Нью-Йорк

– У нас есть голландское завещание, составленное давным-давно, после свадьбы, – сказал Босс. – Оно находится у старика Шермерхорна, стряпчего твоей матушки. С ней приключится удар, если я что-нибудь изменю.

– Ей и не нужно знать. Новое, английское, перекроет его.

– А тебе что за дело?

– Правду сказать, отец, я не доверяю ее суждениям. То, например, как она разошлась из-за истории с Лейслером. По-моему, она не тот человек, чтобы распоряжаться нашими деньгами. Клара обеспечена хорошо. У нее богатое приданое, да и от первого мужа деньги остались, а Генри Мастер, Бог свидетель, далеко не бедняк. Будь уверен, что по английским законам он унаследует чуть ли не все отцовское состояние. Она намного богаче меня.

– Понимаю, куда ты клонишь, – сказал Босс.

– Ты же знаешь, что я всегда присмотрю за мамой. Как и Клара.

– Не сомневаюсь.

– Я лишь подумал, что надо бы тебе меня защитить. И род ван Дейков. Вот и все.

– Обещаю, Ян, подумать над этим. Но пусть это лучше останется между нами.

– Безусловно, – ответил Ян.

После этого я тихо перешел в другой конец сада, а когда вернулся в дом, то не обмолвился об услышанном ни словом – даже Гудзону.

Из 1696 года я помню два события. Старая стена на севере города рушилась на глазах, и несколько лет назад вдоль нее проложили улицу, которую назвали Уолл-стрит. И в том же году на ее пересечении с Бродвеем англиканцы начали строить новую красивую церковь. Церковь Троицы – вот как ее назвали.

Вторым событием было последнее путешествие капитана Кидда.

Война короля Вильгельма с французами все тянулась. Голландское поселение Скенектади, основанное в двух сотнях милях вверх по реке, подверглось нападению французов и индейцев, тогда как в океане французы и их пираты так докучали англичанам, что те взмолились и упросили капитана Кидда разобраться. Капитан, как я уже сказал, отошел от дел и был уважаемым человеком. По правде, в то самое время он как раз помогал строить церковь Троицы на Уолл-стрит. Но он согласился. «Не думаю, впрочем, что его пришлось долго уговаривать, – заметил Босс. – Эти старые морские волки всегда тоскуют на суше».

Однажды я шел домой, и ко мне присоединился Гудзон. Вид у него был взволнованный, но он помалкивал и знай шагал рядом, очень по-свойски, как делал часто. И я положил ему на плечо руку, как тоже делал часто. Тогда он постепенно разговорился.

– Капитан Кидд хочет взять меня в море.

Сердце у меня екнуло, словно корабль, идущий ко дну.

– Ты слишком молод, чтобы думать об этом, – ответил я.

– Мне почти шестнадцать. Есть юнги намного моложе!

– Босс не позволит, – сказал я и мысленно взмолился, чтобы так и вышло. – Неужели тебе не терпится покинуть отца?

– Нет! – вскричал он и обвил мою шею рукой. – Не в этом дело! Но в море я выучусь на матроса.

– На пирата ты выучишься, – сказал я.

Насмотревшись на экипажи этих приватиров, я содрогался при мысли, что Гудзон будет жить среди подобного люда.

Не успели мы войти в дом, как меня позвал Босс.

– Вот что, Квош, – сказал он. – Капитан Кидд желает купить Гудзона. Он сделал мне очень солидное предложение.

Я только переводил взгляд с одного на другого. Я не знал, что сказать. Затем опустился на колени. Это было все, что я мог сделать.

– Не посылайте его в море, Босс, – произнес я. – Он все, что у меня есть.

– Ты же знаешь, что он и сам хочет, – ответил Босс.

– Знаю. Но он ничего не понимает. Я думаю, что капитан Кидд – совершенный джентльмен, но его команда… Иные из тех, кого он набирает, – это просто пираты.

– Квош, мы не можем вечно держать его при себе, – сказал Босс.

Я лихорадочно соображал. Меня страшили не только опасности, подстерегавшие Гудзона в море, но и то, как мог поступить с ним капитан Кидд, если купит его. Что, если он продаст моего сына в каком-нибудь далеком порту? Что тогда будет с Гудзоном? Я все еще надеялся, что Босс когда-нибудь даст ему вольную.

– А что, если капитан Кидд не станет покупать Гудзона, а просто заплатит вам за его службу? – спросил я. – Вы сдадите Гудзона внаем, но капитану придется его вернуть. Он и в цене поднимется как матрос!

Я лишь пытался что-нибудь измыслить, но Босс призадумался.

– Это годится, Квош, – изрек он. – Теперь ступай, а завтра поговорим.

На другой день было решено, что Гудзона сдадут капитану Кидду внаем. Спасибо и на том. На снаряжение корабля ушло много недель, и это было драгоценное для меня время, поскольку я думал, что больше не увижу сына. Но я не поделился с ним мыслями, а он находился в таком волнении, что мчался на берег всякий раз, как исхитрялся сбежать от меня.

Конечно, многие питали надежду изрядно разжиться на этом походе. В него вложились не только губернатор, но и несколько знатных английских лордов. Поговаривали, что тайную долю имел даже король Вильгельм. Корабль нарекли «Галерой приключений», исходя из того, что на нем были весла, а потому он мог атаковать другие суда даже в безветренную погоду. На нем было сто пятьдесят человек экипажа и тридцать четыре пушки.

Когда подошло время отплытия, я усадил Гудзона рядом и сказал:

– Отныне повинуйся капитану Кидду во всем, потому что теперь он твой господин. Но среди тех людей, Гудзон, с которыми ты поплывешь, есть очень дурные. Поэтому делай свое дело и держись в сторонке, – возможно, они тебя и не тронут. Помни, чему учили тебя мать и отец, и всякая беда пройдет стороной.

Наконец в сентябре 1696 года «Галера приключений» покинула Нью-Йоркскую бухту, и я провожал Гудзона взглядом до тех пор, пока он не скрылся из виду.

Шли месяцы, вестей не было. Я знал, что если капитан Кидд не найдет добычи поближе, то наверняка устремится через океан к берегам Южной Африки – мысу Доброй Надежды. Обогнув этот мыс и направившись к острову Мадагаскар, можно было встретить и французских купцов, и пиратов.

Однажды в порт вошел корабль, бывавший в тех краях. Он доставил новости: капитан Кидд лишился трети своей команды, застигнутой холерой у берегов Мадагаскара. Но правда ли это и жив ли мой Гудзон, я знать не мог.

Весной мисс Клара родила сына. У Яна были только дочки, и Босс очень обрадовался малышу. Мальчика назвали в честь Босса: Дирком.

– У меня есть внук, Квош, – сказал он, – и если мне повезет, то я еще увижу, как он вырастет. Разве не славно?

– Да, Босс, – ответил я. – Вы везучий человек.

Но Госпожа, хотя мисс Клара поднесла ей младенца, так и не обрадовалась внуку, рожденному в англиканстве.

А дальше в час, когда я не ждал, пришли новости, по которым я протомился всю жизнь. Госпожи не было дома, и Босс позвал меня в гостиную.

– Квош, – заявил он, – ты помнишь мое обещание: когда я умру, ты станешь вольным?

– Да, Босс, – ответил я.

– Имей в виду, что воля может оказаться не тем, что ты думаешь. Но так или иначе, в моем завещании я откажу тебе вольную и в придачу немного денег.

– Я старею, Босс, – сказал я, молясь про себя. – Будет ли вольная и Гудзону?

– Да, – подтвердил Босс, – он тоже станет свободным. Если жив.

– Спасибо, Босс.

– Не говори об этом никому, Квош, – сурово произнес Босс. – Ни Гудзону, ни единому человеку в доме! Это останется между нами по причинам, которые тебе незачем знать. Понимаешь?

– Да, Босс, – сказал я.

Должно быть, подумал я, он таки составил английское завещание.

– Еще одно. Ты должен пообещать кое-что сделать, когда меня не станет.

Он извлек тряпичный сверток и развернул его. И я увидел вампумный пояс, который он надевал, когда мы ходили вверх по реке.

– Узнаёшь?

– Да, Босс, – кивнул я.

– Это особенный пояс, Квош. Он имеет великую важность и ценность. По сути, для меня он драгоценнее всего моего имущества. Я храню его в тайнике, который покажу и тебе. Когда я умру, Квош, пойди и вынь этот пояс. Не говори никому, даже Госпоже. Но я хочу, чтобы ты отнес его мисс Кларе и сказал, что это мой особый подарок маленькому Дирку. Пусть он владеет им, и хранит, и передаст своему сыну, если у него будет сын, или другим моим потомкам в память обо мне. Ты обещаешь так сделать, Квош?

– Да, Босс, – сказал я. – Обещаю.

– Добро, – ответил он и показал мне тайник, и мы положили туда вампумный пояс, чтобы ему ничего не сделалось.

Слухи о капитане Кидде поползли следующей весной. Корабли, прибывшие в порт, принесли известие о том, что вместо того, чтобы охотиться за пиратами, он сам стал пиратом. Я спросил у Босса, что он об этом думает.

– Кто его знает, что там творится в морях? – пожал он плечами.

Я подумал о Гудзоне, но больше ничего не сказал. Слухи продолжали гулять, но за весь следующий год мы не узнали ничего наверняка. Весной 1699 года до нас дошла весть, что капитана Кидда ищет английский флот. А летом капитан Кидд объявился наконец в Бостоне, и прилетела новость о его аресте.

И тут, как я счел, Босс показал себя наилучшим образом. Новости час как прибыли, а он уже поспешил в Бостон разузнать о Гудзоне. Я сунулся с благодарностью, но он только усмехнулся и заявил, будто печется лишь о своей собственности.

В тот день нашлось быстроходное судно, направлявшееся в Бостон, но прошло две недели, прежде чем я увидел двоих, шагавших по улице к дому. Одним был Босс. Вторым – чернокожий чуть выше меня, здоровый детина. И вдруг он, к моему изумлению, помчался ко мне и обнял меня, и я признал моего сына Гудзона.

В последующие дни Гудзон пересказал мне все, что можно, о плавании, холере и о том, как они не находили ни единого французского судна. Он сообщил, что капитан придерживался предписания, но в экипаже было столько пиратов, что он едва мог помешать им нападать даже на голландские корабли. Это были скверные люди, сказал Гудзон. В конце концов они захватили французский корабль, но его капитан оказался англичанином, и с этого начались неприятности.

– В Бостоне меня тоже арестовали, – признался Гудзон. – Но когда появился Босс, который сказал, что я всего-навсего раб, одолженный капитану Кидду как якобы приватиру, тамошние рассудили, что я ни в чем не виноват, и отпустили меня. Но по-моему, Босс им сколько-то заплатил.

Однако капитану Кидду повезло меньше. Его долго продержали в Бостоне, а после отправили на суд в Англию.

В Нью-Йорке только и говорили о деньгах, которыми разжился за это плавание капитан Кидд. Из тех, кто вложился, никто не увидел ни гроша, кроме губернатора. Капитан Кидд зарыл сокровища где-то на острове Гардинеров, но губернатору указал это место, и тот все забрал. Люди же сказывали, что он закопал другую часть где-то еще – может быть, на Лонг-Айленде. Я спросил у Гудзона, правда ли это, но он лишь помотал головой; впрочем, я не исключал, что он о чем-то помалкивает.

Сказать по совести, все это мало меня заботило. Одно было важно: мой сын вернулся и когда-нибудь станет вольным. Правда, я не нарушил данного Боссу слова и ничего ему не сказал.

Я был благодарен и кое за что еще. Пожив среди пиратов, Гудзон уже не так рвался в море. Его вполне устраивало жить дома со мной. Многие месяцы мы вели тихую жизнь. В Нью-Йорке было спокойно. Босс зачастил к Яну и Кларе, но я видел, что особую радость ему доставлял малыш Дирк.

В 1701 году мы узнали, что капитана Кидда казнили в Лондоне за пиратство. Гудзон счел этот суд неправедным, хотя согласился, что да, капитан убил человека. Мне было жаль капитана, но я все равно испытывал облегчение оттого, что идея о приватирстве стала представляться моему сыну опасной, как никогда.

Босс очень часто сдавал Гудзона в работу, а я выучил его знатно, и Боссу платили весьма неплохо. Босс неизменно выдавал Гудзону некоторую долю, и тот постепенно начал откладывать деньги.

Одним октябрьским утром Босс послал меня с письмом к человеку, который владел на Стейтен-Айленде заводом по производству рома. Я редко бывал там и отправился с удовольствием. Туда ходил шлюп, и мы совершили приятное путешествие через бухту к причалу близ селения, которое называют старым городом. Англичане зовут его островом Ричмонд. Я знал, что там есть два крупных имения, и видел множество ферм на пологих холмах. Мне это место показалось очень славным.

Я ушел оттуда далеко за полдень. Идя же вдоль берега и направляясь к дому, я вдруг увидел бегущего ко мне Гудзона.

– Скорее! – крикнул он. – Босс умирает!

И мы помчались в дом. А там мне сказали, что вскоре после моего ухода с Боссом случился сильнейший удар и вряд ли он выживет. И меня сразу повели к Боссу.

Там были врач и кое-кто из родни, включая Клару. Босс был сильно бледен и еле дышал. Но он узнал меня и попытался улыбнуться, когда я подошел.

– Все сделал и вернулся, Босс, – доложил я. – И мне очень жаль наблюдать вас в таком нехорошем виде.

Тогда он попробовал что-то сказать, но издал лишь странный звук. Правда, я знал, о чем он говорил. Он сообщал мне: «Ты свободен, Квош. Ты свободен». И пусть его никто не понял, я все равно улыбнулся и сказал:

– Я знаю, Босс. Я знаю. – В следующий миг его голова откинулась на подушку, и я добавил: – Не беспокойтесь об этом сейчас, Босс. – И взял его руку.

Он же нахмурился и вроде как попытался встряхнуть меня за плечо, а потом очень пристально посмотрел мне в глаза. И я знал, чего он хочет.

– Я не забыл о своем обещании, Босс, – произнес я. – Помню, что вы наказали сделать.

И он сжал мою руку, хотя не мог говорить.

Босс прожил почти весь день. Рано вечером, когда мы с Гудзоном были во дворе, к нам вышла заплаканная мисс Клара, которая сообщила, что с Боссом приключился второй сильнейший удар и он скончался.

– Я знаю, Квош, что ты его любил, – сказала она.

– Да, мисс Клара, – ответил я.

И часть меня опечалилась, потому что, с точки зрения раба, мне было нечего жаловаться на то, как обращался со мной Босс – лучше некуда. Но часть меня думала только о воле. Я не знал, сказал ли Босс родным о моей свободе, но это было записано в его завещании, и я не волновался.

Боссу устроили пышные похороны. Пришло, по-моему, полгорода Нью-Йорка – и англичан, и голландцев. И все были очень добры и учтивы с Госпожой. Вечером она ненадолго отправилась к Яну, и, пока ее не было, мне пришло в голову, что самое время вынуть из тайника индейский пояс Босса. Так я и сделал: не разворачивая, отнес к своей постели и спрятал там, и никто ничего не заметил.

На следующее утро Госпожа заявила, что собирается по каким-то делам Босса. Я подумал, что скоро можно будет и поговорить с ней о моей свободе, и решил обмолвиться об этом, когда она вернется и смотря в каком настроении. Пока же ее не будет, я выполню данное Боссу обещание насчет индейского пояса и покончу с делом. Так что взял я тот сверток и пошел к мисс Кларе, жившей на Бридж-стрит.

Ну и на полпути, едва миновав Милл-стрит, я услышал позади голос:

– Что это у тебя там такое, Квош?

Это была Госпожа. Я решил прикинуться, будто не слышу, и быстро огляделся, куда бы свернуть, но не успел я и глазом моргнуть, как ее рука уже лежала у меня плече. Я, стало быть, обернулся, просиял и спросил:

– Что вам будет угодно, мэм?

– Ничего, – ответила она, – только покажи, что несешь.

– Да кое-что из моих вещичек, – ответил я. – Ничего особенного.

– Ну так и покажи, – настаивала она.

Я столько лет прожил в их семье, что вряд ли она могла заподозрить меня в краже. Мне не хотелось показывать ей пояс, так как Босс велел хранить тайну. Но она уже взялась за сверток, и деваться было некуда. Ну, я принялся разворачивать. А она сначала выглядела огорошенной, но когда увидела, что там внутри, то потемнела лицом.

– Отдай это мне, – приказала она.

– Я взял, потому что так велел Босс, – ответил я.

Мне не хотелось раскрывать, куда я иду, – пусть думает, что тот подарил пояс мне.

– А я тебе говорю – отдай! – заорала она.

И вдруг затряслась от ярости. Не знаю, чем ее так рассердил этот пояс, но я ничего не мог с этим поделать.

Что тут скажешь, соображать пришлось шустро. Я знал, что нужно что-то предпринять и выполнить обещанное. К тому же, если бы я сделал все, как он сказал, и отдал этот пояс мисс Кларе для ее сына, то никто бы не смог сказать, что я его украл. А еще я прикинул и решил, что пусть Госпожа гневается, толку от этого мало, я уже был свободен. Поэтому вместо того, чтобы подчиниться, я развернулся и до того, как она успела вцепиться в сверток, бросился наутек и юркнул за какие-то телеги, а потом дошел до дома мисс Клары.

Там я застал мисс Клару, дословно передал ей послание Босса и сказал, что маленький Дирк, а потом и его сыновья должны хранить пояс, покуда будет здравствовать род, ибо так пожелал Босс. Затем я рассказал о Госпоже, и мисс Клара велела мне не волноваться, а если выйдет какая неприятность, то она сама поговорит с Госпожой. Так что я простился с ней, но домой пошел, только выждав, далеко за полдень, чтобы Госпожа успела остыть.

Когда я вошел в дом, Госпожи нигде не было видно. Но Гудзон сказал, что недавно прибыли Ян со стряпчим и они засели с ней в гостиной. Я и сообразил, что это, верно, по поводу завещания.

Я отправился в коридор, надеясь что-нибудь подслушать. Дверь в гостиную была закрыта. Но потом я услыхал Госпожу, заговорившую очень громко:

– К черту ваше английское завещание! Мне все равно, когда его составили. У меня есть надежное голландское!

Сами понимаете, что после этого я приник к двери. Я различил голос стряпчего, хотя не понял его слов, однако Госпожу, заоравшую на него в ответ, услышал вполне отчетливо.

– Что значит – мне можно остаться тут на год?! Это мой дом! Я останусь здесь до конца своих дней, если захочу! – Затем, после невнятной речи стряпчего: – Дать вольную Гудзону? Это мне решать. Гудзон принадлежит мне. – Снова заговорил стряпчий, по-прежнему очень тихо. Потом Госпожа опять взорвалась: – Я вижу, что тут творится, предатель! Я даже не верю, что муж вообще подписывал это английское завещание! Покажите мне его подпись. Дайте сюда!

Наступила короткая тишина. Затем я услышал крик Яна.

Я стоял, припав ухом к двери, и чуть не влетел в комнату, когда она распахнулась. В тот же миг мимо меня пронеслась Госпожа. Она смотрела прямо перед собой. Не думаю даже, что она заметила меня. В руке у нее был документ, и она мчалась в кухню. Дальше я помню, что столкнулся с Яном, который бросился за ней. Когда я прочно встал на ноги, она уже хлопнула кухонной дверью, и до меня донесся звук задвигаемой щеколды. Ян опоздал. Он принялся орать и колотить в дверь, но тщетно.

Гудзон находился в кухне и после рассказал мне, что было дальше. Госпожа подошла прямиком к очагу, швырнула завещание в огонь и смотрела до тех пор, пока оно не сгорело. Затем взяла кочергу и тщательно размешала пепел. Потом совершенно спокойно отворила дверь, за которой так и маялись Ян и стряпчий.

– Где завещание? – спросил стряпчий.

– Какое завещание? – ответила она. – Единственное, которое я знаю, хранится в сейфе у моих стряпчих.

– У тебя ничего не выйдет, – сказал Ян. – Завещание составлено при свидетелях. Я могу тебя засудить.

– Изволь, – парировала она. – Но ты можешь и не выиграть. А если не выиграешь, то я не посмотрю, что ты мои плоть и кровь, и ничего тебе не оставлю. Я все растрачу. А сейчас, пока судья не велит мне иначе, дом и все, что в нем, останутся моими.

Они пошли прочь, бросив, что она еще услышит о них, а я решил, что настал мой черед испытать на себе ее гнев. Но Госпожа, к моему удивлению, обратилась ко мне очень спокойно:

– Квош, принеси-ка мне стаканчик дженевера. – А когда я принес, проговорила: – Сейчас я устала, Квош, но завтра мы обсудим вашу с Гудзоном свободу.

– Да, мэм, – ответил я.

С утра она встала рано и куда-то ушла, наказав нам смотреть за домом, пока она не вернется, и никого не впускать.

Потом она прислала за Гудзоном – ей, дескать, понадобилась помощь на рынке, и он отправился к ней. Спустя какое-то время она возвратилась без Гудзона и велела мне идти в гостиную.

– Итак, Квош, – сказала Госпожа, – в последние дни веселого было мало.

– Я очень сожалею о Боссе, – ответил я.

– Не сомневаюсь. – Она помолчала, словно размышляя. – Мне было грустно, Квош, узнать, что муж вознамерился лишить меня средств и выставить из собственного дома, а родные были с ним заодно. – Холодно посмотрев в мою сторону, она уставилась в пол. – Меня огорчило, Квош, и то, что давеча ты мне не подчинился и удрал с тем индейским поясом. Возможно, ты знал про английское завещание и вообразил, что коль скоро вы с сыном будете вольными, то можно оскорблять меня всласть.

– Босс лишь сказал мне, что мы с Гудзоном получим свободу, когда он умрет, – ответил я, ибо так оно и было.

– Ну а я решила иначе, – невозмутимо сказала она. – Гудзон уже продан.

Я только таращился на нее, пытаясь уразуметь смысл услышанного.

– Продан? – переспросил я.

– Да. Капитану корабля. Он уже на борту.

– Я хочу его видеть.

– Нет, – сказала она.

Тут в дверь постучали, вошел седовласый джентльмен и поклонился Госпоже. Я вроде как видел его раньше – и вот вспомнил: это был англичанин-плантатор, которого несколько лет назад приводил мистер Мастер. Госпожа кивнула ему и повернулась ко мне:

– Поскольку отныне я владею всем, что принадлежало мужу – если судья не сочтет иначе, – ты тоже принадлежишь мне, Квош. И что бы там ни говорил мой супруг, я решила продать тебя, раз ты меня не послушал. Сегодня на рынке мне встретился этот джентльмен, и он приобрел тебя. Ты отправишься с ним сей же час.

Я был так потрясен, что лишился дара речи. Должно быть, я огляделся, как будто собрался бежать.

– Со мной еще двое, – резко заметил плантатор. – Даже не думай!

Я все не мог поверить, что Госпожа так поступила со мной.

– Госпожа! – вскричал я. – После всех этих лет…

Но она лишь отвернулась.

– Довольно. Забирайте его! – крикнул плантатор, и в комнату вошли двое мужчин. Один был ростом с меня, но я видел, что он очень силен. Второй был великан.

– Мне нужно собрать вещи, – пробормотал я.

– Поторопись! – велел плантатор. – Ступайте с ним, – сказал он этим двоим.

Вот и собрал я пожитки вместе с небольшой суммой денег, которую всегда хранил в надежном месте. Я боялся, что ее отберут, но они не взяли. Я все еще был оглушен, когда меня отвели к повозке и увезли прочь.

Ферма плантатора находилась милях в десяти к северу от Манхэттена. Дом был из тех, что строят голландские фермеры, с шатровой крышей. Однако англичанин-плантатор обнес его широкой крытой верандой. У него было полдюжины рабов, которых держали в невысоком деревянном сарае возле коровника.

Когда мы прибыли, плантатор, желая меня осмотреть, велел мне снять рубаху.

– Что ж, – изрек он, завершив осмотр, – ты немолод, но выглядишь крепким. Смею надеяться, что несколько лет работы мы из тебя выжмем.

Меня вели к невольничьему сараю, когда он подал голос:

– Стойте!

Из земли торчал здоровый столб, и вдруг эти двое его людей схватили меня за руки и сунули их в кандалы, висевшие на цепях, которые спускались с самого верха.

– Слушай меня, ниггер, – процедил плантатор, – твоя хозяйка сказала, что ты украл и пытался сбежать с украденным. Здесь такая штука не пройдет, понятно тебе?

И он кивнул тому, что был пониже, – десятнику. А десятник сходил через веранду в дом и вернулся со страшенным кнутом.

– Сейчас тебя поучат хорошему поведению, – изрек плантатор, а я озирался по сторонам, не в силах поверить в происходящее. – Ну-ка, отверни свою морду! – велел плантатор.

И после этого десятник нанес мне первый удар.

Меня никогда не били кнутом. Босс высек меня лишь однажды, когда я был мальчишкой, ремнем. Но кнут – это совсем другое дело.

Когда меня хлестнули этим кнутом по спине, ее ожгло лютым огнем и треснула плоть, а я был так изумлен и потрясен, что издал вопль.

Затем я услышал, как кнут свистнул и щелкнул снова. Но этот удар был хуже первого. И я чуть не выпрыгнул из своей шкуры. И тотчас увидел плантатора, который наблюдал, как мне это понравится. Третий удар оказался так ужасен, что я был готов взорваться от боли; голова с силой запрокинулась, а глаза едва не вылезли из орбит. И тут случилась короткая передышка, а все мое тело тряслось, и я решил, что, может быть, они закончили. А дальше увидел, как плантатор кивнул десятнику, как бы говоря: «Неплохо, продолжай в том же духе».

– Я ничего не крал! – крикнул я. – Я этого не заслуживаю!

Но бич пал снова, и еще, и еще. Меня объяло пламя. Тело в агонии билось струною о столб. Кулаки в оковах сжались так крепко, что пальцы окрасились кровью. После дюжины ударов я решил, что умру, но десятник продолжил бить, пока не отвесил двадцать.

Тогда плантатор подступил ближе и вперился в меня взглядом.

– Ну что, ниггер? – осведомился он. – Что нужно сказать?

А я просто висел на столбе – проживший больше пятидесяти лет и впервые в жизни избитый кнутом. И всякое достоинство покинуло меня.

– Простите, хозяин! – воскликнул я. – Я буду делать все, что прикажете!

– Не называй меня хозяином, – сказал он. – Я тебе не поганый голландец.

– Нет, сэр, – прошептал я. И пусть во мне вспыхнул гнев, избиение было столь ужасным, что я и пыль бы лизал – хватило бы его слова. И я в полном отчаянии заглянул в его глаза.

– Не заговаривай со мной, пока не спросят, – распорядился он. – А когда будешь говорить, гляди в землю – ты, вороватая животина, сучий ниггер! Чтобы не смел смотреть мне в лицо! Сумеешь запомнить? – Я глядел в землю, и он тогда обратился к десятнику: – Сделай ему что-нибудь, чтобы запомнил.

И десятник всыпал мне еще – десять раз. В конце я, видно, лишился чувств, потому что не помню, как меня сняли и швырнули в сарай.

На этой ферме я проработал полгода. Труд был тяжелым. Зимой, когда выпал снег, плантатор загнал всех рабов в кузницу, где нас научили ковать гвозди, и мы занимались этим по десять часов на дню, а гвозди шли на продажу. Нас вечно принуждали к какому-то делу, чтобы заработать ему денег. Он сносно кормил нас и содержал в тепле, так что работать мы могли. И не причинили бы никаких беспокойств, даже если бы захотели, потому что слишком выматывались к исходу дня. Меня больше не били, но я знал, что если дам повод, то он еще не то со мной сделает.

И все это понуждало меня размышлять над моей удачливостью – столько лет прослужить у Босса, когда люди вроде мистера Мастера ежегодно слали на плантации, наверно, тысячи негров, а там были такие же условия, если не хуже. И я печалился при мысли, что так прожили жизнь и мои родители – одиноко, в разлуке с детьми.

Весной нас вернули в поля – копать и пахать. И вот однажды около полудня я, будучи весь в грязи, увидел подкатившую крытую повозку, откуда вышли мужчина и женщина. Они скрылись в доме. Чуть позже появился плантатор, кликнул меня, и я поспешил к нему. И, стоя перед ним с потупленным взором, я различил на веранде шуршание юбок, но не посмел взглянуть, кто это, а потом услышал знакомый голос:

– Да полно, Квош, неужели ты меня не узнаешь?

И я понял, что это мисс Клара.

– Ты изменился, Квош, – сказала мисс Клара, когда они с мистером Мастером доставили меня обратно в Нью-Йорк.

Мне было слишком стыдно рассказывать ей о порке, так что я ответил:

– Я в полном порядке, мисс Клара.

– Тебя пришлось поискать, – сообщила она. – Мать отказалась говорить, кому тебя продали. Мои люди опросили весь город. Мы выяснили это только на днях.

Я спросил, не знают ли они чего о Гудзоне.

– Его продали морскому капитану, но мы не знаем кому. Он может быть где угодно. Сожалею, Квош, – сказала она. – Быть может, ты его потерял.

Какое-то время я не мог вымолвить ни слова, потом произнес:

– Вы очень добры, что приехали за мной.

– Мне пришлось выложить за тебя круглую сумму, – со смехом сказал молодой Генри Мастер. – Старый плантатор знал, что ты нам нужен, и скидки не сделал.

– Мы знаем, что тебе обещали волю, – подхватила мисс Клара.

– Гм, – произнес ее муж, – не знаю, не знаю… После того, что мне пришлось заплатить… Но нам все равно придется решать, что с тобой делать, Квош.

Похоже, главным препятствием была Госпожа. Недавно она отправилась вверх по реке до самого Скенектади, где вознамерилась поселиться. Она выбрала это место на том основании, что там была крепкая голландская церковь, а в городе едва ли нашелся хоть один англичанин.

– Пока она там, можно оставить тебя у нас или у брата, – сказала мисс Клара. – Но брат не хочет, чтобы она вернулась и увидела, что ты снова здесь. Это ее разозлит, а она по-прежнему всем заправляет. Жаль, что не бывать тебе вольным.

– Это не важно, мисс Клара, – ответил я.

Лучше с ними, чем с тем плантатором. Да и что мне было в свободе, если мой сын оставался рабом?

Ту весну и лето я работал на мисс Клару и ее семью. А поскольку в их доме мне было знакомо чуть ли не все, я был для них великим подспорьем.

Моей главной радостью был ее сын Дирк. Мелкий шкодник, он был полон жизни, и порой я подмечал в нем что-то от Босса. Белокурый и голубоглазый, как мать, он уже развил в себе смекалку, хотя малость ленился, когда речь заходила об учебе. И до чего же это дитя любило ходить на берег! Он напоминал мне родного сына. Я отводил его туда любоваться на лодки и болтать с матросами. Но больше всего ему нравилось уходить за форт и смотреть на реку. Эта река его будто притягивала. День рождения Дирка был летом, и он, когда его спрашивали, чего ему хочется, отвечал, что мечтает отправиться на лодке вверх по течению. Так что в один прекрасный день молодой Генри Мастер, мальчонка и я погрузились в большую парусную лодку и отправились вверх по этой могучей реке, с течением обгоняя ветер, – все дальше и дальше, за каменные Палисады. Перед тем как пуститься в обратный путь, разбили лагерь и устроились на ночлег. И в этом путешествии Дирку позволили носить индейский вампумный пояс, который мы трижды обернули вокруг его талии.

– Это ведь важный пояс, Квош? – спросил Дирк.

– Твой дед его очень ценил, – ответил я, – и специально отдал тебе, чтобы ты хранил его всю жизнь и передал дальше.

– Мне узоры нравятся.

– Говорят, у этих вампумных узоров особый смысл – они рассказывают, какой был Босс великий человек и все такое. Думаю, их сделали индейцы, которые его особенно почитали. Но это все, что я знаю.

Да, этот мальчонка любил реку. Он был там как дома. И я надеялся, что он свяжет свою жизнь с рекой, а не с работорговыми кораблями.

Вышло же так, что я, может статься, и повлиял на него в этом смысле. Однажды я умывался в своей чердачной конуре, а Дирк спросил сзади:

– Квош, что это у тебя за отметины на спине?

После порки на ферме вся спина моя была покрыта жуткими шрамами, которые я всегда прятал и не показал бы мальчонке ни за какие блага.

– Это случилось давно, – сказал я. – Давай-ка выкинь это из головы и забудь.

И я отослал его вниз.

Но позже, в тот же день, когда я ухаживал за цветами в саду, ко мне подошла мисс Клара. Она тронула меня за руку и произнесла: