Вспоминала, как позже, когда они все повзрослели, поумнели и во многом сравнялись, стала она много разговаривать с Лизой Полетаевой, как им стало интересно вместе, как они учились помогать друг другу, ничем не ущемляя ни гордости, ни заслуг друг друга. Как потом к их «кружку» присоединилась Нино Чиатурия. Представительница высших кругов аристократии, девочка с волевым характером и вполне уже к тому времени сформировавшимися взглядами перфекционистки, она была сильна и сама по себе. Но, объединившись втроем, они, такие разные, но в чем-то неуловимо схожие – в душевных устремлениях, в чистоте помыслов, в предрасположенности к самопознанию и развитию – они дополнили друг друга и стали чем-то единым. Поэтому очень тяжело для каждой из них давалось расставание и разрушение этой целостности. Теперь приходилось узнавать себя заново и учиться жить и принимать решения, не всегда имея возможность опереться на подруг. Странно, Лида вовсе не могла сейчас вспомнить их обеих в младших классах. Вспомнила про сестренку. Как она там, теперь одна, без нее?

Старый дом напоминал о себе забытыми звуками, поскрипывал половицами, пугал несуществующими шагами на первом пустующем этаже. Лида заснула только под утро, думая как бы не проспать. Она хотела еще успеть приготовить какую-нибудь еду до встречи поезда. У нее оставалась часть тех денег, что субсидировали ей однокашницы, да и maman заплатила ей небольшое жалование за тот месяц, что она выполняла обязанности воспитателя. Хотя готовить Лида умела только в пределах той программы, что давали им в Институте по домоводству. Предмет излагался поверхностно, так как считалось, что дамам света эта часть женских проявлений вряд ли сможет пригодиться.

Лида Оленина приехала на вокзал заблаговременно, встав утром легко, и, на удивление, чувствуя себя отдохнувшей и свежей. Решила купить только молока и хлеба и ничего более не делать заранее. Приедут домашние – решат все вместе, может, сегодня они пообедают в кухмистерской или трактире. Мама скажет.

Стоя на платформе, она опасливо косилась на топтавшегося неподалеку долговязого детину простоватой внешности. Лида вовсе не знала, как вести себя с навязчивыми кавалерами, а ей показалось, что преследует этот персонаж именно ее. Она первый раз столкнулась с ним еще на площади, сходя с извозчика – он задел ее, вроде бы случайно, не заметив, на бегу, и чуть не отдавив ей ногу. Мельком извинившись, он умчался вперед, но пару раз оглянувшись, сбавил свой темп движения. Потом они потерялись в вокзальной толпе. Разобравшись в хитросплетении переходов, Лида нашла нужное ей направление и тут второй раз увидела возвышающийся над головами уже знакомый картуз. Узнав у вокзального смотрителя, где будет остановка нужного ей вагона, она, через пару минут ожидания в указанном месте, снова заметила длинную фигуру, и теперь та маячила постоянно рядом.

Но вот раздался гудок, и показались клубы пара. Прибыл поезд. Из вагона постепенно спустились все пассажиры, и лишь в конце она увидела маму. Та еще сильней поседела, но выглядела энергично и давала кому-то распоряжения вглубь тамбура. Со ступенек ловко соскочил пропущенный ею вперед незнакомый молодой человек, он подал Олениной руку, а после они вдвоем помогли спуститься плохо еще двигающемуся Петру. Его Лида узнала с трудом! Похудевший, осунувшийся и с каким-то странным выражением глаз, брат показался ей не только резко повзрослевшим, а чуть ли не постаревшим. От былого круглолицего весельчака и простака Петруши осталась лишь неясные воспоминания.

Тут полковница заметила встречающую их дочь и, распахнула навстречу ей руки, желая подойти и обнять Лиду, но наперерез кинулся давешний долговяз в картузе и бесцеремонно вклинился меж ними.

– Госпожа Оленина? Мне Вас точно описали, Вы да двое сопровождающих. Ну! Привезли? – и он вопросительно уставился на полковницу.

– Господи, да кто Вы, молодой человек? Что «привезли»? Почему Вы кидаетесь на людей? Алексей, Алексей, разберитесь, голубчик.

– Что Вам угодно? – спросил у картуза молодой человек, помогавший Олениной выйти из вагона. – А! Вы, видимо, Кириевский, как я понимаю?

– Кириевских! Простите, в суете не представился, – долговязый явно пребывал в нетерпении, но стянул с головы картуз в знак приветствия и теперь мял его в руках. – Кириевских Игнат. Игнат Федорович. У мадам для меня должна быть посылка.

– Да, да, дорогой Игнат Федорович. Но не все сразу, – у Алексея были такие глаза, будто он каждую минуту собирался заплакать. – Повремените, как багаж получим.

– Алешенька, что за посылка? – недоуменно спросила Лидина мать.

«Получим», «Алешенька» – с удивлением услышала Лида, – Так он вместе с моими что ли? Знакомый, или так – попутчик?» – Она все-таки решила сама подойти к матери и они, наконец-то, обнялись.

– Так как же, Ольга Ивановна! – продолжал объяснения полковнице большеглазый Алешенька. – Подарок к свадьбе. Помните, просили доставить?

– Ах, это! – мать отстранила от себя Лиду, чтобы лучше рассмотреть, как та изменилась за месяц. – Ничего себе «посылочка», да там целый ящик! Познакомьтесь, Алексей, это моя старшая дочь. Лидия.

После началась вокзальная суета. Лиду оставили с Петрушей, и, пока получался и грузился на ломовика багаж, брат с сестрой беседовали, как бы заново узнавая друг друга.

– Петенька, ну ты как?– осторожно спросила Лида.

– С божьей помощью, сестренка, с божьей помощью! Ты-то как? Я ж тебя с осени не видел. Взрослая. Барышня.

– А я еще не поняла, Петь! – с облегчением ответила Лида, не заметив в речи брата ничего из того, чего боялась после писем матери – ни явной душевной смуты, ни помрачения разума. – Я же только вчера из Института. Только ночь без вас дома была. А кто это с вами?

– Алексей! Божий человек. Спаситель мой, брат теперь кровный. Ты полюби его, Лидушка! Когда-то его, еще там, в Москве, к нам на фатеру селить не хотели, а я настоял, пожалел неприкаянного. Он и на курсе все один, да один мыкался. А мне его тогда, оказывается, ангелы за руку привели, так-то вот.

– Так это тот самый Семиглазов? – Лида аж всплеснула руками. – С собой привезли! Молодцы какие. А я все его мужеством восхищалась, как мамины письма читала. Представляла его совсем другим. А он такой… Мелкий. Щупленький. Совсем не геройской наружности. А глазищи, это да!

– Да уговорили! На старую-то фатеру никто из нас не вернулся. Не смог. – Петр вздохнул. – Он так с нами и ютился после больнички, там, где маменька поселилась. А как ехать нам сюда уж время было, так она и говорит – пока лето, да учебы нет, давайте с нами, Алексей, у нас дом большой. Он и согласился. В первом этаже его поселим.

– Ох, мне сегодня ночью чудилось, что там кто-то ходит, – по секрету, как бывало в детстве, поделилась с братом Лида.

– Думаешь, душа Семкина не угомонилась? – напрямую спросил ее Петр.

– Ох, я не знаю! – перекрестилась Лида. – Я решила, что показалось мне.

– Ничего, сестренка. Я уже почти целый. Вот еще малость поправлюсь, отмолю Семку. И себя, и всех. Сто земных поклонов бить стану! На коленях до заступницы доползу! – взгляд брата стал неистовым и темным, Лида никогда прежде не видела таких глаз у него и испугалась.

– Да ладно тебе, братец. Как Бог сил даст, – она решила от греха переменить тему. – А встречал вас кто? Вот этот длинный? Он что, жених?

– Да не знаю он сам жених, или кто из дружков его. Это с Семкиного курса один знакомец на поминках попросил, как узнал, что мы поездом в Нижний поедем. Переправить подарок к свадьбе, вроде как сервиз какой. Не смогли мы его однокашнику в просьбе отказать, все равно багажом многое пришлось везти. Я же, сестренка, насовсем домой вернулся. Так-то. Со всеми пожитками. Кончилась моя учеба. Баста!

– Может быть, ты еще передумаешь? – Лида была очень удивлена. – Ведь в университет столько сил вложено, столько лет?

Петр посмотрел на нее долгим вдумчивым взглядом и ничего не ответил.

***

У Лизы продолжалась жизнь самостоятельная. Егоровна, попривыкнув к отсутствию хозяина, взяла, что называется, волю. Да Лиза и не возражала, обходились они мирно. Днем, собравшись к Олениным, Лиза принарядилась, ведь она была звана в гости. Увидев ее, Егоровна, не прекращая затеянного дела, оценивающе глядела из проема дверей кухни, пока Лиза обувалась.

– Что не так, няня? – Лиза раздражалась, чувствуя себя под этим взглядом неуютно, а, зная Егоровну, понимала, что взгляд этот неспроста и той есть, что еще и сказать.

– Да так, все так, доню, – и Егоровна оттопырив нижнюю губу, продолжала начищать мелом серебряную ложку.

– Ну, не так, я ж вижу, – Лиза распрямилась и спрашивала уже без вызова в голосе. – Ну, смотри, ты же на пол сыпешь.

– Ты, дитенок, вроде мудрая девочка у нас. Добрая. Ты ж была у них в доме, – мел сыпался на паркет в коридоре, а няня вроде как того не замечала.

– Ну, была, и к чему ты это? – непонимающе ответила Лиза.

– К тому, что ты ж видала, как они живут. Какое у них бельишко. Какие шторки.

– Господи, шторки-то их причем? – Лиза подошла к няне ближе. – Егоровна, милая, ну не воспитывай меня сейчас. Скажи прямо, я в догадки играть нынче не настроена, правда.

– У тебя вон – чулочки кружевные. Простых что ли нет? – кивнула няня Лизе на ноги.

– Есть, но они же на каждый день. А сейчас гости, – Лиза смутно начинала догадываться.

– И платье, чуть не шелк! Ты б еще незабудки свои надела!

– Няня! – Лиза снова прикусила губу, это уже становилось ее новой привычкой. – Ты хочешь сказать, что надо одеться проще?

– Самое простенькое, что есть, надень, доню. Оно так лучше будет.

Лиза побежала переодеваться.

У Олениных было шумно. Хоть повод был трагическим, а сборище оказалось неожиданно юным, а потому горластым и звонким. Всего две женщины пришли возраста Лидиной матери, остальные, кто собрались – молодежь. Одеты все были не то что просто, а многие бедно. Видимо, это были студенты, такие же, как Петр и Семен. Лиза, увидев других гостей, няню, в которой раз, в мыслях, поблагодарила. Даже ее «самое простенькое» летнее платье казалось здесь неуместным вызовом – и ткань, и фасон, и отделка. Лиза пообещала себе, что первое, что она сделает на неделе, это пойдет к модистке. Из оставленных отцом денег она возьмет только самую необходимую сумму, но ей нужен костюм для экскурсий и какое-нибудь совсем простое одеяние, чтобы не отличаться от Лидиных приятелей. Ведь после отъезда Нины, они теперь самые близкие подруги остались, и Лиза надеялась видеться с ней часто.

За столом все перезнакомились. Приехавший из Москвы вместе с Олениными Алексей Семиглазов смотрел на Лизу с таким восхищением, что она даже засмущалась.

– Алексей, Вы на мне дыру прожжете своими глазищами! – смеялась она.

За столом пили красное вино, но Лиза, помня о ярмарочных похождениях, даже глядеть на него не могла и пила квас, но, кажется, захмелела просто так, за компанию со всеми. После первых слов о погибшем сыне и брате, помянув его как положено, разговор стал более оживленным, да и молодость брала свое. Поздравили Лиду с окончанием Института и с медалью, пожелали всего-всего и ей, и Лизе. Все делились впечатлениями – кто от дороги, кто от Выставки, кто от учебы в других городах.

В разгар застолья в дом пришел вчерашний долговязый «жених». Лизе поведали его историю с посылкой, которую накануне он так и не смог получить – у багажного вагона железнодорожные служащие, не предупрежденные заранее, погрузили все числящееся по квитанции имущество на заказанного ломовика гуртом. Ящик Игната Федоровича оказался в самом низу, и разбирать всю поклажу, конечно, не стали.

– Вам прямо нынче необходимо? – горевал Семиглазов вместе с незадачливым получателем. – Свадьба-то сегодня или завтра? А то приходите по адресу, как распакуемся.

– Не могу дольше ждать, у меня собрание через час, – отказался Кириевских.

– Собрание? – не понял Алеша. – Мальчишник, что ли?

– А! – только невнятно махнул рукой то ли жених, то ли нет.

– Тогда завтра, милости просим в любой час, – пригласила его Ольга Ивановна. – Жаль, но мы не знали, что Вы будете встречать нас на вокзале, нас не предупредили. Простите, что так получилось.

– Ничего! – Кириевских погладил свой ящик ладонью и даже улыбнулся впервые. – Полгода ждали, еще денек обождем!

И вот он образовался на пороге, упираясь макушкой в притолоку. Гости, обрадовавшись поводу, высыпали во двор. Игнат Федорович явно этого не ожидал, и все пытался какими-то знаками объясниться с Семиглазовым, коего уже посчитал тут главным ответственным за свою посылку. Вещи все еще вчера разобрали с повозки, и ящик стоял теперь в сарае.

– Вот! – отпер дверь Алеша. – Забирайте. Тяжеленький сервиз, хочу я Вам сказать, милостивый государь. Аж, тряслись все над ним, чтобы не побить. А ну, вспомогни, ребята. Да аккуратненько!

Гости дружно вытащили ящик во двор.

– Да Вы с ума сошли! – шепотом кричал на Алексея Кириевских. – Вы еще громче орите, на всю улицу! Еще околоточного пригласите, пока сам не догадался.

Алеша опешил. Эти слова услышала только Лиза, оказавшаяся рядом, остальные крутились подле ящика.

– А как же Вы один понесете такую громадину? – спросила она у Игната. Тот почесал в затылке.

– А и славный ящик! – нахваливал Алексей и переглядывался с Лизой, не поняв слов про околоточного. – Уж, не знаю, какая ценность внутри, а мне сама тара глянется! То-то будка для пса вышла бы. Ах, как я хочу собаку, друзья мои! Здоровенную. Волкодава. Ну, или хоть какую. Да я, знаете ли, ни дня с детства в собственном доме не жил, все по родственникам, да по чужим углам. Эх, если б мне свое жилище! А у вас такой двор, Петро, что можно было бы завести.

– Нечистое животное – собака! – нахмурился Петруша. – Благодати Божьей помехой стать может. А, если в дом забежит, то его святить будет надобно. Не держим мы собак. Никогда!

– Как же, Петруша? – изумилась таким словам сестра. – А Боцман, помнишь? Папенька даже на охоту его брал. А после еще Плутон был.

– Да что Вы, Петр! – подхватила одна из гостий. – Почитай, в каждом дворе по псу живет. Что ж тут нечистого? С ними спокойней – охрана.

– Да, заводи, Алексей, я не против, – Петр вдруг опомнился, что говорит со своим спасителем.

– Так хотите, я Вам ящик уступлю? – Кириевских все еще был в растерянности, он не подумал о габаритах послания, так был увлечен тем, чтобы его получить.

– Взаправду? – прищурился Алексей. – За так?

– За так. Берите. Он мне не нужен.

– А ну, сестренка, где у нас топор? – спросил Петруша, собираясь сорвать крышку, пока владелец не передумал, тот побледнел.

– Что с Вами? – спросила, заметившая это Лида.

– Да, что-то, знаете, во рту пересохло, – хрипло отвечал долговязый.

– Ну, так пройдемте к столу! – Лида стала приглашать всех обратно. – Вы же сегодня не спешите, я правильно понимаю? Посидите с нами, а после все и заберете, как уходить станете. Может, кому по дороге, так и поднести помогут, а? – все вокруг согласно закивали головами.

Вечер прошел просто замечательно, душевно, только что без танцев – все-таки поминки. Отлучившись в уборную, Лиза случайно увидела, как уходил Кириевских. В ящике не оказалось никакого сервиза, а была только плоская большая коробка, но судя по тому, как гость согнулся под ее тяжестью, довольно весомая. Лиза удивилась, но спрашивать ничего не стала. «Наверно, я неправильно поняла. Не сервиз, а столовые приборы там. Но сколько ж их? И не понятно, зачем было упаковывать небьющиеся предметы в такое количество соломы!» Ящик был больше коробки во много раз.

Расходились в сумерках. С хозяевами Лиза договорилась встретиться в четверг на Выставке. Ее не пустили одну на улицу, Семиглазов сбегал и пригнал извозчика прямо к калитке. Уезжая, Лиза обернулась и махала рукой новым приятелям – те всей гурьбой шли провожать остальных барышень по домам пешком. Уже отъехав, она услышала, как компания, удаляясь, затянула песню.

***

Кузьма вернулся только после трех дней отсутствия, в понедельник к вечеру. Всегда невозмутимый, даже он сейчас казался растерянным. Егоровна начала допрашивать его прямо во дворе.

– Ну!

– Не запрягай, Егоровна, дай распрячься. Иди в дом, я сам к вам зайду, и к тебе, и к барышне.

– Да, ладно, хоть скажи как там, в Луговом? Наталья его успокоила хоть немного? А то сам не свой уезжал благодетель-то наш. Письма, вон, дома писать взялся, вроде как не в себе. И девка мается.

– Не были мы в Луговом. Вовсе не были, даже не заезжали. – Кузьма повел лошадь к стойлу. – Иди, Егоровна, дай отдышаться.

Егоровна поплелась в дом. Сказать, что она была ошарашена ответом Кузьмы, этого мало. Она практически была уверена, что растерявшийся от непривычной для него ситуации с дочерью, не зная как вернуть душевное равновесие, благодетель ее мог поехать только в одно место! В Луговое. К Наталье, от которой всегда возвращался умиротворенным. Куда ему еще было податься, она не могла даже ума приложить.

Но вот Кузьма почистился, переоделся и пришел в господский дом с докладом. Он долго вытирал до блеска начищенные сапоги в прихожей и все не решался пройти дальше – он тут частым гостем не был. Лиза сказала няне:

– Егоровна, подай чаю. Кузьма Иванович, проходите в столовую.

– Нет-нет, барышня! Как можно. Я тут уж. Да давайте я прямо тут обскажу все по-быстрому и пойду! К себе.

– Ну, так я просила тебя по-быстрому, змей! – шипела на него няня. – Взбаламутил ребенка, а теперь «по-быстрому»! Давай уж теперь обстоятельно, голубь ты наш! Иди в кухню, там накрою, раз так!

– Да, няня, давай на кухне, – Лиза приглашающе показала на ближайшую дверь и Кузьма, расшаркиваясь, проследовал вперед.

– Ну, не томи! – взмолилась Егоровна, когда все расселись, а она взялась раздувать самовар.

– Ну, значит, едем мы, едем, как всегда, он все в думах своих. А как к мосту сворачивать уже, так он как очнулся. Езжай главной дорогой, говорит. Я: «Куда ж?», а он: «Езжай!». Вот.

– Что «вот», змей окаянный! Где он? Ты ж душу всю из нас вымотал! – Егоровна хлопнулась на табуретку рядом с Кузьмой и бубнила ему почти в самое ухо, пристально буравя его взглядом.

– Вы угощайтесь, Кузьма Иванович, – Лиза пододвинула ему поближе варенье в вазочке на высокой ноге.

Кузьма с благодарностью кивнул, но хрупкого сооружения коснуться не рискнул, а стал обстоятельно переливать чай из чашки в блюдце. Егоровна в сердцах плюнула, встала из-за стола и начала греметь посудой, как она это умела. Кузьма громко прихлебывал. У Лизы по щеке потекла слезинка. Кузьма Иванович, заметив это, чуть не выронил блюдце и со звоном поставил его на стол.

– Ну вот! Что наделал, окаянный! – воскликнула Егоровна, тыча скомканной тряпкой чуть не в лицо плачущей Лизе. – Добился своего? Довел дитятко до слез! «Ты», да «мы», да «он»! Где благодетель? Почему один возвернулся, без него? Где столько дней носило? А ну, отвечай, чаи он тут распивает!

– Барышня! Да Вы что! – Кузьма уж не рад был своему визиту, надо было все там, во дворе няньке рассказать, да и вся недолга, а то, вот же, мучение. – Елизавета Андреевна! Да живой он, здоровый. Домик сухой, чистый ему достался. Все путем там.

– Какой домик? – с ужасом спросила Лиза и посмотрела беспомощно на няню.

– Кузьма, ей-богу! – пригрозила Егоровна и на лице у нее нарисовалась готовность к решительным действиям, а терпение стерлось почти окончательно.

– Да я ж и говорю! – Кузьма забыл про чай и стал рассказывать довольно понятно и последовательно. – Приехали – монастырь. А рядом деревенька. Там дом гостиный. Остановились, осмотрелись. Барин пошел внутрь, службу стоять. Вечером – снова! Переночевали. Наутро – и я с ним. Я там, днем-то, пока он поклоны бил, кой с кем поговорил, расспросил. И гостей, таких же, как мы, и пару черненьких выловил. Ничего, помолчат, помолчат, да и отвечают.

– «Черненькие» – это кто? – спросила всхлипывающая до сих пор Лиза.

– Монахи, барышня. Там разные. Черные, это те, которые при монастыре служат. Есть еще и другие. Те в скиту. Они в сером, но к ним не подступись, все там их знают. Молчат! И вообще, мало кого внутрь скита пущают, только, если старцы велят. Старцев нынче осталось двое. Один совсем на ладан дышит, уж больно старенький. А другой – покрепче. Но к нему мало кто идет, говорят, больно лют.

– Так что папа? – снова спросила Лиза.

– Так вот и говорю. Думал, помолится барин раз, два, да и домой. Ан, нет! Он все приглядываться стал, что и как там устроено. На другой день мне так и говорит – езжай, мол, домой, а я тут сам уж управлюсь. Я: «Как так! Не поеду взад один! Дождусь тебя, барин!». А он: «Не жди, я насовсем сюда!». Во как.

– Как насовсем? – Лиза все смотрела на няню, как будто Кузьма говорил по-басурмански, а та была переводчиком.

– Что такое «насовсем», сдурел ты что ли? – растерянно и уже совсем без прежнего напора переспросила Егоровна, начиная понимать, что, видимо, все это взаправду.

– Там, если через перелесочек пройти, то, сначала как бы ничейная земля, а после еще один монастырь за монастырем стоит – скит называется. Строго все. Внутрь только по слову старца пускают. Кто из страждущих паломников побогаче, тот жертвует. А кто победнее, то милостью тех, кто богаче довольствуются. Охотно жертвуют, помногу. Отмаливают. Перед заборчиком скита домики стоят, на те пожертвования там квартируют и кормятся. Живи, пока старец не созреет для разговора. Но, кто того приема ожидает, те уж за ограду большого монастыря более не выходят. Одна престарелая полковница, говорят, третий год там сидит! Все не допущает ее старец. Вот грехов-то насобирала, бедная.

– Третий год? – Лиза прикусила губу.

– Старцы-то принимают лишь того, кто к разговору с ними готов будет. А как о том прознать, то только они сами ведают. При нас примчался один барин, молодой совсем, так служка на него только глянул, да сразу побежал своему докладывать. Через час приняли. Тот весь слезьми умылся, как выходил от старца. Это от того, который добрый. Старенький. А тот, что строгий – тоже, не смотри, что к нему меньше народу ездит. Он тоже может и неделю, и месяц до себя не допускать. А как же! Нагрешил – жди. Раз сам разобраться не можешь. Вот на второй день комната в таком домике освободилась, так наш в нее и переехал, а мне уж туда ходу нет, велел домой.

– Да какие ж такие грехи тяжкие у благодетеля-то нашего, что к старцам на поклон? – Егоровна всплеснула руками.

– Да вот жеж! – Кузьма утер пот со лба, то ли от чаю, то ли от натуги. – Всю дорогу барин-то про себя приговаривал: «Грешник я, отмаливать теперь стану. Не сдержал слово, не сберег, не защитил…» А я спрашиваю: «Кого ты, барин, защищать собрался, чай, не война?» А он только вздыхает.

Лиза с Егоровной переглянулись. Лиза закрыла глаза и застыла, а Егоровна, поняв, о чем речь, вздохнула:

– Вот они все сразу-то и сошлись клином.

– Кто они, няня? – Лиза чувствовала, что слезы у нее кончились, а внутри разливается холод.

– Да отговорки его: «Вы уж сами, вы уж без меня…» Говорила, давай сходим в церкву? Постоишь. Попросишь. Покаешься. И иди себе живи снова. Все «потом», все «после»! – она спокойно налила чаю и себе. – Разве ж боженьке так нужно – то ничего, то на тебе полный воз!

– Все хорошо в меру! – народная мудрость пришлась, как нельзя, кстати, Кузьма и вставил ее с достоинством и степенностью, и снова налил себе чай в блюдце.

– Надежда да вера – добрая мера! – в тон ему отвечала пословицей и Егоровна.

Лизе сказать было нечего.

***

Стася разбила перед обедом свою любимую чашку – снизу та была нежно голубая, с переходом в белый и опоясывали ее бордовые розочки. Теперь голубые черепки были рассыпаны по полу, а сестра ревела во весь голос. Мама с полчаса, как ушла на двор. Глеб не знал, как успокоить Стаську, та свою чашку действительно любила, пила молоко только из нее. Еще в первое лето их житья у дядечки, тот принес им всем с ярмарки подарки – ему чайную пару, сестре эту чашку с волнистым дном, а маменьке замечательную фарфоровую фигурку, где ребенок в синей рубахе ласкал кошку. Глеб с радостью забрал бы фигурку себе, но мама даже в те времена, когда еще не выздоровела после смерти папеньки, начинала улыбаться, когда ей показывали фарфоровую умильную сценку, и фигурка по праву считалась ее собственностью. Свой же подарок Глеб, поблагодарив дядечку, тогда еще убрал в буфет, решив, что он же не девчонка, чтобы пить из чашки с картинками.

Сегодня сбереженный подарок пригодился. Глеб достал ярко-красную чашечку и издалека показал сестре. Рыдания стихли, и Стаська заинтересованно подошла ближе.

– Вытри руки, они у тебя все в масле, а то и эту уронишь! – сказал Глеб сестренке.

Та послушно побежала на кухню и насухо вытерла ладошки маминым полотенцем.

– Дай! – тянула она свои чистые ручки к брату.

– На, держи, – и он протянул новое сокровище сестре.

На красном фоне, по которому светились золотом разбросанные листья, было оставлено окошко, в котором художник нарисовал целую сценку – девушка в старинном голубом одеянии и в кокошнике, с двумя своими подружками, заглядывалась на стоящих вдалеке добрых молодцев, в красивых одеждах и с саблями. Стася крепко схватила подарок обеими ручками и завороженно разглядывала картинку, но нижняя губа все еще оставалась надутой. Тогда из-за спины, как фокусник, Глеб достал блюдце. На нем девица в белом шарфе убегала от кавалера в красном кафтане. Улыбка расплылась по личику сестры, но рук у девочки не хватало, чтобы забрать все богатство себе разом.

– Пойди, поставь на стол! – счастливо засмеялся брат, видя такое ее восхищение, и ему отдавать свое не было жалко вовсе.

Со двора зашла Тася, неся что-то в подоле. Тут же у нее за спиной раздался стук в калитку. Она высыпала на стол несколько светло-зеленых огурчиков и, чуть не поскользнувшись на черепках, снова выбежала за дверь. Глеб прошел на кухню, взял веник и стал заметать осколки. Тася вернулась вместе с гостем. Леврецкий в этот раз специально «заглянул на огонек» в разгар дня, рассчитав, что Клима не должно быть дома. Хозяйка сразу предложила чаю, а то и отобедать с ними. Он попросился «просто посидеть», Тася достала большую миску, схватила огромный кувшин, чтобы налить воды, но гость отобрал и сделал все сам. Тася смеялась заливистым смехом, Стася вторила ей, а Глеб предвкушал, как они все вместе сейчас сядут за стол, жаль, что дядечки нету. И думал, что давно не видел свою мать такой быстрой, радостной и молодой.

Тася купала в миске огурчики и приговаривала.

– Надо же! Только июль начинается, а уже урожай, смотрите! Как Вы кстати пришли сегодня, Корней Степанович. Пробуйте, пробуйте! Глебушка и ты бери, на здоровье, да на силу! Помнишь, как бабушка с тобой маленьким присказку учила, когда первый раз в году что-то пробуешь?

– Новая новизна в рот,

Здоровье в живот,

Заячьи бега,

Да медвежья сила! – продекламировал Глеб, хрустя огурцом.

– Сладкие! – похвалил Леврецкий угощенье.

– Это что! – сияла довольная хозяйка. – Вы приходите чаще, сейчас все начнет созревать, я вас еще вареньем свежим угощать стану, как время придет. Теперь до самой осени дел будет!

– Да вот, Таисья Михайловна, боюсь, что по осени-то я к вам, дорогие мои, ходить уж и не смогу, – задумчиво протянул гость.

– Что так? – Тася на глазах сникла, расстроилась, так она уже привыкла к этим визитам, которые стали для нее неким личным стимулом – удивить, угостить.

– Наследство, Таисья Михайловна. Недвижимость в том числе. Надо ехать принимать. Да владеть, – с глубоким вздохом произнес богатый отныне наследник.

– Далеко отсюда? – Тася опустилась на лавку, комкая в руках полотенце.

– Да посчитай, что в самой Москве, – все вздыхал Леврецкий. – Верстах в пятидесяти от заставы. Имение теткино. Никого у нее не осталось. Только я.

– Похоронили? – сочувственно спросила Тася.

– Да вот, только вчера вернулся. Надо здесь все дела в порядок привести, да через месячишко и поеду, – тут гость, до этого смотревший в пол, резко вскинул голову и посмотрел прямо в лицо Тасе, как будто пытаясь там разглядеть ответ на какой-то свой, незаданный вопрос.

– Далёко, – протянула вновь потухшая Тася, а гость почему-то, наоборот, воспрянул.

– Ну, так чай-то будет, хозяюшка? – бодро спросил он.

– Да-да, – засуетилась Тася.

– Что-то разбилось у вас? – спросил Леврецкий, наступив на незамеченный под столом черепок.

– Моя чашечка! – ответила Стася, и протянула гостю красное блюдце посмотреть. – А у меня теперь новая зато!

– Ах, как красиво! Это тебе братик подарил? – догадался Леврецкий. – Прежнюю-то не жалко?

– Не жалко! – звонким колокольчиком рассмеялась Стася.

– Ну, и правильно. На счастье! – сказал гость.

– На-щастье! – повторила за ним Стася.

***

В четверг Лида с братом и Алексеем слушали лекцию в павильоне Саввы Мимозова. Если бы не они, то, возможно, Лиза никогда не рискнула бы, без отца, сама решиться и поехать вести экскурсию. Но, уже собираясь накануне «просто погулять», как они и договаривались с Лидой, к ней все время стали приходить и возвращаться мысли об экспозиции. Как она завтра пройдет мимо ставшего уже родным павильона, зная, что в этот назначенный день там будут ждать приехавшие из других городов и губерний люди, специально выбравшие время, чтобы ознакомиться с продукцией именно их Товарищества?

Встретившись у главного входа с подругой и новыми знакомцами, Лиза поделилась с ними сомнениями и, не желая быть навязчивой, предложила встретиться еще через час. Но, узнав причину, новые приятели тут же, с восторгом, согласились начать осмотр с павильона Мимозова. Лиза в этот день поняла, как ответственно и непросто выступать перед людьми близкими, знающими тебя в повседневности. Завоевание и удержание именно их внимания, сохранение его на протяжении всего рассказа на уровне серьезного и внимательного отношения, оказалось чуть ли не сложнее, чем ее самое первое выступление на публике. Проводив посетителей, она впервые после лекций воспользовалась своим правом и ушла в подсобные помещения.

Весь лоб ее был покрыт испариной и ей потребовалось время, чтобы привести себя в порядок. Потом она еще минут пять просто сидела в одиночестве, чувствуя себя измотанной и опустошенной. Но, собравшись с силами, она вышла к друзьям на улицу уже прежней Лизой – подружкой и одноклассницей. И теперь они, наконец, отправились гулять.

– И что, так никто никогда и не открыл ни одного замка с секретом? – выпытывал у нее Алексей, только что воодушевленно, но безрезультатно участвовавший в завершающем этапе экскурсии.

– Почему же? – смеялась Лиза. – Дважды гости уходили с трофеями.

– С трофеями?

– В запертых ларцах спрятаны подарочки. Кто открывает – может забрать их себе.