Мое условие судьбе

Глава 7

– Видишь, – сказала Дина, глядя в по-прежнему яркие и прекрасные глаза Лорда, – врач был тогда прав. Он сразу тебя понял. Ты не сдался, ты не слег ни на день, ты, моя лапочка, моя деточка, все так же ходишь за мной по квартире. И мы с тобой знаем, что ты счастлив. А Вадима нет… Ты, наверное, думаешь, что он просто ушел домой. Или что его нашел хозяин. У тебя такой правильный порядок в твоей большой голове. Я так тебя люблю. Мне, кроме тебя, никто не нужен теперь. И ничего не нужно, кроме твоей радости.

Она покормила собаку, убрала квартиру, улыбаясь, наблюдала, как Лорд топает по своему маршруту, оказываясь в одних и тех же местах с точностью до минуты. Великий педант. Если она отступит от какого-то заведенного ими порядка, он скажет «ры-ы-ы». Не поймет, оставит очередную дырку на ноге или руке. У него все – не игрушки. Боль от такого воспитания – глаза на лоб. Гематома на несколько недель, след, может, и навсегда. Память… Дина на него покричит, поругается, демонстративно забинтуется, а Лорд подойдет, прижмется горячей, такой красивой и такой родной башкой к ногам, потрется, лизнет руку – сердце плавится, и горя в эту минуту нет. Вот такой он крутой, Лорд. Ему положено по породе предупреждать один раз.

Суть их особых отношений однажды объяснил ей Вадим. Он вошел в квартиру, когда она плакала от боли и обиды, держа на весу окровавленную руку. Вадим почему-то не бросился ее жалеть и ругать Лорда. Просто выслушал.

– Я не понимаю, – жаловалась Дина. – Я так его люблю. Он же знает. И потом это очень организованный, обученный пес, знает все слова и команды. Собака, да еще такая умная и серьезная, никогда не кусает хозяина. У нее просто навыки охраны от врагов, что ли. А он меня…

– Ты сама все объяснила, – спокойно сказал Вадим. – Собака знает, что нельзя кусать хозяина. Но ее хозяин тот, кто истязал, избивал, бросил. Лорд все же собака, пусть и необычная. Он это принял, как любой пес: хозяин – это тот, который обращается жестоко, но ему нужно хранить верность. А ты… Ты для него не хозяйка, ты случайно слетевший ангел. Он тебя так любит, что пытается предупредить: не веди себя как хозяин, оставайся ангелом. Он не хотел сделать тебе больно, просто пасть у песика – почти как гильотина. Ему трудно проконтролировать свою силу. Так что срочно миритесь. Вон как он смотрит на тебя. Я не из самых жалостливых людей, но у него в глазах слезы, или мне кажется…

Так все встало на свои места. Дина оставила мысль – изменить характер и сложившиеся представления Лорда. Полюбила его за такую силу и сложность еще сильнее. А сейчас, вспоминая слова Вадима, вдруг подумала, что он говорил не только о Лорде. В их отношениях она тоже не была хозяйкой, традиционной женой. Он относился к ней как к подарку, случайно слетевшему ангелу, несмотря на ее совсем не ангельский характер. И были моменты, когда он тоже ее предупреждал, правда, без рыка и укусов: «Не надо. Ничего не нарушай. Не выходи из образа, который я люблю. И не вникай в то, что было…» Об этом надо подумать серьезно, но сейчас некогда… Вот так бы и сидела рядом с Лордом на полу, утонув в блаженстве и уюте. Но скоро ночь. А тексты к завтрашней записи нужно писать вечером. Пока ночные тоска, жар и пламя – то, что Артем называет ее «гипертрофированными эмоциями», – не затопили нужные, точно рассчитанные, как символы в строгой теореме, слова.

Дина вошла в их с Вадимом спальню, которая была и ее кабинетом. Его кабинетом была гостиная. Большая, светлая, с выходом на огромную лоджию. Странная планировка, которая сыграла решающую роль в выборе квартиры. Лоджия по размеру, как вся квартира. Сейчас гостиная – комната Лорда. Он там спит, бродит, выходит на лоджию: посмотреть на день или ночь, общается с высоким тополем, который кланяется ему в открытые окна, здоровается с птицами, удивляется, наверное, их размеру и крыльям. Он там рассматривает свои собачьи ожидания и мечты. Все связано с Диной, наверное. Он ограничен в выборе радостей, как больной ребенок, который тоже не чувствует себя обездоленным, если рядом мама. Мир в стеклышке… Это и ее мир.

За небольшим письменным столом Дина какое-то время всегда сначала выстраивает в мозгу все то, что узнала за день, потом отбирает три-четыре темы для своего короткого эфира. Это будет три-четыре удара по самым больным точкам истории этого дня. Она не включает компьютер. Ее ждет всего один лист бумаги. Она напишет там несколько фраз от руки. Это выводы или ответы, как при решении задач. Она может взять с собой эту бумажку, может не брать. Текст родится сам по себе и отпечатается в памяти намертво. Если на записи она скажет другие слова, значит, так надо. Дине иногда казалось, что текст ей кто-то диктует, а она просто произносит…

Она набросала три темы на завтра. Перечитала несколько раз только одну из них. Девушку, ложно обвиненную, ждет на днях, скорее всего, нелепый и преступный приговор. Дело затягивают, приговор страшно произнести тем, кто не может этого не сделать. А девушка приняла свое решение. Или воля, или смерть. Она голодает больше двух месяцев. И никто не может ее переубедить. Согласилась лишь пить воду, чтобы бороться. Дина ей сказала: «Ты хочешь, чтобы они радовались после твоей смерти? Как победители? Чтобы поступили так еще с кем-то?» У девушки – лучшие адвокаты, в оплате которых участвует и Артем, не по доброте душевной, а потому что его интересуют самые резонансные дела, он все видит и слышит в своем эфире. К ней ходят журналисты. Приходит и Дина. В последнее свидание посмотрела в глаза, коснулась прохладной, почти детской ладошки – девушка страшно похудела во время голодовки – и отбросила все, что хотела сказать о прекрасной, несмотря ни на что, жизни, о будущем, в котором просто неизбежны любовь и счастье… Она шепнула узнице:

– Мои уважение и любовь – с тобой, что бы ты ни решила. Ты свободна.

И ушла. И даже думала сегодня весь вечер о другом, о своем. А сейчас зацепилась за название темы и горько заплакала. Кусала губы, чтобы не потревожить Лорда, чтобы не услышали соседи, а слезы все топили и топили ее жалкий клочок бумаги, на котором, возможно, тонула одна жизнь. Такая нужная, такая важная жизнь.

Дина вытерла слезы ладонью, скомкала влажный листок и бросила в корзину для мусора. Она знает, что сказать. Тема осталась одна.

Она вышла в прихожую:

– Мой дорогой, ты не ушел к себе? Я думала, ты спишь или гуляешь на лоджии. Это из-за меня. Да? Успокойся. Тебе нужно спать. Ты никогда не нарушаешь режим. Это твое здоровье. И мое, наверное. Пойдем я тебя провожу.

Дина и Лорд пошли по квартире, как по своему волшебному саду. Посмотрели вместе на звездное небо, как поется в украинской песне, «хоть гилки збирай», – какая-то поздняя, бессонная пташка им что-то чирикнула. Лорд, довольный, вернулся в комнату и стал устраиваться на своем двуспальном человеческом матрасе из «Икеи». Вадим специально ездил ему покупать. Выбрал любимый цвет Дины – темно-лиловый. Как их диван. Дина дождалась, пока теплое посапывание не заполнит комнату покоем и завершением, выключила свет и вышла в прихожую. И остановилась там, глядя на входную дверь.

Было так. Она помнит все до секунды, как будто это случилось вчера. День ее рождения. Она никогда не отмечает день рождения. Не понимает ажиотажа, связанного с простым фактом. Ну, родилась. Не родилась бы – не было бы и вопроса. Но в то утро Вадим, уходя первым на работу, – Дине нужно было к полудню: она уже выгадывала часы, как кормящая мать, из-за Лорда, – поцеловал ее особенным, длинным и страстным поцелуем. Сказал:

– Ты ничего сегодня не покупай нам и не готовь. Я все привезу сам.

И день сразу стал другим. Нежным, ярким, обещающим радость. На работе ее завалили цветами, которые она оставила в редакции, сказав, что они настолько прекрасны, что обидно, если в дороге изомнутся, но здорово будут смотреться в студии во время вечерних эфиров. Домой поехала на такси: опять же из-за Лорда. Раз Вадим сказал, что все купит, – значит, сделает. Он умеет создавать атмосферу праздника. Они сошлись и в том, что их мир на троих для всех остальных закрыт. В гости, на обязательные мероприятия, конечно, ходили. Атмосферу своей тайны хранили, как большое сокровище. Эта тайна – любовь. Всего лишь. И ей не нужна публика.

Она обслужила Лорда, убрала квартиру, надела простые черные брюки и очень эффектную кофточку цвета глубокой бирюзы с такими же кружевами у выреза и внизу. Шел ей этот цвет невероятно. Самой себе казалась экзотическим цветком.

– Нравится? – спросила у Лорда.

Он внимательно посмотрел, ей показалось, что важно кивнул. Да! Ему нравится, ей нравится, а уж Вадиму… Она рассмеялась. Она так редко смеялась, что Вадим называл ее царевной Несмеяной. Она не говорила ему, что так называл ее и Артем.

Раздался звонок в дверь. Вадиму еще рано. Она открыла. Прибыл курьер со «спецодеждой» от Артема. Дина совсем забыла: это же сегодня, и курьер днем звонил, договариваясь о времени. Она взяла красивую коробку, внесла в спальню, поставила на кровать, открыла. Черное платье. Не разворачивая, можно было понять, насколько это шикарно. Скромно и именно шикарно. У Артема великолепный вкус. Дина подняла тяжелый шелк, собираясь положить опять в коробку, рассмотреть уже вечером. Были пока дела. Но вдруг что-то блеснуло. Дина развернула платье. Впереди до талии блестели маленькие пуговицы. Каждая обтянута настоящим кружевом. А вместо верхней – небольшая булавка, как английская по форме. А в ней, как незабудки в траве, – чистейшей воды голубые алмазы… Дина не смогла сдержать возглас восторга. Она была практически безразлична и к тряпкам, и к украшениям – ну, так, радость на мгновение. Это было совершенство. Она быстро сбросила брюки и бирюзовую кофточку, побежала с платьем в гостиную к огромному зеркалу – от туалетного столика, стилизованного под низкое старинное бюро, до потолка. Это была единственная вещь, которую выбрала она, когда они обставляли квартиру. Ей так захотелось, чтобы зеркало стало таинственным отражением и продолжением комнаты – вдаль и вверх. Перед этим зеркалом Дина чувствовала себя Алисой в стране чудес.

Платье скользнуло по ней, как будто истосковалось по ее телу. В нем дело или не в нем, но она себя не узнавала. Это была женщина-загадка, женщина, зовущая любовь, женщина, чье лицо осветили совсем по-другому голубые звезды, вспыхнувшие у сердца. Она осталась в этом наряде. В нем бросилась открывать дверь, когда раздался звонок: у Вадима же заняты руки покупками, он не может достать ключ…

И столкнула дверью тяжелое тело, ничего сначала не поняла, просто смотрела на спину в сером пиджаке, на котором было пять красных пятен. Свежая кровь. Еще чувствовался запах обожженной ткани на месте выстрелов, которых она не слышала. Голова Вадима с каштановой волной лежала у ее ног. И Дина упала на колени, лицом в эти кровавые пятна, убившие ее счастье. А потом голубые звезды смотрели, как она опускает любимые веки с длинными ресницами. Пусть спят.

Глава 8

Глухой ночью в темной комнате Людмиле снился мрак. Тяжелый, плотный, как комок глины, мрак. Он забился в горло, залепил рот, он не давал дышать и открыть глаза. Он сковал ее и наложил запрет на пробуждение. А сердце дрожало и просилось на волю, ему до конца жизни остался один глоток воздуха. И Людмила сорвалась с этого сна, как с цепи, задыхаясь, прижала руки к горлу, где, казалось, убит ее голос. Она произнесла, хрипло и с трудом, самые простые слова, которые всегда были на поверхности подкорки. Ночь, мама, пить, Вадим, Вита…

Людмила поднялась. Провела руками по взмокшей от пота ночной рубашке, сняла ее и бросила под ноги. Она пережила еще одну ночь. И таких ночей в этой темной комнате – три года.

Под ледяным душем ее крепкое тело сжалось и собралось, как для прыжка или полета. Ладное такое, пропорциональное тело, которое любовь к спорту не сделала менее женственным, несмотря на тренированные мышцы. Плоский, втянутый живот, сильные руки и ноги, которые казались лишенными мягких тканей. Такими ногами бегают и прыгают, такими руками держат канат, весло или оружие. А грудь у Людмилы была полной и упругой, под холодной водой соски сжались и невинно поднялись, как для первого кормления первого ребенка. И бедра были у нее широкими и щедрыми, чтобы детям было удобно выходить на белый свет…

Людмила не стала вытираться: ей не бывает холодно. Она шла крупными босыми ногами по замученному чистотой полу и считала часы, которые нужно прожить до утра. Она их провела как обычно. Выпила на кухне большой стакан холодной воды: просто ставила воду из-под крана в холодильник на ночь. И начала тереть до дыр эту свою чертову квартиру. Она мыла даже потолки ежедневно. Легко стояла на высокой стремянке с тяжелой такой шваброй и даже не напрягала ступни, чтобы не упасть. У нее идеальный вестибулярный аппарат, у нее опыт скалолазания, она пробовала себя, наверное, во всем, что требовало силы и выносливости. Она получала награды на любительских соревнованиях… Стала мастером спорта по стрельбе. С ее здоровьем стыдно ходить на диспансеризацию. Обязательно какой-то остроумный врач пошутит: «С такими данными, девушка, приходите сюда лет через сто». А она три года бежит, как подбитый заяц, из сознания в сон, из сна – в сознание…

Если бы Людмиле кто-то сказал, что это называется депрессией, она бы сплюнула себе под ноги презрительно, как научилась когда-то, будучи в компании трудных подростков, и растерла бы ногой картинно, по-пацански.

Не простой она человек, Людмила, и никому не позволит лезть к себе в душу.

Она вышла из подъезда ровно за полтора часа до начала рабочего дня, решительным и бодрым шагом направилась к своей машине. И почти с радостью вновь увидела там толстенькую фигуру их участкового Семена. Он ее развлекал. У этого смешного коротышки, взяточника, интригана и вымогателя, была невероятная для такого персонажа фамилия – Горский. Людмила всегда думала при встрече: это какого же Горского угораздило выродить подобное существо.

– Людмила, – начал своим неприятным голосом недорезанного петуха Семен, – не понимаете вы просто разговоров. Сколько раз я вам говорил: народ жалуется. Вы ставите машину так, как будто вы тут одна живете. Другим людям негде парковаться. В прошлый раз я говорил: это последнее предупреждение. Сегодня выписываю штраф. – Он блеснул гордо очами. То есть маленькими такими глазками, как потерянные пуговицы в пыли дороги.

– Да что ты, Сеня, – даже заулыбалась Людмила. – Народ все жалуется? Народ – это Костя из нашего подъезда и Петрович из соседнего? Они тебе это сказали месяца три назад. И ты все мне мозг проедаешь. А мы тем временем с ними провели разделительные полосы. Вот они. Мы старались широко начертить. Краску дорогую купили, красную. Видно за версту. А тебе видно? – озабоченно спросила она. – Или у тебя глаза нарисованные?

Оставив участкового в глубокой задумчивости, Людмила вырулила со двора и поехала, быстро, легко, осторожно, как профессиональный гонщик. Она все старалась делать профессионально. Всегда к этому стремилась. Так странно: это не страхует ни от чего.

Глава 9

Режиссер шевелил усами, как кот. Он постоянно жевал жвачку. Это, как и все остальное в нем, раздражало Анну. Наглый, стеклянный взгляд, уверенность в том, что он невероятно осчастливил ее тем, что пригласил сниматься в своих рекламных роликах. Идиотских роликах, помогающих продавать всякую дрянь. Взять эти кошмарные, вульгарные часы, которые нарисованы на заднике сцены, более того, они болтаются на уродливом искусственном дереве, типа это яблоки соблазна, которые Анна, как Ева, полтора часа снимала и цепляла себе на разные места. Затем их вешали опять. Но Ева, кажется, была голой все же, а на Анне обтягивающее трико и блуза до талии из одних рюшей, с рисунком леопарда. Обалденный креатив, наверное, думает этот козел Никита.

– Снято, – сказал Никита.

Анна сняла с себя часы разной величины и формы, но одинакового уродства, бросила в коробку.

– Я свободна?

– Минуту, – вальяжно произнес режиссер, развалившись в своем кресле и закинув нога на ногу.

А она остановилась перед ним. В этом дурацком, неудобном наряде – где-то жмет, где-то колет и щекочет кожу, – после пятого дубля. Никита и в паузах корчил из себя великого мастера, претендующего на «Оскар». Теперь ему нужна еще минута. Наверняка, чтобы придумать повод меньше заплатить.

– Что еще? – хмуро спросила Анна. – Я еле стою. Зад, извиняюсь, весь расцарапан. В этом трико швы не заделаны, а сшиты они из дерюги какой-то. Как будто делались для чучела на огороде, а не для живого человека.

– Люди работают, как могут, – так же вальяжно заявил Никита. – У всех проблемы. У всех кризис.

«Особенно у тебя, ворюга», – зло подумала Анна. Все знают, сколько из полученных от заказчика денег идет на клип, а сколько прилипает к его ненасытным лапам.

– Ты меня держишь, чтобы о кризисе поговорить? – поинтересовалась Анна.

– Вон зеркало, – кивнул Никита на туалетный столик у выхода за кулисы. – Посмотри, будь добра, на свое лицо.

– А можно, я не буду? Это вроде в оплату не входит.

– Именно об этом я и хотел сказать. Ты хорошо выглядишь. Ты в форме, ты по-прежнему артистична. Но выражение лица… В чем дело? Тебя снимаю я! А ты знаешь, какой у меня строгий отбор. Я выбираю для тебя выгодные проекты. А у тебя такое лицо, как будто ты роешь канавы.

Анна вдруг искренне и звонко рассмеялась. Они были уже вдвоем, почти все разошлись, а оператор никогда не слушает бред Никиты.

– Слушай, Ник. Кинь мне сегодня всего один лимон из натыренных тобою у заказчиков баксов. И завтра я засвечусь, засияю в очередных подштанниках с помойки. И буду петь и смеяться, как дети, снимая с этих крючков, какие ты выдаешь за дерево, ту гадость, которую никто не возьмет, даже если за это будут платить. Все, я устала. Чао, бамбино.

Анна отправилась в закуток, который был ее раздевалкой, довольно насвистывая. Она, конечно, держит дистанцию, когда в студии, кроме них с Никитой, есть другие люди. Но вообще он стерпит от нее что угодно. Чего она только о нем не знает. Вся подноготная этого режиссеришки ей известна. Но он по своему врожденному жлобству жмется, ручонки трясутся, прежде чем написать ее заработанную сумму прописью, а ведь зависит сейчас он от Анны, а не наоборот.

Они познакомились, когда Никита был никому не нужным бездарным актером, которого кто-то из жалости или по другой причине иногда пристраивал в массовки. Отсутствие у него таланта бросалось в глаза. Даже при съемках толпы его старались поставить в самый последний ряд. До выхода с подносом ему было как до луны.

Аня приехала из Нижнего в никуда. Договорилась только с бывшей одноклассницей, которая работала в библиотеке «Мосфильма», что та попытается ее куда-нибудь предложить, хоть уборщицей для начала, и поселит где-то на первое время. У нее остановиться было нельзя – семья, но «Мосфильм» большой. Конечно, мечта у Ани была, да еще какая. Софи Лорен тоже была когда-то нищей, да еще и сиротой, брошенной в детстве родителями. А встретила миллионера Карло Понти… Короче, нужно просто часто ходить по коридорам, попадаться нужным людям на глаза.

Шло время. Аня сделала «карьеру»: от уборщицы до постоянной участницы массовок. И однажды приехала с Никитой в его дом в Подмосковье. Так называемый дом. Это оказалось незаконченное строение, старое, запущенное, где жили его родственники, которые практически не общались друг с другом. Сначала Ане показалось это диким, потом даже понравилось. Уж ей-то с ними общаться никак не хотелось. Она и к Никите приехала на одну ночь, потому что замучилась прятаться от ночных сторожей по павильонам и кабинетам «Мосфильма». А он был прыщавый и озабоченный. Девушки его не любили. Но задержалась Аня в том подмосковном доме на несколько месяцев. А потом кто-то, уезжающий то ли из города, то ли из страны, предложил Никите закончить рекламный ролик про пиццу. Дал какие-то копейки. Никого, кроме Анны, он нанять и не смог бы. А она… Она же мастер эффектных появлений. Тогда она сделала эти свои несколько минут… Пиццу, может, и не заметили, а ее – да. Очень даже заметили.

Вскоре она снимала нормальную квартиру, у нее появились другие предложения, Никиту не бросала, как талисман, что ли. Но встречалась с нормальными мужиками. Никита держался за нее, как за золотую рыбку. А когда в жизни Анны появился Артем и в связи с этим у Никиты дорогие заказы, дела его пошли в гору. Анна обалдела, заглянув к нему посмотреть новый дом. Особняк не хухры-мухры. Тогда она и заметила, как он раздобрел, как остекленели глаза, как он зашевелил некогда жалкими, нелепыми усами. И что интересно: совершенно забыл, с чего все начиналось. Анна не бросает его сейчас с его роликами только потому, что даже мысленно не называет себя любовницей Артема. Она ему пока никто. И она как раз никогда не забывает, что и как начинается. Вернуться в то прозябание – запросто. Причем именно Никита скажет ей в самый трудный час, что она больше не справляется с его планкой, что постарела, и возьмет другую. Он уже в струе: поток таких заказов не остановится.

Анна посмотрела своему отражению в глаза. То ли зеркало на ее столике грязное и туманное, то ли действительно устала, то ли мысли у нее совсем не победные. Да, она все время готова к поражению. И глаза в зеркале сейчас стали совсем узкими, как щели между бревнами в том старом сарае, в который может швырнуть ее жизнь. А надо стараться. Бить лапками по молоку, как лягушка в сказке, чтобы взбить масло, выйти на свет. Она беспощадно смыла с лица грим и пот горячей водой, придвинула к себе гигантского размера косметичку и принялась за работу. Allez!^[1] Сейчас эффектный выход. Она едет в офис Артема. Наверняка увидит там и Дину.