Цитаты из книги «Дневник писателя», страница 4

Кар­ти­на дав­но уже всем из­вес­т­на: «Охотники на при­ва­ле»; один го­ря­чо и заз­на­мо врет, дру­гой слу­ша­ет и из всех сил ве­рит, а тре­тий ни­че­му не ве­рит, при­лег тут же и сме­ет­ся… Что за пре­лес­ть! Ко­неч­но, рас­тол­ко­вать – так пой­мут и нем­цы, но ведь не пой­мут они, как мы, что это рус­с­кий враль и что врет он по-русски. Мы ведь поч­ти слы­шим и зна­ем, об чем он го­во­рит, зна­ем весь обо­рот его вранья, его слог, его чув­с­т­ва. Я уве­рен, что если бы г-н Пе­ров (и он на­вер­но бы смог это сде­лать) изоб­ра­зил фран­цуз­с­ких или не­мец­ких охот­ни­ков (конечно, по-другому и в дру­гих ли­цах), то мы, рус­с­ки­е, по­ня­ли бы и не­мец­кое и фран­цуз­с­кое вранье, со все­ми тон­кос­тя­ми, со все­ми на­ци­ональ­ны­ми от­ли­чи­ями, и слог и тему вранья, уга­да­ли бы всё толь­ко смот­ря на кар­ти­ну. Ну а не­мец, как ни нап­ря­гай­ся, а на­ше­го рус­с­ко­го вранья не пой­мет.

Повторяю: судите русский народ не по тем мерзостям, котороые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает.

<....>

Нет, судите наш народ не по тому, что он есть, а по тому чем желал бы стать.

В са­мом де­ле: в Ев­ро­пе кри­чат о «русских зах­ва­тах, о рус­с­ком ко­вар­с­т­ве», но един­с­т­вен­но лишь что­бы на­пу­гать свою тол­пу, ког­да на­до, а сами кри­ку­ны от­нюдь тому не ве­рят, да и ни­ког­да не ве­ри­ли. Нап­ро­тив, их сму­ща­ет те­перь и ст­ра­шит, в об­ра­зе Рос­си­и, ско­рее неч­то прав­ди­во­е, неч­то слиш­ком уж бес­ко­рыс­т­но­е, чес­т­но­е, гну­ша­юще­еся и зах­ва­том и взят­кой. Они пред­чув­с­т­ву­ют, что под­ку­пить ее не­воз­мож­но и ни­ка­кой по­ли­ти­чес­кой вы­го­дой не зав­лечь ее в ко­рыс­т­ное или на­силь­с­т­вен­ное де­ло.

Без выс­шей идеи не мо­жет су­щес­т­во­вать ни че­ло­век, ни на­ци­я. А выс­шая идея на зем­ле лишь одна, и имен­но – идея о бес­с­мер­тии души че­ло­ве­чес­кой, ибо все ос­таль­ные «высшие» идеи жиз­ни, ко­то­ры­ми мо­жет быть жив че­ло­век, лишь из нее од­ной вы­те­ка­ют.

В сущ­нос­ти, эти иде­алы, эти «лучшие лю­ди» ясны и вид­ны с пер­во­го вз­г­ля­да: «лучший че­ло­век» по пред­с­тав­ле­нию на­род­но­му – это тот, ко­то­рый не прек­ло­нил­ся пе­ред ма­те­ри­аль­ным соб­лаз­ном, тот, ко­то­рый ищет не­ус­тан­но ра­бо­ты на дело бо­жи­е, лю­бит прав­ду и, ког­да на­до, вс­та­ет слу­жить ей, бро­сая дом и семью и жер­т­вуя жиз­ни­ю.

Что по­ко­ле­ние вы­рож­да­ет­ся фи­зи­чес­ки, бес­си­ле­ет, па­кос­тит­ся, по-моему, нет уже ни­ка­ко­го сом­не­ни­я. Ну, а фи­зи­ка та­щит за со­бой и нрав­с­т­вен­нос­ть. Это пло­ды цар­с­т­ва бур­жу­ази­и.

Даже док­то­ра здеш­ние сом­не­ва­ют­ся, чему от­дать пре­иму­щес­т­во, и во­об­ще труд­но и вы­ра­зить, ка­кой ог­ром­ный прог­рес­сив­ный шаг сде­ла­ла в наш век ме­ди­ци­на: у нее те­перь ро­ди­лись даже иде­и, а преж­де были одни ле­кар­с­т­ва.

Меж­ду тем на ев­ро­пей­с­кие язы­ки, пре­иму­щес­т­вен­но на фран­цуз­с­кий, чрез­вы­чай­но мно­го из рус­с­ко­го на­род­но­го язы­ка и из ху­до­жес­т­вен­ных ли­те­ра­тур­ных на­ших про­из­ве­де­ний до сих пор со­вер­шен­но не­пе­ре­во­ди­мо и не­пе­ре­да­ва­емо. Я не могу без сме­ха вс­пом­нить один пе­ре­вод (теперь очень ред­кий) Го­го­ля на фран­цуз­с­кий язык, сде­лан­ный в сре­ди­не 40-х го­дов, в Пе­тер­бур­ге, г-м Ви­ар­до, му­жем из­вес­т­ной пе­ви­цы, в со­об­щес­т­ве с од­ним рус­с­ким, те­перь по пра­ву зна­ме­ни­тым, но тог­да лишь на­чи­нав­шим мо­ло­дым пи­са­те­лем. Выш­ла прос­то ка­ка­я-то га­ли­матья, вмес­то Го­го­ля. Пуш­кин тоже во мно­гом не­пе­ре­во­дим. Я ду­ма­ю, если б пе­ре­вес­ть та­кую вещь, как ска­за­ние про­то­по­па Ав­ва­ку­ма, то выш­ла бы тоже га­ли­матья, или, луч­ше ска­зать, ров­но ни­че­го бы не выш­ло. По­че­му это так? Ведь ст­раш­но ска­зать, что ев­ро­пей­с­кий дух, мо­жет быть, не так мно­го­раз­ли­чен и бо­лее зам­к­ну­то-своеобразен, чем наш, нес­мот­ря даже на то, что уже не­сом­нен­но за­кон­чен­нее и от­чет­ли­вее вы­ра­зил­ся, чем наш. Но если это ст­раш­но ска­зать, то, по край­ней ме­ре, нель­зя не приз­нать, с на­деж­дой и с ве­се­ли­ем ду­ха, что на­ше­го-то язы­ка дух – бес­с­пор­но мно­го­раз­ли­чен, бо­гат, всес­то­ро­нен и все­объем­лющ, ибо в не­ус­т­ро­ен­ных еще фор­мах сво­их, а уже мог пе­ре­дать дра­го­цен­нос­ти и сок­ро­ви­ща мыс­ли ев­ро­пей­с­кой, и мы чув­с­т­ву­ем, что пе­ре­да­ны они точ­но и вер­но. И вот эта­ко­го «материала» мы сами ли­ша­ем сво­их де­тей, – для че­го? Чтоб сде­лать их нес­час­т­ны­ми, бес­с­пор­но. Мы пре­зи­ра­ем этот ма­те­ри­ал, счи­та­ем гру­бым под­ко­пыт­ным язы­ком, на ко­то­ром неп­ри­лич­но вы­ра­зить ве­ли­кос­вет­с­кое чув­с­т­во или ве­ли­кос­вет­с­кую мыс­ль.

... старое правило: не в предмете дело, а в глазе: есть глаз - и предмет найдется, нет у вас глаза, слепы вы, - и ни в каком предмете ничего не отыщете. О, глаз дело важное: что на иной глаз поэма, то на другой - куча...

Если вось­ми-девятилетние ма­лют­ки го­во­рят та­ким язы­ком, то, зна­чит, пе­ре­ня­ли от от­цов, и если та­кие сло­ва от­цов пе­ре­хо­дят уже к де­тям, то, зна­чит, меж­ду бал­кан­с­ки­ми сла­вя­на­ми не­сом­нен­ная и ст­раш­ная роз­нь. Да, веч­ная роз­нь меж­ду сла­вя­на­ми! Они за­по­ми­на­ют ее в сво­их пре­да­ни­ях и сох­ра­ня­ют в пес­нях, и без еди­ня­ще­го ог­ром­но­го сво­его цен­т­ра – Рос­си­и – не бы­вать сла­вян­с­ко­му сог­ла­си­ю, да и не сох­ра­нить­ся без Рос­сии сла­вя­нам, ис­чез­нуть сла­вя­нам с лица зем­ли вов­се, – как бы там ни меч­та­ли люди сер­б­с­кой ин­тел­ли­ген­ции или там раз­ные ци­ви­ли­зо­ван­ные по-европейски че­хи… Мно­го у них еще меч­та­те­лей. Да поч­ти всё еще меч­та­те­ли…