Лаокоон, или О границах живописи и поэзии

Он заключается, в первую очередь, в идеальной форме, но также в идеальном воспроизведении телесного цвета и господствующего выражения.

требует также красоты цвета и красоты выражения.

Из них особенно замечательно изобретение его в битве, которая происходила при Фивах, когда он пришел на помощь беотийцам. Во время этого сражения, когда славный вождь Агезилай уже рассчитывал на победу и наемные отряды уже бежали от него, Хабрий удержал на месте оставшуюся когорту и научил ее встречать напор неприятеля, упершись коленом в щит и выставивши вперед копье. Агезилай, увидев это, не посмел идти вперед и звуком трубы приостановил нападение. Слава об этом подвиге так распространилась по всей Греции, что когда афиняне ставили Хабрию статую на площади, он пожелал быть представленным именно в этом положении: отсюда установился обычай, по которому впоследствии атлеты и другие артисты придавали своим статуям то положение, в котором они одержали победу».

Одним словом, статуя представляет Хабрия. Доказательство – следующее место Непота из жизнеописания этого полководца:

Мы узнаем из надписи, что отец и сын работали над Лаокооном вместе, ибо этот Атанодор и есть тот самый, которого называет Плиний; и Аполлодор (Полидор) был, вероятно, другим сыном Агезандра. Далее, эта надпись доказывает несправедливость положения Плиния, будто существуют только три произведения искусства, на которых художники слово «делать» написали в прошедшем совершенном времени («сделал») и будто прочие художники употребляли из скромности прошедшее несовершенное – «делал».

Если же, наконец, некоторая видимость сходства и могла обмануть его, то, конечно, он должен был придерживаться первого мнения, так как, по его мнению, Лаокоон относится ко времени Александра Великого.

Нет никакой необходимости отыскивать здесь непременно подражание.

это неудовольствие – если я только верно проанализировал свое чувство – по природе своей одинаково с чувством отвращения.

Напротив, в живописи безобразное дается сразу во всей своей полноте и действует на нас почти точно так же, как и в природе.

Я должен, однако, напомнить при этом, что живопись и поэзия находятся в этом случае не в одинаковых условиях. В поэзии, как я уже заметил, безобразие форм теряет почти совершенно свое неприятное действие уже по тому самому, что отдельные детали безобразного передаются поэзией не в их совокупности, а во