Тайна портрета неизвестной дамы

Венеция

Поскольку дромон Понса прибыл из Венеции, то, естественно, большинство пассажиров судна были венецианскими купцами, одеты они были значительно скромнее, чем Жульен, а потому принимали его за важного господина, и так как, кроме фламандского и ломаного арабского, Жульен никакими другими языками не владел, то на все обращения к нему купцов на венетском он лишь важно кивал головой, чем укрепил их убеждения в значительности своей персоны. Гаральда и Жака они воспринимали как слуг этого важного господина.

Гаральд, потешаясь поведением Жульена, не стал рассеивать заблуждения венецианских купцов, находя данную ситуацию не только смешной, но и в достаточной мере полезной, к ним уже не приставали с расспросами, и путешественникам удавалось сохранить свое инкогнито. Понс понял игру Гаральда, и по мере возможностей, поддерживал ее, в разговоры вступал редко, и, поглядывая на них, лишь усмехался многозначительной лукавой улыбкой.

Ветер был попутным, дромон шел под парусами, и к вечеру того же дня они остановились в небольшой, тихой, уютной бухте Кипра. Маленький городок, над которым возвышалась построенная венецианцами крепость, казался тихим и безмятежным. В спокойной прозрачной воде плавали рыбы, удивленно поглядывая на борта судна, большая черепаха не спеша проплывала над самым дном, и стайки креветок метались, уворачиваясь от прожорливых рыб.

Купцы расположились на отдых в городе, а Гаральд, Жак и Жульен разбили на берегу шатер, подаренный им Аль Фарадом, Жак вывел с дромона по дощатому настилу лошадей, дав им отдых, питье и еду, а Жульен, взяв лук и стрелы, отправился в низкий лесок, добыть какую-либо дичь на ужин. Вскоре он возвратился, и, не хвастаясь своей добычей, молча, что бывало с ним крайне редко, взялся за приготовление пищи. Когда ужин был готов, он, созвав друзей, воскликнул:

– Помните, в пустыне я видел сон, что приготовил на ужин прекрасных фазанов? А ты, – обратился он к Гаральду, – сказал, что придет время, и мы непременно отведаем твое угощение? Так вот, – торжественно объявил он, – я предлагаю вам отведать то великолепное блюдо, которое я готовил во сне там, в Синайских горах!

И хотя у Жульена и не было под рукой всех необходимых для него специй, жареные фазаны оказались действительно великолепным ужином, проголодавшиеся путешественники с удовольствием поглотили его, всячески нахваливая кулинарные способности Жульена.

Пробыв на Кипре четыре дня, Понс вышел в море, направляясь на Крит, а оттуда, от острова к острову вел свой дромон к Адриатическому морю. Мягкий климат, покрытые буйной зеленью острова, с обилием дичи и чистыми родниками в горах, спокойные воды – все это притупило то острое чувство опасности, которое постоянно преследовало Гаральда и его спутников с того момента, как бежали они из захваченной мамлюками Александрии.

Когда благодатная, пестрая, многоголосая Венеция предстала пред ними, они были убеждены, опасность уже миновала, и решили, что преследования тамплиеров удалось избежать, воспользовавшись случаем, благодаря которому они благополучно разминулись с входящим в гавань кораблем под крестовыми парусами. Им и в голову не могло придти, что отряд тамплиеров уже ждал их в венецианском порту. Не могли знать они и того, что очутились в самом логове врага, именно здесь, в Венеции, находилась та, неведомая людям власть над миром, присутствие которой постоянно ощущал инквизитор.

Венеция, город-государство, контролировала всю торговлю Европы и Ближнего Востока, которая, после того, как влиятельная Византия пришла в упадок, переживала пик могущества и процветания. Именно сюда переместился центр управления мировой экономикой, именно здесь решались вопросы мирового устройства.

Иуда Искариот

Был вечер, когда Иисус отпустил учеников и остался наедине с Иудой, он хотел сказать ему то, что еще не говорил ученикам.

– Ты знаешь Писание, Иуда, ты изучал его, скажи, как считаешь, что в Писании от Бога, а что от людей? – спросил Иисус.

– Все, что написано в Святых книгах, дано нам от Бога, Бог дал Завет Моисею и пророкам до него, – так учат нас священники.

– В книге Иисуса Навина сказано, что Господь повелел ему убить всех жителей тех земель, куда пришел народ иудейский, ибо завещал он земли эти народу нашему. Может ли Бог, отец всех народов, повелеть одним убивать других?

– Но Бог избрал наш народ, потому все иные народы должны покориться нам, а кто не покорится, будут уничтожены, так сказано у пророка Исаии.

– Скажи, Иуда, ведь Бог один? Один для всех народов на земле?

– Один, – ответил Иуда.

– А, скажи, может ли отец избрать одних детей и стравливать их с другими, чтобы они, дети одного отца, убивали и истребляли друг друга? Разве поступает так отец с детьми своими?

– Как понимать твои слова, учитель? И как понимать то, что написано в книгах пророков?

– Книги писаны людьми, и не все в них от Бога, от Бога то, что несет любовь, ибо только в любви рождается все живое, и Бог – есть любовь, а то, что несет рознь и ненависть, то не от Бога, а от людей, людей недобрых. Помнишь, я рассказывал народу притчу о виноградаре, что нанял работников, обещая им платить по динарию, и заплатил всем одинаково, и тем, кто работал весь день и тем, кто приступил к работе и в обед, и после, и к вечеру? Те, кто работали весь день, возмутились, спросили, почему те, кто работал меньше, получают равную плату? Суть в том, что те, кто хотят быть первыми, будут последними, и если кто желает, чтобы иные строили стены его, как сказано у Исаии, сами станут рабами. Скажи, разве Бог желает унизить наш народ до рабов, возвысив его над прочими? Чтобы те, кто возомнили себя первыми, стали последними?

– Странные вещи ты говоришь, учитель, – ответил Иуда, – если сомневаться в писании, то где истина?

– Послушай, что я расскажу тебе, Иуда, народ иудейский, до того, как пришел в Египет, состоял из кочевых племен и не знал Бога Единого, а молился многим богам. Главным богом для них был Элоах¹³, была и великая проматерь богов, Ашера, богиня любви и плодородия Астара, бог земледелия Баал, умирающий и воскресающий бог Таммуз, богиня охоты Анатбетэль. Когда предки наши пришли в Египет, египтяне тоже молились разным богам, впервые Бог дал откровение фараону по имени Эхнатон, который написал гимн единому Богу Атону, запретив культы всех прочих богов. Он отстранил от власти жрецов, которых называли бессмертными и считали равными богам, они обладали тайным знанием, которым не делились даже с фараонами, ибо знание дает власть.

Во времена Эхнатона Египет не вел ни одной войны, на земле египетской процветала любовь, ибо открылась фараону великая истина, что только сила любви ведет к процветанию и благости. Но жрецы не хотели терять свою власть, и Эхнатон знал, что, когда его не станет, они вернут прежних богов и разрушат веру в единого Бога Атона. Потому решил он дать Завет Бога иудейскому племени с тем, чтобы вышли они из земли египетской и несли веру в Единого Бога в те земли, куда придут, и далее по всей земле. Завет был дан через Моисея, который не принадлежал к нашему племени, а происходил из рода фараонов. Но бессмертные подменили закон, данный Богом, совратили народ наш с истинного пути, они обольстили его властью над другими народами, чтобы через него, уверовавшего в избранность свою, править всеми теми землями, куда войдут иудеи.

Скрижали, на которых Моисей начертал слова Бога, были разбиты, а вместо них даны другие, на тех, первых, было начертано – «Бог есть любовь», а на тех, что были даны после – «Око за око, зуб за зуб».

– Но Моисей разбил скрижали во гневе на народ, который ослушался пророка, сотворил себе золотого тельца и стал молиться ему, а Моисей учил не сотворить себе кумира и не преклоняться перед идолами, – возразил Иуда.

– Народ не сам сделал это, золотого тельца отлил Аарон, назвавшийся братом Моисею, он сказал народу: «Вот ваш Бог, молитесь ему!». Аарон не был Моисею братом, он был подослан бессмертными, чтобы подменить Завет и убить Моисея.

– Разве Моисей был убит? – удивился Иуда. – Во Второзаконии сказано о смерти пророка много лет спустя, но до сей поры неизвестно никому, где покоится его прах.

– Скажи, Иуда, мог ли пророк Моисей, которого все почитали и знали, как человека кроткого и богобоязненного, унизить себя до гнева, разбить святыни, данные от Бога, приказать левитам убить людей, обольщенных тем, кто обязан был вразумлять их, а не соблазнять? Разве мечом убеждает пророк людей, а не словом Божьим? Разве мог тот, кто призван Богом нести любовь и просвещение, поднять меч на народ свой? Три тысячи человек были убиты тогда, мог ли сотворить такое тот, кто нес людям заповедь «Не убий»?

– Но кто? Кто тогда? – робко спросил Иуда.

– Тот, кто пришел вместо Моисея, кто покрывал свое лицо покрывалом, чтобы люди не узнали его и не заподозрили подмены. Ведь не скрывал он лицо свое перед начальниками, которые были заодно со жрецами, задумавшими подменить закон.

– Моисей сказал, что от лица его исходит сияние, которое может напугать людей, так написано в писании, в книге Исхода.

– Сияние могло лишь убедить людей, что перед ними пророк, зачем было скрывать его? Только для того, чтобы не увидел народ, что перед ними не Моисей, которого они знали, а другой. Иного объяснения я не вижу, – ответил Иисус.

– Не знаю, чем возразить тебе. Не смею, но и принять слова твои мне трудно.

– Не смеешь? Или не находишь, что можно возразить мне? – спросил Иисус.

– Не нахожу, – тихо произнес Иуда.

– Если даже ты, читавший Завет, сомневаешься в словах моих, что скажут другие ученики на слова мои? Потому не говорил это им, они еще не готовы, чтобы уразуметь то, что я говорю, потому говорю тебе, а не им. Но я должен донести это до других.

– До кого же хочешь ты донести сказанное мне? Кто, кроме меня, может уразуметь тебя?

– Первосвященники, Анна и Каиафа. Они многое знают, они несут ответственность за судьбу нашего народа, но не ведают, какие беды уготованы ему. Только они могут изменить путь, предначертанный нам бессмертными, путь, ведущий в пропасть, они, как слепые, что ведут слепых, нужно, чтобы прозрели они, но не желают саддукеи говорить со мной. Ты, Иуда, был любимым учеником Каиафы, ты вхож к нему, можешь ли сделать так, чтобы он принял и выслушал меня? И, прежде всего, с Анной хочу говорить я.

– Я поговорю с ним, постараюсь убедить, чтобы выслушал тебя, – ответил Иуда. – Но какие беды грозят народу нашему?

– Жрецы, что подменили Завет, хотят сделать народ иудейский тем кнутом, которым понуждают рабов к повиновению, но, когда терпение рабов иссякнет, они вырвут кнут из руки хозяина и сломают его, ведь самого хозяина, того, кто бьет их кнутом, они не видят. Государство наше разрушится, а народ расселится по всей земле, ведь все народы станут подвластны бессмертным, и кнут нужен будет везде. Потому-то и запрещено в книге Неемии, и во Второзаконии Моисеевом брать замуж дочерей иноземцев и отдавать своих дочерей гоям¹⁴, и сказано, что лучший из гоев достоин смерти, чтобы не было дружбы между теми, кто должен стать кнутом и теми, на чьи спины этот кнут обрушится.

– Значит ли это, что весь народ иудейский должен стать войском и силою меча покорить другие народы? – спросил Иуда. – Но как возможно это, если государство будет разрушено, а народ рассеян?

– Есть сила более могущественная, чем сила меча, во Второзаконии сказано, чтобы иудеи не давали в рост ничего брату своему, но давали в рост иноземцам, с тем, чтобы покорились они иудеям, которые станут богаты, и гои сделаются должниками их. Тогда тот, кому должны, может диктовать свою волю тем, кто должен. Но не смогут все евреи в чужих землях жить так, чтобы не смешиваться с гоями, найдутся такие, что, несмотря на закон, будут брать в жены дочерей иноземцев, ибо жить будут на их земле, и не все смогут жить на их земле по своим законам. Тогда произойдет то, что произошло, когда левиты убивали братьев своих, ближних своих, левиты станут обрезать «сухие ветви», устраивая погромы силами тех, кто возненавидят иудеев за то, что те дают в рост и держат в повиновении их.

Священники, те, кто ведет народ свой, могут избавить его от этой страшной участи, если прозреют, и уведут людей с опасной дороги. Варавва хочет поднять восстание против римлян, священники, саддукеи, поддерживают его. Но ведаю я о том, что восстание будет жестоко подавлено римлянами, а государство наше навсегда перестанет существовать, этого и добиваются бессмертные, им нужно, чтобы власть их распространилась по всей земле, чтобы кнут везде доставал.

– Я понял тебя, учитель, – ответил Иуда, – я сейчас же пойду и поговорю с Каиафой, надеюсь, что смогу его убедить.

Иуда вернулся на следующий день, к вечеру, тяжелый, темно-красный закат висел над городом, низкие, темные тучи были обагрены пламенем заката, и казалось, что налиты они кровью, которая вот-вот прольется с небес. Иуда поприветствовал учителя, но молчал, зная что тот ждет ответа.

– Что сказал тебе Каиафа? – спросил Иисус.

Иуда промедлил и тихо произнес:

– Он сказал, что разговаривать будет с тобой только тогда, когда тебя доставят к нему в цепях.

– Ну, что ж, я готов и на это, пусть меня схватят, закуют в цепи и доставят к Каиафе, лишь бы он выслушал меня.

– Но тебя станут судить судом синедриона, они предадут тебя на смерть.

– Они не смогут обвинить меня по Закону ни в чем, что подлежит наказанию, я знаю Закон не хуже их, по Закону мне не грозит смерть.

– Они могут найти лжесвидетелей и обвинить тебя в том, чего ты не совершал.

– Знаю, что подвергаю себя смертельной опасности, но если есть хоть один шанс из тысячи, что священники услышат меня и поймут, я должен его использовать, нет у меня иного пути. Пойди к Каиафе и скажи, что я согласен на его условия, пусть меня доставят к нему в цепях, скажи, что знаешь, где и когда они меня смогут взять, укажешь им на меня. Но с одним условием, чтобы прежде, чем отдать меня на суд синедриона, Анна выслушал все, что я скажу, выслушал, подумал, а уж потом принимал решение.

– Все будут считать, что я предал тебя, как жить мне после этого?

– Чтобы не считали тебя предателем, подашь им знак тайный, поцелуешь меня, и они будут знать, тот, кого ты поцеловал и есть Иисус из Назарета, которого ищут они.

Анна

Уже шестнадцать лет, как Анна оставил пост первосвященника, предыдущий прокуратор Валерий Грат отстранил его, назначив на эту должность зятя Анны Каиафу, сменив до этого трех кандидатов. Но ни один из тех, кого прокуратор назначал на этот высокий пост, ни Исмаэль, ни Элизар, ни даже Симон, не пользовались тем авторитетом среди народа, тем влиянием, которым обладал Анна, двадцать лет бывший первосвященником Иудеи. Но вернуть его на прежнюю должность значило бы признать свое поражение в политической игре, да и Анна был независим, на него трудно было оказывать нужное влияние.

Первосвященник тщательно исполнял то, что было предписано евреям Второзаконием, давать в рост всем, кто не принадлежал к племени иудейскому, и не давать в рост брату своему. В результате двадцатилетней ростовщической деятельности Анны должниками его сделались все римские начальники, даже сам прокуратор, Анний Руф, задолжал первосвященнику немалую сумму. Предыдущие двое прокураторов, как и следующие после Руфа, чеканили свои деньги, что давало им определенную финансовую свободу, но Анний Руф своих монет не чеканил, а деятельность его на этом ответственном посту требовала значительных расходов. Вот и стал он должником Анны, потеряв не только свою независимость, но и возможность серьезного влияния на политическую жизнь Иудеи и Самарии, прокуратором коих он являлся. В результате, не продержавшись на этой должности и трех лет, он был отозван в Рим и заменен тонким и хитроумным политиком, Валерием Гратом.

После череды неудачных назначений, Валерий Грат предоставил должность первосвященника зятю Анны, Каиафе, сохранив авторитет Анны, а также обеспечив себе возможность влияния на политическую и религиозную жизнь Иудеи. Анна же, оставаясь в тени, официально пребывая в отставке, но, будучи членом синедриона, фактически являлся действующим первосвященником, полностью подчинив себе довольно слабого в политическом отношении и финансово зависящего от него зятя. Это не было секретом ни для кого в Иудее, потому-то и искал Иисус Назареянин встречи более с Анной, чем с действующим первосвященником, Каиафой.

Сгорбленный, усталый, с густой седой бородой, в шапке, сдвинутой на затылок и обнажавшей высокий лоб, в стеганом, шитом золотом кафтане, сидел Анна в кресле, когда Иисуса Назареянина провели к нему со связанными руками, с цепями на ногах.

– Вот, видишь, – сказал Анна Назареянину, – я сдержал слово, я выслушаю тебя, прежде, чем отдам на суд синедриону. Говори все, что хотел сказать.

– Пусть снимут с меня цепи и освободят руки, – ответил Иисус, – я никуда не сбегу, я сам отдал себя в руки стражников, и пусть оставят меня с тобой наедине, прикажи, чтобы они вышли, все.

– Развяжите его, снимите цепи и оставьте нас, – сказал Анна стражникам.

– Теперь говори, – продолжил он, когда стражники покинули покои Анны, – я слушаю тебя.

Иисус из Назарета рассказал все, что говорил он Иуде, Анна слушал не перебивая, и когда тот окончил свой рассказ, спросил:

– Чем докажешь, что все то, что говорил мне, правда? Что не придумал ты это? Может ли человек в здравом уме говорить такое?

– Мой ум здравее, чем ты можешь предположить, – ответил Назареянин, – ты хочешь доказательств? Кто может доказать то, что пророчества его истинны? Только время докажет, истинно ли то, что сказал я тебе. Но даже, если ты хоть на йоту сможешь поверить мне, то должен исполнить то, о чем прошу, если имеешь власть избавить народ от бед, то обязан сделать это, ибо великая ответственность на тебе за народ твой. А если не веришь мне, то об одном лишь прошу, не призывай людей к восстанию против Рима, останови меч, занесенный над народом твоим, ибо мир всегда лучше войны, не поднимай меча там, где можно миром решить.

– Уже сколько лет ожидает народ наш прихода Мессии, что избавит его от власти чужеземцев, Мессия пришел, настал час последней великой битвы, а ты хочешь остановить? Или не знаешь ты, что говорили пророки в книгах святых?

– Я знаю то, чего не знаешь ты, восставшему народу не победить Рима, много крови будет пролито на нашей земле, и царство иудейское вовсе прекратится, а народ наш сгонят с нашей земли и будут иудеи по всему миру рассеяны, не имея Родины праотцев своих. Не ведаешь ты того, а я ведаю.

– Отчего я должен верить тебе?

– Я рассказал тебе то, что написано в книгах недоступных никому, кроме тебя, хранителя Завета, я знаю, что было, и о том, что будет ведаю, вы, саддукеи, считаете, что люди сами могут определить свою судьбу, потому сделай так, чтобы не сбылись те беды, что предначертаны народу нашему теми, кто правит миром, кто именует себя Бессмертными.

– Я подумаю, – ответил Анна, – подумаю и приму решение, но чтобы я ни решил, это никак не избавит тебя от суда, одно лишь сомнение в истинности писания – есть грех. Эй! Стража! Уведите его!

Когда Назареянина увели, Анна вызвал зятя своего, Каиафу, и рассказал ему обо всем, что говорил Иисус. Выслушав Анну, первосвященник спросил:

– Как сам думаешь, правда ли все то, что сказал тебе этот бродячий проповедник? Откуда ему знать все, когда он сын плотника, и не принадлежит к роду левитов, коим одним дано право читать и толковать Святое писание?

– Как бы мы ни толковали Завет, думаю все, что сказал он, – истинно. А если так, то представляешь, с какими силами мы столкнемся, если исполним то, что просит Назареянин? Нас просто уничтожат, опасно становиться на пути тех, кто правит миром.

– Что же будет с народом иудейским?

– То, что предписано ему судьбой и пророками, судьбы избежать нельзя, что может один человек сделать против всего мира? Против тех, кто обладает властью выше нас? Назореянина нужно убить и забыть о его учении, забыть навсегда.

– Это говоришь ты, саддукей? – удивленно спросил Каиафа. – Разве не сам человек управляет своей судьбой?

– Если ты отпустишь Назареянина и попытаешься остановить восстание, то это будет последнее, что успеешь ты сделать в своей жизни. Кинжал сикария оборвет ее. Вот и выбирай судьбу свою с учетом всех обстоятельств.

– Так что делать с восстанием? Если и вправду оно обречено на поражение?

– У нас есть все шансы победить. Бог на нашей стороне. А если все пойдет не так, и восстание будет подавлено, так Варавва готовит его, он за это в ответе, он вождь, он потомок царей Израилевых, ему отвечать за все, что произойдет; мы не станем ему помогать, но и мешать не станем, стало быть, не будет ни в чем нашей вины.

– Ты отдашь Назареянина на суд? – спросил Каиафа своего тестя.

– Я тебе говорил, что мессия может быть только один, выбирай, кого ты считаешь мессией? Признаешь мессией Назареянина, не жить тебе на этой земле. А если мессия Варавва, Назареянина нужно уничтожить. Но, причем здесь я? Разве я первосвященник? Тебе принимать решение, ты и будешь его судить.

– Но суд не сможет ему предъявить обвинения, которые карались бы смертью, Назареянин знает закон не хуже нас, то, что он говорил тебе, и что можно толковать как навет на пророков и писания их, он говорил только тебе, более никто слов этих не слышал, даже я; кто сможет свидетельствовать против него?

– О, Каиафа! Мне ли тебя учить! Найди лжесвидетелей, обвини его в том, что это он, а не Варавва готовит восстание против Рима. И разве нет у тебя способа сделать так, чтобы он сам во всем сознался?

– Но пытки в суде запрещены Законом.

– Запрещены Законом? И это говоришь ты, первосвященник? Ты – Закон, кто есть над тобой? И кто сказал, что пытки нужно применять в суде? Разве не могут стражники без ведома твоего избить Назареянина в ожидании суда синедриона?