Две тысячи журавлей

1-ый Синий

Ко встрече с божеством все готовились очень старательно. Все деревенские жители тщательно убрали свои дома, землю вокруг них, потом девушки дружно вымели единственную улочку в деревне. А уж как придирчиво селяне выбирали рис, рыбу, фрукты и овощи для угощения божества словами описать невозможно! Каннуси из нашего святилища долго и строго отбирал того, кому выпадет честь приготовить пищу для нашего Та-но ками. Он отведал еду, приготовленную каждым из претендентов, затем долго выспрашивал:

– Вы чем-нибудь болели в ближайшее время? Ваши близкие чем-нибудь болели? У вас в семье кто-нибудь умер в ближайшие месяцы? Так, а в дальней родне из других деревень?

И, едва выслушав ответы, продолжал допрос:

– Вам приходилось раниться в ближайшее время, так, что начинала идти кровь? Вам доводилось случайно или намеренно запачкаться чьей-то кровью? Так, а вы и ваши родственники в ближайшее время совершали что-нибудь дурное?

– Но позвольте, ну, это… – обычно к этому месту допроса некоторые уже начали трястись или смущаться.

– Нельзя позволить, чтобы еду готовил человек, запятнавший себя скверной! – строго говорил священнослужитель. – Если Та-но ками вкусит грязную пищу, он может разгневаться на нас – и лишить нашу деревню своего покровительства. – Так что вы должны быть честными. Ради блага всех нас вы должны сказать, запятнали ли вы, ваша близкая или дальняя родня себя каким-нибудь гадким делом?

Правда, надо отдать должное нашему каннуси: на этом месте он внимательно оглядывался и изгонял всех посторонних, дабы чистосердечному признанию претендента никто не мешал, а он мог оценить степень скверны, лёгшей на этого человека.

Я сидел на камне, с краю деревни, наблюдая за общими приготовлениями. С одной стороны, следить за всей этой суетой было сколько-то интересно. С другой стороны, мне было обидно, что все эти люди готовятся, стараются, а для меня дела не досталось. Дома хлопотали мама и сёстры, отец куда-то увёл младшего брата, делать что-то важное для хозяйства, а меня не взял. Я подумывал, не напроситься ли к соседям, вдруг что-нибудь поручат? Но пока боялся: в деревне меня не слишком любили, да и стоит ли людей от дел отрывать? Ладно, если наворчат, так ведь могут ещё и ударить.

Вздохнув, слез с камня, прислонился к нему спиной. Стал смотреть на землю, на камешки, кустики травы, расположенные поодаль от меня, а потому смазавшиеся в пятна. Если не считать того парня, что проворчал своей спутнице, что я – злостный бездельник, а также моего личного страдания от отсутствия сколько-нибудь важного дела, это было вполне терпимое занятие. Хотя и бессмысленное. Но вдруг и для меня найдётся дело, если буду сидеть на виду?

О, а вон тот пучок травы напоминает катану! А тот комок земли – воина! О, там два дерущихся самурая. И там, вроде, тоже два воина, только один почему-то сидит на коленях, гордо выпрямившись, а другой как будто стоит в стороне и плечи его как-то поникли, спина сгорбилась, рука сжимает рукоять меча. И между ними ещё пятно – кто-то пролил что-то – и напоминает, будто люди кучкуются. Да, ближе к тому, унылому, который стоит…

***

Ноги мои протирали дорогу босыми ступнями. Избитые, исцарапанные. Меня не несли уже, а просто волочили, подхватив под руки. По какой-то улице тащили.

Напрягшись, повернул голову.

 Люди стояли по краю дороги и смотрели на меня. Кто с интересом, кто со страхом, кто с сочувствием. Должно быть, так гадко чувствуют себя пойманные звери, когда их достают из ловушки, чтобы добить.

Взгляд мой случайно столкнулся с другим взглядом. Лицо это как будто уже видел. И эти глаза… что-то в них было. Такое… знакомое…

Я стоял, раздираемый, виной и отчаянием. Среди пришедших проводить его в последний путь. Вот, осуждённый, державшийся спокойно, равнодушно оглядел собравшихся поглазеть или поддержать его. Вот взгляд его запнулся на мне. Ненависть, жуткая ненависть рванулась из его души и будто кипятком меня обожгла.

Я… я не хотел! Я не хотел! Простите меня! Но… вы же… вы же не захотите меня простить, верно?

Ни брани, ни порыва накинуться. Он просто устало и с пренебрежением перевёл взгляд. И это было хуже всего. Хуже самых ядовитых слов! Хуже прикосновения лезвия! Руки его не связали – из уважения – да и он не пытался сбежать. Жаль, что этот меч достанется не мне. Мне… очень жаль.

Меч взлетел в руках воина, выбранного его палачом. Нет… я не могу! Не надо!

Я рванулся вперёд, оттолкнул какого-то воина…

И не успел.

 Он стоял на коленях, с прямой спиной и спокойным лицом. Меч взлетел красиво и чётко. И струя крови из его рассечённой шеи хлестнула меня по лицу, по глазам. Горячая кровь… его кровь…

Я не сразу стёр с лица горячую жидкость, не сразу проморгался. И не сразу смог увидеть очертания мира. А когда увидел неподвижное тело без головы, то у меня внутри что-то так сжалось, словно меня самого ударили мечом…

***

Дёрнулся, пребольно ударившись затылком о камень, у которого сидел. Голова гудела. Сердце билось быстро-быстро. Так быстро, что оно меня пугало. Да и спина вся взмокла под юката. Или это её вымочила его кровь? Но что я делаю тут?

Вскочил, огляделся. Та же самая улица, единственная в нашей деревне, всё те же самые дома с крутыми крышами, да малыми окнами. И на каждом доме у окна висят сардиньи головы и ветки остролиста. Да, я их мало вижу, только те, что находятся совсем рядом со мной, но эти очертания хорошо запомнил. И что-то в глазах застряло. Что-то мокрое, отчего мир начинает смазываться, и даже пространство вблизи меня становится мутным, расплывшимся пятном.

Кувшин с водой нашёл не сразу. Прислушался. Вроде шума особого рядом не было, значит, хозяева отошли. Наклонился над ним, разглядывая неподвижную поверхность. Постепенно мутные пятна стали чётче, и я разглядел своё отражение – худое лицо и тощее мальчишеское тело. Тело, которое было до отвращения хилое и даже выглядело младше своих лет. Я ненавидел смотреть на своё отражение, которое лишний раз напоминало мне о том, каким дурным родился. Но сегодня меня зацепило не оно.

Какое-то время вглядывался в отображаемое. И мне вдруг показалось, что из кувшина с сакэ на меня смотрит молодой парнишка. Точнее, он бы смотрел, но как это сделать, когда половину его лица залила кровь? Вот, даже глаза ему залила!

Я отшатнулся от кувшина и испуганно сглотнул. Сон… жуткий сон! Бред. Я в чём-то вымок, тёплом. Это кровь? Тьфу, это я вспотел. И вообще, просто уснул на солнце, вот и привиделся тот кошмар.

Хотя как ни были страшны бывавшие у меня кошмары, однако же ощущение, что это были только сны, и вот я уже проснулся, быстро успокаивало меня. А тут я даже семь раз вокруг деревни обошёл, но сердце всё ещё билось неровно.

Если честно, мне ещё не доводилось присутствовать на чьей-то казни. И мне ни разу пока не удавалось увидеть поединок самураев, закончившийся чьей-либо смертью. А те драки, которые случались между крестьянами, никогда не заканчивались смертью кого-то из дерущихся.

Да, было дело, был год неурожайный. Собрались тогда наши мужчины со своими орудиями, какие были у крестьян: пики, палки бамбуковые, лопаты – и пошли к нашему даймё, просить отменить или уменьшить налог в этом году. Три двери в его доме сломали, по ходу, проникли в амбар с рисом. Сидели там упорно, дня два, тихо сидели. Самураи хозяина, конечно, ходили, поглядывали, не украли ли мы чего, но так ничего и не украли. А они не спешили обнажать против восставших свои мечи. Так они ходили, а наши сидели и ждали в амбаре, тихо. Пока сам даймё не явился – благо он в ту пору в Эдо к семье не ездил, в своих владениях был – и не спросил, что тут устроили? Тогда и нажаловались крестьяне, что не прокормиться, тайфун большой был, да слишком заливали ещё дожди – и не вызрело урожая на всех. Видно придётся детей новорожденных душить, чтобы стало меньше ртов, чтобы выжить уже большим.

Воин подумал часа два или три, не слишком долго думал, впрочем, а посланники ждали терпеливо его решения, волновались, смилуется ли? Хозяин вернулся быстро и сказал, что, так уж и быть, налогов меньше соберут нынче, а самым нищим семьям он сколько-то риса из своих запасов даст. Однако не имели мы права приставать к нему с жалобами.

Вздохнув, выступил к нему сын старосты, младший. Сказал, что он этот поход организовал, он всех и подбивал сходить – ему и отвечать. Его как главного зачинщика и казнили, чтобы нам неповадно было восставать. Навесили на шею табличку о его преступлении, провели через всю деревню, предавая позору и, заодно, остальных селян устрашая, чтобы видели, к чему приводят бунты. Голову отсекли. Голову потом три дня держали на виду, а тело отдали для тренировок старшим сыновьям нашего даймё. Или, может, то отец им мечи новые подарил, вот и дал испытать?

Хотя, надо отдать должное хозяину: даже из-за бунта от обычаев не отступился – спутникам осужденного выдал связку медных монет, на последнее желание. Осуждённый колебался чуть-чуть – хотел отведать любимой гречишной лапши, но передумав, просил все монеты его отцу передать, пусть, мол, потратит на благо семьи. А сыну его удовольствия уже ни к чему. Какой там позор! Заступник! И думал-то в мгновения последние о семье! Все стояли, кто видел его в тот день, да плакали. И отец его горше всех.

И даймё наш, когда узнал, говорят, погрустнел. Сказал, что младший сын нашего старосты достойно держался и хорошо ушёл. И староста наш, сам из семьи самурая, когда-то добровольно отказавшегося от меча и принявшего заботу о земле, ходил гордый за сына. Но, говорили, украдкой плакала старая мать, долго плакала: сын же был её, сын!

И спасибо тому отважному юноше: тот год и зиму ту жители деревни сколько-то сносно пережили. И были девочки, среди детей родившихся той зимой и весной, живы. Но я лично казни той не видал – я тогда ещё крохой сам был. Года два или три. Хотя, конечно, я когда впервые услышал об этом достойном юноше, так сразу и запомнил эту печальную историю. Эх, если бы я так мог! Но я и лопату-то толком до дома даймё не донесу. Так что не получится у меня даже достойно умереть, на благо всех, да с преданностью о старших своих и о своей семье.

Но не видел я никогда крови, хлеставшей из ран. И, уж тем более, никогда не била меня струя из чьей-то крови по глазам. Словом, мне не стоило из-за всего этого переживать. Тем более, то был просто сон. Дурной, но всего лишь сон. И всё равно я ходил туда-сюда и никак не мог успокоиться.

– Десятого человека выгнал! – проворчал мой младший брат, проходя мимо меня. – Эдак вообще пищу божеству будет некому готовить! Как бы нам тогда от гнева ками куда больше не влетело!

– Ему виднее, – смиренно отвечал я. – Если что, может, найдётся чистый человек в ближайших деревнях?

– Ага, и до праздника и он успеет чем-нибудь себя запятнать! – вздохнул Такэру. – Кстати, ты что тут шляешься?

Тяжело вздохнул и признался:

– Мама мне ничего сегодня не поручила.

– Ну, ещё бы! – проворчал брат. – Ты бесполезен!

К нам подошла наша младшая сестра, Асахикари. Так незаметно подкралась, что мы заметили её, только когда она тронула наши локти. Мы вздрогнули, шарахнулись… и успокоились, увидев её улыбающееся лицо.

– А пойдёмте в святилище? – предложила девочка. – Вдруг нам каннуси или мико что-нибудь поручат?

– А тебе не надо тренироваться в танцах? – проворчал Такэру. – Ты уже не рада, что тебя избрали?

– Бабуля, что нас учит, сегодня встречает своего мужа. Она нас отпустила.

– Так дед Горо вернулся? – глаза мальчика оживлённо заблестели.

Это ж так редко кто-то из нашей деревни отправляется в дальнее странствие, это ж так много историй потом можно услышать! А деда Горо, которому в прошлом году выпал жребий посетить Великое святилище в Исэ от имени всех нас, мы всей деревней несколько дней в путь собирали. Просили внимательно на всё смотреть, чтоб нам потом рассказал. Он дойдёт до него по дороге, уходящей от основной между Осакой и Эдо. Упадёт ниц перед каждым из двух святилищ, хлопнет в ладони, привлекая внимание великой богини Аматэрасу, самой прародительницы императорского рода, да скажет о нас, о наших нуждах. Отдаст деньги – с каждого пятидворья по медяку собирали – ей жертвуя, от нас всех. А ему дадут охранные дощечки и амулеты – и он нам их привезёт. И будет у нас счастье! Великое дело! Ну, у кого-то же хотя бы счастья больше будет, верно?..

Нет, конечно, захожих ремесленников послушать мы все тоже любили, да, на нашу радость, среди них попадались весьма общительные, но там-то просто болтовня, как, где и чего, а тут поклонение великой богине! Да о нас Горо самой Аматэрасу упомянет!

– Оказалось, что не зря дед Горо задержался! – радостно добавила сестрёнка. – Он не хворал, как мы все волновались, а ещё и по другим местам прошёл. Он взбирался на пик Ёсино, а потом даже стоял под ледяными струями водопада!

– Сколько всего! – радостно выдохнул мой младший брат.

И я выдохнул, ликуя:

– Да, это ж сколько всего он расскажет!

Асахикари вздохнула и уже тихо добавила:

– Но в ближайшие дни дед Горо будет общаться с семьёй. Говорил, извиняясь, что соскучился жутко он по своим родным. А потом всё-всё нам всем расскажет, что видел. Он старался всё подмечать.

Тяжкий вздох вырвался у меня. А Такэру сорвался, обернулся, взглянул на меня гневно.

– Тебе бы только истории слушать?! – вскипел брат. – Лодырь! Никчёмный лодырь! И бездельник!

Вздохнул опять. Разве я сам захотел родиться таким хилым?

Осторожно сказал:

– Как будто ты их не любишь?

Младший брат открыл было рот, чтобы сказать ещё какую-нибудь гадость обо мне, но тут опять вмешалась сестра.

– Пойдёмте, пойдёмте скорее! – Аса-тян уцепила нас за руки и потащила к святилищу. – А то вдруг другим детям что-то поручат, а нам – нет? Я хочу сделать что-нибудь полезное!

В общем-то, в этом мы были единодушны, так что молча пошли выпрашивать поручение.

Мы ещё не прошли сквозь каменные фонари на возвышениях и высокие ворота тории, ещё не успели подняться по лестнице, как с горечью увидели, что многие из деревенских детей уже толпятся возле святилища. И единодушно вздохнули. Неужели, нам никаких поручений не достанется? А мы так хотели помочь в подготовке торжества!

Дорожка перед зданием храма была вычищена. Поблизости с улицы доносилось шуршание метлой по песку: кто-то вовсю старался, подметая территорию. Дети переминались перед храмом в тоскливом молчании: всем очень хотелось быть полезными, но хватит ли поручений на всех?

Аса-тян потащила нас с Такэру – сегодня мы почему-то молча подчинялись этой худенькой невысокой девчонке, которая была намного меньше нас – к колодцу, мыть руки и лица. Когда мы вернулись, дети всё так же переминались с ноги на ногу или глазели по сторонам. Значит, мико занята. Значит, кому-то уже повезло получить поручение.

– О, и Юки пришёл! – проворчал кто-то из мальчишек. – Эй, Снежок, а ты-то нам зачем тут сдался? От тебя пользы никакой!

Я съёжился. Асахикари встала между мной и ворчуном. Такэру молча отодвинулся в сторону, мол, он тут ни при чём. Младший брат редко за меня вступался, очень редко. Впрочем, если говорить правду, то и мне редко удавалось вступиться за моего младшего брата, что меня, самого старшего из детей, сильно огорчало. Ну да Такэру рос бодрым и здоровым, так что обидчиков бил исправно, и его, в отличие от меня, редко кто решался задевать.

– О, Юки! – прозвучал нежный и чистый голос старшей дочери каннуси.

Дети все повернулись ко мне. У стоящих поблизости, тех, кого я более-менее видел, были крайне мрачные выражения лиц. Впрочем, подозреваю, что и у остальных тоже.

Девушка подошла к нам. Её красная юбка и одетое под ней белоснежное кимоно пахли свежестью и какими-то травами. Длинные волосы были собраны лентой у шеи. Лицо как обычно было приветливым. Я любовался ею, когда она была поблизости.

– Хочешь помочь? – с улыбкой спросила жрица.

– Да! – отчаянно выдохнул я.

– Это очень мило с твоей стороны, – она одарила меня тёплой улыбкой. – Тогда я вот о чём тебя попрошу: накануне праздника, за день или за два, принеси в святилище красивых-красивых цветов, – её нежная рука мягко опустилась мне на плечо. – Самых красивых, ладно? Я доверяю твоему вкусу.

Радостно выпалил:

– Да! Я буду стараться!

И кто-то из детей обиженно шмыгнул носом.

– А вместе с тобой пойдут…

Наша мико была мудра: позаботилась, чтобы почётное поручение досталось не только мне одному, да ещё и в спутники мне выбрала тех детей, которые редко меня задевали. Ещё и напутствовала, чтобы мы ни в коем случае не дрались, не запятнали цветов грязью и кровью: для божества нужно всё самое чистое и самое лучшее. И, чуть подумав, придумала ещё несколько заданий и для других детей. Так что многие расходились счастливые и оживлённо обсуждали её поручения, поручения от близких и, самые счастливые, уроки с нашими танцорами и музыкантами – им предстоит выступать на мацури.

О, как не терпелось мне увидеть дом, да стебли бамбука, росшего возле него. Добраться, рассказать!

После еды – каши из проса, с тонкими сочными ломтиками редиса-дайкона, маринованными на рисовых отрубях, с тёмными овалами маринованных слив, упоительно солёных – когда вся наша семья собралась немного отдохнуть, сёстры и брат много болтали о празднике. О том, как дочь священнослужителя из нашего храма просила нас принести цветы к празднику встречи и общения с божеством. Родители молчали, переглядываясь. И я молчал. Просто был сытый и довольный, что есть нужное дело для меня, тем более, его мне поручила мико!

О, как же сложно было дождаться того дня, когда мы отправимся за цветами! Хотелось прямо сейчас вскочить и бежать за букетом самых красивых цветов, какие только распустились! Но цветы тогда до мацури не доживут.

Перед сном младшая сестра долго обсуждали возвращение деда Горо и возможность узнать от него что-то полезное о том, как проводят мацури, посвящённые местным божествам, в других деревнях. А может, дед Горо ещё и смог увидеть городские мацури? О, это было бы очень интересно послушать! Наконец они выговорились и уснули…

***

Ноги мои протирали дорогу босыми ступнями. Избитые, исцарапанные. Меня не несли уже, а просто волочили, подхватив под руки. По какой-то улице тащили. Напрягшись, повернул голову.

Люди стояли по краю дороги и смотрели на меня. Кто с интересом, кто со страхом, кто с сочувствием. Должно быть, так гадко чувствуют себя пойманные звери, когда их достают из ловушки, чтобы добить.

Взгляд мой случайно столкнулся с другим взглядом. Лицо это как будто уже видел. И эти глаза… что-то в них было. Такое… знакомое…

Он просто стоял и смотрел, как меня тащат мимо него. Один только миг… один только его взгляд…

Меч взлетел над головой осуждённого и упал. И его тело… отрубленная голова тогда покатилась в сторону. И люди невольно шарахнулись от неё и брызг его крови. И кровь из разрубленной шеи струёй хлестнула меня по лицу, по глазам. Тёплая, густая кровь… она пеленой укрыла от меня мир… её было так сложно стирать с лица… она жгла мои руки…

Тело моё дернулось, голова опять раскололась от удара.

 Я обмяк в руках воинов. Боль накатилась на меня мощной, тяжёлой, удушающей волной. И то ли были вскрики вокруг, то ли уже не было…

А когда пелена боли на миг упала, когда мой взгляд невольно поднялся к небу, то я на несколько мгновений увидел взлетевшего надо мной воина. Его глаза красные с узкими щелками зрачков, а кожа белая. И ещё  два длинных слегка изогнутых рога на голове. А из выхваченной им катаны вырвался и заревел огромный тускло-чёрный дракон с множеством острых зубов.

Миг – и снова ярко-голубое небо. Снова палящее солнце бьёт в глаза…

***

Очнувшись, ещё долго сидел, слушая, как быстро колотится моё сердце. Мама проворчала, что мне не спится. Ага, она хочет придвинуться к отцу, чтобы тихо-тихо шептаться и шуршать одеждами по циновкам, а я им мешаю, что не сплю.

Соврал, что у меня что-то живот прихватило, и убежал на улицу. Пусть себе милуются. От меня им всё равно никакой радости нет.

Ночью опять бродил вокруг деревни в темноте. Впрочем, тут мне дорога была хорошо известна, так, что темнота меня не смущала. Потом, устав, где-то сел и уснул. Уже без кошмаров. И разбудили меня, плеснув водой в лицо. Спасибо, что хоть чистой.

Дома отмывались опять, одежды яростно отстирывались. Деда Горо захватили в плен люди, ответственные за создание священного паланкина для божества: в этом году решили сделать новый. Тем более, что дед Горо много где прошёл – в своём паломничестве он обошёл целых тридцать три святилища и несколько мацури повидал – и мог рассказать, как нам украсить паланкин-микоси получше.

– Юуки, Юуки! – радостный вопль сестры настиг меня у реки, где я отстирывал свою одежду и одежду Такэру – брату отец какое-то другое поручение дал, где требовалось больше физической силы.

– Что, Аса-тян? – я улыбнулся, поворачиваясь к ней.

Сестра запыхалась от долгого бега. Глаза её сияли от счастья, щёки алели румянцем. К груди она прижимала кусок ткани. Настоящей, шёлковой ткани! Нежный тускло-розовый цвет, а кое-где были белые россыпи хризантем и немножко тускло-бордовых лепестков сакуры.

– Откуда? – удивился я.

Ни у матери, ни у сестёр таких нарядов отродясь не водилось.

– Дед Горо принёс рулон шёлка! – тяжело дыша, выдохнула девочка. – Он там в паломничестве кому-то помог, а тот странник, как выяснилось, был из богатого рода. Он позвал его в гости, усадил за один стол с собой, накормил – дед Горо говорит, что там было множество-множество вкусных и красиво украшенных блюд – и подарил ему рулон шёлка. Мол, в подарок твоим дочерям. Или продай, если рис тебе нужней. Большой-большой рулон! Дочерей дед Горо давно уже отдал замуж.

– Да, помню. Та, что в нашей деревне была, недавно умерла, а другие – в других местах живут.

– И дед Горо, посовещавшись с женой, решили разделить ткань между девочками, которые будут танцевать главные танцы! Представляешь? – Аса-тян, смеясь, перекружилась. – Я буду такой красивой-красивой, Юуки! Я постараюсь красиво-красиво станцевать для нашего ками!

– А ты, значит, одна из лучших танцовщиц? – улыбаюсь.

– Ой, а я ещё не говорила? – Аса-тян замерла и смутилась. – Так я скажу! Но сначала я всем расскажу про ткань! Вот сначала я нашла тебя, а потом побегу рассказать маме! Прости, что я не рассказала тебе про мой танец, брат!

– Теперь сказала, – подмигиваю ей. – Давай, беги, тренируйся, чтоб быть самой красивой танцовщицей деревни! Или займись шитьём своего роскошного наряда.

– Я буду самой-самой красивой! – сестрёнка счастливо рассмеялась и убежала.

Здорово, кто-то из нашей семьи сумеет отличиться на празднике.

Улыбаясь, продолжил стирать. Рад, что милая сестрёнка получила и похвалу от старших за свои танцы, и даже кусок красивой ткани, причём, шёлковой. Жаль, что я ей такой подарок подарить не могу. Но она всё-таки получила красивую ткань и теперь очень рада. И ещё она разыскала меня, чтобы мне первому рассказать – это тоже меня радует.

После двух дней строжайшего отбора каннуси осталась одна претендентка. Эта девушка готовила умеренно хорошо, но на ней грязи оказалось меньше, чем на самых лучших. Она стойко вынесла обряд очищением водой – для него использовалась ледяная вода из оврага – и накануне праздника стряпуха грелась в чане с водой. Всё-таки ещё не лето, можно и простудиться, а кто тогда будет готовить угощение для божества?

И вот наконец-то еду для божества и селян приготовили. Площадку, очищенную каннуси при помощи специальных обрядов, обложили белой рисовой верёвкой. Она же, с вплетёнными белыми бумажными лентами, украшала святилище, ворота перед ним. Белая симэнава и красные тории смотрелись очень достойно. Божеству должны понравиться и место встречи, и наша деревня.

Кстати, мы готовились не менее усердно, чем взрослые. Каждый мальчик, каждая девочка тщательно вымылись, выстирали свою одежду, раз двести, а то и больше, отрепетировали приветственные поклоны, долго обдумывали торжественные речи.

И вот наконец настал день для сбора цветов! Я и другие дети, которым поручали и которым не поручали – ещё шестеро решили присоединиться, надеясь, что их трофеи тоже возьмут – облазили всю деревню, весь лес и берег реки в поисках самых красивых цветов.

Блуждая по окрестностям, я наткнулся на цветок ириса и очень удивился. Во-первых, потому что его одинокий светло-голубой цветок ярко выделялся на фоне коричневой, пока кажущейся бесплодной земли, во-вторых, потому что он вырос раньше, чем его собратья и, не взирая на то, сколько усилий ему пришлось приложить ради раннего расцвета, он спокойно смотрел из низины на меня и лес, бодро противостоя своими тонкими и сочными листьями прохладному ветру. Говорят, что листья ириса похожи на меч, но это растение полностью походило на стойкого воина, уверенно держащего катану в своих сильных руках. Точнее, мне так только подумалось. Я ведь ещё не видел ни одного самурая. Но я много, ну мне так думалось, что много, слышал о них и постоянно их воображал.

– Прости, дух ириса, – сказал я громко, чтобы ками цветка точно услышал меня. – Я хочу сорвать этот цветок и подарить его покровителю моей деревни.

Дух цветка не ответил. Может, он и сам был не прочь приветствовать нашего Та-но-ками, поджидая его у алтаря в окружении своих красивых собратьев. Дрожащей рукой я переломил стебель, прижал найденное сокровище к груди и почувствовал себя необычайно счастливым. И медленно побрёл к деревне.

Мучители воспользовались моим отрешённым состоянием, подкрались сзади, толкнули в спину, отчего я упал лицом в землю.

– Бывший смелый, ты даже не снег, ты – черепаха! – язвительно выкрикнул сын старосты, их заводила, неприятно засмеялся и сбежал.¹

Его приятели последовали за ним. Пара мгновений – и их силуэты обратились в расплывчатые пятна, смешались с остальными разноцветными кляксами, окружавшими меня. Даже если они встанут неподалёку, я не увижу их. Если они задержат дыхание и замрут неподвижно, могу их не заметить. Они знают это и пользуются моей слабостью. Ох, а как же мой…

Прекрасная головка цветка была раздавлена моим телом, стебель – переломился. К соку, выползшему из пострадавшего стебля, прилипли крупицы земли. И вся боль от удара, досада на моё падение ушли перед ужасающим осознанием того, что я, именно я, так как моё тело прижало его к земле, погубил красивый цветок. Первый ирис этого года.

Я всё же поднялся, спрятал ирис за пазуху, не в силах так быстро с ним расстаться, и продолжил поиски. Увы, потом я добыл только керрии, а такие принёс не только я один. И хотя мико и мне благодарно улыбнулась, и меня ласково потрепала по волосам, мне было очень грустно.

Из цветов детей жрица собрала достойный букет, поставила в самую лучшую вазу из всех, которые были в нашей деревне, и водрузила готовое украшение перед алтарём в святилище. Прекрасные розовые камелии, ветки глицинии с россыпями светло-фиолетовых цветов, жёлтые шарики керрии дожидались внимания божества, в то время, пока мой ирис уплывал по реке или же уже погрузился в воду: мне было жалко выкидывать его в грязь на земле – и я отдал его воде.

Ночью перед мацури мне приснился маленький мальчик с необыкновенно красивым лицом и грустными чёрными глазами. Малыш серьёзно посмотрел на меня и сказал: «Я не сержусь на тебя, Юуки. Я знаю, что ты убил меня не нарочно». Утром мне стало чуточку легче.

Я, мои родители, брат и сёстры проснулись рано-рано. Солнце ярко светилось на небе. Было прохладно, но лучи, которыми нас одаряло небо, немного согревали. Мы тщательно причесались, вымыли лица и руки, одели предварительно выстиранную одежду, соломенные сандалии. Мама и сёстры собрали волосы. И мы все вместе отправились к святилищу, около которого у огороженной площадки собирались все селяне.

Моё сердце бешено билось в предвкушении чуда. Сам ками, покровитель нашей деревни, сегодня придёт на наш праздник, осмотрит деревню и окрестности. Конечно, божества скрыты от человеческих глаз, но вдруг… мало ли?.. Я ещё никогда не видел настоящего ками! Ну, только во сне, а это под сомнением, а вот в жизни…

Если бы не широкоплечий отец, мы бы так и не смогли пробраться прямиком к площадке. Меня он пропустил вперёд, отчего мой младший брат нахмурился. Я глубоко вдохнул, проскользнул в первый ряд. Впился взглядом в священный паланкин за площадкой, около которого ждали четыре крепких парня, одетых в короткие белые штаны и короткие куртки.

Наш микоси – это небольшой деревянный короб с чёрной лакированной крышей, на крыше которого прикреплены маленькие тории. Микоси украшен кисточками из жёлтых ниток, колокольчиками, задрапирован светлой тканью из конопли, на которой дед Горо нарисовал красивые ирисы.

Вообще, я считал, что в нашей деревне самый красивый священный паланкин. До того, как дед Горо вернулся из паломничества и рассказал о мацури, которые видел, когда странствовал. Все слушали его, затаив дыхание. Уважение к Та-но ками у нас не убавилось, но вот прежнее восхищение нашими трудами, тем, с чем мы встречали ками, заметно убавилось. Хотя все усердно готовились к мацури, создавая необходимые предметы, разучивая танцы, мелодии, песни и совершенствуя старые. Ну, а что делать? В городах паланкин украшают золотыми фигурками и кистями, шёлковыми занавесками, прекрасными узорами, там божеств встречают более роскошно, да и при встрече одеваются красиво, а у нас и праздничной одежды нет. Даже совестно как-то перед нашим Та-но ками за нашу бедность. Впрочем, сама радушная встреча с божеством – уже нечто особенное.

Из мыслей меня вытряхнул разговор, случившийся поблизости, за нами.

– Чужака видал.

– Хде?

– Да шёл на рыбалку через бамбуковую рощу.

– Эка невидаль, чужак!

– А вдруг разбойник?

Невольно прислушался. Сам не знаю, что меня так царапнуло в том чужаке.

– Шелкопряды подохли. Ох, что ж делать-то? Как быть? Ведь такое подспорье было!

– Долги эти, эх!

– Ну, хоть перед встречей с Та-но ками не вспоминай ты об этих долгах, жена!

– Да потому сакэ пьют, что священный то напиток!

– Деда, а отчего оно прозрачное, ежели всё, что бродит, становится мутным?

– Да то…

– И каков он?

– Да воин как воин. Молодой ещё. Тридцати не дашь.

– О ком вы?

– Да Юскэ, грит, видел чужака у реки.

– Богами клянусь, видел!

– А когда?!

– А кто?!

– А дня три назад. Воин молодой. Ронин, что ли. Стоял у воды и орал.

– Ой, драка была?

– Кого-то убили?

– Кто, говорите, в реке утонул?!

– Да не перебивайте вы! А чё он орал-то?

О, опять к тому чужеземцу перешли! Интересно!

К счастью, после вопля про утонувшего в реке прочие разговоры средь столпившихся примолкли. Всем, кто рядом стоял, стало очень интересно, кто и отчего утонул. А кто не расслышал – тем сразу же дошептали соседи.