Солнце палящими лучами облизывало обнажённую черноту земли. В оврагах и низинах ещё лежал снег. Кое-где, ошалевшая от внезапно нахлынувшего тепла, трава прорезала зелёными стилетами холодную землю. Всегда поражалась – сколько силы в ней, такой мягкой и нежной, чтобы протиснуться сквозь землю? А одуванчик, разрывающий асфальт и раскрывающийся крохотным солнцем на тротуаре?

Последние годы весна была вымученной. Долгой зимой, морозной, пронизывающей до костей. И врывалась она, эта весна, слишком поздно, слишком стремительно. Это была первая зима, когда я внезапно рассталась со статусом порядочной и всепрощающей удобной жены. Всю зиму я проходила в юбке и чулках. Впервые. Иногда меняла макси на мини, а чулки оставались. Холод морозными щупальцами забирался под юбку, заставляя кожу покрываться мурашками. В ту зиму у меня стали появляться пояса для чулок, а ведь я не носила их лет пятнадцать, не меньше.

Почему любовь накрывает меня внезапно? Всё было упорядочено. Уезжающий муж, который снова попросил меня вернуться, потому что лишь я предоставляла ему безграничную свободу. Он гордился этим, но гордиться надо тем, что не отпускают, не представляют и дня без твоего присутствия, мысленно спрашивают разрешения что-то сделать, пусть даже это сущая мелочь.

Я очаровываюсь людьми. Грешна, моя вина, но я так привыкла доверять. Сразу делаю слепок доброй части человека и вижу потом его таким. Долго, пока много раз не покажет, что он – другой. Совсем иной. И даже тогда не могу поверить.

Весна болезненна для меня. Смена времён года, умирание. Не осеннее. Осеннее завораживает. Кружащиеся листья – в одиночку или хороводе, танцующие в предсмертном вальсе, или несущиеся, подхватываемые порывом ветра, стелющиеся, шуршащие, хрустящие под ногами, пока первые утренники не дохнут на них ледяной прохладой. Они так и остаются жёсткими, скрученными, скрипящими. Весна другая, с болью уходит зима. Снег лишается первозданной белизны, покрывается заплесневевшими червоточинами и дорожной грязью. И грязь сползает, оставляя за собой хлюпающее месиво, ледяные лужи, с сизым льдом. Вы видели, как уходит лёд с озёр? Страшный, сизый, под которым хлюпает вода, выливается на поверхность, а ты идёшь, холодея от ужаса, что он проломится. Хотя под ногами сантиметров пятнадцать крепкого льда. Он лишь выглядит страшным.

Весна приходит через боль. Каждый год я остро чувствую эту боль. Голая земля, голые ветки. Всё обнажено, и лишь глубоко внутри зарождается жизнь. Мне плохо весной, хочется плакать до тех пор, пока не расползётся в воздухе кисловато-пряный аромат лопающихся почек, и деревья не подёрнутся зеленоватой прозрачной дымкой.

Не понимаю, почему весна приходит внезапно. Её ждёшь, а она мгновенно сдирает осевшие почерневшие сугробы, бедные птицы в этой круговерти не знают, когда прилетать. Как-то после оттепели почти по-летнему тёплой они вернулись. Обычные лесные пичужки, маленькие, невзрачные. Расселись по деревьям, а на дворе – мороз и серьёзный, пасмурно, хоть бы один лучик солнца, с ним не так холодно. И снег, снег… Не знаю, что с ними стало. Они ж лесные – не знают другой еды, кроме жучков, червячков и мошек.

Я не была готова к встрече с весной. А ещё – с ним. Сейчас я понимаю, что творится весной. Нереальность. Обнажённость. Внезапно становишься голой, и нет возможности одеться. Внутри оголяются чувства или душа, и неистово рвутся наружу.

Телефон поминутно тренькает, извещая о новом сообщении. От него. Потом я ещё долго хранила переписку – дурацкая сентиментальность, пока летом не поняла, что уже всё, можно стереть, чтобы не терзаться больше. Я ненормальная. Возбуждаюсь от переписки, меня можно зацепить словами. Написанными. Одной фразой. Я из тех, что любят глазами. Не визуал, хотя эстетка та ещё. Раз за разом перечитываю чёрные строчки, прокручивая свои мысли. Они остаются теми же. Я долго помню людей, хотя давно пора забыть, отпустить. Кто дёрнул меня за язык спровоцировать его приехать? Как он, со своим полубезумным графиком, выкроив время между самолётами, согласился на безрассудство? Хотя стоит ли судить? Я старомодна и сентиментальна, холю и лелею то, что называют романтикой. Понимаю, скорее всего, это – чётко продуманные шаги с его стороны. И только тогда я думала иначе.

Сейчас уже не важно. Какая разница, как я думаю сейчас, я никогда не позволю затмить моим мыслям те эмоции, что были тогда. Я так и не научилась разбираться в людях. Иногда они причиняют мне боль. Может, потому я когда-то и переключила фокус с души на тело. Но мне так не хватает другого – когда на мои слова не обращают внимания. Когда моё сопротивление лишено всякого смысла, да и мне не хочется, я могу полностью расслабиться. В эти моменты время замирает. Я растворяюсь, меня не существует больше, кожа становится проницаемой, я сливаюсь с другим.

Чьё это было безрассудство – моё? Или его? Я люблю провоцировать. Обожаю, когда мужчины сбрасывают всю серьёзность и несколько лет в придачу и приезжают, как мальчишки, на свидание за много-много километров. Как тогда. И я тоже. Свидание на полпути между городами. Обожаю спонтанность, непродуманность, кажется, уже пора остепениться. Но вспоминаешь не спокойные размеренные будни, складывающиеся в годы. А именно такие – ребяческие поступки. А ведь я опоздала, снова, но он так и не узнал об этом, потому что опоздал сильнее, несмотря на свою пунктуальность.

Казалось, с первой встречи протянулась целая вечность. Сколько времени мы переписывались запоем – всего пару дней, так? Но картинки перестали складываться. Неужели мы целовались ещё тогда, на первом свидании?

Наверное, именно в ту нашу встречу я и полюбила подсолнухи. Розы банальны, декоративны и предсказуемы. Подсолнухи – необычны цветом. Солнечным, жгучим тягучим цветом полуденных обжигающих лучей, рассыпающихся зайчиков по водной глади озера. Иногда мне кажется, что я любила их давно-давно, с тех самых пор, когда готова была часами рассматривать картины Ван Гога и даже сделала копию одной из них – «Вечернее кафе». Тогда я ещё не знала, что это дурной тон – делать копии с картин мастеров, но я ведь не выдавала её за оригинал. Теперь подсолнухи я называю кусочками солнца, сошедшие с полотна Ван Гога.

Я ведь до сих пор не могу ездить мимо этого города. Не могу находиться в том парке. Летом заехала туда – словно пытка. Копилка таких мест пополнилась ещё одним. Мне тягостно и слишком больно находиться там спустя время. Я словно нахожусь на стыке двух миров – прошлого и настоящего. Вижу иначе, запахи чувствую иначе. Эти места начисто выпадают из настоящего, невозможно вернуться сюда, снова быть собой. Рассудительной, спокойной, предусмотрительной, в маске или без.

Сейчас я редко надеваю её. Стала меньше притворяться, но от этого тяга к душевному эксгибиционизму и некой экзальтации не стали меньше. И желания вывернуть мгновение наизнанку, сохранить его, спрятать, время от времени вытаскивать, ласково проводить рукой и всматриваться, вживаться. Я трепетно люблю эту копилку воспоминаний. Открываю её, заряжаюсь и с сопричастности тайному – возвращаюсь обратно.

Казалось, мы бесконечно долго искали тот парк. Не люблю кафе и рестораны, где собеседников разделяет поверхность стола, а салфетница и солонка становятся незримыми слушателями. На природе можно уединиться, даже если на соседней скамейке расположилось шумное семейство с детьми.

Дальше – всё рассыпается на кусочки, и память каждый раз по-разному соединяет фрагменты в единую картину. Мы идём, такое редкое мы, но тогда было так, вокруг озера, мимо рыбаков, тягающих мелкую рыбёшку, как я говорю, на прокорм кошке. Сидим на скамейке, не обращая внимания на окружающих. В такие моменты я ловко перекладываю ответственность на мужчин. Меня совершенно не смущает, что мы ведём себя, как подростки, а не как вполне зрелые серьёзные люди. Кажется, мы даже почти не разговариваем. Я в его солнцезащитных очках, поминутно сползающих на нос. Хотя в обычной жизни не ношу их. На каблуках, а мне так хочется скинуть туфли и встать ногами на ещё холодную апрельскую землю. Смотрю вокруг и удивляюсь, насколько всё слишком ярко, слишком контрастно. То ли виной всему очки, подчёркивающие контрастность, как любые солнцезащитные стёкла. То ли мои мятущиеся чувства, которых мне не собрать. Время замедлило ход, замерло и потекло параллельно в двух шкалах. Я вижу всё, словно в замедленной съёмке, и время несётся, исчезает, как песок сквозь пальцы. И словно нет часа или двух. Я успела лишь вдохнуть, а на выдохе пришла пора возвращаться.

Забрала подсолнухи, уже немного повядшие без воды, пересела в свою машину, мы очень долго не могли расстаться, словно понимая, что это так и останется в памяти, как единственное…

Я уехала и ещё раз мы помахали друг другу рукой, когда машины на мгновение встретились на соседних дорогах и пронеслись мимо, унося нас по разным городам.

Право на…

Мы сидим возле озера. Когда встречаешь старых знакомых, начинать разговор можно с чего угодно. Даже фраза «Как дела?» означает лишь: «Выбери сама, о чём ты хочешь поведать сегодня». Мы не виделись целую вечность. Не важно, с какого места начинать отсчёт – хоть с начала сотворения мира, хоть со вчерашнего дня.

Встретились – и спустя пять минут болтаем, словно и не было нескольких лет разлуки. Взахлёб, сталкиваясь руками и замирая на мгновение. Для дружбы нет срока давности. Смотрю на неё – не понимаю, что в ней такого. Она словно стала старше на пару десятков лет. И замерла в том самом возрасте, когда мы жили вместе, коротая за беседами ночи, зная, что с утра нужно отдирать себя от подушки и валить на работу, надев костюм. Тот или другой почти такой же. Слушаю и думаю: «Девчонка! Юная до безобразия. Как говорят, детство в одном месте». И через мгновение проносится мысль: «Невозможно. Жизни не хватит, чтобы думать, как она. Не только своей – и парочки чужих».

– Знаешь, а ведь я получила. Можешь называть это как угодно. Право на жизнь, смерть, да, какая разница, они так близки. Пусть будет право на жизнь. Мало того – ещё и ин-дуль-генцию прихватила. Сходу не выговоришь. Представляешь? И всё это случилось в самый неподходящий момент. Хотя любой момент для меня тогда был бы самым неподходящим. Сколько слышала: «Женское сердце безгранично». Знаю, безгранично. Умом понимаю. Когда у тебя один человек, который был рядом, тот, самый любимый когда-то, а потом другой, третий… да Бог с ним, троим всегда можно найти место в сердце, как-нибудь договорятся. А когда их перевалило за двадцать, и того больше. Представляешь, в это сердце сама боишься порой заглядывать. Приходишь – а там на каждом шагу знакомый, да ещё с общими воспоминаниями. Брр.… И думаешь: «Божички мои, уж лучше я где-нибудь с чужими людьми потусуюсь, чем в собственном сердце». А потом в какой-то момент их стало так много, что я уже сбежать захотела из тела. В самом деле, начала подыскивать хоть какого-то собеседника, не задающего лишних вопросов. Нашла, конечно. Ветер. До этого с грозами болтать научилась. Только вот зимой одиноко, да и летом – слишком уж непредсказуемый собеседник, точнее, собеседница. Хочешь поговорить, а она где-то грохочет за пару сотен километров. Приедешь, если уж очень неймётся, а её и след простыл.

А потом вдруг взяла – и одним росчерком пера всю эту проблему решила. Даже не росчерком, это я так, для красного словца сказала – татуировкой. Никто и понять толком не может, что там написано. Не тем почерком, не так. Надо было тоньше, изящнее, ну, уж как получилось.

Зато моё тело словно потеряло оболочку, стало проницаемым. И все любимые люди стали прилетать ко мне, как на отдых. И улетать так же. Вздохнула с облегчением и с удовольствием стала трапезничать вместе с ними. Сегодня с одним, завтра с другим. А уж если кого-то очень хочется увидеть, крикну, прошепчу его имя на ветер – глядишь – через день-два сидим вдвоём в моём сердце, вспоминаем былые времена.

А уж когда я прилепила сверху стрекозу… Удивительное насекомое. Ты не смотри, что легкомысленным считается. Летает там, бирюзовая или голубая над прудом – красота. Представила? Вот! Хищница ещё та. Я, когда это узнала, удивилась поначалу, потом улеглось. Но вот, что она – связной между миром живых и мёртвых, обнаружила с дрожью. Да, и название – драконова муха. Спутница ведьм. На ней ещё чёрт катается, по поверьям. Никто не видел, но говорят. Не так всё просто. Куда до всего этого Крылову с басней «Стрекоза и муравей»? Валькирия среди насекомых, только теперь она уносит осколки сердец в Вальхаллу. Есть такая, специально для сердец павших. Что-то меня занесло….

Меня саму уже занесло. Как заворожённая, смотрю на неё – давнюю подругу, проникаю сквозь радужку глаз и, словно наяву, вижу осколки сердец её возлюбленных.

– Как сейчас – продолжаешь влюбляться?

– Больше нет. Умерла для этого мира, стала жрицей.

– Жрицей? – с силой зажмуриваю глаза, пытаясь примерить на себя её смерть. Её жречество. Не вяжется. С ней не вяжется. Никак. Вот же она, передо мной.

Открываю глаза – на гибкой осоке сидит огромная стрекоза. Или мне она такой показалась от неожиданности. Смотрю в её сферические глаза, в которых отражается пронзительное лазурное небо, слепящее солнце и я вверх тормашками. Стрекоза, стряхивая с крыльев потёки краски, вибрирует крыльями, мелко и дробно, взлетает, зависает в воздухе перед моим носом и стремглав улетает, сливаясь с небесной синью. А я продолжаю сидеть, вспоминая подругу, с которой рассталась много лет назад по глупости. Да ещё потому, что перед нами расстилалась целая вечность.

Свидание между мирами

Солнце тягучими лучами впивалось в землю, втискивалось в трещинки, выжигало всё живое. Марево неподвижно висело в воздухе. Холод вымораживает, жара высасывает силы, незаметно убивает. Кажется, даже облака застыли в одной точке, а птицы зависли. Как бесконечный фотоснимок. Щёлк-щёлк-щёлк… И только я почему-то продолжала жить. Или уже нет? Ходила, как неприкаянная. Волнение заполняло меня до краёв, почти стало мною. Я поминутно смотрела на часы, отмечая, что осоловевшая от жары стрелка, похоже, залипла на одном месте, и нужно подгонять её взглядом. Но время – единственное, что не подвластно человеку. Я ждала вечера, когда лягу в постель, чтобы пуститься в путешествие снова, опасное путешествие, которое хотя бы ненадолго позволит быть чуть ближе. Я чувствовала себя живой, лишь оставив своё тело.

Мы не признавали эту связь днём, отрицали какое-либо притяжение между душами или телами, но стоило наступить ночи, как я испытывала тягу, тягу и жажду ворваться в его объятия, слиться с ним. Я давно зависела от этих редких мгновений, жила от встречи до встречи. Жизнь может казаться полной, но не быть ею, потому что внутри что-то сломалось, исчезло и уже давно. Череда внешних событий, людей, декораций – лишь мишура. Самая ценная часть жизни теплилась в этой почти не существующей связи. Что может быть проще – позвонить, встретиться, но мы почти сразу находили повод для споров, ссор и разногласий. Так бывает, когда прожитое в мыслях гораздо больше того, что есть на самом деле.

Может, лишь я не ищу простых, привычных путей и доступных решений. Есть в этом своя интрига, своя тайна. Так же преображается привычное блюдо, стоит приправить его специями. Что может быть романтичней встречи между мирами? Я жаждала этих мгновений. Казалось, слышу его мысли накануне или это – только мои фантазии. Но сегодня я знала – он будет там. И спешила закончить дела, выпить дежурный кофе на ночь, принять душ, стащить надоевшую за день заколку и выпустить волосы на свободу, распылить в воздухе любимые духи, пронестись пару раз среди парящих терпких капель, чтобы впитать обнажённой кожей запах свежескошенной травы и ночного дождя. И уже потом лечь в постель и постараться уснуть. Бессонница – нежеланная гостья сегодня. И, хотя всё внутри звенит от предвкушения, снотворное пить нельзя. Усну ведь – и не вспомню, зачем всё это было.

Мы не могли позвонить друг другу, не знаю, чего мы боялись, возможно, того, что были слишком разными. Хотя и разные люди общаются. Иногда. И мы могли бы, если б я не старалась запомнить каждое мгновение, каждый его жест, слово, втянуть, впитать, прожить каждым своим чувством. Когда-то мы могли разговаривать, а время пролетало, как миг. Он, казалось, свой прагматизм втянул с первым вдохом, лишь появился на свет. Великолепный стратег, предугадывающий каждый шаг, а я была человеком хаоса. Сегодня у меня одно настроение, завтра другое, и последнее время я только и делала, что меняла одну внешнюю декорацию на другую, давно подсев на иглу эмоций.

Сегодня я его ждала такого близкого и такого далёкого. Уже близкого, я чувствовала это, жадно втягивая носом прохладный вечерний воздух. Я нашла свой странный путь, чтобы быть ближе, минуя реальность, скитаясь ночью между мирами, между сновидениями, меж сном и реальностью. Однажды мы могли навеки затеряться, не вернуться в собственное тело, скитаясь в чужом, враждебном мире, где за каждым поворотом могла скрываться опасность. Всё кажется не тем, чем есть. Я не знала правил игры, по которым принято действовать там. Что меня ждёт? Когда нужно расстаться? Смогу ли я вернуться в этот раз или?…

Я готова была рисковать, лишь бы скользнуть пальцами по родной коже, впиться поцелуем в губы или руку, ощутить колкую щетину на своей щеке, прикоснуться взглядом к его глазам и скользнуть глубже, на мгновение, услышав его мысли, как свои. Я человек хаоса и ещё чувств. Когда меня спрашивают о прошлом, я пропускаю его через своё тело. И снова оказываюсь там: сначала – звуки, потом – подвижный, словно раскрашенный кистью импрессиониста воздух, сгущается, и я вижу образы, улавливаю запахи и уже в самом конце, чувствую кожей. У меня чувствительная кожа. Обожаю прикосновения – нежные, жёсткие, жестокие. В память врезается не нежность объятий и поцелуев, а дикое сочетание истомы и жёсткости, когда не знаю, кричать мне от удовольствия или от боли.

Снова и снова убеждаюсь, что самое манящее не событие, а его предвкушение, когда перекатываешь мысли о том, что произойдёт, словно тающий шарик мороженого по нёбу. Собираюсь на встречу, примеряю одно платье, останавливаюсь мини, том же самом или другом, но мини. Именно в нём я ощущаю себя беззащитной, нежной, трогательной девочкой. До сих пор не чувствую себя женщиной. А ведь пару сотен лет назад меня назвали бы женщиной бальзаковского возраста, а я до сих пор, как ребёнок, искренне радуюсь мелочам, словно навёрстываю недостаток ярких впечатлений, которых у меня было не так много в детстве. Выбираю украшения, останавливаясь всё на тех же. До боли своих, даже если другие считают их массивными, грубоватыми, странными. Не люблю классику, она слишком правильна. Люблю изломы, затейливость, странности, то, что, кажется, не имеет право на существование. Так я выбираю всё. Выискиваю свои вещи по первому взгляду, своих людей – по первой фразе, знаю, что ждёт, чувствую опасность, кроющуюся за мягкой обходительностью.

Я давно сижу на адреналиновой игле. Играю, подчиняю, обольщаю, вовлекаю, вызываю, провоцирую. Не важно, какие чувства вызываю в людях, нужно одно – вытащить эмоции. Любые. Равнодушие убивает меня.

А ведь он никогда не мне причинял мне боль, несмотря на моё желание, чтобы именно в его власти оказалось моё тело и душа. Неужели я искала Бога и Дьявола в одном лице? В его лице? Нет, не душа, конечно, но нечто большее, чем тело. Тело – лишь оболочка, позволяющая жить, весьма привлекательная оболочка, признаюсь, форма и завершение, иначе я расползлась бы в кровавом месиве по земле.

Я – как кукла, привязанная резинкой за щиколотку, сбегаю, возвращаюсь, чем дальше ухожу, тем с большей силой рвусь назад. Если бы я верила в карму и прошлые жизни, я бы назвала это кармической связью. Чувства, тела, люди соединяются в разных жизнях снова и снова. Криво, едва соприкасаясь. Как змея, кусающая себя за хвост, лента Мебиуса схлестнула нас, разнесла по разным частям света и продолжила своё путешествие, замыкая и размыкая мгновения.

Недавно я была на свидании. Бесцельно слонялась по улицам, пока ноги не вывели меня к тому месту, где мы встретились впервые. Зашла в тот самый ресторан, заняла тот же столик, где мы ужинали, с самого края, не смея разрушить идиллию до сих пор сидящих там влюблённых, жадно ловящих жесты, слова, интонации другого, каждую деталь, впитывающих, чтобы ничего не забыть, не упустить, рассмотреть потом. В какой-то момент мне показалось,… нет, я почти была уверена, что вижу настоящих людей, хотя и смотрела сквозь них. Воздух вокруг них то уплотнялся, и я могла разглядеть черты лица, то вновь становился почти прозрачным настолько, что сквозь них я видела картины на стенах, бумажные абажуры и гобеленовую обивку кресел.

В какой-то момент я села вместо неё, собеседницы, ставшей прозрачной, чтобы сказать ему те самые слова, которые не хватило смелости произнести когда-то. Пересела на его место, чтобы услышать ответ. Похоже на безумие, знаю.

Я так часто расставалась. Одних – даже не вспоминала, другие всплывали в памяти внезапно. К некоторым постоянно возвращалась, словно мы шли бок о бок долгие годы. Недавно услышала, что лишь малая часть людей, с кем мы пересекаемся в жизни – новые люди. С остальными мы встречались раньше, в прошлых жизнях. Кажется, что и здесь так.

Я хлебнула вина цвета венозной крови, чтобы снять напряжение и убрать церберов, что стоят на страже моего сознания, не пуская в ночное путешествие. Интересно, что произойдёт, когда кто-то из нас покинет этот мир, обычный человеческих мир? Что будет делать с другой душой, которая вдруг станет совсем одинока? Замкнётся, будет пытаться утопиться, забыться, исчезнуть, чтобы потом снова возродиться, снова страдать?

А пока мы избегаем друг друга в обычном мире. Трусим, прячемся за чужими целями – далёкими и недоступными, как путь в Вальхаллу. А мне хочется, чтобы он был рядом, просто был. И боюсь отказа, в иллюзии можно играть вечно.

А пока мы встречаемся в другом мире. Стоим на берегу холодной ночи. Вдалеке стонет тоскливая мелодия, похожая на варган. Мерцающая пыль покрывает нашу кожу, она становится похожей на старинное серебро. Будь у меня больше времени, я бы разглядывала её долго, как когда-то в детстве – смёрзшиеся крупинки снега в свете моргающих фонарей редких звёзд и. Облака несутся над нами, хотя вокруг нас тихо и безмятежно, словно на островке безветрия. Камни отбрасывают длинные тени, скрещивающиеся, сплетающиеся, как гигантские щупальца спрутов, тянущиеся к нам, чтоб и здесь разлучить нас.

Мои руки лежат в его ладонях, скольжу пальцами по всем линиям на ладони, продлевая их, чтобы встречи не оборвались внезапно. Прикасаюсь щекой к груди, всё так же не достаю ему до плеча. Здесь я такая же маленькая, как и в обычном. Чувствую тяжесть его подбородка на затылке. Пропускаю через пальцы его жёсткие подёрнутые серебристой проседью, вглядываюсь в глаза. Не могу отпустить, и не хочу. Стою до тех пор, пока не чувствую пульсацию, зарождающуюся в сердце, разливающуюся по телу, кричащую, что уже пора. Медлю, так хочется растянуть последние мгновения, вытянуть их в длинные нити. Теснее вжимаюсь в него, его пальцы скользят вдоль позвоночника. Теперь мне уже ничего не утаить, ни скрыть – вибрация передаётся ему. Да и скрывать сложнее, кажется, дрожит, звенит каждая клеточка моего тела. Он задумчиво смотрит на меня. Мне это кажется, или я действительно вижу тоску в его глазах. Пора возвращаться иначе никогда больше не вернусь. Не знаю, увидимся ли мы ещё. Внутри слышу его голос: «Пора», эхом отражающийся от костей, затихающий, смешивающийся с дыханием, движением крови, замирающий внутри. Здесь не нужно слов. Мы и не говорим никогда. Слишком много уже было сказано когда-то. Жёсткого и обидного почти до слёз. Здесь уже не нужно. Улыбаюсь, чтобы скрыть, как мне всё-таки больно исчезать. Словно умираю в который раз. В последний раз обнимает меня так, что я уже не чувствую себя, словно распластываюсь, растворяюсь между его грудью и руками, сжимающими меня.

Вздрагиваю, словно меня окатили ледяной водой, пытаюсь отдышаться, как после долгого забега. Хватаю ручку и листок бумаги, который всегда лежит рядом, записываю, чтобы не выпустить из памяти ни единого прикосновения, ни единого взгляда. И ещё долгое время я буду жить этим. Вспоминать шаг за шагом, как это было. Я ведь человек чувств, Я не живу, я пропускаю мир через свои чувства – взгляды, звуки, запахи, прикосновения. И чтобы вновь оказаться там, мне нужно всего лишь открыть шкатулку чувственных отпечатков прошлого. Вспомнить запах, картинку, прикосновения на своей коже. Вспомнить и оказаться.

Записываю и, уставшая, пускаюсь в другой сон, который начисто стирает то, что я не успела записать.