Пилигрим: дневники начала конца света

– Со злом заигрывать приятно, – горячо продолжал Котовский, – риску никакого, а выгода очевидна. Вот откуда берется огромная армия добровольных подлецов, которые сознательно путают верх с низом и правое с левым, понимаете?

Виктор Пелевин.

Чапаев и пустота

Страх… Вчера с Хуанмой мы разговаривали про страх и войну. Идя под жарким солнцем, испанец показал мне бункеры, виднеющиеся вдали.

– Я думал, это со времен Второй мировой, но нет, их начали строить позже, в 50-е, во время холодной войны, – объяснял он на английском с сильным испанским акцентом. – Эти бункеры строили на случай войны с Россией.

– Все повторяется – заметил я тогда.

– Yes! Crazy! Crazy!^[11] – закивал Хуанма. – Теперь все боятся Россию. На Готланде расположены важные военные базы, и, я думаю, все здесь в основном любят военных. По крайней мере, сейчас. И боятся русских. Когда я рассказывал людям о тебе, они говорили: «Наверное, он шпион!» Это же паранойя! – Хуанма размахивал руками, не в силах сразу подобрать нужные слова на языке, который он коверкал как мог. – Я им говорю: «Да бросьте, просто парень хочет участвовать в походе!» – люди напуганы. Почему? Что вызвало эту истерию?

– Массмедиа? – ответил я не думая. Ответ, по-моему, очевиден.

– Yes! Yes!^[12] – снова закивал Хуанма. – Телевидение пугает людей. Политики используют страх в своих целях, журналисты подхватывают, а люди напуганы! Они боятся русских, они боятся всего… Я не знаю, боятся ли шведов в России?

– Ну… – Сухая гравийная дорога под полуденным солнцем, пыль которой поднимают машины, вокруг – поля и низенькие деревни (мне все время кажется, что я в Крыму). – Да, люди боятся. В России люди боятся Запада, им говорят, что западные страны хотят пресечь интересы России, сделать ее слабой, эксплуатировать ее, насаждать свою культуру, свободную любовь. – Я повернулся к Хуанме, пытаясь подобрать слова на языке, чужом для нас обоих, но позволяющим нам понимать друг друга. – Ты знаешь, в России это важно для людей: все эти вопросы о сексуальных меньшинствах. Люди объединены тем, что говорят: «Мы не такие! Европа задыхается от гомосексуалистов и мигрантов и хочет втащить сюда свою культуру, но мы не такие, у нас более традиционные ценности и так далее»…

– Да, да. Но я и не знал, что русские тоже нас боятся! – воскликнул испанец. – Это звучит логично, но тут все боятся русских и не успевают подумать о том, что русские тоже боятся! А кого они боятся – Европу или США?

– Больше, конечно, США… – ответил я, поразмыслив. Вообще-то, я мало интересуюсь политикой, новостями и телевизорами, поэтому не могу точно описать ситуацию, но какие-то вещи ощущаются просто из разговоров с людьми. – И Европу тоже, Западная Европа воспринимается сейчас ими как возможный враг. Они напуганы и готовы обменять свою свободу на безопасность.

– Yes! Yes! – Хуанма продолжал кивать головой. – Здесь то же самое! И в Америке! Они выбрали Трампа, потому что тоже боятся. Все боятся!

Мы подошли к перекрестку, Хуанма раскрыл карту и сверился со спутником с помощью телефона.

– Это старая схема… – сказал я ему после паузы. – Раздели людей на враждующие лагеря, заставь их бояться друг друга, и они отдадут тебе свою свободу… – Мы прошли мимо старой фермы, где, как и во многих других местах, никого не было видно, но кто-то, видимо, все же жил, потому что вид везде опрятный – Это было показано в «Звездных войнах». Так республика стала империей в третьей части… И в «1984» Оруэлла людьми правят с помощью страха, гнева и противостояния нескольких государств…

Пальба прекратилась, и трое людей в зеленом камуфляже идут в сторону леса.

– Они похожи на военных, – говорит Хуанма.

– Да, но охотники часто похожи на военных, – отвечаю я.

– Yes, yes! – по своей привычке кивает испанец.

Мария раздает каждому по кусочку шоколада, и мы двигаемся дальше вдоль побережья. Пологий песчаный берег позволяет снять обувь и продолжать путешествие босиком, ступая по воде, песку и мягким водорослям, пахнущим солью, морем и чем-то протухшим. Ноги встречаются с невысокими волнами и поднимают в воздух грозди соленых брызг…

Пастбища огорожены колючей проволокой и проводами под напряжением, но мы идем через них напрямик, чтобы не кружить вместе с дорогами. Иногда в ограждении попадаются ворота, которые можно открыть и закрыть. У берега – домики, то ли рыбацкие, то ли для туристов. Канал, прорытый для того, чтобы сподручнее было выходить на лодках в море, и очередное заграждение для скота, скрытое высокими зарослями. После вчерашней борьбы с крапивой не хочется пробиваться с боем, и я ищу обход ближе к берегу. Ограждение идет дальше по камням прямо в воду (видно, коровы тоже умеют ходить по мелкому морю), но я замечаю, что в одном месте у берега оно ниже, чем обычно. Кричу группе, что нашел проход. Все вздыхают с облегчением – устали, и кружить, обходя заборы, совсем не хочется.

К столбу подключена коробка навроде автомобильного аккумулятора, которая снабжает ограждение электричеством, но мы легко перешагиваем через низкую ограду, надеваем обувь и двигаемся дальше по заболоченному прибрежному пастбищу среди обглоданных трав и коровьих лепешек. На небе светит солнце, с моря дует освежающий морской бриз…

Пройдя несколько пустых секций, встречаем наконец стадо. Коровы здесь просто огромные. Обходим их стороной, снова соединяясь с гравийной дорогой. Вчера такое стадо из громадных коров, среди которых попадались настоящие слоны, пошло прямо на нас, и, хотя никаких агрессивных намерений у них не было, мы почувствовали себя неуютно и поспешили ретироваться.

К вечеру мы достигли Льюгарна – туристического места, бывшего когда-то, в давние времена викингов, богатым портовым городом. Когда-то в порты восточного побережья приплывали купцы из Новгорода и со всего Балтийского моря, а теперь Готланд утратил прямое морское сообщение с Прибалтикой и Россией, а здесь, в Льюгарне, нет даже нормальной аптеки (у людей есть машины, и все ездят за покупками в Висби), зато есть несколько приятных кафе и заведений на пляже. Но сначала мы идем в магазин, покупаем хлеб, сыр, огурцы, картошку в соусе и еще какие-то мазилки и начинаем активно жевать, усевшись вокруг деревянного стола прямо у магазина. Голод делает еду очень вкусной, а еда расслабляет, так что после обеда направляемся на пляж. Хуанма переживает насчет ночлега: пока у нас есть только одно предложение, которое стоит по 100 крон с человека (это приблизительно 10 евро), и я говорю, что лучше буду спать где-нибудь на пляже. Хуанма показывает на катер, стоящий у дома, мимо которого мы проходим, и подмигивает: «Смотри! Там каюта, она не закрыта! Можем с тобой спать там, никто не увидит». Он тоже не хочет платить за ночлег, но после прошлой ночи, когда он мучился из-за крапивы, ему нужно поспать. Я улыбаюсь: видимо, у испанца богатый опыт таких авантюр… Но я бы предпочел что-нибудь за пределами города.

Прекрасный песчаный пляж, люди загорают, но купаться не хочется: холодный ветер дует с моря. Мы просто кладем рюкзаки на песок, раскладываем пенки, ложимся и засыпаем под крики кидающихся на волны шведских детей, привыкших к холодному морю…

Не знаю, сколько мы спали, но солнце немного сместилось. Кто-то предлагает идти в кафе выпить кофе (знаменитая шведская «фика»). Хуанма говорит, что «фика» может быть и с пивом, но скандинавы протестуют. Пытаюсь их примирить: «В Испании фика бывает и с пивом. Испанская фика». Короче говоря, мы расположились на диванах в прибрежном кафе для туристов, завалив проходы рюкзаками и, помимо кофе за 3 евро, обнаруживаем wi-fi и залипаем на целый час в интернете. Хуанма смеется: «Пилигримы»…

Поразмыслив еще о ночлеге, я решаю, что лучше почитаю Керуака или постучу по клавиатуре, чем буду торчать один на пляже. Хуанма тоже решает спать со всеми.

У Марии весь день болит нога, и она одна идет в дорогую гостиницу с кроватью, нам же достается гексагональный садовый домик, остекленный по всему периметру, с ковриком в центре светлого пола – настоящий медитативный храм. Здесь даже не хочется раскладывать шмотки, чтобы не нарушать гармонию места…

Немного обжившись, идем к Марии ужинать в гостиничный дворик. Хуанма идет за пивом, и, когда появляется хозяин гостиницы, мы все сидим за круглым столом, заваленным пивом, овощами и бутербродами. С этим уже ничего не поделать, и хозяин восклицает: «What a party!» Уговариваем его сфотографироваться вместе с нами, а он оставляет большой мусорный пакет (такой намек на то, чтобы мы все убрали) и уходит. Весь этот праздник по поводу отъезда датчан. Йенс и его супруга (или девушка?) утром сядут на автобус до Висби, а потом на паром. Мы поднимаем тост и за путешествия, и за возвращения, начинаем пить пиво и жевать бутерброды, а потом я, почувствовав время больших речей, спрашиваю Хуанму, смуглого походника-художника-неандертальца, как он стал пилигримом и почему занялся организацией таких путешествий. Хуанма отпивает пива из банки, намазывает очередной бутерброд шведским икорным маслом из тюбика и рассказывает нам, что все началось в Испании с католического паломничества. Говорит, что, когда много дней путешествуешь пешком с группой людей, само собой выстраивается сообщество, меняются отношения между людьми в группе, между группой и окружением, – пешее путешествие заставляет тебя общаться со всем, что тебя окружает, просить ночлега, вступать в контакт с местными жителями, обращать на все внимание, – это совсем не то, что проехать мимо на большой скорости. В его родной Испании католические пешие паломничества стали довольно популярны в последнее время, несмотря на триумф автомобилей. Правительства стали выделять деньги на поддержку пилигримов, пешие маршруты перенаправляли потоки туристов и паломников в новые места, оживляли жизнь и экономику глухих деревень. Когда Хуанма приехал в Швецию учиться, он решил попробовать организовать что-то такое здесь и довольно быстро получил поддержку своих проектов – путешествий на лошадях и пешком.

Мы поговорили еще, а потом случилось нечто, после чего я пожалел, что начал задавать серьезные вопросы. Серьезные вопросы неожиданно перешли на Марию, и Хуанма сказал ей хоть и справедливые, но неприятные вещи о ее поведении в группе. Я хочу сказать, она действительно странная, часто ведет себя эгоистично, все время страдает из-за чего-то и все такое, но когда человек сидит на антидепрессантах и постоянно «не догоняет», мне кажется, бесполезно читать ему нравоучения. К тому же в любой группе людей всегда (по крайней мере, в нашей нынешней культуре) находится человек слабее, эгоистичнее, «хуже» других, и тогда его начинают гнобить… Конечно, если не давать человеку обратную связь, он начинает на всех ездить, и это тоже плохо (и для него, и для всех), и эти неприятные слова – тоже полезный для нее опыт. Но все-таки я немного беспокоюсь за Марию, она и так подумывает уехать в Сюдербин и побыть там со своей больной ногой. Думаю, Роберт будет счастлив! Он еще на пароме все понял и на прощание сказал мне с усмешкой: «Take care of your new friend»^[13]. Быть может, теперь сам с ней помучается…

Перед сном я прошелся в одиночку по пляжу и все-таки пожалел, что мы не спим как настоящие бродяги. Погода отличная! И все же северный курорт – скучное место: здесь по ночам не бьют посуду, а расходятся спать. Прошелся по местным барам и взял их контакты для организации концертов. Стоял и вдыхал полной грудью теплый морской бриз. Уже темно, но за калиткой шведы с фонариками играют в мини-гольф, бурно радуясь победам. У всех свои причуды…

Надышавшись, возвращаюсь в наш медитативный гексагон с закрытыми шторами и открытым окошком…

Утром небо заволокло облаками, но дождя не было.

Датчане уехали, О`са пошла искать доктора (аллергическая реакция на ноге или что-то в этом роде), Изабелла завтракала в гостинице, так что утро мы провели втроем с Хуанмой и пожилой, но полной сил немкой с короткими светлыми волосами. Имя ее я пока не запомнил: мне очень тяжело дается запоминание имен, но совестно переспрашивать. Утром мы встречаемся с ней по дороге к умывальнику, и немка спрашивает у меня пинцет. Пинцета у меня нет, но я интересуюсь, в чем дело, и в итоге вытаскиваю из нее клеща двумя пальцами. Она благодарит и, узнав, что клещ еще живой, говорит, смеясь: «Kill it!»^[14]… Я смываю клеща в канализацию, но это жестокое «Kill it!», пусть и шуточное, мне не нравится: убивая, нужно проявлять уважение, с этим не шутят.

Старушка-шведка в очках, приехавшая с мужем из Стокгольма отдохнуть на остров, предлагает нам свою помощь, и мы заправляем кипятком из ее чайника овсянку, делаем травяной чай (поддерживая репутацию травника, вчера я набрал таволги). Поев и дождавшись Марию (она идет с нами), мы отправляемся в путь. Мария узнает, что маршрут пролегает у моря, и жалуется на ветер, так как боится, что ее уши может продуть…

«Today we’ll have really beautiful walk!»^[15] – говорит Хуанма на своем испанском диалекте английского. И, черт возьми, это действительно так: мы идем по песчаному пляжу и по сухому сосновому лесу. Дорогой попадаются палатки, трейлеры, летние домики и рыбацкие хибарки. Волны бьют о берег всю дорогу, иногда попадаются большие камни. Мы входим на территорию заповедника («nature reservation» – резервация, как для индейцев, только для природы) и встречаем на морском берегу целую семью каменных глыб самых разнообразных форм, вокруг которых фотографируются туристы. Этот сад гигантских камней был создан руками великанов, долго расставлявших глыбы на берегу так, чтобы они не падали. Потом великаны садились на берег и медитировали. Возможно, их кровь до сих пор еще течет в некоторых из местных коров (не знаю, как еще объяснить их размеры). Они были художниками, эти великаны, как наш Хуанма, умудрившийся пропихнуть эту замечательную прогулку по пляжу как арт-проект и получить на него финансирование от Балтийского арт-центра…

После гигантских камней попадаем на поляну с огромным спиральным узором из песка и камней на зеленой траве. Я спрашиваю, что это, и Хуанма говорит, что я должен войти внутрь. «It is for meditation»^[16], – объясняет он. Я вижу на траве линии спирали, созданные песком и камнями. Они раскручиваются, образуя свернутую дорогу, лабиринт, в котором нет перекрестков, но много извилин, как в человеческом мозгу. Раскрутившись, нить выходит из спирали и идет дальше, образуя разнообразные извилистые узоры, пока не заканчивается наконец вдали неприметным входом в лабиринт. Я подхожу ко входу, делаю глубокий йоговский вдох и вхожу внутрь. Лабиринт без выбора, он предлагает только один путь – идешь по нему вперед и вперед, но все так закручено и переплетено, что невозможно понять, куда приведет дорога и как развернется через десять метров пути. Следуя этой песчано-каменной нити, кружу, в буквальном смысле, в трех соснах, задеваю за их ветви, захожу в маленькие спиральки, напоминающие вихри в реке (точнее в море, потому что этот лабиринт связан с морской стихией). Внутри спиралек – крохотные полянки с камнями побольше, на которых можно посидеть и помедитировать, приготавливаясь ко входу в большую спираль. Меня ждут пилигримы с рюкзаками, поэтому я сажусь на камни всего на несколько вдохов и иду дальше. Сделав пару вдохов с закрытыми глазами, путаю направление при выходе из вихря (да, я могу заблудиться даже в лабиринте с одной дорогой), потом возвращаюсь и вхожу наконец внутрь большой спирали…

Шаг за шагом, круг за кругом, приближаюсь к центру, каждый раз проходя рядом с тропинкой, пройденной мной на прошлом кругу, кружусь в водовороте. Радиус спирали не многим больше 5 метров, но, чтобы пройти эти 5 метров к центру, нужно сделать не меньше сотни шагов. Это наводит на мысли об искривлении пространства-времени, о спиралевидных извилинах мозга и извилистых линиях кишок. Взгляд расфокусируется, спиралевидное движение по кругу, опять и опять, начинает вводить в транс, но еще немного – и лабиринт заканчивается. Я в центре спирали, на центральной полянке, сажусь на камень, окруженный большой спиралью. Я кричу Марии, что догоню позже, и закрываю глаза. Мария докуривает сигарету, идет вслед за остальными, а я остаюсь в тишине вдыхать воздух этого места. До моего носа доносится запах Балтийского моря. Несколько глубоких вдохов-выдохов, и мне тоже пора идти… Я встаю и делаю невозможное – разрезаю пространство-время, и длинные завихрения спирали разрезаю одной прямой линией – из центра прямо к моему рюкзаку, лежащему у внешней границы. Прохождение таких лабиринтов – магический ритуал древних рыбаков. Зло запутывается внутри и не может найти дорогу обратно, а я выхожу, готовый встретиться со стихией, с тем неизбежным и неизвестным, что ждет на пути. Я еще не знаю, что это, но оно ждет там…

Искривленное пространство позволяет моему кораблю путешествовать быстрее скорости света, и вот в мгновение ока я снова на побережье, смотрю на серое, приятно-мягкое и одновременно тяжело-холодное северное небо, слушаю плеск волн и спускаюсь по скалам, которые тоже все мягко-округлые, полные узоров, извилин и завихрений, созданных тысячелетним общением с морским приливом. Подхожу к краю скалы и жду, пока очередная волна омоет мои сандалии, обожжет ступни приятным холодом, разбрызгивая соленые слезы, остающиеся на моих синих бриджах. Опускаю руки, омываю лицо священными водами севера, вдыхаю, потягиваясь, пахнущий морем воздух и, открывая глаза, разворачиваюсь, чтобы нагнать остальных. От Йенса у меня осталась его палка, и с ней я действительно начинаю чувствовать себя этим самым «пилигримом». До сих пор это слово ассоциировалось у меня только со старыми американскими мультиками, там пилигримы тоже были всегда с палками. И в смешных нарядах…

Иду по сосновому лесу со множеством песчаных тропинок, стараясь догнать пилигримов (и не перегнать их случайно), но меня самого догоняет Хуанма, появившийся непонятно как сзади, да еще и с моим термосом. «Иду, – говорит. – Вижу, валяется хорошая вещь. Написано что-то по-русски. Я подумал, твоя». Благодарю Хуанму, и мы идем вместе. «Ты медитировал? – спрашивает вдруг испанец и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Я тоже хочу научиться медитировать. Меня обещал друг научить. А то я все время о чем-то думаю…» Это так забавно, ей-богу. Еще Хуанма рассказывает мне, что эти медитативные вихри-лабиринты находят по всему побережью Балтийского моря, и на одном Готланде их 40 штук, они очень древние (хотя узор, в который я вошел, не такой древний, он был сделан по мотивам тех, других, настоящих). Рыбаки, перед тем как выйти в море, совершали путешествие внутрь лабиринта и обратно – это приносило удачу и помогало им вернуться домой живыми. Это действительно интересно… В следующий раз попробую пройти внутрь, побыть там, а потом выйти наружу тем же путем, не прыгая в черные дыры…

Догоняем Óсу. Пока ждала нас, она прочитала в интернете о том, что китайцы вместе с русскими устраивают учения в Балтийском море. Что-то такое мне говорил и Роберт на пароме, но Óса на полном серьезе сообщает, что видела какие-то корабли вдали и думает, не китайские ли. Поистине, у страха глаза велики, и я объясняю, что Балтийское море большое и что вряд ли русские с китайцами будут устраивать учения прямо у берегов Готланда. «То есть это далеко, да?» – спрашивает она, а Хуанма отвечает на своем ломаном английском: «Да, это у Калининграда. Это там где-то, где Эстония и Польша, – машет рукой, – на другом берегу, мы их не можем увидеть». Но, действительно, думаю я, у страха глаза велики, одни залезают в интернет, заражаются страхом, и им мерещатся китайские корабли, а другие могут с испугу начать палить по рыбацкому судну или еще что-нибудь такое и начать настоящую войну просто потому, что страх не оставляет места здравому смыслу – он находится глубоко внутри нас, глубже, чем все сознательные представления, и если он завладевает людьми, того и гляди, кто-то не совладает с собой и заварит кашу, а расхлебывать всем…

Мы идем дальше по прибрежному сосновому лесу, сухому, с колючками и мхами, с запахом моря и детства. Вскоре видим Марию и немецкую леди. Подходим, и я слышу, как немка говорит Марии, что та много жалуется, много думает о себе и почти не думает о других, что сегодня вместо радости по поводу прекрасной дороги у моря она жаловалась на ветер и предлагала всей группе отойти от моря подальше. Мария защищается, говорит, что только предлагала, и все в этом духе… Мне все это очень не нравится и, подойдя и опершись на посох, я со всем своим дзенским пафосом строго спрашиваю: «What are you doing?!»^[17]

Мария начинает объяснять мне, что немка обвиняет ее в эгоизме, а немка говорит, что такого не говорила и что Мария защищается вместо того, чтобы выслушать… Но нет, это не ответ на мой вопрос. Люди в состоянии конфликта никогда не могут ответить на простой вопрос о том, что они делают. Они находятся внутри спора, их занимают аргументы и обвинения, они начинают обосновывать свою точку зрения или защищаться, их занимает вопрос о том, кто прав, а не сама ситуация. Находясь внутри, они себя не видят, и на вопрос «What are you doing?!» ответить оказывается невозможно. Будь с нами старый япошка, учитель дзен, он бы огрел их посохом так, чтоб звезды из глаз, чтобы больше и мысли не возникло заниматься такими глупостями. Но я только перекладываю посох из руки в руку и не знаю как быть. Столько раз я видел эти ситуации, что зло берет, и при всем том я не знаю, как победить эту глупость: теперь Мария обидится и, скорее всего, уедет к Роберту в Сюдербин, а пожилая немка будет уверена, что права, потому что говорила правду. Да, черт возьми, но это неважно! Проблема в том, что люди ничему не учатся, наступают на одни и те же грабли и включают друг у друга защитные механизмы. Енот видит в воде отражение Енота с палкой и скалит зубы, в зеркале появляются демоны, рыбацкое судно скалится жерлами пушек, а я задерживаюсь вместе с Марией и иду с ней рядом по дороге из песка и иголок. Сначала молча, вдыхая аромат смолы и моря, мхов и можжевельника, потом начинаю умничать. Я пытаюсь осторожно сказать ей, что люди в наше время разучились жить в сообществе, что мы эгоистичны и нам хочется быть правыми, а для этого нужно, чтобы кто-нибудь обязательно был не прав, что конфликт может быть деструктивным, а может быть полезным источником опыта и, наконец, спрашиваю, как она себя чувствует. Мы идем по мягкому мху, облака уходят, и появляется солнце, освещая голубой небосвод над вершинами сосен. Мария говорит, что не вела себя эгоистично. Она говорит, что не лезла ни к кому, уважала других и ожидала в ответ того же, что она взрослый человек и не понимает, почему кто-то позволяет себе говорить такие вещи, чему-то ее учить, нарушать ее границы. Она обижена, расстроена, и, наконец, ее обида переходит и на меня. Она просит не поднимать больше эту тему и не говорить об этом, останавливается, чтобы снять свитер, а я, оборачиваясь, говорю ей, что беспокоился и хотел только помочь… Я говорю, что подожду ее впереди, останавливаюсь через полминуты, но Мария выбирает другую дорогу и обходит меня стороной…