Ни слова про коня

Глава 5

Солнечный свет наполнил комнату, но Лили упорно не замечала этот новый день. То проваливаясь в негу сна, то приходя в себя, она пропустила тот момент, когда оказалась в комнате не одна. Звук ее собственного имени прозвучал в тишине как трубный глас судного дня и немедленно привел в состояние бодрствования, что, впрочем, ей удалось скрыть. Приподнявшись на локтях, она открыла глаза только чуть-чуть, хватаясь за сон, как за спасительную соломинку.

– О Господи, Вы вся в синяках! – побледнев, выдохнул Уорд.

Добавив к сонному выражению щепотку легкой досады, Лили натянула одеяло до подбородка.

– Всего лишь синяки, – все больше волнуясь, но, не изменяя внешней томности, почти прошептала Лили.

Уорд молча смотрел на нее, и прочитать хоть что-то на его лице Лили оказалось не под силу. «Чтоделать, чтоделать, чтоделать?» – по кругу носилось у нее в голове. К утреннему объяснению она оказалась совершенно не готова. В срочном порядке вычленить нужный из вихря ранее придуманных «разговоров после того как» почему-то не удавалось.

– Я… – попыталась хоть что-то выдавить она, но так и застряла на этом с открытым ртом, потому что сознание рухнуло: «Все, это конец, сейчас он скажет, что вечером не желает меня видеть и даст 10 центов на паром».

Стало так обидно, что на глазах навернулись слезы. Лили почти нашла в себе силы посмотреть на Уорда, когда он наконец-то нарушил молчание:

– Я бы хотел попросить Вас, мисс Джерсдейл… Лилиан, обязательно дождаться меня сегодня к ужину. У меня важная встреча в городе, которую я никак не могу отложить, но я бы очень хотел обсудить… произошедшее ночью.

Уорд не был похож на человека, у которого могут возникнуть проблемы с изложением мыслей, но он явно терялся, и Лили это приободрило.

– Конечно, сэр, – пискнула Лили, а в голове у нее раздалось тысячеголосое хоровое «Аллилуйя!», славящее господа и все чудеса мира его.

– Я принес Вам халат и… Ли-Синг принесет Вам завтрак.

– Спасибо за беспокойство, сэр, но я…– «совсем не голодна» только хотела добавить Лили, пытаясь создать образ нимфы, которая маковой росинки в рот не берет, как желудок издал не вполне светское урчание.

Уорд улыбнулся и произнес:

– До встречи, поужинаем около шести.

– Святая Лючия, спасибо-спасибо-спасибо!!! – неистово зашептала Лили, сложив руки домиком, и не в силах погасить улыбку, после того, как причина радости вышла за дверь.

Вскочив с кровати, она накинула халат, который оказался огромным шелковым черным кимоно на алой подкладке, принадлежащим, видимо, самому хозяину. Казалось, что халат пахнет им, но шелк хранил лишь слабый запах одеколона. Уордом пахла сама Лили, хотя она тщательно помылась перед сном. Запах мужчины словно въелся в кожу. Понюхаешь руку – ничем не пахнет, а запах здесь. Лили еще раз сходила в ванную, помыла мылом руки и лицо. Все манипуляции оказались бесполезными.

Ли-Синг не заставил себя ждать и принес тосты, сыр, кофе и какой-то пудинг. Он поставил поднос, поклонился и уже на выходе, как показалось Лили, улыбнулся. Ее словно встряхнули. «Что это была за улыбка? Какого черта он себе позволяет? Думает, я аферистка или пронырливая шлюха?» – от злости Лили даже позабыла о завтраке.

Уставившись в окно, девушка придалась размышлениям. Сейчас еще слишком рано вообще о чем-то подобном думать. Обсудить «произошедшее ночью» – это далеко не то же самое, что «оставайся и живи тут». Если ее попросят, наплевать, что о ней думает этот китаец, хозяин или сам президент (хотя далеко не факт, что хоть кто-то из них будет о ней думать). Если предложат остаться – надо будет определится с ролью и строго придерживаться намеченного образа, не раскатывать губу, но и не снижать планку, а то ведь лишишься спокойствия, сна, аппетита, и тогда зачем вообще все это.

– Святая Лючия, на тебя вся надежда, – завершила свои тревожные размышления Лили и, позавтракав, в очередной раз сменила кровать на ванну. Добавляя горячую воду, она провалялась там часа два, сменив, как это с нею часто бывало, размышления о туманном будущем на сугубо практические вопросы настоящего. Последние были обращены к убогому коричневому платью, которое, мало того что будет отвратительно колоться без рубашки, но в основном никак не тянет на туалет для ужина с миллионером.

Но по выходу из ванны Лили тут же забыла о нем, потому что ее ожидал сюрприз: на застеленной кровати стояли несколько больших, обтянутых ярко-синим бархатом, коробок с золотыми вензелями на крышках. Совершенно ошарашенная, Лили открыла первую коробку, попавшуюся ей под руку. Та доверху была забита нижним бельем – шелковые чулки, панталоны, сорочка, нежно-розовый корсет с кружевной отделкой и, о господи, подушечка для турнюра.

Войдя в раж и все еще не в состоянии оценить, что конкретно произошло, Лили открыла самую большую коробку. Там лежало платье из бледно-серого, с жемчужным отливом шелка и нежных кружев. Никаких пуфов, жестких воротников, огромных драпировок… Свободный лиф с тончайшей вышивкой, ниспадающие рукава, треугольный вырез, должно быть открывающий ключицы, замысловатая юбка, напоминающая цветочный бутон – фасон говорил о том, что изготовил платье экстрамодный европейский модельер, давно игнорировавший устои недавно ушедшего века.

– Зачем же тогда нужна эта дурацкая подушка, если турнюра тут не предусмотрено? – была первая мысль, прорвавшаяся сквозь мглу восторженного удивления.

Тем временем руки просились к следующему волшебному ларцу. Там Лили обнаружила еще один, на сей раз вечерний, шедевр портновского искусства. Сочетание черного бархата и графитового шелка, богатая отделка лифа паетками и бисером, глубокое декольте, узкая юбка в пол с легким шлейфом, изысканные кружева, прикрывавшие плечи… Платье поразило Лили, насколько еще это было возможно. Двинувшись дальше, в коробке поменьше, Лили нашла серые замшевые туфли, закрывающие ногу до лодыжки, отделанные атласными пуговицами, на небольшом каблуке. Последними были обнаружены открытые черные бархатные туфельки на каблуке повыше.

Коробки закончились. Лили начала приходить в себя. Примерив черные туфли, которые оказались чуть-чуть велики, Лили подумала, что для таких восхитительных вещей несоответствие размеру – сущая ерунда. Платья сели хорошо, но явно не так как задумывалось, ведь Лили пренебрегла не только подушечкой и панталонами, но и корсетом. Это изобретение инквизиторов она ненавидела всю жизнь, хотя мать пыталась навязать ей свои выношенные «птичьи клетки»: до замужества Лили причисляла себя к низшим слоям общества, которые в корсетах не нуждались; в Джуно этой деталью дамского туалета даже проститутки не пользовались, а ей было и вовсе не до того. В Сан-Франциско к новомодному отсутствию корсета относились настороженно, но в основном терпеливо.

Сейчас Лили не думала ни о моде, ни о комфорте, она вполне уверенно думала о будущем. Созерцая великолепные наряды, она совершенно неожиданно разрешила утреннюю дилемму и выбрала себе роль. «Эксцентричная любовница богатого затворника – почему бы и нет? За этим можно спрятать робость, незнание этикета, странные привычки, да все, что угодно». И отсутствие белья подчеркнет богемное настроение, добавит ей смелости и раскованности.

В том, что Уорд предложит остаться – для этого и наряжал, Лили не сомневалась. «Было бы обидно оказаться в своей убогой комнатенке на задворках Стэниан в этих нарядах», – подумала она и усмехнулась.

– Чтобы этого не произошло, надо действовать.

Для начала Лили захотела опробовать выбранную роль: в новом платье, босиком, с еще влажными волосами, свернутыми в жгут, она впервые вышла из комнаты не через окно. «Я буду непринужденной, раскованной, улыбчивой», – сказала себе Лили, но смелости хватило только на то, чтобы высунуть голову за дверь и прислушаться.

Она увидела недлинный коридор, заканчивающийся с одной стороны окном. Собравшись с духом, Лили прошла по коридору и попала в просторный, но слегка запущенный холл. Лили уже было подумала повернуть назад, но тут появился китаец. Глубоко вздохнув, Лили улыбнулась ему. Надо было заводить разговор. С легким поклоном от пояса, таким, как делал он, Лили спросила:

– Это Вы принесли коробки в мою комнату? – и тут же, растерявшись, добавила:

– В комнату, в которой я сейчас… эээ, живу?

– Да, мисс, посыльный принести их для Вас.

Здорово, что бы еще сказать…

– А у вас есть расческа и шпильки? – выпалила Лили, увидев себя в огромное зеркало на противоположной стене.

Ли-Синг, так, кажется, его зовут, глубоко задумался.

– Я постараюсь искать.

– О, спасибо Вам, – проворковала нежным голоском Лили и подумала, что еще не хватало сложить руки под одну щеку на манер барышень с открыток. Мило, но вряд ли получится естественно: для таких ужимок нужна практика, а ее у Лили не было.

– Мистер Уорд сказал, что хочет поужинать со мной в шесть. Мне принесли два платье – дневное и вечернее. Я в замешательстве, какое из них надеть? – добавив «дружеского» напора, продолжила Лили.

Китаец усмехнулся:

– Пробуйте вечернее, мисс. Ужинать можно в день, но за ужином будет ночь.

«Однако, – подумала Лили, внимательно посмотрев на Ли-Синга. – Какой умный! И зла мне не желает, подал дельную мысль». С самым серьезным видом Лили на прощание отвесила китайцу глубокий поклон и отправилась к себе в комнату доработать наряд и придумать что-нибудь с прической, отложив исследование дома на потом.

Ли-Синг принес маленький гребешок, несколько заколок и пару шпилек. Лили закрепила волосы на затылке, создав довольно дельный беспорядок. В соответствие с выработанным планом, переодевшись в черное платье, из нижнего белья она надела только чулки и пояс.

Попрыгав немного перед зеркалом, на предмет устойчивости прически и поведения платья, Лили заметила, что грудь у нее больше, чем она думала, а худоба сильнее, чем думал Уорд. Отсутствие корсета сомнений не вызывало. На Ноб Хилл в таком виде прогуливаться было бы предосудительно, а вот отужинать с любовником – самое оно. Кстати, россыпь синяков по плечам и шишка на лбу Лили на улице снобов снискала бы не меньше презрительных взглядов. «Для такой прогулки пришлось бы позаимствовать мантию сестры Доротеи. Не меньше!» – подумала девушка. Но поскольку под рукой не оказалось ни мантии, ни пудры, ни накидки, было принято решение идти так, и Лили больше не думала об этом.

Проведя в приятных хлопотах время, она не заметила его бега и удивилась, зашедшему с приглашением на ужин Ли-Сингу. Перед выходом Лили похлопала себя по щекам, покусала губы, но румянец так и не появился. Стараясь унять дрожь в коленях и избавиться от вакуума в животе, она последовала за Ли-Сингом на второй этаж, как оказалось – в кабинет.

Уорд сидел за столом, просматривая бумаги. Слуга пропустил Лили вперед и закрыл за ней дверь. Она замерла и краем глаза осмотрела кабинет. Так она себе и представляла (хотя не могла припомнить – занимал ли этот вопрос ее раньше) кабинет в богатом доме. Множество книг в шкафах, подпирающих потолок, ковер, диван, журнальный столик, несколько кресел, массивный стол, которому вторили тяжелые портьеры на окнах. Лили заметила для себя, что исследование этой части пещеры надо будет произвести особо тщательно. Подняв на нее глаза, Уорд с минуту смотрел и на нее, и как бы сквозь. «На синяки опять пялится», – подумала Лили и смутилась еще сильнее. Уорд поднялся ей навстречу и спросил:

– Хотите чего-нибудь перед ужином?

– Простите, сэр?

– Аперитив? Может быть вино?

Вино Лили пробовала только в церкви на причастии, но по малости дозы вкус его ей не запомнился. Про аперитив вообще слышала впервые – что он должен открывать было не ясно. Но совсем отказываться не хотелось:

– Вино. Было бы чудесно, сэр.

Уорд жестом пригласил ее сесть на диван и подал бокал со светло-желтой жидкостью. «Вот это да», – удивилась Лили, уверенная, что вино, как и кровь, бывает только красным.

– Вы очень рисковали прошлой ночью, – с места в карьер начал Уорд, сев в кресло напротив.

Лили немедленно покраснела. Что тут скажешь – риск был, но игра стоила свеч: она все еще в поместье, в новом платье, пьет вино. Последнее кстати, оказалось очень ароматным, несладким напитком, с почти неуловимым уксусным привкусом.

– Чего вы хотели добиться, мисс Джерсдейл? – не отступал Уорд.

– Точно не скажу, сэр, но все чего я хотела – я получила, – произнесла Лили, и посмотрела прямо в холодные глаза Уорда.

«Забавно, – подумала Лили, – его светлые ресницы, как пробивающиеся солнечные лучи над холодной, серой водой залива в пасмурный день». Уорд попытался скрыть улыбку, но хмурое выражение лица растворилось как сон. Ему на смену явилось несколько злое, но задорное.

– Мисс Джерсдейл…

– Лилиан, если Вас не затруднит, сэр, – смело перебила Лили, вспомнив о своей роли, и откинулась на спинку.

– Лилиан, кто Вы такая? Откуда вы взялись?

– Пролезла через решетку вашего сада, сэр.

– Мисс… Лилиан, я прошу Вас! – он попытался возмутиться, но получилось плохо. – Я навел справки: Джерсдейлов в Сан-Франциско, прямо скажем, немного. Был один коммерсант Гарри Джерсдейл, но когда его дела стали совсем плохи, он убрался куда-то на север. Это Ваш отец?

– Это мой муж, точнее бывший муж. Я вдова, – прямо ответила Лили, решив, что образу эксцентричной любовницы вдовство не повредит.

– Муж? – ошарашено переспросил Уорд. – Но он…

– …годился мне в отцы, если не в деды. Да, у нас разница почти 40 лет. Когда мне исполнилось восемнадцать, мать настояла, чтобы я вышла замуж. Она была из Франции, отец – итальянский архитектор. Они прибыли в Америку с волной большой иммиграции уже женатыми. Они много работали, и мы жили неплохо, но отец умер, когда мне было десять, и мы с матерью бедствовали, даже голодали. Потом мать присоединилась к сестрам милосердия. Я жила с ней до 13 лет, потом устроилась на фабрику. Там рабочий день очень долог, а работа изнурительная, тяжелая. Спустя год поступила официанткой в дешевый ресторан, этакую харчевню. Знаете, такая жизнь: работа, работа, которой не видно конца. Я не любила Джерсдейла, но я очень устала, и мне надоело тянуть лямку изо дня в день. Он собирался открыть ресторан в Джуно. У него были небольшие сбережения, и мне он казался богачом.

Уорд не перебивал и Лили продолжила:

– К тому же, Джуно на Аляске. Мне захотелось увидеть этот «край чудес». Джерсдейл открыл дешевый кабак. Он женился на мне просто, чтобы иметь даровую служанку. Я заправляла всем и делала всю работу, начиная с обслуживания посетителей, кончая мытьем посуды. Пять лет изо дня в день. Кроме того, я целый день стряпала. Джерсдейл пил не просыхая, и, в конце концов, виски его убило. Я продала все и решила вернуться в Сан-Франциско. Мать умерла, когда я была в Джуно. Вырученных денег мне хватило почти на год приличного существования здесь. Поскольку я осталась сама по себе, я решила, что не обязана пахать с утра до ночи, пока у меня есть хоть какие-то деньги. Когда я пересекла границу вашей собственности, у меня остались только кое-какие активы «на черный день», но расстаться с ними значило признаваться себе, что этот самый день настал. Пришлось… Эээ, взять портмоне у тех, Вы были правы, сэр, пьяниц. Остальное Вам известно, – добавила Лили и печально улыбнулась, думая насколько ее прошлое несовместимо с этим платьем и этим бокалом.

Уорд поднялся. Казалось, он выслушал ее рассказ, равнодушно, но красные пятна на щеках и вернувшееся очень серьезное выражение лица свидетельствовали о том, что ему далеко не все равно. «Хотя, может быть, это вино», – подумала Лили.

– Пойдемте ужинать, – произнес он и распахнул перед нею дверь.

Они прошли в небольшую столовую там же на втором этаже, где уже был накрыт стол. Сервировка была весьма изысканная, горели свечи. «Молодец, – подумала Лили о Ли-Синге. – Все правильно сделал!» Ее наряд был тут весьма уместен.

Усевшись, Лили исподтишка следила за действиями Уорда, чтобы не ошибиться в манипуляциях со столовыми приборами. Ли-Синг поставил перед ними мясо и овощи в каком-то соусе. Ножик резал на ура, и Лили вполне удавалось имитировать легкость движений, порожденную привычкой.

Молчание тяготило Лили. В принципе, желание Уорда бегать голым по саду она уже оправдала для себя доводами сестры Доротеи, но отсутствие интереса к этому вопросу могло быть сочтено за равнодушие. А Лили была совсем не равнодушна: этот человек притягивал ее, и своим состоянием, и своей мужественностью.

– Вы упомянули, сэр, что я рисковала прошлой ночью. Насколько велика была степень риска?

Уорд рассмеялся:

– Неужели сестры милосердия воспитывают дипломатов? – и, посерьезнев, добавил:

– Я удовлетворю Ваше любопытство, но только при одном условии…

– Условии, сэр?

– Да, Вы прямо мне сообщите, что Вы обо всем этом думаете. Мне будет интересно узнать Ваше мнение, ведь ни один человек в мире, кроме Ли-Синга, ничего обо мне не знает.

– Я буду предельно честна с Вами, сэр.

Уорд бросил на Лили долгий взгляд, словно гадая, говорит ли она правду, и, наконец, отложив приборы и наполнив бокал, решился:

– В течение всей своей жизни я тщетно пытался разрешить проблему собственной личности. В моей телесной оболочке обитают как бы два человека, и с точки зрения времени их разделяет промежуток в несколько тысяч лет или около того. Я изучил проблему раздвоения личности более тщательно, чем любой из новомодных специалистов в этой области психологии. В литературе я не нашел случая, подобного своему. Даже в описаниях беллетристов, отличающихся буйным полетом фантазии, я не обнаружил ничего похожего. Я не похож ни на доктора Джекилла, ни на мистера Хайда, ни уж тем более, на молодого человека из киплинговской «Самой великой истории на свете». Обе личности во мне так слиты, что все время каждая из них знает о соседстве другой.

Лили не подала вида, что смутно представляет, о чем идет речь, но отметила для себя, что надо будет при случае ознакомиться с упомянутыми произведениями. Между тем Уорд продолжил:

– Одна моя личность – человек современного воспитания и образования, другая принадлежит дикарю, варвару, обитавшему в условиях первобытного существования тысячи лет назад. Почти не случалось так, чтобы одно мое «я» не знало, что делает другое. Кроме того, ко мне никогда не приходили ни видения прошлого, в котором существовало мое первобытное «я», ни даже воспоминания о нем. Эта первобытная личность жива сейчас, в настоящем времени, но, тем не менее, она всегда тянется к образу жизни, который приличествовал тому далекому прошлому.

В детстве я был сущим наказанием для матери, отца и докторов, пользовавших нашу семью, хотя никто даже не приблизился к разгадке моего странного поведения. Никто не мог понять, к примеру, откуда у меня чрезмерная сонливость в утренние часы и чрезмерный подъем вечером. Не раз видели, как я ночью бродил по коридорам, лазал по крышам на головокружительной высоте или бегал по холмам, и все решили, что парень, то есть я – лунатик. На самом же деле я вовсе не спал – какие-то первобытные импульсы толкали меня к этому.

Однажды я рассказал правду какому-то недалекому лекарю, но в ответ за откровенность тот презрительно высмеял меня и назвал все «выдумкой». Однако каждый раз, когда спускались сумерки и наступал вечер, сон словно бежал прочь от меня. Стены комнаты казались клеткой, раздражали, просто бесили меня. Я слышал в темноте тысячи каких-то голосов, разговаривающих со мной. Никто ничего не мог понять, а я не пытался объяснить. Меня считали лунатиком и принимали соответствующие меры предосторожности, но они в большинстве случаев оказывались тщетными. С возрастом я становился хитрее, так что чаще всего проводил ночи на открытом воздухе, наслаждаясь свободой. Потом, разумеется, спал до полудня. Поэтому утренние занятия исключались, и лишь днем нанятые учителя могли научить меня кое-чему. Так воспитывалась и развивалась моя современная личность.

Да, ребенком я был сущим наказанием, таким потом и остался. Я слыл за злого, бессмысленно жестокого чертенка. Домашние врачи в душе считали меня умственным уродом и дегенератом, приятели-мальчишки, которых насчитывались единицы, превозносили меня как «силу», но страшно боялись. Я лучше всех лазал по деревьям, быстрее всех плавал и бегал – словом, был самым отчаянным сорванцом, и никто не осмеливался задирать меня. Я моментально впадаю в ярость и в порыве гнева обладаю феноменальной силой. Теперь Вы понимаете, как Вы рисковали, Лилиан?

– Кажется, да, сэр, – смущенно ответила Лили. – Но прошу, продолжайте.

– Когда мне было девять лет от роду, я убежал в холмы и больше месяца, пока меня не нашли и не вернули домой, жил вольной жизнью, скитаясь по ночам. Каким чудом удалось мне не умереть с голоду и вообще выжить, никто не знал, а я и не думал рассказывать о диких кроликах, которых я убивал, о том, как ловил и пожирал выводки перепелов, делал набеги на курятники на фермах, о том, как соорудил и выстлал сухими листьями и травой берлогу, где наслаждался в тепле утренним сном.

В колледже я славился сонливостью и тупостью на утренних лекциях, но делал блестящие успехи на дневных. Занимаясь самостоятельно по пособиям и конспектам товарищей, я кое-как ухитрялся сдавать экзамены по тем ненавистным предметам, которые читались по утрам, зато в других предметах, читавшихся днем, успевал преотлично. Я был в колледже звездой футбола и грозой для противников, в легкой атлетике меня тоже привыкли видеть первым, хотя порой я обнаруживал приступы совершенно непонятной ярости. Что касается бокса, то товарищи попросту боялись встречаться со мной: последнюю схватку я ознаменовал тем, что впился зубами в плечо своему противнику.

Лилан улыбнулась, но перебить Уорда не посмела. Он начал ходить по комнате и продолжил рассказ.

– После окончания мной колледжа, отец был в отчаянии, не зная, что делать со своим отпрыском, и решил отправить меня на дальнее ранчо в Вайоминг. Три месяца спустя видавшие виды ковбои вынуждены были признаться, что не могут совладать со мной, и телеграфировали отцу, чтобы тот забрал назад своего дикаря. Когда отец приехал, ковбои в один голос заявили, что предпочитают скорее иметь дело с завывающими людоедами, заговаривающимися лунатиками, скачущими гориллами, громадными медведями и разъяренными тиграми, чем с этим выпускником колледжа, носившим аккуратный прямой пробор.

Единственное, что я помню из жизни своего первобытного «я» – это язык. В силу загадочных явлений атавизма в моем сознании сохранилось немало слов и фраз первобытного языка. В минуты блаженства, восторга или схватки я имею привычку издавать дикие звуки или разражаться первобытными напевами. Благодаря этим выкрикам и напевам я с точностью обнаруживал в себе ту пережившую свое время личность, которая давным-давно, тысячи поколений назад, должна была бы стать прахом.

Лилиан невозмутимо слушала, лишь немного втянув щеки, чтобы не рассмеяться, вспоминая ужасные «песни», должно быть ставшие последним звуком для того несчастного койота.

Однажды я намеренно спел несколько древних мелодий в присутствии известного лингвиста, профессора Верца, читавшего нам в колледже курс древнеанглийского языка и до самозабвения влюбленного в свой предмет. Прослушав первую песню, профессор навострил уши и пожелал узнать, что это – тарабарский жаргон или испорченный немецкий. После второй он пришел в крайнее возбуждение. Я закончил свое выступление мелодией, которая неудержимо срывалась с моих уст во время схватки или боя. Тогда профессор Верц объявил, что это не тарабарщина, а древнегерманский, вернее, прагерманский такой давней эпохи, о какой языковеды и понятия не имеют. Он даже представить не мог, в какую глухую древность уходил тот язык, и все же опытное ухо профессора улавливало в нем нечто такое, что отдаленно напоминало знакомые архаичные формы. Он пожелал узнать, откуда мне известны эти песни, и попросил одолжить ему на время ту бесценную книгу, где они приведены. Кроме того, он спросил, почему я делал вид, будто я круглый невежда по части германских языков. Я, разумеется, не смог ни объяснить, почему держался невеждой, ни дать профессору ту книгу. Тогда после длительных, в течение нескольких недель, уговоров и просьб профессор невзлюбил меня и стал называть шарлатаном и бессовестным эгоистом – подумать только, не позволил и краем глаза заглянуть в тот удивительный список на языке, который был древнее, чем самый древний из тех языков, что когда-либо обращали на себя внимание лингвистов.

Сообщение о том, что я наполовину современный американец, а наполовину древний тевтонец, отнюдь не способствовало моему хорошему настроению. Моя современная половина – современный американец был, однако, сильного характера, так что я принудил к согласию, вернее, компромиссу второго человека, что жил во мне. Днем и к вечеру я даю волю одной своей личности, ночью – другой, а утром и урывками в ночные часы отсыпаюсь за двоих. Утром я сплю в кровати, как всякий цивилизованный человек. Ночью я сплю, как дикое животное, среди деревьев, как и в тот момент, когда Вы, Лилиан, наступили на меня.

Лили пришлось потянуться за бокалом, чтобы скрыть смущение, а Уорд все продолжал. Казалось, ему хотелось выговориться за многие годы молчания.