приподняли стол и оттащили в сторону. Он оказался весьма тяжёл. Массивные, художественного литья ножки поддерживали столешницу серого мрамора с изображением скелета. В подобного рода символах недостатка в доме явно не наблюдалось.

– На нем происходит омовение умерших, – сказал Сургон, опуская стол. – На днях ушёл к предкам один из наших собратьев, и, видимо, после похорон не всё ещё убрали.

– Да-да, – пробормотал Алекс, которому данные подробности показались не слишком приятны. После соприкосновения со столешницей ему захотелось вымыть с мылом руки.

– Такова жизнь, – продолжал философски Сургон. – Кого-то омывают, провожая в мир иной, кого-то – встречая в мире этом: при рождении физическом или ритуальном, к которому готовишься ты. Кстати, на тебе нет золотых или серебряных вещей? – поморщившись, Сургон с трудом стянул с пальца перстень и убрал в карман. – Если есть, то лучше оставить их здесь, чтобы не обжечься в парной.

– Ничего такого, – покачал Алекс головой.

– Тогда раздевайся и проходи.

Сургон дождался, когда Алекс снимет одежду и, раздевшись сам, указал ему на проход, который они только что освободили. За ним обнаружилась душевая на две кабинки, но Сургон повёл Алекса дальше, и, миновав дверь, они оказались в обитой светлым деревом части бани, нагретой до такой степени, что захватывало дыхание. Жар исходил от уложенных на печи раскалённых камней. Всю противоположную стену занимала высокая, под потолок, трёхступенчатая деревянная скамья.

– Так выглядит парная, сердце русской бани, – пояснил Сургон.

– Мы будем здесь похлопывать себя связками веток? – спросил Алекс, вспомнив, что ранее говорил ему про баню Сургон.

– Похлопывать связками веток? – задумался тот. – Вообще-то, традиция посвящения не предусматривает никаких похлопываний ветками, мы здесь лишь для того, чтобы смыть с себя символическую грязь… – Он подумал ещё. – Но так и быть. Вряд ли ты когда-нибудь снова попадёшь в русскую баню. Забирайся на полку и грейся, а я заварю веник.

Сургон вышел ненадолго и вернулся с тазом воды, из которого торчал пучок преющих в кипятке лиственных веток. От таза распространялся тот же сильный травяной аромат, что витал в предбаннике.

– Веник хороший, берёзовый, – сказал Сургон, ставя таз подальше, чтобы случайно не опрокинуть. – Но париться нам с тобой особо некогда.

Зачерпнув ковшом воды из печного котла, Сургон плеснул её на раскалённые камни. Вода зашипев, вспенилась и взметнулась вверх облаком пара, заполнившим парную нестерпимым жаром.

– Ещё? – спросил Сургон.

– Не знаю, – громко задышал Алекс, чувствуя, как по коже покатились капли влаги и пота, – сильно жжёт.

– Тогда ещё раз, и хватит.

Плеснув новую порцию, Сургон отложил ковш и залез на полку повыше. Алекс, напротив, немного спустился, поскольку внизу было не так жарко. Здесь он смог наконец расслабиться и предаться наслаждению. Мытьё из нагретого ведра, практиковавшееся в лесной лаборатории, позволяло, конечно, соблюдать элементарную гигиену, но радости доставляло мало, особенно с учётом холода, царящего всегда в банно-прачечном помещении. Здесь же тепла хватало с избытком. А ведь впереди ещё ждала душевая! Да только ради этого можно было согласиться пройти обряд посвящения.

Тут Сургон велел Алексу лечь на полке лицом вниз и разопревшим в тазу берёзовым веником принялся хлопать его с головы до пяток, то сильнее, то едва касаясь листьями. От веника становилось ещё жарче, подчас невыносимо, но зато каждый такой удар отдавался в мышцах всплесками энергии, похожими на взрывы маленьких бомб, так что к концу процедуры Алекс наполнился энергией, будто сам был динамитом.

– Ну, всё, достаточно, пойдём, – сказал Сургон.

Он отбросил веник, и Алекс поднялся с полки.

– Как ощущения?

– Пока что я горю, как факел, – ответил Алекс. – Это, и вправду, стоит попробовать.

– Подожди, настоящее удовольствие от русской бани наступает чуть позже.

Они покинули парную. Алекс хотел сразу пройти в душевую кабину, но Сургон попросил его задержаться. В руках у Сургона оказался наполненный водой кувшин.

– Омоем тело и душу, – чуть растягивая слова, произнёс Сургон. – Предстанем очищенными пред Всевышним Богом, дающим жизнь, пред Великими Духами, следящими за жизнью, и пред нашими светлыми предками. Что с тела – то в землю, что с души – то в небо.

Он вылил часть воды на голову Алекса, а оставшуюся часть на себя.

– А теперь можешь вставать под душ.

ГЛАВА 32

Вернувшихся после омовения Алекса и Сургона кособокий правитель встречал, по-прежнему восседая на троне. Сейчас правитель показался Алексу не столь строгим, как в первые минуты встречи, но, возможно, причиной тому являлась лишь охватившая Алекса после бани воздушная лёгкость, близкая к блаженству.

– Подойди ко мне, – впервые обратился правитель к Алексу.

Тот приблизился.

– Меня зовут Рузавал, – сказал правитель, поднимаясь с трона. – Встань на колени.

Алекс, решивший следовать всем разумным указаниям, могущим прозвучать на процедуре посвящения, опустился на колени. В таком положении он оказался едва ли не одной высоты с маленьким Рузавалом.

– Александр Коннелл, – произнёс тот. – Известно ли тебе о существовании народа исседонов?

– Три дня назад ещё не было известно, – признался Алекс. – мне рассказал Сургон.

– Александр Коннелл! – вспыхнул гневный свет в глазах Рузавала. – Известно ли тебе о существовании народа исседонов?

– Да, известно.

Гневный свет угас.

– Известно ли тебе имя Боеру Холви, носившего среди других народов имя Борис Холвишев?

– Известно.

– Имел ли ты отношение к Боеру Холви?

– Имел.

– Какое?

– Он был моим дедом.

– Сознаёшь ли ты кровное родство с Боеру Холви?

– Разумеется, сознаю, ведь он мне… Да, сознаю, – быстро исправился Алекс, предупреждая новую вспышку гнева.

– Известно ли тебе, что Боеру Холви принадлежал к народу исседонов? – продолжал правитель Рузавал, всё повышая тон.

– Известно.

– Желаешь ли ты, Александр Коннелл, освятив свою кровь, стать частью народа исседонов?!

Алекс ещё на какое-то мгновение задумался и ответил:

– Желаю.

Правитель Рузавал прикрыл веки.

– Тогда закатай рукава и дай мне свою правую руку, – произнёс он.

Едва Алекс сделал то, что от него требовалось, как в пальцах Рузавала сверкнул невесть откуда взявшийся нож, которым он чиркнул по внешней стороне протянутой руки. Вскрикнув, Алекс хотел отдёрнуть руку, но Рузавал держал её очень крепко – сила в нём чувствовалась немалая. Одновременно кособокий правитель подставил под закапавшую кровь молочно-белое керамическое блюдце, в котором находился пучок засохшей травы наподобие мха. Алая кровь стекала по стенкам блюдца к жёлтой траве. Там, где трава намокала, она становилась бурой.

Обильно пролившись, кровь на руке Алекса стала свёртываться и капать всё медленней. Рузавал, ослабив хватку, одобрительно кивнул.

– Настала пора праздновать инициацию, – сказал он, окончательно разжав клещи и сунув Алексу клочок смоченной чем-то ваты.

– Инициация уже прошла? – удивлённо спросил Алекс, прикладывая вату к кровоточащему порезу.

Рузавал, не ответив, хлопнув в ладоши.

– Она только начинается, – сказал за него Сургон.

На звук хлопка в комнату вошла женщина в сиреневых восточных шароварах и серой блузке. Лицо и волосы женщины скрывала окутывающая голову тёмная сетка. Двигаясь, женщина немного хромала, но это не мешало ей проявлять ловкость, расторопность и даже изящество. Она несла поднос, на котором находились три чаши и бутыль красного вина.