Куда глаза не глядели

И вот в назначенный день выстроились по краям бранного поля: с одного края войско, и с другого воинство. Перед войском – принцесса Ясноглазка с Незадачливым Волшебничком на плече, в лёгких доспехах эльфийского образца (то есть прикрывающих лишь самое необходимое) и без шлема, чёрными косами по ветру. Перед воинством – прекрасный принц Пеон с драконом на поводке. Едва завидев обидчика, Ясноглазка, забыв даже подать сигнал к атаке, выхватила меч, пришпорила коня и поскакала вперёд. Дракон, которого перед битвой не кормили для злобности, увидел одинокую добычу, взревел и затопотал навстречу, волоча за собой Пеона. Все остальные и в затылках почесать не успели, как они уже встретились в центре поля.

Принцесса на полном скаку, не разводя церемоний, взмахнула мечом и снесла дракону башку. Дракон сдох, и от этого заклинание, наложенное на Волшебничка, развеялось, и тот увеличился до нормальных габаритов. Поскольку он в это время сидел у Ясноглазки на плече, та потеряла равновесие и упала с коня. А драконья туша, оседая наземь, придавила ей ноги, так что она осталась совершенно беспомощной. Увидев это, главнокомандующий пеоновой армии скомандовал атаку, и сам поскакал впереди, наставив копьё принцессе прямо в грудь. Дракона он мысленно тут же списал с довольствия, с непонятным старикашкой решил разобраться как-нибудь потом, а своего принца привычно в расчёт не принял. И зря. Потому что Пеон, с первого же взгляда на Ясноглазку в её естественном виде, влюбился по уши. И понял, что если она погибнет – то и ему, значит, жить будет больше незачем. В общем, он сам толком и не понял, как так получилось, что он закрыл её своим телом.

Все остальные не поняли вообще ничего. Только Ясноглазка поняла, что, пожалуй, Пеона всё-таки можно простить – если, конечно, выживет и женится. А Волшебник понял, что если он прямо сейчас не исправит ситуацию – то не простит себя никогда. Что-то у него там, в голове, перезамкнуло от потрясений. И колданул он так, что не только пеонова рана зажила, но и у самого молодого солдата мигом затянулись порезы от бритья.

Вот с этого самого момента он и стал Добрым Волшебником с Края Призаморья. А в фамильяры взял себе крысу, с которой познакомился в ясноглазкином замке.

Пеон последние несколько минут еле сдерживался, чтобы не заявить, что вовсе не так всё было на самом деле (по крайней мере, что касается его самого и Ясноглазки). И не сдержался бы, успей рассказчик добавить что-нибудь ещё. Но тут последний переулок кончился, и процессия остановилась на широкой полосе голой земли между городом и лесом.

– Всё, пришли, – облегчённо выдохнув, сообщил сержант. – Это и есть Старая дорога. Стрелецк – направо.

На первый взгляд лес выглядел вполне обыкновенно: травы снизу, кроны сверху. Кажущиеся неестественно сочными краски резали уставший от созерцания ржавчины и серого камня глаз. Солнечные блики на красноватых стволах придавали картине оттенок торжественности, но ничего такого особо зловещего Пеон не почувствовал.

Сама дорога выглядела гораздо интереснее: хоть она и пролегала между двумя стенами – живой и каменной – как по дну ущелья, но вся была освещена ярким солнечным светом: ни город, ни лес не отбрасывали тени на утрамбованный грунт.

– Вот ведь раньше умели на совесть, – пробормотал сержант. И уже в полный голос добавил:

– Ну вот, теперь вы – люди свободные, мы – люди по-прежнему подневольные, не поминайте лихом, если что.

Сказав это, он кивнул своим подчинённым, и двое из них парой хорошо отработанных движений скрутили Ствола и Стебля, а ещё двое, выхватив кинжалы, приставили по лезвию к многострадальным шеям каждого из братьев.

– Мы люди подневольные, – повторил сержант, – у нас есть приказ господина графа, и мы его выполняем. Приказано так: в Стрелецк идут только двое. Либо вы двое идёте прямо, то есть в лес, и тогда эти двое, живые и невредимые, идут в Стрелецк. Либо вы двое идёте в Стрелецк, а эти вот – уже совсем никуда не идут. Понятно?

Пеон оглянулся на Ястреба. Тот отвёл взгляд, пробурчал что-то вроде «сам заварил – сам и расхлёбывай» и принялся, задрав голову, с демонстративным вниманием разглядывать крыши складов.

Что ж, в таком случае – Пеону не нужно было ничего решать, он и так прекрасно знал, как ему следует поступить. Точно так же, как поступил в аналогичной ситуации его дед, король Железная Крыша. Правда, в тот раз кучка бунтовщиков захватила в заложники самого Пеона, тогда ещё малолетнего принца. И требовали они прекращения кровопролитных и разорительных, хотя и победоносных, войн. Король тогда изрёк: «Принц – это всего лишь принц, а интересы государства – это интересы народа, и ни внешний, ни внутренний враг не заставит меня ими поступиться». Во всяком случае, именно в таком виде его слова вошли в историю. Хотя Пеон, зная своего деда, был уверен, что на самом деле тот высказался куда как короче и решительней. Так или иначе, Железная Крыша без колебаний перешёл от слов к делу. С не знающим пощады волшебным мечом в руках он первым ворвался в захваченное смутьянами здание и лично зарубил семерых. Несмотря на то, что никто, как выяснилось, на самом деле не собирался убивать ребёнка (и обращались с ним не хуже, чем во дворце), немногих сдавшихся в плен на следующий же день повесили на площади. «Слабаки! – сказал король. – Запомни, внук: никогда не берись за дело, если не готов идти до конца».

На следующей же неделе Пеона услали от греха подальше – в интернат при имской Академии. Вслед за ним отправилось и большинство наследников знатных залужанских семей. А ещё через полгода старый король исчез при загадочных обстоятельствах вместе со своим мечом. На престол вступил мягкосердечный отец Пеона (некоторые даже называли его мягкотелым), который первым же делом помирился со всеми соседями. Тем самым то ли доведя до логического конца, то ли предав дело своего воинственного отца (последней точки зрения придерживалось большинство пеоновых товарищей по интернату).

Нет, всё-таки не стоило Пеону погружаться в размышления. Как сказал один чудаковатый принц перед тем, как погибнуть на дуэли, «с практической точки зрения склонность к раздумьям и трусость – это одно и то же». И вот, пожалуйста: Пеон замялся, запутавшись в мотивах и намерениях. С одной стороны, он твёрдо знал, что должен добиваться своей цели, игнорируя угрозы. С другой стороны, разве его цель не состояла как раз в том, чтобы спасти Ствола и Стебля? То есть жалости к бандитам он по-прежнему не испытывал ни малейшей: вполне вероятно, что они действительно заслужили смерть. Но ведь если они сейчас погибнут, то получится, что весь недавний страх и унижение – зря! Опять же, в Стрелецке лично он ничего не забыл, а вот к кресту, нацарапанному на загадочной карте, интереса не потерял. И потом, если уж на то пошло, необязательно ведь углубляться в глубь лесного массива: достаточно скрыться за деревьями, а затем, сделав крюк, снова выйти на дорогу…

– Не смотри на меня так, не я это придумал, – заявил сержант. – По мне, так гораздо проще было бы вас скрутить, раскачать за руки – за ноги, да и зашвырнуть подальше. Но господину графу видней.

Кстати, да! С третьей (или уже с четвёртой?) стороны, Пеон чувствовал во всём этом какой-то подвох, только вот не мог понять, какой.

В тот самый момент, когда он уже совсем было собрался принять какое-нибудь решение, Ястреб молнией метнулся к Пеону, вскинул руку – и в кулаке у него оказалась зажата стрела с чёрным оперением. Спустя мгновение самый молодой из стражников, охнув, начал оседать на землю: ещё одна такая же стрела вонзилась ему в спину. С крыши ближайшего склада раздались вопли – один разочарованный, один радостный и ещё несколько просто леденящих душу.

– Гоблины! – истошно заорал сержант. Стражники, мигом позабыв про заложников, бросились бежать – почему-то не в сторону леса, где можно было бы укрыться за деревьями, а обратно в переулок, навстречу новым выстрелам. Ствол со Стеблем торопливо заковыляли за ними следом.

Ястреб выхватил из воздуха ещё одну стрелу, на сей раз предназначавшуюся ему самому. Раненный стражник попытался подняться. Пеон, пригибаясь, подбежал к нему, подхватил, подставил плечо, поволок к лесу. Парнишка, покряхтывая в такт с Пеоном, сосредоточенно переставлял ноги. На последнем полушаге он, наконец, поднял голову – и внезапно лицо его, до того выражавшее лишь страдальческое недоумение, перекосилось от ужаса.

Прохрипев что-то нечленораздельное, стражник с неожиданной силой отпихнулся от Пеона. Пеон потерял равновесие, оступился и упал. Точнее, полетел кубарем.

Пеон падал долго – кувыркаясь, перекатываясь, пытаясь уцепиться за ломкие ветки кустов, оцарапывая руки, ушибаясь всеми без исключения частями тела – и, наконец, относительно благополучно приземлился на мягкий травяной ковёр.

Убедившись, что остался жив и даже не получил серьёзных повреждений, он сразу же полез обратно по склону невесть откуда взявшегося обрыва. Чем выше он забирался, тем круче становился склон, пока не встал неприступной отвесной стеной. Пеон задрал голову, чтобы посмотреть, далеко ли до края, и чуть было снова не покатился на дно: края не было. Склон поднимался всё выше, выше, и ещё немного выше, а потом начинал загибаться внутрь и, в конце концов, переходил в горизонтальную поверхность – как будто несколько минут назад Пеон свалился на дно гигантской кастрюли, которую тут же закрыли крышкой. На этой «крышке» тоже росли деревья (верхушками вниз), протекал, не проливаясь, ручей, а прямо над собой Пеон увидел вцепившуюся в склон человеческую фигурку. Довольно неприглядного вида: чумазую, со свежей ссадиной на щеке и с таким выражением лица, какое бывает только у человека, увидевшего в небе своё отражение.

Пеон осторожно спустился вниз, улёгся на траву, закинув руки за голову, и попытался осмыслить ситуацию. Ситуация осмыслению не поддавалась, и это не добавляло ему душевного комфорта. Не то, чтобы Пеон привык всегда держать ситуацию под контролем (хотя, теоретически, положение и обязывало), скорее уж наоборот – считал себя человеком вялым, слабовольным и нерешительным. Но зато отнюдь не глупым.

Ну, по крайней мере, не узколобым и не пустоголовым: любая мысль, даже самая масштабная, размещалась в его голове с комфортом. Правда, только одна за раз, но хоть какая-нибудь мысль там крутилась обязательно. Оттого-то он так смущался и затруднялся с ответом, когда Ясноглазка в полумраке спальни вдруг нежно, но настойчиво спрашивала «о чём ты сейчас думаешь?». Ну невозможно же объяснить любимой, что хотя в твоей голове сейчас переписывается сегодняшний указ, или переговариваются завтрашние переговоры, или систематизируется ещё какая-нибудь совершенно не связанная с данным моментом ерунда, но вся эта ерунда нисколько не мешает тебе бездумно наслаждаться прелестью этого самого чудесного момента…

Тут Пеон осознал, что за последние несколько дней впервые вспомнил о жене. И устыдился. То есть не то, чтобы он забывал о ней хоть на секунду… Нет, просто «помнить» и «вспомнить» – разные вещи, хоть слова и похожи.

Обычно образ Ясноглазки, который Пеон хранил в своём сердце, был для него ничуть не обременительней кольца, которое он носил на пальце. Но вот как раз сейчас этот светлый и лёгкий образ переместился из сердца в голову – и, парадоксальным образом, на сердце тотчас же стало тяжело, а в голове – пусто.

Пеон никогда не сравнил бы любимую с путеводной звездой – звезда всегда маячит где-то там, в недоступной вышине, где бы ты ни находился, а Ясноглазка… она тоже была для него ориентиром, но совсем другим. Только вспомнив о ней, Пеон понял, как же далеко его занесло и как глубоко он вляпался. Как будто он забрался на высокую башню, и стоял там, любуясь россыпью горизонтов, не испытывая ни малейшего страха – до тех пор, пока не глянул прямо вниз, на землю далеко-далеко под ногами, и вот тут-то с ним и приключился приступ акрофобии.

Пеон еще немного полежал на траве, а потом поднялся и сделал то, что представлялось ему наиболее уместным в данной ситуации: отправился искать ручей. Потому что ему очень хотелось пить.

На том берегу ручья Пеон увидел двоих странных людей. Не слишком, впрочем, странных для этой странной местности. Один, совершенно голый, был высечен из камня – с исключительным мастерством и вниманием к деталям, граничащим с грубым натурализмом. Словно бы мужчина средних лет, атлетического сложения, но с намечающимся брюшком, опустился на четвереньки, чтобы напиться из ручья, и в этот момент какой-то звук, донёсшийся из-за спины, привлёк его внимание, он повернул голову – да так и окаменел в полуобороте.

Второй человек был жив и одет, но одет весьма странно. Предметы его гардероба, даже истрепавшись до состояния обносков, образовывали исключительно негармоничное сочетание: холщовая рубаха явно с чужого плеча, генеральские штаны с осыпавшимися золотыми лампасами и высокие сапоги со шнуровкой. В то же время его круглое, румяное лицо, так и лучившееся умиротворённой благостью, заставило Пеона отбросить ассоциации с уличными попрошайками.

Странно одетый человек, заметив Пеона, приветливо помахал рукой и высоким голосом, напевно растягивая гласные, произнёс:

– Здравствуй, пришелец из суетного мира, и добро пожаловать в Дремотные леса! Меня зовут Городьба, и когда-то давно я был странствующим рыцарем, но теперь это не имеет значения, потому что здесь я обрёл путь радостного смирения!

– Здравствуй, Городьба. Меня зовут Пеон, и я… художник, хотя, вообще-то, сейчас я оруженосец, но это временно… и, пожалуй, тоже неважно. Ты не будешь ли возражать, если я напьюсь из этого ручья?

– Какой замечательный вопрос! – ласково улыбнулся Городьба. – И как же легко и приятно на него отвечать! Я слышу в нём простоту, ведущую к смирению. Разве возможен отказ? Так пей же!

– Спасибо, – с той же похвальной простотой ответил Пеон, опустился на корточки и принялся пить, жадно зачёрпывая ладонями студёную вкусную воду. Городьба наблюдал за ним с отеческим умилением.

– Полагаю, что это – не единственный вопрос, смущающий твой ум. Позволь же пригласить тебя в нашу уютную обитель, где я мог бы за скромной трапезой постараться разрешить твои сомнения… Одну лишь смиренную просьбу осмелюсь высказать: не бередить мою несовершенную душу, а равно и души братьев моих во смирении, новостями из суетного мира. Как бы тебя ни спрашивали, как бы ни упрашивали рассказать, что там творится новенького – не отвечай ни слова. Сам же спрашивай о чём угодно, не стесняйся.

– С удовольствием приму твоё приглашение, – откликнулся Пеон. – Кстати, а почему ты так странно одет?

– О, благодарю тебя! – воскликнул Городьба. – Ничто так не укрепляет смирение, как необходимость отвечать на бестактные вопросы.

– Ну, извини, – пожал плечами Пеон. – В таком случае, что это за статуя?

– Не стоит извиняться! Вообще никогда не стоит извиняться. Ведь если в какой-то момент ты признаёшь свою неправоту – это значит, что во все другие моменты ты полагаешь себя правым. Позволь рассказать тебе чудесную историю о шуте по имени Полено и разбойнике Соловье…

– Вообще-то, я её уже слышал.

– Неужели? От кого же?! – изумился Городьба. – Впрочем, погоди, не отвечай. Этот вопрос касается суетного мира – значит, я не хочу его задавать.

Городьба подхватил с земли наполненные водой бадьи и пошёл по тропе вглубь леса (двигался он так же неспешно и плавно, как говорил). Пеон, перепрыгнув через ручей, зашагал следом.

– Что касается твоих вопросов, то, видишь ли, мы все тут бывшие герои, охотники за сокровищами и прочие искатели приключений. В прежней, суетной жизни мы в гордыне своей не считали нужным овладевать ремёслами. А теперь вот некому нас научить. Кое-какие простейшие вещи мы научились делать самостоятельно, но ткачество, кройка и шитьё нам, увы, не по силам. Поэтому одеваемся мы в то, что снимаем с окаменевших гордецов. Всё равно этим несчастным одежда больше не нужна. Кому какой предмет достанется – решает жребий. Вот потому-то я так и одет. Что касается этих, как ты выразился, статуй… Тебе наверняка известно, что в Дремотных лесах обитает Чудище. Собственно, ты ведь назвался оруженосцем – значит, наверняка явился сюда из дальних краёв… возможно, даже из Имска… о, умоляю, не рассказывай мне про Имск!

– Не буду, – пообещал Пеон.

– Спасибо. Так вот, ты явился сюда со своим господином, чтобы уничтожить Чудище и тем самым положить конец проклятию… Кстати, а где твой господин?

– Понятия не имею, – ответил Пеон. И забеспокоился. Но не слишком сильно – что-то ему подсказывало, что Ястреб не пропадёт. И в том смысле, что самостоятельно выпутается из любой передряги, и в том смысле, что обязательно найдётся.

– Будем надеяться, что он также повстречает кого-нибудь из братьев. Так вот, вы явились сюда для того, чтобы уничтожить Чудище…

– Честно говоря, не для этого.

– Ну, значит, для того, чтобы добыть сокровище, обозначенное крестом на таинственной карте.

– Однако! – изумился Пеон. – И в скольких же экземплярах существует эта карта?

– Для смиренной простоты условились считать, что в одном экземпляре. Переходящем от одного временного владельца к другому и никогда не пересекающем границу суетного мира. Впрочем, это неважно, ведь сокровище всё равно на самом деле не существует.

– Надо думать, его давным-давно уже выкопал первый владелец карты?

– Не надо думать! Соображать – можно, и даже приветствуется, но думать и, тем более, размышлять – только в случае крайней необходимости. Немотивированные раздумья провоцируют сомнения, сомнения ведут прямо к гордыне. Это же очевидно! Позволь мне поведать тебе чудесную историю о неправильном великане по имени Забей…

– И эту историю я тоже уже слышал. Ладно, значит, на самом деле ни сокровище, ни чудовище не существуют?

– Чудище, увы, существует… Позволь, наконец, мне поведать тебе поучительнейшую историю, которую ты наверняка ещё не слышал. Давным-давно жил на свете величайший из достойнейших – сэр Дубина, известный также как Молот Справедливости. Был он единственным подлинно безупречным героем: всё, что он думал и говорил, было правильно. Все его деяния были во благо людей. Бесконечно великодушный, он принимал восхваления как должное, клеветников же (находились и такие) строго карал во имя правды и справедливости.

Однажды, во время одного из путешествий, он встретил прекраснейшую из девушек – единственную, достойную чести стать его невестой. И он сделал её своей невестой. Он поселил её во дворце, окружил роскошью, осыпал подарками. Он устранил с её жизненного пути всех недостойных людишек, считавших себя её поклонниками, а также и родственников, пытавшихся оказывать на неё вредное влияние. Он совершил в её честь множество подвигов. Одним словом, он превратил её жизнь в райское блаженство. А когда с ней случилась беда – внезапное безумие поразило её разум, он спустился за ней в лабиринты Подсознанья и вырвал её из лап психотерапевтов. Вот какова была его любовь!

И был у сэра Дубины оруженосец, единственный человек, которого он считал достойным доверия. Отправляясь за новыми подвигами, Молот Справедливости оставил возлюбленную на его попечение. Поскольку сэр Дубина всегда поступал правильно, очевидно, что сделал он это не потому, что боялся оставить невесту одну, а потому, что желал подвергнуть испытанию верность близких людей. И, увы, они не выдержали испытания. Подлейший из оруженосцев позволил себе воспылать страстью к невесте своего господина. Ослеплённый гордыней, он вообразил себя достойным любви прекраснейшей из женщин и, воспользовавшись её слабостью, соблазнил её, похитил и сбежал с ней.

Вернувшись и найдя свой замок пустым, сэр Дубина воспылал праведным гневом и пустился в погоню. Он настиг изменников здесь, в Дремотном лесу. И уже приготовился свершить возмездие, но вероломный оруженосец нанёс удар первым, и Молот Справедливости покинул суетный мир. Столь полным было его совершенство, что он не умер, как обычный человек, не обратился в прах и тлен, но в прямом смысле перестал существовать, словно бы растворившись в воздухе. Остался лишь его праведный гнев, обернувшийся проклятием. И проклятие это было столь же грандиозным, как и все его деяния. Предатель-оруженосец превратился в волшебный меч, обречённый беспрекословно служить своим владельцам. Прекраснейшая из женщин стала Чудищем, столь чудовищным на вид, что одного лишь взгляда на неё, хоть краешком глаза, достаточно, чтобы любой мужчина, не отринувший гордыню и не обратившийся к смирению, в мгновение ока окаменел – подобно тому несчастному, которого ты видел у ручья. Лес же, в котором рассеялся Молот Справедливости, стал ловушкой для ложных героев, обуреваемых гордыней.

И будет так до тех пор, пока не явится подлинный герой, на которого чары Чудища не подействуют. Вооружённый тем самым мечом, в который превратился предатель-оруженосец, он поразит Чудище – лишь тогда, наконец, месть свершится окончательно и проклятие спадёт.

– Поразит, говоришь… – Пеон чуть было не растрогался, но вдруг обнаружил, что сыт поучительными историями по самое горло. И с неожиданной для себя самого практичностью поинтересовался:

– А ловушки не пробовали? Ну, скажем, можно же вырыть яму, вкопать в дно заострённые колья, сверху замаскировать ветками…

– Пробовали, но она не попадается. Много чего пробовали, но если ты не подлинный герой, то действенный способ лишь один – обратиться к смирению. Ничто иное не помогает.

– А если, скажем, завязать глаза?

– Азарт, с которым ты ищешь решение, похвален, – вздохнул Городьба. – Но отдаёшь ли ты себе отчёт в том, насколько проблема актуальна для тебя самого? Взгляни, – тропа как раз делала петлю, огибая пару нерукотворных изваяний, – в эти выпученные глаза. Всмотрись в искажённые ужасом лица. Пойми, что это отнюдь не абстракция. А теперь представь себя на месте одного из них – недвижимым, холодным, каменным истуканом… И спроси себя ещё раз: хочешь ли ты искать спасения самостоятельно, или же всё-таки мудрее будет воспользоваться опытом, советом и помощью тех, кто знает единственно правильный путь?

Аргумент попал в точку. И всё же Пеон не смог удержаться, чтобы не задать ещё один бестактный вопрос:

– А почему у всех окаменевших такая ярко выраженная эрекция? Будь это всё-таки обычные скульптуры, я бы решил, что это как-то связано с культом плодородия…

– Отличный вопрос, похвальная наблюдательность! – казалось, Городьбу невозможно смутить ничем. – Это из них рвётся наружу гордыня.