Я посмотрел на ее лицо и снова перенесся в холодные вечера той осени. Она всего лишь мило смеется над моими шутками, а мне кажется, что вокруг нет никого и ничего. Есть только я и она. К сердцу подкатывает щекочущее волнение, а руки слегка холодеют.

Но все медленно расплывается. Небольшая светло-серая коробка средь холода сентября. Все как прежде, – и место то же, и даже человек тот же самый рядом; человек, которого я, возможно, все еще люблю, тот же, но уже как будто не совсем тот. Казалось бы, протяни руку и снова будешь рядом с ним, но нет, он совершенно недосягаем. Уже недосягаем.

12.09

Небеса разрывались от отчаяния, проливая бесконечные слезы на погибший город. Людские тени разбегались в разные стороны, стараясь спастись в автобусах, магазинах и торговых центрах. Смешиваясь с земной грязью, потоки воды бесконечно стекали по асфальту.

Я стоял где-то в центре этой метеорологической грусти, укрывшись под черным зонтом. Сквозь меня проходили силуэты, звуки, дождь.

Я – призрак.

Мой взгляд прикован к красной машине, которая увозит Мари. Странное чувство –будто стоишь у стенки и смотришь в лицо своему палачу, который уже взвел курок на ружье.

Я – растоптанный снег.

Черное небо сверкнуло миллионами огней и лопнуло тысячей дешевых зажигалок. От его последнего вздоха мой зонт вывернуло и чуть не унесло в сторону. Всего несколько секунд, и я весь промок.

Я – пропитанный печалью платок.

Я тихо выругался и пошел на автобусную остановку. Посмотрел на мокрое шоссе, по которому носились машины, выбрасывая на тротуар воду. Где-то там едет красная «приора», унося ее все дальше и дальше.

– Пути назад нет.

Что ж, наверное так и должно быть. Я проиграл эту битву. Я сам в этом виноват. Шанс выпадает только раз. И я его упустил.

Природа учащенно дышала в предсмертной агонии, выворачивая прохожим зонты; небесные слезы косыми линиями накрывали грязный город; воздух дрожал от сердечных разрывов грома. Я смотрел на все сквозь помехи сломанного телевизора – отрешенно, как будто не своими глазами. В очередной раз я почувствовал, как исчез из мира и все, что в нем происходит – звуки, запахи, чувства – проходит сквозь меня. Я стал тенью. Лишь остаточным изображением того Саши, который стоял на этой остановке.

Сейчас мне начало казаться, что я был вброшен в жизнь Мари лишь для того, чтобы раскрепостить ее, излечить от всех комплексов, подготовить для другого. Я сыграл свою роль, а значит я больше не нужен. Я вовсе не главный герой. Я лишь легкозаменяемый статист.

Но если я спас ее, то кто спасет меня? Кто?! Я совершенно изуродован и не знаю, что делать.

Эта чертова любовь сделала меня никчемным человеком. Везде я лишь вспоминаю ее и ничего не могу с собой поделать. Мне уже плевать на все. Меня не радует солнце, не радует дождь; не веселят шутки; не воодушевляют мои творческие успехи. Я равнодушен абсолютно ко всему. Даже к будущему. Я лишь продолжаю день ото дня тыкать в труп того, что когда-то называлось «нами»; раз за разом возвращаюсь к тому, что давно убито, пытаясь это воскресить. Зачем? Я не знаю.

– Ты ее любишь?

– Не знаю.

– А хочешь любить? Это не одно и то же.

– Да. Я очень хочу ее любить. Не знаю, почему.

– Насколько же сильно надо привязаться к человеку, чтобы хотеть его любить после всех страданий, метаний и даже после смерти всех чувств?

Я смотрел в мрачное небо и думал о том, насколько ужасным был этот год. Мне хотелось сбежать. Куда угодно. Сбежать от нее, сбежать от себя, сбежать от чувств. Хоть в кровавый бой, хоть на тот свет. Лишь бы сбежать.

Мои глаза закрылись. Все вокруг утонуло. Все вокруг умерло.

16. 09

Я раз за разом ощущаю странные фантомные чувства. Подобно тому, как человек, у которого отняли руку или ногу, может чувствовать боль в отсутствующих конечностях, так и я – когда во мне вскипает одиночество и обида – чувствую ноющую боль в груди. В моменты такой боли кажется, что у меня остались те прекрасные чувства, что были к Мари, но на самом деле все давно сгорело. На месте поля, на котором цвели цветы, теперь лишь обагренное кровью пепелище.

Это не любовь. Лишь боль, что сверлит мне мозг. Это не любовь. Лишь травма. Это не любовь. Лишь глубокая рана.

17.09

Кажется, что с каждым годом меня поздравляют все меньше и меньше людей. Сегодня это ощущение сильнее чем обычно, потому что мне ничего не написала Маша. В прошлом году она не спала до полуночи, чтобы первой отправить мне длинное сообщение с поздравлением. А сейчас… сейчас ничего. И плевать на то, что меня не поздравил ни один одногруппник. Главное, что мне не написала она. Мне было бы плевать, даже если бы меня поздравил сам президент.

Я смотрю на ее прошлогоднее поздравление и не понимаю как так могло выйти. Теперь так больно и так странно не видеть новых сообщений. Ничего. Пусто.

Я уже больше десяти минут смотрел на наш с ней диалог. Она в сети, но ничего не пишет.

Внутри меня пустота.

Рядом проносились редкие машины; блики их фар появлялись из ниоткуда и уходили в никуда. Сырой ночной воздух просачивался в легкие и освежал изнутри; проникал в мозг и выветривал бессмысленную печаль. Все вокруг настолько сильно объято молочной дымкой, что кажется, будто впереди ничего нет. На высоте нескольких метров, справа от меня, зависли ряды желтых огоньков.

Маша все-таки поздравила меня, но это было не так уж и важно. Я знаю, что сейчас она гуляет с другим, смеется над его шутками, умиляется от его комплиментов, но даже это не разрушило моей радости.

Я попрощался с товарищем и, дождавшись пока его силуэт исчезнет в тумане, присел на скамейку. Вокруг царила тишина и безмолвие.

Впервые у меня возникла мысль о том, что пора отпустить Машу и двигаться дальше. Заменила она меня или нет, любила ли она меня или просто ей стало не хватать мужского внимания и она затеяла это признание, пытается ли она заглушить боль от моего отказа кем-то другим, или она правда остыла ко мне и полюбила другого – не знаю. Да и не хочу я этого знать. Я устал метаться от надежды к отчаянию. Устал следить за ней, стараясь разглядеть хоть какой-то знак. Устал от нее.

– Гоняться за мертвым счастьем бессмысленно.

– Это правильные мысли. Есть лишь одно маленькое «но»: каким образом ее отпустить?

– Я не знаю.

– То-то и оно.

Из белесой дымки выплыли две девушки, весело о чем-то разговаривая. С одной из них я встретился глазами. Симпатичная. В следующую секунду они вновь растворились в молоке тумана.

– Я ведь больше не чувствую того, что чувствовал год назад, верно?

– Это точно.

– Больше нет того восторга при каждой встрече, нет волнующей дрожи по всему телу, нет щекочущего волнения во время разговора.

– Верно.

– Тогда за что я цеплялся все эти дни?

– Наверное, за обиду. Ты все никак не можешь смириться с тем, что она так быстро нашла себе другого, что она так просто ответила ему взаимностью.

Я молча кивнул головой с полуулыбкой.

Наверное, это были те вопросы, на которые необходимо было ответить, чтобы двигаться дальше.

23.09

Мокрое, поблескивающее в темноте, шоссе было совсем пустым. Из окна в салон лился свежий ночной воздух, отгоняя всякую плохую мысль. Я был настолько погружен в себя, что не заметил Марию, махавшую мне рукой, мол, я здесь. После дождя дорогу, казалось, покрыли маслом. Нажав на тормоз, я все равно умудрился проскочить мимо остановки, где она стояла.

Я включил «нейтралку» и вышел, чтобы открыть Марии дверь. Она улыбнулась и села вперед. Джентльменом нужно оставаться в любой ситуации, подумал я. Хорошие манеры – знак уважения к другим людям.

Я пристегнулся, включил первую передачу и плавно – насколько умел – тронулся. К моему удивлению мотор работал почти бесшумно. Казалось, что моя «Волга» – корабль, тихо скользивший по океану бытия. Мимо проплывали улицы, дома, ярко освещенные рестораны, редкие людские силуэты.

Разогнавшись до шестидесяти километров, я наконец бросил рычаг и повернулся к Марии. Свет и тени, проникавшие сквозь стекло, скользили по ее лицу. Оно то озарялось всполохами света, когда мы проезжали под фонарями, то вновь уходило в полумрак. Ее рот был полуоткрыт, зубы мерцали, а большие голубые глаза смотрели на меня с немым вопросом.

Я – равномерно бьющееся сердце.

Я – комок спокойствия.

Я – теплые руки.

– Ну, как дела?

– Бывало и лучше, но в целом нормально.

Я слегка улыбнулся.

– Разве в наше время бывает по-другому? Нынче никто не может быть счастлив вполне.

Надо же, думал я, впервые не спросил, почему именно у нее такое настроение. От этого я улыбнулся чуть шире.

– Почему же? Может, просто для этого кое-что нужно.

Ее слова звучали как будто издалека. Казалось, что они слились с шумом за пределами машины; они падали мне на сердце, как дождь на стекло, и точно так же стремительно стекали вниз, исчезая и растворяясь во тьме, будто я смахивал их невидимым стеклоочистителем.

– Возможно, ты и права. Но ведь всегда будет чего-то не хватать, верно? – сказал я, поворачивая тумблер печки. Мария несколько раз водила плечами от холода.

– «Чего-то»? Скорее «кого-то».

– Пожалуй.

Наконец я полностью отвернулся от Марии и уставился в ночь, прорезаемую светом фар. Мой взгляд ни за что не цеплялся, устремляясь куда-то далеко-далеко, где в сыром мраке поднимались тени прошлого, в очередной раз пытаясь утащить меня в болото страданий по несбывшемуся.

…– А как ты вообще с ним познакомилась? – спрашивала одногруппница.

Я не обращал внимания на то, что творится вокруг. Весь я был поглощен работой над новым текстом – пошел уже третий лист, полный каракуль и зачеркиваний.

– На работе.

– Он пришел что-то покупать или тоже там работал?

– Работал.

– Забавно, кто-то же хотел скрыться от чувств, – усмехнулась девушка.

Тут я невольно начал прислушиваться…

– Я как раз устроилась на работу, чтобы сбежать от отношений и чувств, – она проговорила это тихим голосом, применив странную интонацию, будто в ней заключался глубокий посыл. Мне сразу показалось, что все смотрят именно на меня. – Поначалу очень даже помогало, но потом появился он.

Она проговорила это со вздохом досады или мне показалось? Почему она говорит это так тихо? Зачем она в принципе говорит это?

Я улыбнулся. Спокойствие, только спокойствие…

– «Чего-то»? Скорее «кого-то», – возникло в голове.

Забавно, думал я, она говорит точно так же, как когда-то говорил я. Насколько давно это было? Лет пять назад? Хотя нет, прошел всего лишь год. Странно, а кажется, что прошла целая жизнь…

Я свернул на более освещенную улицу. Мокрый асфальт переливался желтыми отблесками, как янтарь на солнце.

– Ты куришь? – удивилась она, указывая на пачку сигарет, лежавшую под ручным тормозом.

– Нет. Один товарищ как-то раз оставил; все никак не верну. Тебя угостить?

Она долго думала, после чего молча кивнула. Я остановился на светофоре и достал для нее сигарету.

– Ну что ты куришь? Marlboro. Говорят, отлично помогает во времена хандры.

Она ничего не ответила. Наверняка вспомнила ту сцену из «Служебного романа» с этой самой маркой сигарет. Это же наш любимый фильм. Вместе мы его так и не посмотрели.

Я дал ей огня. Небольшая вспышка на мгновение осветила ничего не выражавшее – как у восковой куклы – лицо. Наверное, в таких ситуациях необходимо спросить, как она себя чувствует, но меня мало интересовало это.

– Как поживает Антон?

Она вздрогнула и странно посмотрела на меня. Не то сухо, не то с испугом, не то с грустью. Казалось, что она не смогла подобрать нужную маску и потому надела все три разом.

Я так и не узнал, за какой из тысяч масок, которые она так умело меняет, находится настоящая Мария. Впрочем, на это мне тоже было плевать. Пусть этим бесполезным делом занимается кто-нибудь другой.

– Хорошо.

– Вы отличная пара.

Она отвернулась к окну, выпуская в щелку кисловатый табачный дым.

– Да…

Я точно должен думать о чем-то другом, но в голове была лишь одна мысль: «Странно, никогда не видел, чтобы она курила».

– Может, хочешь выпить? Я знаю здесь одно неплохое место.

– Скажи, почему все произошло так странно? – выпалила она, повернувшись ко мне. От неожиданности вопроса я чуть не въехал в машину, затормозившую у светофора.

– Я не могу ответить на этот вопрос. Я знаю лишь одно: все это было не зря. – Я открыл бардачок и достал оттуда небольшую книгу в темно-синем переплете. – Этого бы не было…

– …я понимаю, – оборвала она меня, вырывая у меня из руки книгу. – Я читала ее, ты же знаешь.

– Да.

Я хотел добавить «прости», но не стал.

Загорелся зеленый. Включил первую передачу; отпуская сцепление, нажал на газ – машина тронулась. Сильнее жму на акселератор – включаю вторую, третью, а затем и четвертую скорость. По встречной полосе с визгом проносится какой-то гонщик. Я оглядываюсь назад.

– Тебе не кажется это странным?

Я повернулся к ней.

– Что? Повтори.

Я соврал. Конечно же, я все услышал.

– Все это странно. Признание – отказ; признание – отказ…

Я посмотрел на нее. Это не ты ли говорила мне о том, что боишься искренних чувств и правды? Не ты ли не поняла, что нужно делать? Не ты ли потеряла себя среди сотен образов?

– Это жизнь. У нее очень больное чувство юмора. – Я вспомнил то, что происходило со мной летом и в начале осени, все эти приливы и отливы чувств. – Очень больное…

Она выбросила окурок в окно и разогнала рукой остатки дыма.

– И неужели все может так закончиться? Мы сожгли все мосты и теперь лишь друзья?

– Не думаю. Не стоит пятнать любовь дружбой.

Она грустно посмотрела на меня. Я двинул глазом в ее сторону, а потом вновь вернулся к дороге.

– По-моему, ты и сама это понимаешь. Мы общаемся, да, но разве это дружба? Ты давно для меня чужой человек.

Общаемся? Это громко сказано. Я лишь пару раз попросил повторить слова преподавателя, когда не успел записать, в очередной раз погрузившись в свои мысли.

– Ты прав. – Она немного помолчала, потом продолжила: – Все равно это как-то странно. У меня есть другой, а у тебя…

– …у меня есть я.

– Да, – как будто с облегчением сказала она. – А ты никогда не думал о том, чтобы попробовать все с начала?

Я остановил машину возле недорогого бара, в котором иногда бывал.

– Нет, – твердо соврал я, посмотрев на нее. Она грустно улыбнулась.

Мы вышли из машины. Дождь кончился. Бар оказался закрыт. Я тихо выругался.

– Что ж… – начала она.

– Да. – Я протянул ей руку.

Она дотронулась до моей ладони, но внутри меня ничего не отозвалось. Ничего не воскресло. Ничего не зацвело.

– Значит… Пока?

– Ты права.

Она посмотрела на меня.

– Все, что между нами произошло, очень странно и очень глупо. Я сильно к тебе привязан и, признаюсь, этим летом и в начале осени я хотел тебя любить. Именно «хотел». Я говорю все это, но внутри меня пустота. Ничего нет.

– И что же тебе мешает?

– Усталость и боль. Я не могу больше любить тебя, я не могу дружить с тобой, я… я не знаю.

– Я тебя понимаю, – тихо проговорила она.

Я покачал головой.

– Не понимаешь. В ноябре ты говорила то же самое. Ты никогда меня не понимала.

Она вскинула на меня свои глаза. Ее лицо в один миг изменилось, как будто сама Грусть ударила ее ножом в живот.

– Это конец? Мы просто будем перекидываться ничего не значащими фразами во время занятий и все?

– Видимо, да. Но возможно, что не будет и этого. – Я не хотел врать. – Ты ведь и сама больше не ищешь со мной встреч, верно? У тебя есть с кем общаться и без меня. И ты прекрасно это делаешь, – сказал я даже без тени упрека.

Она молча кивнула. Ее лицо покрывала тень.

– Знаешь, я очень давно хотел задать тебе лишь один вопрос: «Почему?».

Она посмотрела на меня.

– Почему все вышло именно так? Почему ты тогда сказала: «Нет»? А почему своему Антону ты так просто сказала: «Да»? Почему ты мучила меня и себя, а потом просто… – Я пожал плечами и вздохнул. – В общем, я очень многое хотел спросить у тебя, но сейчас… сейчас мне все это неважно. Разве в этом есть хоть какой-то смысл?

Она молча смотрела на меня. Не знаю, что она чувствовала.

– Вот и я думаю, что смысла никакого нет. Все то, что разрывало меня изнутри, я уже выплеснул на бумагу, а если вдруг что-то вновь воскресает, то я просто кричу песни, без которых бы давно погиб. Всякие отношения между нами будут убивать меня. Сил мучиться у меня больше нет.

По шоссе проезжает машина – до меня доносится рев мотора и всплеск воды; затем – визг тормозов. Я на несколько секунд отвел взгляд, уставившись на два красных блика в сыром воздухе – задние фонари машины.

– Знаешь, мы ведь многое взяли из этого происшествия, верно? – сказал я, вновь повернувшись к Марии.

– Да.

– Не знаю, что происходило и происходит внутри тебя, но я обрел действительно очень многое. Где было бы мое творчество без тебя? – Я хотел назвать ее «музой», но вовремя осекся. – Я был бы никем без тебя. С тобой я летал, с тобой я падал, с тобой я терял.

Она опустила голову. Хотелось расспросить ее о том, что она́ вынесла из этого случая, но я не стал. У меня есть догадки, и они меня вполне устраивают.

– В общем, спасибо за все.

На ней не было лица. Странно, думал я, все очень странно. Мне казалось, что именно сейчас она и есть настоящая. Маленькая, хрупкая, беззащитная девочка, очень нуждающаяся в тепле и нежности. Впервые я вижу, что она не сводит ситуацию к смеху, чтобы защититься; не пытается шутить или менять тему разговора; не пытается скрыть свои истинные чувства, в конце концов. В общем, не делает всего того, что было частью ее образа на протяжении долгого времени. Наконец она превратилась из человека, что всю свою печаль и разочарование таит глубоко в сердце за своим клоунским поведением и глупой улыбкой, во что-то настоящее. Наконец спал образ веселой девочки, которая нравится всем. Я вдруг вспомнил, как она рассказывала мне о том, что в детстве ее не любили родители и унижали в школе, из-за чего она и пыталась быть «удобной» для всех.

Хотелось ли мне прижать ее к себе и успокоить? Возможно. Но то была лишь моя чертова эмпатия. Не чувства. Странно, думал я, все очень странно.

– И тебе спасибо, – наконец выговорила она.

– Я довезу тебя до дома.

– Не стоит. Здесь недалеко живет Антон.

Мне внезапно показалось, будто в ухо загнали шило. Я сжал кулак и передернул плечами от отвращения. Я осознал, что голос, который раньше готов был слушать целую вечность, ее голос, голос Мари, вдруг стал мне противен – когда она долго разговаривает, мне кажется, что около меня водят ножом по стеклу или вилкой по тарелке.

Свобода, думал я, странная ты вещь.

– Вот оно что.

Я знал, что она врет. Из ее разговора с одногруппниками я слышал, что он живет недалеко от ее дома. Отсюда – километров восемь.

– Угу.

– Значит, прощай?

– Да, прощай. Удачи тебе. – Она слабо улыбнулась.

– И тебе.

Она развернулась и по мокрому тротуару направилась во тьму. Я смотрел ей вслед, но перед глазами быстрой вереницей мелькали наши сообщения, разговоры, взгляды и прогулки, походившие на свидания. Мое лицо, кажется, никак не изменилось от этого.

Я вздохнул. Свобода, думал я, вот она какая. Странное чувство, будто прощаешься со школой – необъяснимое чувство светлой грусти.

– Но все же грусти.

Я завел машину. Из радио полилась тоскливая мелодия «Зеленоглазого такси». Я уперся локтем в дверь и положил на ладонь голову, наблюдая, как по лобовому стеклу скатываются капли воды. Обгоняя друг друга, они спешили разбиться о капот. Вот он, конец, думал я. Мой взгляд устремился куда-то вперед, миновав стекло, пролетев сквозь темные ветви деревьев, обогнав немногочисленных прохожих, чтобы в конце концов прицепиться к ее спине. Я видел, как она медленно шла в сторону своего дома и слушала музыку, чтобы заглушить все мысли и чувства, захлестнувшие ее.