Боги на сцене

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

На Центральном острове города N не было ни одного театра. Ни драматического, ни театра оперы и балета, ни даже детского. И это в городе с населением более семи миллионов человек. Лишь несметное количество однообразных супермаркетов с ультрасовременными кинотеатрами и поистине исполинских размеров стадион, вмещающий в себя добрую сотню тысяч.

Я – молодой журналист с опытом работы чуть больше трех лет – беру интервью у мэра на кислотно-зеленом футбольном поле. Это и было целью моей командировки: написать статью на две полосы о феноменальном спортивном прогрессе в N и оперативно отправить ее в редакцию.

– Не хочу показаться богохульником, – говорил тучный градоначальник, периодически поглядывая на мой диктофон, – но мы поставили для себя задачу превратить наш славный город в некий, если хотите, религиозный центр, где бог – это спорт.

После этого он слегка сконфузился и вежливо попросил эти слова в статью не брать. Я лишь равнодушно кивнул. Никогда не любил писать о спорте. Моим призванием были темы культурно-просветительские, кроме, пожалуй, духовных. Я находил религию скучной, да и сам являлся человеком неверующим.

Кстати, церквей на самом большом острове, из которых N и состоял, было даже больше, чем в столице. По одной на двор – нисколько не преувеличиваю. Несмотря на их красоту, смотрелось все-таки жутковато. Хотя не настолько жутко, как N-ский стадион.

Вообще, у меня сложилось впечатление, что в N от его жителей всяческими способами пытаются что-то скрыть. Весь этот спорт, агрессивно навязываемая набожность, контрастирующая с развлечениями, словно только и созданы для того, чтобы отвлечь от глубоких мыслей. Хотя интуиция – штука обманчивая.

Посетив еще несколько не менее величественных спортивных объектов вместе с мэром, к вечеру я был настолько утомлен, что катастрофически нуждался в уединении. Поначалу мне казалось, что статью начну писать сразу же после встречи с градоначальником. Но теперь я решил отодвинуть написание на утро. Нужно было выспаться, сбросить балласт утомленности, сделав голову легче и работоспособнее. Однако прежде необходимо было поесть.

На предложение от мэрского пресс-секретаря поехать за город и провести время «с пользой для души и тела» я ответил вежливым отказом. Меня вполне устраивало то, что в гостинице, где я остановился, была с виду неплохая столовая с претензиями на ресторан, но всё равно таковым не являвшаяся. Там было довольно уютно, плюс завтрак оставил о себе добрую память. Да и находиться там было куда приятнее, чем в мрачном и тесном номере.

Столовая была абсолютно пуста, за исключением немолодой пары, которая сидела за столиком возле входа и о чем-то беседовала, держась за руки. Я заказал грибной суп и стакан светлого пива. Больше ничего не хотелось, разве что выкурить сигарету, но то было лишь мимолетным желанием: уже три месяца как я держался и идти на поводу у пагубного пристрастия более не планировал.

Доев суп и по привычке собрав крошки со стола, я принялся за холодное и, как выяснилось, довольно терпкое местное пиво. Оно мне не понравилось. Я оставил стакан почти полным и уже собирался уходить, как вдруг ко мне подошел пожилого вида человек, одетый весьма солидно и приятно пахнущий дорогим одеколоном.

– Я извиняюсь, что мешаю вам ужинать, – произнес незнакомец гипнотическим басом, – но я заметил, что вы заказали грибной суп. Можно полюбопытствовать, каков он на вкус?

Я растерялся, поэтому секунды две-три помолчал, не отрывая взгляда от стоящего передо мной худого и высокого мужчины с полностью седыми, зачесанными назад волосами и большими голубыми глазами.

– Суп как суп. А вот пиво не очень.

– Местное? – тут же спросил он.

– Да.

– Здешнее пиво на редкость отвратительное, особенно нефильтрованное. Берите водку, не прогадаете.

В интонации незнакомца я уловил намек на то, что он хочет составить мне компанию.

– Я могу научить вас пить водку так, что вы испытаете поистине незабываемые ощущения. Главное, чтобы водка была холодная, а еда – подобающая. Но, поверьте, готовят в этой столовой почти так же, как в N варят пиво. А с супом вам повезло, уверяю.

Незнакомец улыбнулся, и я увидел два ряда железных зубов.

– Простите, я забыл представиться, – сказал незнакомец и после этого назвал свое имя, которое я, к сожалению, не могу озвучить, поскольку обещал ему анонимность.

Далее Собеседник – назовем его так – сказал, что в далеком прошлом являлся актером, а теперь трудился уборщиком в гостинице.

– Одеты вы для уборщика весьма изысканно, – отметил я не без восхищения.

– Ах, костюм, – засмеялся Собеседник, оглядывая себя. – Всегда любил одеваться со вкусом. Это у меня еще с театра.

После этих слов он неожиданно помрачнел и замолк, оставшись стоять передо мной без малейшего движения. Наступила неловкая пауза, и я, более не в силах терпеть молчания, предложил Собеседнику присесть рядом. Возможно, любой другой на моем месте встал бы и ушел. Но не в тот вечер и не от этого человека, нет. Собеседник излучал то самое доверие и открытость, которые ищет каждый человек в океанах ненужных улыбок, обещаний и поступков. И раз уж я повстречал на своем пути столь редкого персонажа, пускай и слегка чудаковатого, то случаем нужно было воспользоваться.

– Вы напоминаете мне одного знакомого, – вдруг произнес старик, смотря куда-то сквозь меня. – Ваше внешнее сходство настолько поразительное, что, увидев вас, я поначалу испугался. Но затем взял себя в руки и в сотый раз сам себе сказал, что он не может здесь сидеть и принимать пищу как ни в чем не бывало.

Я был в полном замешательстве. Но рука сама потянулась к диктофону, и, когда я попытался аккуратно положить его себе на колени, Собеседник вдруг посмотрел прямо на меня.

– А еще вы журналист, и это основная причина моего интереса к вашей персоне. Очень нужно записать мой рассказ. Нечто грандиозное и ужасное. Журналист, похожий на… В общем, это знак – нам нужно поговорить. Терять мне больше нечего, врачи приговорили на прошлой неделе. Детали своего недуга я опущу, поскольку они не имеют к грядущей истории совершенно никакого отношения.

Я поставил диктофон на стол и уже хотел было задать первый вопрос, дабы направить Собеседника в нужное русло, как вдруг он мягко произнес:

– Одно условие, молодой человек. Постарайтесь обойтись без вопросов, ибо я могу в силу возраста сбиться с мысли и потерять, скажем так, сюжетную нить. А мне бы очень хотелось оставить после себя внятный и подробный рассказ о весьма драматических событиях, которые, увы, может быть, уже никто и не помнит. Или не знал о них вовсе, так будет вернее.

– Хорошо, – угрюмо ответил я, не понимая пока ровным счетом ничего, что говорил Собеседник.

Пара, сидевшая у входа, встала из-за столика и скрылась в полумраке выхода. Мы остались совершенно одни. Собеседник зачесал назад прямые и седые волосы карманной расческой, откашлялся и начал повествовать.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

(Сказав пару несвязных фраз, Собеседник с прищуром смотрит на меня. Очевидно, в последний раз взвешивает все за и против перед рассказом. Справившись с волнением, продолжает.)

Я сказал, что вы напомнили мне одного человека. Конечно, выглядел он солиднее вас, вы уж не обижайтесь. Но то было совсем другое поколение, и умение носить хорошую одежду было у нас в крови. Поэтому даже если представить, что он был все еще жив и по-вашему молод, то я бы сразу распознал его по одежде. Однако ваше поразительное внешнее сходство бесспорно, как будто вы его сын. Или, точнее сказать, внук. Впрочем, навряд ли это возможно, хоть ребенок у него и был.

Вообще, все мы в то время были преданы лишь одной цели – театру. Это сейчас актер зачастую олицетворяет нечто разгульное и даже легкомысленное. Скажу вам больше: образ актера был опорочен преднамеренно. Сразу после тех событий, о которых я вам собираюсь рассказать. Это была самая настоящая антитеатральная кампания, страшное время. Но не будем забегать вперед. Также постараюсь быть максимально лаконичным и не утомлять всевозможными лирическими отступлениями, философствованиями и прочими моментами, отвлекающими от сути.

Окончив Высшую театральную академию с отличием, я был вправе выбирать себе театр. Конечно, это не означало, что меня вообще где-то ждали, даже несмотря на имена тех преподавателей, которые меня учили. Я был тем же «никем», что и выпускники, окончившие академию без каких-либо отличий. Но у них не было одного – права выбирать. А у меня было. И я выбрал Белый театр, который находился в театральной столице не только нашего государства, но и всего мира – городе N.

Вижу удивление на вашем лице, но, поверьте, я говорю чистую правду.

Отечественная школа театра в корне отличалась от зарубежной. Отличалась прежде всего духовностью. Помню, как в академии ходили шутки и сплетни, что наша страна – прямой наследник того магического процесса, который впоследствии и трансформировался в спектакли. Балет, опера, оперетта – это всё уже придумали там, за границей. Сцена изначально создавалась для спектакля. Всё остальное – второстепенно, хоть и по-своему прекрасно.

N – город молодежи, праздников, просвещения и просто исполнения желаний (так было всегда). Здесь любой может самореализоваться в полной мере. Ну а для качественного роста обязателен и культурный фундамент. И N в этом плане был впереди планеты всей. Сейчас это незаметно, поскольку, кроме спорта, ничего как будто бы и не осталось.

А вы снова удивлены. Но я говорю совершенно серьезно. N был всемирным эпицентром драматургии.

(Судя по всему, на моем лице отразилась настолько выразительная гримаса удивления, что Собеседник с улыбкой тут же отреагировал.)

Не спешите с выводами по поводу моего психического состояния, просто послушайте старика. Хотя бы потому, что мне очень нужно выговориться, а уж я в долгу не останусь. Моя награда вам как журналисту будет бесценна. Но только после рассказа.

2

Итак, я прибыл в N в середине лета. Года вам не скажу. Пускай хотя бы потому, что хочу преподнести свой рассказ в виде своеобразного мифа.

Не смейтесь, это важно. Мифы люди воспринимают куда легче, чем реальность. К реальным событиям прошлого всегда возникает масса вопросов, а следом начинается путаница в фактах. Люди столько раз переписывали из-за этого историю, что даже позабыли о своем истинном предназначении в этом мире. А предназначение всегда было одним и навсегда им и останется – духовное самосовершенствование. Не зарабатывание денег, не служение родине, не уж тем более желание изменить мир. И главным помощником нам, глупым и ограниченным созданиям, является театр.

Вы, наверное, не раз слышали из древних мифов, что порой сами боги спускались с небес ради того, чтобы посмотреть на игру людей на сцене. Так вот, молодой человек, я их видел.

(Аккуратно убираю в сторону столовый нож.)

Впрочем, я отвлекся.

Чтобы хотя бы немного внести ясность во временные рамки, скажу лишь, что повествуемые мною события произошли чуть более шестидесяти лет назад. Я, счастливый юнец, практически без гроша в кармане, стою на платформе и разглядываю расписные колонны высотой более двадцати метров да разноцветные витражи, украшавшие здание центрального вокзала N. Вы, кстати, не на поезде приехали? Согласитесь, нынешний вокзал хоть и просторен, но вид у него унылый. Хотя сейчас в N везде так, особенно это касается строений. А ведь архитектура напрямую влияет на человеческое мироощущение, потому мне вас и жаль, молодое поколение…

Я опять задумался.

Итак, вокзал стал моим первым объектом восхищения в N. Он был настолько грандиозен, что я боялся к нему подойти, прямо как будто передо мной был и не вокзал вовсе, а огромный, суровый отец. И всё же, пересилив внутренний трепет, я прошел сквозь него и очутился на Главном проспекте.

Еще никогда в жизни, хоть сам я был родом из столицы, мне не приходилось видеть такого скопления красоты. Она лилась отовсюду: автомобили, дома, люди, запахи, музыка. Даже солнце здесь светило как-то по-особенному. Лучи его словно гладили тебя, приветствуя нового человека в N.

Белый театр находился напротив Мраморной площади возле городской администрации. Сейчас на этом месте возвели стадион, больше похожий на мавзолей какого-нибудь правителя. Пускай там нашего нынешнего мэра и похоронят, когда он отдаст Богу душу. Ах, вы уже были там? Именно сегодня? Тогда знайте: раньше на месте этого чудовища стоял величайший из когда-либо существовавших театров.

3

Я знал, что нахожусь от него всего в двух кварталах, и поэтому, запрыгнув в трамвай, тут же помчался по рельсам навстречу своей мечте. Помню, что трамвай был набит до отказа. А еще – воскресенье и народу на улицах было не счесть: все радовались летним денькам. Рядом со мною, прямо возле дверей, ехала девушка. Она читала тоненький сборник стихотворений и тихонько смеялась. Затем посмотрела на меня и поинтересовалась, почему это я не отрываю от нее взгляда и постоянно улыбаюсь. Я ответил, что являюсь актером и приехал покорять Белый театр, потому и рад. После этих слов девушка выронила книгу, глаза ее округлились, а рот приоткрылся от удивления. В этот момент двери трамвая распахнулись и я выскочил, потому как кондуктор уже чуть было не спросил с меня за проезд, а денег, напоминаю, у меня было крайне мало. Я слышал, как та девушка мне что-то прокричала вслед, но оборачиваться не стал, лаская свое самолюбие. Очень уж мне понравилась ее реакция. Пожалуй, в тот самый момент я до конца осознал, где именно мне все-таки предстоит работать.

Миновав здание Философского университета, я наконец-то увидел Его вживую.

Белый, как кость. Грандиознее любого из ныне существующих соборов. По сравнению с ним вокзал, на который я только что пялился, был тусклой тенью.

Кстати, в своем трепете и восхищении я был не одинок. Абсолютно все проходившие мимо Белого театра замедляли шаг – кто-то молча смотрел на это произведение искусства, кто-то начинал о чем-то переговариваться со спутником… Это был самый настоящий магнит, уверяю.

(Пока Собеседник сморкается, рассматриваю его руки. Костяшки на пальцах раздроблены, на левой руке не хватает мизинца.)

И вот я стою перед Его дверями. Точнее сказать, массивными воротами из красного дерева. Дергаю за ручку. Не открывается. Дергаю еще сильнее, но снова тщетно. Начинаю чувствовать себя неловко и даже слышу смех за спиной. И в этот самый момент мне на плечо ложится чья-то рука. Оборачиваюсь и вижу того, на кого вы так сильно похожи.

Первый из первых артистов Белого театра. По крайней мере, для меня он был именно таковым.

В те времена не было понятия «звезда». Были всенародные любимцы, и истерики при их появлении, скажем, на улице, у окружающих не происходило. Ума не приложу, почему сейчас всё с точностью до наоборот, однако могу с уверенностью заявить: во времена моей юности никто знаменитостей не донимал ни автографами, ни совместными фотоснимками, ни прочей бескультурщиной. После выступления – цветы, сотни букетов цветов, это да. Но не более.

Назовем этого артиста Первым, имена нам ни к чему. Знаю, что для многих он не являлся актером номер один и в его адрес зачастую сыпалась серьезная критика из-за экспрессивной подачи, но лично я уверен, что исходили эти отзывы от представителей старшего поколения. Первый на сцене им не нравился. Из-за чего его и обвиняли в модернизме, который якобы в будущем может сыграть злую шутку с древнейшими канонами актерского мастерства. Но вы должны понимать, что весь этот шум вокруг Первого только увеличивал к нему интерес, особенно среди молодежи.

Первый во весь голос засмеялся и спросил, почему я ломлюсь в закрытые двери, ведь сейчас театр на летних каникулах и идет подготовка к новому сезону, который начнется в сентябре. Я ответил, что пришел работать. По всей видимости, ответил довольно резко, потому что Первый тут же убрал руку с моего плеча и серьезным, почти повелительным голосом сказал, чтобы я следовал за ним.

Мы обошли театр, и тут я увидел, насколько сильно здание было вытянуто. Состояло оно из четырех огромных залов, вмещающих по десять тысяч человек каждый, вы представляете? Ни у одного театра в N не было подобной вместимости и такого количества сцен. Давать четыре спектакля одновременно, да еще для столь великого количества зрителей, – это, скажу вам, в нынешнее время вообще нечто невообразимое.

Мы вошли через черный вход и после долгих блужданий по лабиринтам коридоров оказались в кабинете директора театра и по совместительству главного режиссера. Буду звать его Строгим. Почему? Да потому что он таким и был: несдержанный, вспыльчивый, нервный, почти всегда разговаривавший на повышенных тонах, однако бесконечно гениальный и бесподобно харизматичный человек. Сидя за столом в компании двух кошек и бутылки бурбона, он, блистая наголо бритой головой, не вынимая сигары изо рта, изучал мои документы. Стояла мертвая тишина, только слышен был ход настенных часов да мурлыканье пушистых спутников Строгого.

Строгий даже не предложил мне присесть, зато Первый развалился на кожаном диване как ни в чем не бывало и принялся читать какую-то газету.

– Как у вас обстоят дела с экспрессией? – вдруг спросил Строгий.

Я растерялся и стал нести какую-то чушь, что всё в порядке, мол, вхожу в образ по полной, но Строгий меня оборвал на полуслове и сказал, что ему плевать на мой диплом, рекомендации, характеристики от педагогов. И вообще, говорит, иди-ка ты в массовку.

Вы представляете, услышать такое после пяти лет фанатичного труда в академии? Я прошу прощения за всплеск эмоций, но по сей день как вспомню тот момент, так ком в горле стоит.

Далее Строгий выдал мне пропуск в общежитие и месячный талон второй категории на питание в столовой. По нему можно было питаться три раза в день без права заказывать алкоголь. Ах да, ну и вручил пропуск в театр. Всё, говорит. Приходи завтра утром, будем думать, куда тебя пристраивать. На мой вопрос насчет проб и прослушиваний Строгий лишь с ухмылкой посмотрел на Первого и указал на дверь.

Когда я вышел из кабинета, то был насквозь мокрый от пота. Злость вместе с волнением должны были в ту же секунду разорвать меня на части. Что уж говорить, жить не хотелось. Давали о себе знать юношеские амбиции, ведь ради чего я учился? Ради массовки и талона на питание?

И тут я вспомнил мост. Большой высокий мост, мимо которого проезжал совсем недавно на трамвае. С него-то я и решил спрыгнуть, ибо дальнейшей жизни не представлял и не видел будущего вовсе. Не вздыхайте так, я говорю на полном серьезе. Хотелось просто разбиться о волны, ничего более в тот момент и не желал. Хотя очень может быть, что, стоя за перилами и смотря на воду под ногами, я бы и передумал, кто знает.

До моста дело не дошло. В коридоре меня догнал Первый – улыбка до ушей, одет с иголочки, весь сияет. Мне даже захотелось его ударить, ведь казалось, что он для того меня и догнал, чтобы вдоволь посмеяться над нерадивым недоактером. Но нет, Первый объяснил, что поскольку я вообще без какого-либо опыта, то надеяться сразу на роль, кроме массовки в Белом театре, – великая глупость.

– Посуди сам, – говорил он, идя со мной к выходу. – Тебе чуть за двадцать, а ты хочешь всего и сразу, да еще и в Белом. Так не бывает, восемь лет назад я начинал куда хуже. Хотя, заметь, тоже окончил академию и тоже выбрал Белый театр, как и ты. Сам виноват. Нужно было меньше драться.

Несмотря на то, что меня наставлял сам Первый, будучи в сильном раздражении, я не сдержался и спросил, что ему нужно. А он лишь ответил, что я ему сразу почему-то понравился. Ты, говорит, с таким упорством стучался в закрытые ворота там, на улице, что я даже нутром почувствовал – однажды эти двери перед тобой сами распахнутся.

4

Вот так и началась моя служба в театре. Самая что ни на есть служба, ведь если человек только зарабатывает деньги и выполняет описанные в договоре обязательства, то это – работа, ничего большего. А если же речь идет об осознанном самопожертвовании, то тут уже в чистом виде служба. Одним это по душе, например военным или священнослужителям. Другим – невмоготу. Ну а мы, актеры, были и военными, и гражданскими, и в рясе, и в саване… Все зависело от сценария.

Моим дебютом была роль трупа. На протяжении всего спектакля я должен был лежать на сцене, изображая мертвеца. Зря улыбаетесь. Я тоже поначалу думал, что это легко. Однако Строгий сразу сказал: голова должна быть повернута к зрителю. А лежать я должен был около полутора часов, и не дай бог хотя бы одному мускулу дернуться. Или грудной клетке начать вздыматься.

Другая роль была еще тяжелее. Я играл статую, которая лишь за несколько минут до окончания спектакля говорила всего одну фразу: «Теперь ты мой, противник всех людей!» После этого я заносил копье над головой и кидал его в главного героя. Свет гаснул, занавес опускался, актеры выходили на поклон, а я кое-как сползал с пьедестала, шел в гримерную, затем в душ и сидел там прямо на полу долго-долго. Поэтому со временем, когда я узнавал, что надо играть труп, то с облегчением выдыхал. Когда же наставал черед быть статуей, я внутренне негодовал, больше от безысходности.

Зато публика со временем стала для меня наркотиком. Знаю, что роли мои были пока практически незаметные, если так вообще можно выразиться, но всё равно я всецело чувствовал себя самым настоящим соучастником столь великого процесса, как спектакль. Причем прямо во время действия дело пару раз чуть было не дошло до слез радости от одной лишь мысли, что я – актер Белого театра. Вот был бы стыд, представляете – плачущий труп… Уж тогда бы я точно свел счеты с жизнью.

(Заливается заразительным, но негромким смехом.)

А зрители… Как они смотрели на сцену… Не хочу вас утомлять всяческими деталями, не имеющими отношения к основной истории, но те впечатления, тот заряд, который человек получал после представления в Белом театре, был сравним разве что… С осознанным рождением, не иначе.

Актерами и самим действом восхищались на грани религиозного экстаза. Однажды я был свидетелем того, как женщина, сидевшая в первых рядах, вскочила и побежала к сцене, но ее вовремя остановила служба безопасности театра, и она обмякла у них на руках. А обмякла потому, что уже лет десять как не могла ходить. Я позднее об этом узнал из газет. Просто встала и пошла – чудеса из чудес. Большинство из присутствовавших при данном событии тоже ничего не поняли, ведь сидела она, как все, в кресле, а не в инвалидной коляске. Как говорилось в статье, эта женщина всегда прибывала в театр вместе с мужем и сыном и усаживалась на свое место заранее, поскольку стеснялась своего вида. В тот вечер, по ее словам, она получила настолько сильный заряд радости и любви от игры актеров, что, сама себя не помня, встала и побежала навстречу источнику своей блажи.

И этим источником был Первый. Он-то и был на сцене в тот вечер, играя главного героя в спектакле «Три змеи». Что за спектакль? Простите, но этого сказать вам не могу. Поверьте, так будет лучше, в первую очередь для вас. В наше время так называемый старый театр под запретом, и на то есть веские причины, как бы печально это ни звучало. Есть целый ряд запрещенных произведений. Не ошибусь, если скажу, что счет идет на сотни. И навряд ли вам посчастливится ознакомиться хотя бы с чем-нибудь из этой культурной сокровищницы.

(Осторожно кладет руку на солнечное сплетение. Очевидно, болит сердце. Спрашиваю о его самочувствии, но Собеседник, словно не услышав меня, продолжает рассказывать.)

Случались и другие чудеса, и не только на спектаклях с Первым. «Избранники неба» – так называли самых титулованных актеров в N, которых на весь город было двенадцать. По одному на театр, за исключением Белого, в котором их было сразу двое. Двенадцать актеров-чудотворцев, достигших наивысшей точки творческого просветления, а в быту оставшихся обыкновенными людьми. Никто из них не был зазнайкой или пленником так называемой звездной болезни, которая нынче чуть ли не обязательный атрибут каждого выскочки, мелькающего на телеэкране.

Но вернемся к нашей истории. Безусловно, играть с этими полубогами на одной сцене для меня было не просто честью. Мне же льстило и то, что Первый взял меня под свое покровительство. Что же касается Строгого, то, по-моему, он со свойственным ему скептицизмом не особо верил в мои таланты. Однако Первый дал ему понять: парня не трогать, толк из него будет. И началось.