– Её родители, – продолжал ободрённый этим Алекс, – до того как перебраться в Соединённые Штаты жили, как я теперь знаю, в Миассе, и уехали отсюда при довольно странных обстоятельствах. Я хочу выяснить, при каких.

– Что-нибудь связанное с золотом?

– Возможно. Но должна быть причина, заставившая деда бежать с беременной женой к морю, а оттуда ещё дальше, через океан. Я внимательно изучил их документы и обнаружил вот что: мои дед и бабушка, Борис и Вера Холвишев, до того как бежали из России, были женаты пятнадцать лет и все пятнадцать лет не имели детей. Можно только представить, как они ждали этого ребёнка. И вдруг за три месяца до его рождения – а ведь могло быть и меньше – предприняли столь рискованное путешествие.

– А что ты думаешь о причине?

– Я не знаю. Мама и сама бабушка считали, что причина может быть неблаговидной.

– Преступление? – тихо спросила Тая.

– Они считали, что такое не исключено. Но я не верю. И дело не в том, что мне хочется оправдать своих предков. Просто мне кажется, – Алекс вновь с сомнением посмотрел на девушку, – что у меня с дедом, который умер много лет назад, существует… некая связь. Я чувствую иногда как бы его присутствие, и чувство это не тёмное. А значит, дед не был плохим человеком… Я кажусь тебе странным?

– Нет, – сказал Тая, глядя на засыхающую траву, по которой они шли, – не кажешься. Я тоже чувствую подобную связь со своими родителями.

– Со своими родителями? Они что… умерли?

– Да, погибли в автокатастрофе три года назад.

– Извини, я не знал.

– Ничего. Самая острая боль уже прошла. Страшно было, когда всё случилось. И не знаю, как бы мне удалось выстоять тогда, если бы не помощь Сургона. Я словно очутилась в темноте и двигалась куда-то на ощупь. Но как только оступалась, он оказывался рядом и поддерживал меня.

Алекс с Таей молча брели по лесу.

– Сургон чей брат, отца или мамы? – спросил Алекс.

– Папы. Но не родной брат и даже не двоюродный, а очень дальний. Он жил в другом городе, и я о нём ничего не знала. А когда погибли родители, он приехал и сам представился. Организовал похороны, опекал меня, пожил первое время. А потом предложил отправиться с ним. Сказал, что найдёт мне занятие; что, если я захочу, то всегда смогу вернуться. Я поехала и теперь считаю, поступила правильно. Сургон помог мне преодолеть очень трудное время, и ещё благодаря ему я, возможно, нашла дело своей жизни.

– Ты имеешь ввиду работу по хозяйству?

– Нет, – засмеялась Тая.

Тень с её лица спала, а смех оказался таким заразительным, что Алекс тоже невольно рассмеялся.

– Хотя, кто знает, – продолжала она, – может, работа по хозяйству и есть занятие моей жизни? Но я имела ввиду минералогию, которой увлеклась. Сургон биолог и приезжает в Ильменский заповедник для занятий биологией. А меня больше привлекли минералы, наполняющие здешние горы.

– Я знаю, – кивнул Алекс, – золото, которое стерегут мифические существа грифоны!

– Золото – далеко не всё, – сказала Тая. – Ильменские горы – настоящая кладовая земли. Здесь сосредоточены чуть ли не все известные людям горные породы и множество минералов, часть из которых не встречается больше нигде в мире! Прямо вот тут, под нашими ногами. Представляешь?

Глаза и щёки Таи загорелись. Похоже, данная тема её сильно занимала.

– Ильменский заповедник был образован именно как минералогический, – увлеченно продолжала она. – Здесь добывали топазы, аквамарины, фенакиты. Был найден один из редчайших ювелирных камней – чёрный звёздчатый корунд, и некоторые корунды светились звёздами уникальными по своему рисунку. Многое можно посмотреть в богатейшем музее заповедника. Если хочешь, я сама буду твоим экскурсоводом.

– В музей мне нельзя, – сказал Алекс, – Сургон не разрешает.

– Тогда я расскажу тебе так.

Они направились обратно к лаборатории, и за этот недолгий путь Алекс столько наслушался про минералы и горные породы, сколько не знал во всю жизнь. И странно, ему, человеку далёкому от минералогии, было очень интересно слушать от Таи и про ильменит, и про миасскит, и про самарскит. А про калийсаданагаит он даже попросил рассказать подробнее.

ГЛАВА 14

Сначала на лабораторию налетел ветер. Проникнув в неплотно запертую входную дверь, он полез в щели и отдушины, извлекая из них то ли шипение, то ли свист и стараясь распахнуть то, что ему окажется по силам. Алекс, выйдя в коридор, закрыл входную дверь плотнее. Но ветер не унимался. Кружась в поддувалах двух старых печей, сложенных когда-то для отапливания лаборатории, он выл там, стараясь выбраться по трубам на улицу, но, очутившись на свободе, тут же опять лез в дом.

Алекс спрашивал у Сургона про эти печи. Становилось довольно холодно, и Алекс предлагал собрать в лесу дров, чтобы затопить хотя бы одну из них. Сургон не соглашался. Он пояснял, что лаборатория считается недействующей, проживают они здесь нелегально, а дым из трубы, и даже не столько дым, сколько гарь, которая поползёт по лесу, могут привлечь чьё-то внимание. Алексу не нравилось это житьё на нелегальном положении: он с детства привык уважать закон и подчиняться его требованиям. Но что было делать? В данном случае приходилось признать, что некоторое нарушение правил необходимо для пребывания его, американского гражданина, в закрытом российском городе.

Вслед за ветром налетел дождь – несдержанный по силе, шатающийся из стороны в сторону, как пьяный. Прыгнув на крышу, он заплясал на ней в обнимку с ветром, и их сумасшедшие пляски казались сродни празднеству нечистой силы.

Алекс ночевал в лаборатории один. Сургон и Таисия уехали рано утром. На одном из участков Ильменского заповедника учёные обнаружили несколько мёртвых косуль, и для принятия решения о санитарных мерах требовалось срочно установить причину падежа. Из сотрудников научного центра создали рабочую группу, в неё включили Сургона, а он взял в помощницы Таю.

Сургон предупредил Алекса, чтобы тот не ждал их сегодня, поскольку за день завершить работу, скорее всего, не удастся. Тая сготовила остающемуся в одиночестве гостю побольше еды и на всякий случай показала, где находится и как открывается погреб, в котором сложены запасы продовольствия. Алекс слазил туда дважды – без необходимости, а просто так, благо времени имел в избытке. На холодных деревянных полках под землёй он нашёл консервы, копчёные колбасы, сыры, фрукты, овощи и разные другие продукты за исключением тех, которые требовали заморозки: морозильника в лаборатории не было.

Остальной день Алекс не знал, чем себя занять. В район «Америка» для поисков дома Бориса Холвишева они с Сургоном договорились ехать, как только Сургон освободится, то есть в лучшем случае завтра, или даже послезавтра. Самостоятельно в город Алекс выйти не мог, а заходить далеко вглубь леса опасался из-за собак. Два часа ушло на физические занятия – бег вокруг лаборатории и упражнения на суку близстоящей сосны. Потом Алекс наносил из колодца воду, нагрел на газовой плите, вымылся, пообедал и немного поспал. А затем принялся думать, чем заполнить вечер.

Газеты «Миасский рабочий», так же, как и ноутбук, Сургон унёс с собой: подшивку требовалось сдать в библиотеку, а ноутбук зарядить. Алекс просил Сургона оставить ему для чтения один из романов Сергея Исетова, и Сургон обещал, но, видимо, забыл, а дверь свою всегда закрывал на ключ. Навесной замок продолжал висеть также на двери одной из выходящих в коридор комнат, и что находится за той дверью, Алекс до сих пор не знал.

Зато в стопке бумаг на кухне обнаружился ботанический журнал, старый и помятый. За неимением других вариантов предстояло, видимо, заняться изучением ботаники. Но сначала Алекс, не торопясь, поужинал и лишь затем, прихватив журнал, отправился к себе.

На улице и в лаборатории стемнело окончательно. Запалив керосиновую лампу, к которой ещё недавно Алекс не знал, с какой стороны подойти, он занялся чтением журнала. Сосредоточиться на содержании статьи никак не удавалось: в тексте попадалось слишком много незнакомых слов, а кроме того, было беспокойно и тягостно на душе, и Алекс никак не мог от этого состояния избавиться. Возможно, он, как и любой бы на его месте, тревожился, что находится в одиночестве так далеко от людей. Возможно, тревогу вызывала непроглядная тьма вокруг лаборатории. Скорее же всего, причиной его тягостного состояния являлась надвинувшаяся непогода – природное смятение, которое передавалось душе звуками воющего ветра и стучащего по крыше дождя.

Оторвавшись от статьи, Алекс бросил взгляд в сторону окна и вначале подумал, что видит в нём своё отражение, как это бывает ночью, когда в помещении включен свет. Но вдруг сообразил, что ошибается: в окне маячило не отображение, а нечто материальное, находящееся по ту сторону стекла. Алекс присмотрелся внимательней – и обмер: из темноты в комнату вглядывалось ужасного вида человеческое существо. Голова существа была накрыта капюшоном, по которому стекали капли дождя, а под капюшоном, ниже практически отсутствующих бровей, медленно двигались блестящие, будто залитые лаком глаза. Испуг же вызывали не столько глаза существа, сколько его огромные, лошадиные ноздри, которые подёргивались, словно старались через стекло учуять запах того, кто находится в доме.

Алекс отодвинул в сторону керосиновую лампу, чтобы лучше рассмотреть жуткого незнакомца, и увидел, что окно пусто: тот скрылся в ночной мгле так же неожиданно, как возник. Но его близкое присутствие ощущалось почти физически.

С запозданием Алекс подумал, что давно следовало закрыться. На входной двери лаборатории имелась металлическая задвижка, а на двери его комнаты – крючок. Погасив лампу, Алекс поднялся с кровати и почти одновременно услышал шаги по деревянному крыльцу, затем визг несмазанных петель и стук тяжёлых каблуков ступившего в коридор существа. Алекс тихо накинул на дверь крючок.

Вошедший двинулся по скрипучим половым доскам заброшенной лаборатории. Достигнув комнаты Алекса, он остановился. В тишине было явственно слышно его дыхание – громкое, с лёгким свистом, производимым лошадиными ноздрями. Сам же Алекс, кажется, совсем перестал дышать.

Дверь поползла и дёрнулась на крючке.

– Кто там? – произнёс Алекс севшим голосом.

Ответа не последовало. Вместо этого дверь дёрнулась ещё раз, сильнее.

– Кто там? – повторил Алекс громче.

Не дождавшись ответа, он нащупал в темноте журнальный столик и, взяв его за ножку, приготовился защищаться, как только возникнет необходимость. Но дёрганья двери прекратились. Незнакомец отправился дальше, и скрип половых досок сменился скрежетом механизма навесного замка. «Вот оно что, явился хозяин запертого помещения», – сообразил Алекс, весь обращаясь в слух.

Когда навесной замок был снят, и незнакомец вошёл в открытую им комнату, звуки на какое-то время стихли, а затем лабораторию сотрясли сильные размеренные удары, от которых с обшарпанных стен посыпались кусочки штукатурки.

«Что он там делает? И почему явился так поздно?» – лихорадочно размышлял Алекс. Поведение пришедшего и особенно его молчание за дверью было пугающе. Тем не менее мало-помалу Алекс взял себя в руки: происходящему наверняка имелось разумное объяснение. Вернув на место журнальный столик, он зажёг лампу и усилием воли приказал себе нанести визит позднему гостю, чтобы познакомиться и окончательно прояснить ситуацию. Откинув крючок, Алекс вышел в коридор.

Звуки ударов там слышались явственней. Это был неторопливый стук тяжёлым предметом, словно колотушкой ударяли по стене или забивали в землю сваи. Доносились звуки, как и предполагал Алекс, из прежде запертого помещения. Туда вели мокрые следы от обуви, по которым он направился, светя себе керосиновой лампой. Следам сопутствовало множество капель, и некоторые из них вдруг привлекли более пристальное внимание Алекса. Присев, он посветил внизу.

Действительно, пол был обильно забрызган дождевой водой, которая в отдельных местах уже подсыхала. Кое-где лежали кусочки штукатурки, упавшей в воду со стен. Но ряд капель отличался от прочих густотой консистенции и тёмным, вернее, тёмно-красным цветом. Ткнув в одно такое пятно, Алекс поднёс палец ближе к свету, а затем к лицу и вновь почувствовал холод в конечностях, ибо окончательно убедился в том, о чём уже и так догадывался: передвижению ночного пришельца сопутствовали капли стекающей крови. Что могло быть их источником?

Во власти сильнейшего волнения Алекс совсем упустил из виду, что удары, сотрясающие лабораторию, стихли. Продолжая изучать капли на полу, он вдруг увидел среди них два тупых носка чёрной обуви и, подняв глаза, в страхе вскочил на ноги: перед ним стояло человеческое существо, которое выглядело поистине ужасно. Оно было абсолютно лысым, без бровей, с широким шумящим носом, словно надело на голову маску противогаза. И только блестящие глаза, да подвижные ноздри указывали на то, что являются частью живого лица, а не резиновой маски. Облачён этот монстр был в длинный брезентовый фартук, из-под которого высовывались резиновые сапоги. В руке он держал топор, испачканный, как и обе руки, кровью.

– Здравствуйте, я здесь живу, вот в этой комнате, – заговорил Алекс, показывая на свою спальню.

Монстр с лошадиными ноздрями не отвечал. Взгляд его был похож на топор, который он держал в руке: тяжёлый и острый.

– Я услышал, что кто-то ходит и решил посмотреть.

Монстр, не говоря ни слова, двинулся вперёд. Алекс попятился. Он не знал, что нужно этому вооружённому страшилищу, а тот не желал пояснять. В два прыжка достигнув своей комнаты, Алекс заскочил внутрь и закрыл её на крючок. В ту же секунду крючок запрыгал под напором сильных толчков снаружи: монстр с лошадиными ноздрями желал попасть внутрь. Выбить дверь, особенно при наличии топора, ему не составляло большого труда.

У Алекса не было под рукой ничего, что могло бы противостоять столь грозному оружию как топор. Оставалось только спасаться – выпрыгнуть через окно на улицу и скрыться за пеленой непогоды. Подбежав к окну, Алекс стал дёргать ручку, но окно не открывалось: по периметру рамы оно было крепко заколочено гвоздями. Схватив журнальный столик, Алекс размахнулся, чтобы выбыть стекло, как вдруг толчки в дверь прекратились.

Пока Алекс думал, что ему делать – бить стекло или не бить – в коридоре прогрохотали сапоги и удары за стенами возобновились: страшилище вернулось к своим занятиям. Спешно отыскав в вещах непромокаемую куртку, Алекс облачился в неё и, осторожно выйдя из комнаты, покинул лабораторию.

В город, боясь заблудиться, он не пошёл, а спрятался под стоящими невдалеке деревьями. Из-под пихты с раскидистыми лапами, сквозь которые струи дождя проникали не слишком сильно, лаборатория просматривалась как на ладони, но что происходило в единственной освещённой комнате, откуда раздавался стук, не было видно по причине закрашенного там окна.

Когда удары стихли, то вскоре погас и свет. С крыльца, укрывшись дождевиком, вышел человек с лошадиными ноздрями и, светя фонарём, отправился прочь.

Алекс, вглядываясь в темноту и вздрагивая от каждого шороха за спиной, продолжительное время оставался под пихтой, прежде чем решился вернуться к себе. Закрывшись, он, не зажигая лампы, переоделся в сухую одежду и, соорудив у входа баррикаду из журнального столика и чемодана, посидел ещё немного, а затем лёг и постарался уснуть, что удалось ему только под утро.

ГЛАВА 15

Утром Алекс проснулся от постороннего хождения за дверью. Тотчас вспомнив ночные события, он вскочил на кровати и оглядел импровизированную баррикаду у входа: чемодан и столик находились в том положении, как и были установлены. Подойдя к двери, Алекс припал к ней ухом. Сначала ничего определённого услышать не удавалось, а потом где-то в недрах лаборатории послышались голоса Сургона и Таи. С облегчением разобрав баррикаду, Алекс вышел из комнаты.

Он сразу обратил внимание на отсутствие в коридоре следов ночного посещения: пол был тщательно вымыт, и ни капель крови, ни кусочков отпавшей штукатурки нигде не осталось. На двери, куда входил человек с лошадиными ноздрями, по-прежнему висел массивный замок.

– Наш американский друг встал. Доброе утро! – раздалось бодрое приветствие появившегося с кухни Сургона.

Судя по отсутствию майки и полотенцу в руке, Сургон отправлялся на водные процедуры.

– Доброе утро! – отозвался Алекс.

– Как прошли сутки в одиночестве? Скучать не приходилось?

– Нет.

Алекс решил пока не заводить разговора о незнакомце с топором.

– Я иду обливаться колодезной водой, – сообщил Сургон. – Не желаешь составить мне компанию?

– Пожалуй, – согласился Алекс, мало спавший ночью и искавший способа взбодриться.

Раздевшись и чувствуя пощипывание утренней прохлады, он направился во двор. После вчерашней непогоды небо очистилось и просветлело. Вместо растрёпанных туч по нему изредка катились аккуратные клубочки белых облаков. Готовясь к солнечному дню, особо ценному в осеннюю пору, деревья стряхивали с веток капли ночного дождя, иногда вместе с сырыми листьями. Лес источал запахи влаги с нотами обмытой хвои.

Сургон, покрикивая, обливался у колодца. Почему процедура обливания не могла происходить без возгласов, в приличном молчании, Алекс понял, когда вылил на себя порцию ледяной колодезной воды. Крики вырвались из его груди непроизвольно и были столь громкими, что с дерева вспорхнула перепуганная птица. Сургон отчаянно расхохотался.

– О-о! – произнёс Алекс, приходя в себя и чувствуя, как в груди встрепенулось, застучало сердце.

– Ещё? – спросил Сургон.

– Разумеется, – ответил Алекс, увидев выглянувшую на шум Таю.

На её глазах он мужественно облился ещё пару раз, а уже затем понёсся к себе, поскольку не догадался взять на водные процедуры полотенце.

За завтраком освежившийся Алекс много шутил и живо интересовался у Сургона и Таи результатами их санитарной экспедиции в заповедник. Результаты были удовлетворительными: специалисты не увидели оснований для принятия чрезвычайных мер, планируя справиться с проблемой в рабочем порядке. Поэтому Сургон, находящийся, вообще-то, в официальном отпуске и принимавший участие в санитарной экспедиции по крайней необходимости, объявил Алексу, что теперь, как и обещал, готов заняться их общим делом.

Алекс воспринял это известие с воодушевлением, ибо терять дни в бесцельном ожидании больше не хотел. Решено было сегодня же отправиться в миасский район «Америка», чтобы поискать там следы Бориса Холвишева. Сургон ушёл собираться, а Алекс задержался поболтать с Таей, с которой не виделся более суток. Ничего так не хотелось последнее время Алексу, как просто общаться с Таей, пусть на самые обыденные темы. Всё было Алексу приятно слышать от неё, всякая малозначимая беседа казалась ему особенной, а по настроению – праздничной, словно происходило событие, которого он долго ждал. Тем не менее от Таи не укрылось, что сегодня во взгляде гостя проскальзывает беспокойство. Она стала допытываться, и Алексу пришлось рассказать о тревожно проведённой ночи и визите монстра с лошадиными ноздрями.

– Да, я знаю, я замыла утром его следы, – сказала Тая.

И теперь уже Алексу показалось, что по лицу девушки пробежала тень.

– Кто он такой? – спросил Алекс.

– Его зовут Гызат, ветеринар Гызат. Сургон представил его как человека, который помогает ему в работе, хотя в научном центре заповедника я никогда Гызата не видела, и во вчерашней экспедиции с нами находился другой ветеринар.

– Тогда чем он занимается?

– Сургон говорит, что Гызат оказывает ему услуги в неслужебное время, а постоянно работает на местном продовольственном рынке.

– Но зачем ночью ветеринар приходил сюда? – не мог взять в толк Алекс.

– Приносил мясо. В доме нет морозильника, и ветеринар Гызат снабжает нас свежим мясом.

– По ночам?

– Он часто появляется ночью, вернее, поздно вечером: наверное потому, что днём занят на рынке. Извини, я не догадалась тебя предупредить.

«Предупредить бы не мешало», – подумал Алекс, вспомнив возникшего из темноты ветеринара: безбрового, с лошадиными ноздрями и окровавленным топором в руке, безмолвно ломящегося в закрытую дверь.

– Мне он показался не слишком приятным парнем, – сказал Алекс.

– А я его боюсь, – призналась вдруг Тая. – Не знаю, почему. При одном только его виде меня охватывает такой страх, что я готова бежать куда глаза глядят.

– Я тебя понимаю.

– Но, может быть, мы его плохо знаем? – в надежде, что Алекс развеет её страхи, спросила Тая. – Внешность часто обманчива, и трудно определить, что из себя человек представляет на самом деле. К тому же, этот его физический недостаток.

– Да уж, ноздри ужасные.

– Я про другое, про его немоту.

– Немоту?

– Разве ты не заметил, что ветеринар Гызат немой? – удивилась Тая.

– Ах, вот в чём дело! А я-то решил, что он не хочет со мной разгова…

– Нам давно пора находиться в пути, – произнёс за их спинами Сургон.

Алекс и Тая вздрогнули. Сургон вошёл очень тихо, и неизвестно было, слышал ли он их беседу?

– Да-да, уже иду, – заторопился Алекс. – Мне на сборы нужно буквально две минуты.

– Я буду на улице, – сказал Сургон, но остался с Таей на кухне.

Алексу, вышедшему из лаборатории, даже пришлось дожидаться Сургона. Когда же тот появился, изумлению Алекса не было предела: лицо Сургона скрывала борода – короткая и не слишком густая, но достаточная, чтобы сделать незаметной «потёкшую» щёку.

– Это для конспирации, – усмехнулся Сургон, увидев реакцию Алекса, – чтобы нас с тобой не запомнили и не смогли затем арестовать. Тебе тоже придётся подкорректировать внешность. Вот держи.

Он подал Алексу парик с тусклыми рыжими волосами и очки в массивной оправе.

– Если нас задержат в таком наряде спецслужбы, трудно будет доказать, что я не шпион, – произнёс Алекс, крутя в руках предметы конспирации.

– Если нас задержат спецслужбы, уже поздно будет что-либо доказывать, – сказал Сургон. – Этот маскарад как раз и является предупредительной мерой.

– И что, надевать прямо сейчас?

– Лучше сейчас, до выхода из леса, чтобы немного привыкнуть. А в зеркале машины поправишь, если что не так. Впрочем, очки можешь надеть чуть позже.

Алекс натянул на голову парик, и они с Сургоном отправились в путь. Солнце ещё не поднялось над соснами и пробивалось сквозь них, как софиты на красочном шоу, зажигая мокрый лес сотнями огоньков. Переливы сверкающих капель на деревьях создавали иллюзию, будто слева и справа от дороги в свете софитов фланируют по подиуму прекрасные девушки-модели, увешанные бриллиантами, изумрудами и золотыми украшениями.

Алекс стал забывать ночные тревоги и смирился со своей рыжеволосой внешностью, всецело отдаваясь возбуждающему чувству предстоящих открытий. Ему казалось, что впереди его ждёт нечто удивительное, значимое и, возможно, очень хорошее, и потому шаги его были энергичны и легки, как движения лесного волка.

– Ты знаешь, что означает твоя ирландская фамилия Коннелл? Вернее, О’Коннелл? – спросил Сургон, будто понимая его настроение.

– Знаю, – кивнул Алекс: – «Сильный, как волк».

– Тебе эта фамилия кажется подходящей?

– Вполне подходящей, – засмеялся Алекс от переполнявших его чувств.

– Тогда дополнительная пара-тройка километров ходьбы тебя не затруднит, – сказал Сургон. – Потому что мы пойдём в город не напрямую, по лесу, а по дороге до самого конца. Так чуть длиннее, зато ноги останутся сухими.

Алекс, старавшийся запоминать путь, уже и сам отметил изменения по сравнению с тем, как они с Сургоном шли в лабораторию. Оказалось, Сургон не желал заходить в промокший под ночным дождём лес, и это было Алексу даже на руку: он видел дорогу, которой в случае чего мог выбраться к людям.

На выходе из заповедника дорога растворилась в траве. Сургон проследил, чтобы Алекс надел очки, и дальше они вдвоём какое-то время шли по пустырю, а потом по городским окраинам, застроенным пятиэтажными панельными домами. Сюда, как сообразил Алекс, он и Сургон приехали несколько дней назад из Екатеринбурга. Вскоре показалась и припаркованная «Шевроле-Нива». В автомобильном зеркальце Алекс впервые увидел свою изменённую внешность, оказавшуюся весьма забавной.

Машина, управляемая Сургоном, спустилась в долину и через полчаса движения по городу свернула к жилому району, напоминающему видом деревню.

ГЛАВА 16

Предваряла жилой район небольшая удивительной красоты церковь с красными стенами, бирюзово-голубой крышей и небесно-синими куполами, переплетёнными позолотой. Алекс попросил Сургона остановиться, и тот с явным неудовольствием удовлетворил его просьбу.

– Что это за храм? – спросил Алекс, выйдя из машины.

– Свято-Троицкая церковь, – нехотя отозвался Сургон. – Построена в девятнадцатом веке. В советское время оставалась единственным храмом города Миасса, все остальные разрушили большевики.

– Наверное, здесь бывали мои дедушка с бабушкой.

Сургон промолчал.

– Я зайду ненадолго, – сказал Алекс.

– Мы теряем время! – вспылил вдруг Сургон. – Я сумел выкроить день для поездки, а ты тратишь его впустую.

– Я зайду ненадолго, – повторил Алекс. – Ты составишь мне компанию?

– Нет, – отвернулся Сургон.

Миновав ограду, Алекс прошёл в церковь. Там было тихо и пахло горевшими свечами. Немногочисленные прихожане, в основном пожилого возраста, молились у икон и небольшого распятия Иисуса Христа, которое находилось слева от входа, и кажется, не являлось в храме основным местом для поклонений. Отсутствовали здесь и молитвенные скамейки. Зато сразу бросалась в глаза огромная, от стены до стены и от пола до потолка, расписанная иконами перегородка, отделяющая алтарь от остальной части помещения.

Не зная на чьё изображение следует молиться, Алекс перекрестился сначала у распятия, а затем у иконы Девы Марии. Витающий запах горящих свечей, первые минуты казавшийся излишне сильным, вскоре перестал замечаться, и сосредоточенно помолившись, Алекс испытал, как это иногда с ним бывало в храме, душевное просветление.

Сняв маскировочные очки и разглядывая иконы, Алекс прошёлся по церкви. Волнительно было думать о том, что здесь точно так же ходили когда-то его предки, жившие много лет назад или относительно недавно. А из предков в первую очередь, конечно, бабушка с дедушкой. Возможно, вон перед той иконой, где сейчас молится женщина в платочке, стояла Вера Холвишев, беременная дочерью Анной, а у изображения того святого с бородой осенял себя крестным знамением Борис. Алекс будто вновь ощутил рядом с собой незримое присутствие ушедших родственников, уловил ту пресловутую и едва различимую с ними связь, о которой говорил недавно с Таей. И более того – в какой-то момент вдруг представил себя таким же, как они, бесплотным духом, готовым занять среди них своё место.

Смущённый этим чувством, Алекс вышел из церкви. Ожидавший его Сургон всё ещё пребывал в раздражённом состоянии. Сказав, что машину они оставят здесь, а дальше отправятся пешком, Сургон зашагал в направлении домов, очевидно, и называвшихся в своём единстве районом «Америка».

– Ты никогда не ходишь в церковь? – спросил, нагоняя Сургона и пристраиваясь с ним рядом, Алекс.

– Нет, – ответил тот почти грубо.

– Не веришь в Бога?.. Извини, – тут Алекс понял, что вторгается в сокровенные темы, которые с посторонними обсуждать не принято, – отвечать не нужно.

Но Сургон и не думал молчать.

– Как же можно не верить во Всемогущего Бога, дающего жизнь, если Бог есть? – сказал он. – Я не верю в Христа и христианство.

Тут уже смолчал Алекс: тема была слишком щекотливой. Но Сургон продолжал.

– Про сомнительность истории, изложенной в Священном Писании, сказано более чем достаточно. Если даже отбросить путаницу и явные натяжки Евангелий, которые можно не заметить только очень желая этого, главный аргумент критики сведётся к следующему: при жизни Иисус всеми силами старается убедить окружающих, что он Божий сын. Доказательством тому должны были послужить его скорая смерть с последующим воскресением из мёртвых. И вот Иисуса за богохульство казнили, как строжайше и предписывали законы того времени. Он – умер. «А потом, как обещал, воскрес!» – объявили его ученики. «Воскрес? – не поверили окружающие. – Кто же видел его воскресшим?» «Мы видели», – сказали ученики. «А ещё кто?» Оказалось – никто, или, со слов одного из поздних последователей, видел и он, а также некие другие ученики, но сам последователь при том не присутствовал.

Сургон остановился и продолжал горячо говорить, дёргая при каждом слове приклеенной бородой:

– То есть ты понимаешь? Адепты нового учения предложили человечеству поверить им на слово, будто некий человек, умерев, воскрес по воле Божьей, а значит, и сам является Богом. Но как же человечество может поверить в это, если даже ближайшие ученики, апостолы, находясь рядом со своим учителем, неоднократно сомневались в нём? Казалось бы, если ты Бог, принёсший миру Новый Завет и убеждающий в том каждого встречного при жизни – явись этому миру после смерти, воскресшим, во всём могуществе, и положи раз и навсегда конец людским сомнениям и заблуждениям. Ведь людям свойственно сомневаться, они видели рядом с собой слишком много лжепророков. Но вместо ясного и недвусмысленного доказательства новая религия отговорилась сомнительными свидетельствами и, объявив их неоспоримыми, породила столько насилия, открыла шлюзы таким потокам крови и слёз, что евангельский завет «Возлюби ближнего своего» звучит на их фоне как издевательство.

– Насилие породил не Христос, а люди, – возразил Алекс.

– Да, да, люди, созданные по образу и подобию Божьему. И если таков Бог, чего же мы хотим от людей? – оплывшая сторона лица Сургона скривилась в усмешке. – И кстати, про создание по образу и подобию. Как авраамические религии, включая христианство, отвечают на самый, пожалуй, мучительный для человечества вопрос – вопрос о тяготах, сопровождающих человека на протяжении жизни: лишениях, страданиях, болезнях? Ведь каждый из нас гораздо более в жизни страдает, чем бывает счастлив. Вспомним Вольтера: «Счастье – это только сон, а горе – действительность». На протяжении многих и многих сотен лет, рыдая и посыпая головы пеплом, люди задаются неразрешимым для них вопросом: за что?! "А вот за что!" – говорят авраамические религии. Оказывается, страданиями и тяготами Бог наказал прародителей человечества Адама и Еву, изгоняя их из рая. За какое же такое ужасное прегрешение? А потому, что они, нарушив запрет, решились вкусить от Древа Познания. Но помилуйте! Ведь человечество только и занято тем, что, преодолевая запреты, добывает новые знания! Разве не в этом состоит суть человека? Разве не Бог создал его таким?! И разве не способностью познавать и осмысливать познанное отличается человек от других тварей? Это как ставить в вину человеку его способность разговаривать или любить. Но нет же – люди наказаны! И не только Адам и Ева, но и все последующие поколения, включая невинных детей, о слезах которых так сокрушался русский писатель Достоевский. Вот уж ни с чем не сравнимая жестокость! Но христианство говорит: это не жестокость Бога, а грех людей, первородный грех, искупать который пришёл Иисус. А я не признаю искупления, потому что не признаю такого греха! Слишком неубедительное объяснение! И к тому же, если Иисус искупил первородный грех, то почему люди продолжают страдать? Ах, есть очередное объяснение? Ну, так объяснения можно придумывать до бесконечности.