Могли ли такие люди жить? Постоянный вопрос, который так и крутиться в голове, когда читаешь Достоевского. Не могли, — наворачивается ответ, — и именно поэтому они у него постоянно умирали, убивались, погибали и прочими другими способами заканчивали своё существование.
Герой Достоевского это настоящий букет из отклонений. Нервные, болезненные, либо крайне бедные, либо крайне богатые, либо слишком душевные и добрые, либо предельно злые. При это они многослойны, неоднозначны, как сказал Шрек — «Как луковица», да, точно Шрек сказал, про себя, правда, но к героям Достоевского это ещё более точно: с них можно снимать слой за слоем, при этом неизменно хочется рыдать, и чем больше снимаешь, тем больше хочется рыдать. В каждом есть что-то душевное, искреннее, доброе, но в то же время это может прятаться под слоем зла, агрессии, ненависти. Вообще, все мы были когда-то добрыми и хорошими, просто на нас наросли слои: практичность, необходимости, обстоятельства, осторожность, стремления. Достоевский пошагово снимает с героев их сло, показывая то истеричность и неуравновешенность, то слой доброты и душевности, который прячется от внешнего мира под грубой коркой. В каждой книге у него есть Иисус и Люцифер. При этом лично я не всегда понимаю, кто из этих двоих нормальный, а кто нет. Вроде бы по привычке думаешь, что добро — хорошо, нормально. Вот только Достоевский он совсем не такой простой и смотря на его героев сложно сразу понять: добрая девушка, хорошая девушка, но явно не нормальная. Кажется, именно Достоевский впервые сломал мои представления о том, что добро это нормально, потому что именно у него нормальными мне чаще кажутся отрицательные персонажи. Его условно отрицательные персонажи кажутся часто более нормальными, чем условно положительные персонажи.
Когда долго не читаю Достоевского, то меня по нему прямо тоска какая-то пробирает: мир начинает казаться полярным и ясным, сразу видно где добро и зло, что нормально, а что нет, и когда вот такое настроение ума начинает проявляться — значит настало время брать в руки Сорокина или Достоевского, потому что такое настроение это совсем ненормально. Хочется порции психологической дестабилизации, небольшого колебания мировосприятия с его базовым разделением на единички и нули. Его книги можно считать психотерапией: после них кажется, озираясь по сторонам, что вокруг не так уж всё и плохо или хорошо, что нормально это не всегда нормально.
Достоевский пишет о своей эпохе, что, впрочем, вполне естественно и нормально для любого писателя. Врем выдалось бурное, с большими социальными, культурными и философскими колебаниями народных масс. Мне кажется, что мир до времени Достоевского был как бы беременным, а по настоящему роды начались именно тогда, и продолжаются до сих пор. Люди открывали для себя новые идеи, нечто принципиально новое и отдавались этому с концами. Это дало большое количество людей, явно выбивавшихся из общей массы своими понятиями и поведением. Люди грезившие революцией и радикальным изменением устоев, утописты, короче, или иногда революционеры. Впрочем, тут всё же можно, наверное, сказать, что любой утопист — революционер. Вообще, любой человек, который стремится к лучшем без плохого — революционер и утопист. Здравый смысл на левом плече продолжает нашёптывать схожие слова из того же ряда: идеалист, идиот…
Герои Достоевского, оказавшись на самом дне, всегда видели слабый луч надежды вдалеке. Для них этот лучик был, как свет далёких звёзд — таким же недосягаемым. Наверное, поэтому его романы всегда такие мрачные и чувствуется в них какая-то безысходность, фатальность. Настроение крайне пессимистичное. Хотя пессимизм предполагает, что всё плохо и лучше быть не может; у Достоевского же пессимизм приобретает ещё более радикальный уровень и подразумевает, что никакого «лучше» просто вообще нет, есть только «плохо», которое даже не «плохо», т.к. у него нету оппозиции в виде «хорошо». Короче, всё плохо без всякой альтернативы и антонимов.
С героями Достоевского из книги в книгу происходит одно и то же. Они целуются, обнимаются, плачут, рыдают, льют слёзы, умирают от чахотки, бьются в падучей, их охватывает горячка, они краснеют, бледнеют, бросают пронзительные взгляды, истерически хохочут, богатые князья пускаются в разврат покруче де Сада. Короче, его герои ведут себя крайне неадекватно на первый взгляд. Ещё герои Достоевского очень неожиданно говорят. Алкоголики выдают сентенции достойные Сократа, маленькие девочки крутят дискурсом и гламуром похлеще Пелевина. Одно меня радует, что неизменно знаешь, что всё будет плохо (за редким исключением). Ещё герои Достоевского всегда крайне энергичные и продуктивные: постоянно ходят по городу, по вечерам, обедам, ужинам, всюду успевают попить чаю и кофе, пишут письма, подолгу рассуждают о жизни, смерте, смысле, власти и народе. Всё выходит очень быстро и очень концентрировано. При этом книги-то толстые! Не водка, а чистый спирт. Горящий при этом.
Герои Достоевского умирали, потому что такие герои не могли жить. Его книги не о плохом и хорошем, ни о какой-то там русской идеи или ещё чего, что там утверждает традиция его изучения. Меняются времена и меняется восприятие текста, потому что мы уже живём в другом мире и говорим на другом языке. Я не думаю, что моя печень или сердце радикально отличаются от тех же органов его современников, но вот содержание головы у нас разнится сильно и очень сильно, а значит и отличается мир. В современном ключе мне Достоевский видится именно не «о чём», а «для чего» — он приобретает функциональность.
Отзывы на книгу «Униженные и оскорбленные», страница 3