Я, Камиль Алари

Я, Камиль Алари

Предисловие

Эта невероятная история произошла тогда, когда я  и весь наш мир находились на пике своего благополучия. Если бы мне сказали, что случайный взгляд и непреднамеренная встреча могут разрушить всё, я бы не поверил – слишком прочным и незыблемым казалось мне сущее. Но это случилось. Не сразу, постепенно. Падение в бездну подарило мне никогда не испытанные ранее, настоящие чувства любви. Также я сумел осознать то, кем я был на самом деле, и во что превратилось человечество, лишенное бед, печалей и забот.

Избавившись от иллюзий, я стал другим – тем, кто видит. И, возможно, я стал единственным человеком, который смог поменять направление, чтобы найти выход из бездны, и двигаться дальше. Вы скажете, что я спас человечество? Нет, это слишком громко сказано – я спасал, в первую очередь, себя. Но точка сборки, в которой вместе со мной оказались те, кого я узнал, стала точкой нового отсчета. Справимся ли мы? Время покажет…

Камиль Алари

27 век. Москва-сити. Старуха

Всё началось с прошлогоднего симпозиума в Вене с громким названием «Адаптация к бессмертию». Это был очередной яркий праздник, больше похожий на развлекательное шоу, чем на научный съезд. Впрочем, все наши научные съезды давно превратились в ярмарки идей, которые активно продавались и покупались. И я, известный всему миру профессор психологии Камиль Алари, ничего плохого в этом не видел. Наоборот, участвовал с огромным удовольствием. Моя высокая популярность давно стала легальным наркотиком, от которого добровольно я отказаться не мог.

Публика собралась самая разнообразная: менеджеры, журналисты, писатели, артисты, художники. Ученых на таких симпозиумах обычно присутствовало немного, и наша задача состояла в том, чтобы в доступной форме объяснить зрителям суть своих разработок, убедить в их эффективности, получить дополнительные инвестиции от коммерческих фондов.

Менеджеры и журналисты профессионально подогревали интерес потребителей к новым открытиям и взвинчивали цену на будущий товар, надеясь на щедрые комиссионные. Как раз в этом они были вполне успешны – наука стала хорошо продаваемой. Лично мне эта сложившаяся десятилетиями система позволила собрать хороший капитал и одним из первых получить доступ к будущему бессмертию.

Все остальные – писатели, артисты, художники, – словно голодные муравьи, жадно собирали любую информацию, чтобы чуть позже облечь ее в удобоваримую форму, переработать в изданиях и программах, реализовать в музыкальных шоу и новых бестселлерах. Это приносило колоссальные прибыли.

Как всегда, я был одним из ведущих спикеров и – что лукавить? – самым востребованным. Выступления перед многотысячной аудиторией на богато украшенной сцене наполняли меня сильными эмоциями, я наслаждался безраздельным вниманием – искренне, каждой клеточкой своего совершенного тела.

Мои жесты были отработаны до автоматизма, мой внешний вид был безупречен. Я использовал все известные мне ораторские приемы – намеренные паузы, понижение и повышение громкости голоса, обращения к залу и риторические вопросы. Зрители жадно следили за моими движениями, вслушивались в каждую фразу, и только легкое жужжание камер-дронов чуть нарушало звенящую тишину, когда я замолкал.

Самое интересное, что мои слова были довольно просты – о важности денег, целеполагании и необходимости постоянно достигать личного совершенства и всеобщего спокойствия. Всё это можно было прочитать в бестселлерах и не тратить целое состояние на пропуск в конференц-зал. Но природу людей не изменить: принимая меня, как учителя, они стремились к контакту любыми способами и надеялись получить свою долю сильного энергетического заряда за любые деньги. Я им это благосклонно позволял.

После полуторачасового спича в огромном зале поднялся шум, люди сбились в группы, стали общаться. Я спустился со сцены, вокруг моментально образовалась толпа – журналисты пытались взять интервью, кто-то задавал вопросы, через головы протягивали книги и плакаты с просьбой подписать. Я подписывал, улыбался, здоровался, пожимал взмокшие от возбуждения ладони и с гордостью думал о том, что моя популярность сродни популярности известных актеров. Впрочем, на экранах стереовизоров я появлялся намного чаще актеров, которые также были моими клиентами.

В этот день ничего не предвещало неприятностей – я заслуженно купался в лучах славы и чуть устало оказывал знаки внимания поклонникам. Это был необходимый ритуал, мельчайшие подробности которого позже будут показаны по стереовиденью. И я, Камиль Алари, в очередной раз окажусь в центре внимания мировой прессы.

Высокая сенситивность всегда была одним из моих лучших личностных качеств, поэтому чужой неприязненный взгляд я почувствовал сразу. Возникло ощущение дискомфорта, будто в мощный отлаженный сигнал вклинились жесткие помехи, вытесняя удовлетворение процессом. Я незаметно посмотрел вправо и увидел за группой журналистов высокую пожилую женщину с уставшим лицом. Она была странно спокойной среди возбужденных зрителей, будто только вошла в зал, и с равнодушным интересом наблюдала за происходящим.

Я удивился и непроизвольно напрягся – женщины моего круга тщательно скрывали свой возраст косметическими операциями. Как и я сам. Но эта стройная дама ничего не скрывала – ни сухих морщин, ни обвисшей шеи и набрякших век с пигментными пятнами, ни коротких седых волос, будто намеренно выставляла напоказ свою уродливую внешность. Более того, она категорически отличалась от остальных несколько презрительным выражением лица: взгляд изучающе безразличен, уголки губ опущены. Так врач смотрит на лежащего перед ним безнадежно больного пациента.

На миг мы встретились глазами, и меня накрыло спонтанное ощущение, будто вокруг толпятся неразумные дети, которым я пообещал новую игрушку, а женщина, отлично зная невысокую ценность этой игрушки, отстраненно наблюдает за их реакцией. И за мной. Возможно, исследует…

По спине пробежал холодок, ладони вспотели. Я вдруг ощутил давно забытое подленькое чувство вины: на самом деле, я отлично понимал, что истинная причина моего ошеломляющего успеха далеко не научная. Но в свое время необходимо было сделать выбор – или популярность и деньги или чистая наука и средненькое существование. Я выбрал первое и превратился в шоумена, активно развлекающего публику.

С другой стороны, что в этом плохого? Я, Камиль Алари, даю людям смысл будущей жизни, учу их быть счастливыми. Миллионы успешных людей не только на Земле, но и на планетах-спутниках достигли личного совершенства именно благодаря мне! Разве это не достойно высокого звания профессора психологии?

Когда я снова посмотрел в ту сторону, женщины не было.

– …может, показалось?

Вряд ли. Личные ощущения меня никогда не подводили, я всегда предчувствовал опасность. И сейчас она стала явной – опасность разоблачения.

– …но кем? Странной незнакомкой?

Нет, самим собой. Только себе я мог честно ответить, кто я на самом деле. В глубине души я всегда испытывал чувство вины, понимая, что моя научная деятельность поверхностна, и наступит время, когда придется делать настоящий выбор. Я оттягивал этот момент бесконечно долго – до сегодняшнего дня, до этого презрительного, чуть насмешливого взгляда, который образовал в моем сознании зияющий провал. Сквозь него, словно воздух в пробоину космической станции, стала стремительно улетучиваться моя непоколебимая уверенность в себе. Нет ничего страшнее насмешки, когда ты у всех на виду.

– …интересно, кто-то еще видел эту женщину, обратил внимание на ее снисходительный взгляд? Только бы она не попала на камеры! Это полная катастрофа!

Мне стало жарко, страстно захотелось побыть в тишине, обдумать досадное событие с незнакомкой. Возможно, неприятная женщина мне привиделась, и я, сложив все факты, приду к выводу, что это случилось от перенапряжения. Видимо, мой внутренний надсмотрщик, едкий и насмешливый, в очередной раз воспользовался моей усталостью, напомнив о том, что настоящая наука делается в тишине и почти ничего не стоит.

Я подписал очередной плакат и быстро прошел к боковой двери – робот-охранник оттеснил толпу, в узком коридоре стало тихо. К счастью, вип-стоянка была спрятана в центре парка, людей там не было, только роботы-парковщики. Я мог спокойно прогуляться по аллее, полюбоваться осенним пейзажем. И успокоиться.

Пронзительно синее небо, красочно окрашенная листва деревьев и кустарников, теплый, чуть горьковатый воздух прелых листьев – всё это создавало ощущение какой-то особой, завершенной гармонии, призванной утихомирить даже самые несуразные мысли. Но мои мысли, к сожалению, уже вырвались из-под контроля и стали существовать сами по себе. Начался внутренний диалог. О, как я его ненавидел! Но иногда надо было дать ему состояться, чтобы некто, сидящий в глубинах моего подсознания, выдохся и перестал задавать свои каверзные вопросы.

– …да, я выбрал именно это направление психологии, потому что считал его самым необходимым для человечества. И преуспел. Не моя вина, что люди сегодня в большинстве своем не способны читать сложные книги и решать логические задачи. Не моя вина в том, что человечество не хочет проблем, потому что давно потеряло способность справляться с болью из-за ее отсутствия. Разве плохо отсутствие боли? Это же самое лучшее достижение последних веков развития планеты!

– …интересно, а я сам, справедливо относивший себя к высокоорганизованной касте ученых с высоким интеллектом, смогу справиться с болью? И что будет с цивилизацией, если случится катастрофа? Сколько дней уйдет на то, чтобы, лишенные благ, люди сдались и погибли?

– …немного, цивилизация взрослых избалованных детей неспособна позаботиться о себе самостоятельно.

– …интересно, а я сам смогу выжить?

Мысли стали колючими, вязкими, неудобными. Я поежился.

– …хватит, это усталость, нервы, я не должен так думать! Ничего не случится с планетой, мы отлично защищены! Я нужен им всем, как воздух, и этого вполне достаточно, чтобы ни в чем не сомневаться.

Свернув к стоянке, я непроизвольно остановился. Впереди, боком ко мне, стояла та самая старуха и нежно трогала тонкими пальцами багряные листья какого-то экзотического дерева. Лицо ее показалось мне отрешенно-расслабленным, будто она вслушивалась в далекую музыку.

В первый момент я хотел пройти мимо и не мешать ей, но передумал: никто еще не смотрел на меня таким холодным изучающим взглядом. Это произошло впервые, задело меня на самом глубинном уровне и требовало немедленного разрешения.

– …может, я ее случайно чем-то обидел? Ну что же, это несложно выяснить. И закрыть вопрос навсегда, иначе я буду проживать этот момент бесконечно.

– Мадам, как вам симпозиум? – я проговорил свой вопрос энергично, с нажимом.

Женщина повернула голову, настороженно посмотрела мне в лицо.

– А, это вы, профессор, – узнав, она неожиданно улыбнулась, ее лицо помолодело. – А вам? Вы довольны оказанным вниманием?

– Я привык к нему и считаю заслуженным. Однако в вашем голосе только что прозвучала ирония, – я добавил к своим словам легкие интонации недоумения.

– Ну, здесь много иронии, – женщина развела руками, – везде.

– Что вы хотите этим сказать? Разве тема бессмертия не актуальна?

Она оставила ветку с багряными листьями, подошла ко мне и остановилась очень близко, на расстоянии ладони. Я почувствовал запах ее духов – свежий, едва уловимый. Постаревшее женское лицо шокировало меня, но я заставил себя смотреть в ее глаза – очень светлые, холодные, с черными бусинками колючих зрачков.

– …надо быть решительным и уверенным, не показывать смущение. Я выше ее во всех отношениях. Это явное недоразумение.

– Профессор, а вы сами в это верите? – она резко направила указательный палец на меня, прямо в середину груди.

– Что, простите? – я невольно сделал шаг назад, моя решимость исчезла.

– В продление жизни, в бессмертие. Разве оно нам всем необходимо? И зачем оно лично вам? Продолжать развлекаться самому и развлекать толпу?

Я снова ощутил себя до предела уязвленным, захотелось немедленно поставить ее на место. Окинув взглядом ее всю – строгий брючный костюм, блузка тончайшего шелка в тон, идеально подобранная сумочка – я на секунду задумался.

– …нет, она не простой посетитель, явно из обеспеченных слоев общества. И, похоже, очень умна. Но почему так плохо выглядит? Постаревшая кожа – все равно, что немытые руки, анахронизм, пережиток прошлого. Что с ней не так?

Я улыбнулся вежливо и как можно безразличнее – в конце концов, хорошие манеры никто не отменял.

– Скажите, мадам, а вы не хотели бы отодвинуть свою смерть? Разве вы ее не боитесь? – я намеренно подчеркнул местоимение «вы», намекая на ее безобразную внешность.

Женщина вдруг громко рассмеялась, откинув голову, и чуть пожала мне руку, словно я произнес нечто важное для нее. От этого прикосновения пальцам стало горячо. Ничего не ответив, она резко развернулась на каблуках, и чуть подпрыгивающим шагом быстро пошла прочь – стройная, уверенная в себе. В ее смехе мне послышалась странная горечь, граничившая с обреченностью.

Я почувствовал себя опустошенным. И, смешно сказать – брошенным. Ощущение стало непередаваемо гадким. Черная дыра разрослась до гигантских размеров, поглотив мое благостное настроение окончательно.

Никто никогда еще не выказывал такое явное пренебрежение мне, известному ученому. Никто не игнорировал мои вопросы. Неужели она пытается оспорить известные истины? Но это противоречит всем социальным законам! Человек обязан быть счастлив, а для этого необходимо быть здоровым, психически устойчивым и уметь много зарабатывать. Ради будущего бессмертия, о котором сегодня говорили на симпозиуме. Оно уже близко. Может, всего несколько лет исследований.

На ослабевших ногах я добрался до стоянки, сел в свободный флайер, ввел данные и погрузился в гипносон. Очнувшись на площадке своего особняка, вышел, потянулся всем телом, отправил флайер обратно. Неприятное ощущение от встречи с незнакомкой сгладилось, черная дыра затянулась. Осталось недоумение – разве можно вести себя так демонстративно? Это противоречит правилам социальных коммуникаций.

Вечером, отдыхая с бокалом вина на балконе, я снова стал думать об этой женщине.

– …вероятно, она из тех, кого после ближайшего планового тестирования отправят в изолятор. Так зачем обращать внимание на пациентов с пограничным состоянием? А у нее ведь явные когнитивные нарушения, например, внезапный смех. Но это уже не моя проблема, я давно стал выше этого. Человек, взявший на себя смелость продавать счастье, априори должен быть счастливым и спокойным.

Но беспокойство не покидало. В мозгу будто поселился мерзкий микроскопический червячок, который стал медленно и методично подтачивать мою уверенность в себе: старуха обвинила меня в малодушии. Причем, обвинила жестко, не щадя моих чувств. Я действительно был не готов, да и не хотел менять свой образ жизни. Но как она посмела? Не ее право судить меня. Любое пренебрежение в нашем обществе запрещено законом, и такое отношение было сродни эмоциональному убийству. Самое лучшее, что я мог сделать – подать жалобу в Комитет по этике, ее однозначно заставят извиниться и объяснить свое поведение.

– …с другой стороны, что я смогу теперь доказать? На камеры наше взаимодействие не попало. Взгляд? Пара ничего не значащих фраз? А, может, эти фразы просто упали на подготовленную почву в нужный момент, когда я был особенно слаб? И тогда, получается, дело во мне?

В тот вечер я так и не смог прийти к определенному решению, а утро сгладило неприятные воспоминания. В очередной раз, применив техники аутотренинга, я постарался тщательно запрятать воспоминание об этой неприятной женщине и все неудобные мысли в дальних пластах памяти. Придет время плановой очистки, и я с облегчением удалю всё, что мешает работе. Эта ежегодная процедура вместе с обновлением внешности позволяла мне в мои шестьдесят два года выглядеть на тридцать пять, быть энергичным и предельно работоспособным. Сейчас слишком рано, преждевременная коррекция памяти может вызвать подозрения. Придется с этим жить.

Но прошла неделя, другая, месяц… Меня стали раздражать пустые одинаковые глаза восторженных поклонников, радостное выражение их постоянно удовлетворенных лиц. Случайно выяснилось, что были и недовольные, но они тщательно скрывали свои негативные эмоции, опасаясь принудительной коррекции. Эти данные я получил из отчета своего лаборанта, хотя до этого его отчеты никогда не читал – он занимался девиациями, а меня это не интересовало. Возможно, это были единичные случаи, на которые не стоило обращать внимание. Великолепный мир всеобщего благоденствия, выстроенный веками титанических усилий, должен был поддерживаться ежечасно и неустанно. Слишком много жертв в прошлом было принесено на Земле из-за врожденной агрессии человека. Теперь ее не было. А недовольство единиц – не показатель проблемы. Скорее, естественный отбор бракованных личностей, не способных жить в благополучном обществе. Их отслеживали и лечили.

И все же я стал задумываться. И наблюдать.

Я, Камиль Алари, был нужен всем, мой стереофон звонил постоянно. Это я ощущал по едва заметной вибрации, которая быстро прекращалась – вызовы переадресовывались моим секретарям. Когда вибрация становилась более настойчивой, я понимал, что звонок личный. Я касался панели, видел собеседника, повторное касание запускало процесс видеосвязи. Но самого важного звонка, которого я ждал уже много недель, по-прежнему не было.

В мегасити Москва разгорался и набирал силу новый июньский день. Я шел по Крымской набережной, никуда не торопясь. Высоко в небе с легким шелестом проносились бесшумные флайеры, похожие на птиц. Цвели липы, их пряный аромат слегка кружил голову. Летнее небо было голубым и каким-то особенно чистым, будто умылось на рассвете.

За памятником древнему императору Петру Первому высотные здания старинной архитектуры чередовались с небоскребами, но это никак не портило город – наоборот, добавляло ему особый шарм, приправленный давно забытым колоритом прошлого. Это было время паломничества туристов, веселых гуляний, пикников, научных симпозиумов, конференций, фестивалей – всего, что собирало людей в определенное время в определенном месте, предназначенном удивлять и завораживать. Такой была Москва в начале июня последние три столетия – традиционно-веселой, праздничной, яркой.

Я решил выпить кофе и свернул к ресторанчику под натянутым тентом. В последнее время я слишком много думал, предпочитая одиночество. Это было неправильно и …опасно – моя растущая социофобия свидетельствовала о явных личностных проблемах.

– …но каких? Неужели я, профессор психологии, не способен их отследить? А, может, наоборот, я уже давно понял нечто важное и боюсь, что новое знание меня убьет? Но что это за знание, если нет никаких оформленных четких мыслей? Откуда угроза? Почему не отпускает тревога? Кто способен разрушить мой устоявшийся и такой комфортный мир?

– …никто. Только я сам. Если буду так много думать. И сомневаться в себе.

Я устроился за самым дальним столиком. От общего зала меня отделяла прозрачная зеленая стена ниспадающих лиан, но зато хорошо были видны люди. За ними всегда интересно было наблюдать. До недавнего времени. Сейчас интерес пропал, прохожие казались мне одинаково беззаботными, пустыми. Это было очень и очень плохо, ведь именно горожане являлись главным источником моих исследований и доходов. Я просто обязан был их любить.

– …опять «обязан». А не слишком ли много у нас всех обязательств и обязанностей?

– …но, послушай, строго регламентированное поведение – основа благополучия всей цивилизации, ты сам над этим постоянно работаешь.

– …не знаю, иногда мне кажется, что у человека нет свободы воли.

– …и зачем она? Чтобы иметь возможность проявлять агрессию? Да посмотри вокруг, люди абсолютно свободны, они развлекаются!

– …почему тогда меня это так сильно напрягает, будто я вижу не людей, а их тщательно отретушированные копии?

– …идиот!..

Подкатился бесшумный робот-официант, принял заказ. Через несколько минут чашка ароматного кофе стояла на столе. Я стал смотреть на поднимавшийся над чашкой парок – тонкий, прозрачный, едва видимый. Такой же эфемерный, как и мои мысли.

Я любил натуральный кофе еще со времен студенчества, ценил его естественный вкус и не признавал ароматизаторы и сливочные пенки. Черный кофе без сахара казался мне таким же чистым, как истинные чувства. Разные сорта кофе дарили разные вкусовые оттенки, мне нравилось их сравнивать с эмоциями. Это была моя придуманная игра, нечто вроде аристократического сибаритства, о котором я читал в древних книгах.

Такое увлечение могло бы показаться смешным, но мой друг и коллега Глеб Горбачев, как ни странно, разделял его. Вместе мы устраивали вечерние кофейные церемонии в моей усадьбе возле камина и много говорили не только о науке, но и о том, о чем вслух говорить было нежелательно. Да и сам Глеб возник в моей жизни совершенно непредсказуемо. Вернее, появился он обычно, как и остальные, но настолько выделялся из общей массы комфортных мне людей, что сразу обратил на себя внимание.

Тот день, спустя два месяца после встречи со странной женщиной, о которой я так и не смог забыть забыть, запомнился хорошо. Обычный рабочий день, когда после обхода лаборатории я уединился в офисе и стал читать отчет сотрудника. Отчет был написан из рук вон плохо, я злился и думал о том, что сотрудник меня не устраивает. В этот момент в кабинет постучали.

– Да, входите, – я ожидал увидеть кого-то из лаборатории, сделал строгое лицо.

– Профессор Алари, я к вам.

В кабинет вошел странный тип. Был он ярко-рыжий, лохматый, с клочковатой бородкой. Его высокая нескладная фигура была облачена в дорогой костюм, сидевший на нем мешком, и весь он казался неуклюжим, словно собранным из деталей от разных механизмов.

– По какому вопросу, уважаемый?

– Я на стажировку, по обмену опытом, – он подошел к столу, положил передо мной папку с бумагами и без приглашения сел, будто стоять ему было тяжело. – Горбачев. Глеб. Доцент психологии. Из Праги.

Фамильярное поведение будущего коллеги вызвало у меня новый приступ раздражения, но я сдержался и молча стал читать его резюме. Как ни странно, послужной список у Горбачева оказался впечатляющим – многочисленные статьи, несколько монографий, руководство лабораторией, три патента. Я несколько успокоился, приветливо улыбнулся гостю.

– А почему я вас никогда не встречал на симпозиумах и конференциях?

– О, профессор, это не для меня, – Глеб весело рассмеялся и зачем-то резко махнул рукой в мою сторону, – моя внешность не располагает к общению с почитателями.

– Вы не любите почитателей?

– Не люблю, – Глеб взлохматил широкой пятерней свою гриву, – меня всерьез не воспринимают. Никто не верит, что я ученый. Поэтому мои исследования находятся за пределами интересов потребителей наших услуг. Я лабораторная крыса.

– Надолго вы к нам?

– Месяца на два, а там как получится…

Я подумал, что скоро от него избавлюсь – слишком отличался облик приезжего от того, каким я представлял себе настоящего ученого. Зачем мне в лаборатории такое несуразное существо?

Горбачев, вопреки ожиданиям, задержался надолго. Каждый день он являлся вовремя, задавал наводящие вопросы, интересовался ходом исследований, наблюдал за тестированием, много и весело шутил. Более того, он оказался невероятно общительным и на редкость неглупым. Его замечания были всегда по существу, его аналитические отчеты я читал с удовольствием, наслаждаясь четкостью формулировок. Скоро я привык к нему и уже не представлял себе рабочий день без нового стажера.

Через месяц после знакомства я пригласил Глеба в свою усадьбу на вечерний кофе. Интерес к коллеге не иссякал, я постоянно чувствовал его скрытое превосходство надо мной, тщательно закамуфлированное поведением шута, и мне жизненно важно было разгадать его, как и ту старуху на симпозиуме про бессмертие. Да, тогда я потерпел неудачу, но с Глебом такого точно не произойдет – я уже хорошо знал его и был уверен, что доверительная беседа позволит ему стать более разговорчивым и откровенным.

Получилось наоборот – именно я начал остро нуждаться в кофейных церемониях с ученым, чей интеллект явно превосходил мой собственный. Это было несколько обидно, но крайне увлекательно – таких собеседников у меня давно не было. Я почувствовал, как мир вокруг снова заиграл яркими красками, ушли прочь сомнения, даже тяжелые воспоминания о разговоре на осенней аллее в Вене стали казаться смешными и ничего не значащими.

Именно тогда, в один из поздних осенних вечеров, когда за окном хлестал ледяной дождь и порывы ветра гнули деревья, впервые прозвучало слово «информатор».

Разговор был, как всегда, немного на грани допустимого, но мы – два ученых – могли себе это позволить. Я не беспокоился и позволял Глебу разглагольствовать, это меня слегка забавляло. К тому же я знал, что наши с ним беседы никогда не выйдут за стены моего дома, в Глебе я почему-то был уверен, как в себе.

– …Представь себе, дорогой Камиль, «homo sapiens «счастливого» как новый вид искусственно выведенных особей. Такой человек всегда находится в ровном благодушном настроении, он ничего не боится и всегда знает, что делать дальше. Его эмоции положительны, он ни в чем не сомневается. И главное, он никогда не испытывает душевную боль. Как ты думаешь, будет ли жизнеспособна такая особь в случае внезапной угрозы ее благополучию? Я думаю, что нет. Отсутствие отрицательных или сложно переживаемых эмоций обедняет личность, человек становится слабым и легко управляемым, вряд ли он сможет принимать самостоятельные решения.

Это было всего лишь очередное предположение Глеба, высказанное крайне осторожно, но оно упало на благодатную почву. Я вспомнил свои неудобные мысли о способности переживать боль, задумался.

– …рассказать ему или нет? Поздний вечер, живое пламя, великолепный кофе – все это как нельзя лучше располагает к откровенности.

– …но имею ли я право быть откровенным?

– …с другой стороны, я никогда ни с кем так доверительно не беседовал, как с Глебом, у меня сейчас острая нужда в личной поддержке – настолько острая, словно я давно дышу вполсилы…

Пока я напряженно размышлял, он сделал глоток кофе, задумчиво потеребил жидкую бородку, и, не встретив возражений, продолжил:

– Знаешь, я сомневаюсь в том, что позиция отсутствия боли и сильных эмоций правильная. Мне кажется, это обедняет восприятие. Мы практически не переживаем сильных чувств, связанных с личными отношениями. Это по умолчанию запрещено. Чтобы избежать травм. Но правильно ли это?

– Да, у меня возникали такие мысли, – я постарался тщательно подбирать слова. – Вернее, я иногда задумывался о том, нужны ли человеку негативные эмоции, и как это влияет на развитие его личности. Но в своих работах я успешно доказываю обратное, людям это нравится.

Глеб пожал плечами, оживился, взмахнул рукой и чуть не облил себя кофе.

– О, Вселенная! Еще бы не нравилось! Человек ленив и по закону энтропии стремится к полному покою как в делах, так и в мыслях, что равносильно ментальной смерти. Ему не хочется сопротивляться обстоятельствам. Но почему ты, Камиль, об этом стал думать, что изменилось?

– Была странная встреча, во время которой я почувствовал себя клоуном, развлекающим маленьких детишек, – и неожиданно для себя я …рассказал Глебу о той женщине.

Нельзя было об этом говорить вслух, потому что это было …больно. Я, Камиль Алари, ученый высокого уровня, по умолчанию не мог и не имел права испытывать деструктивные эмоции, но боль давно не давала мне спокойно жить. Чем сильнее я загонял ее в подсознание, тем громче она билась в мозгу, заставляя задуматься о том, кто я на самом деле – ученый или действительно клоун. Особенно в такие ненастные вечера.

– … что, не сдержался? Решил облегчить душу?

Я помешал дрова в камине, пламя вспыхнуло, полыхнуло жаром. Захотелось спрятать от Глеба лицо, чтобы он не заметил моего смятения.

– Камиль, а в чем проблема? Разве способна задеть тебя за живое незнакомая женщина?

Я чуть успокоился, снова откинулся в кресле, расслабленно вытянул ноги.

– Эта встреча изменила меня. Мне показалось, что я действительно иду не в том направлении. Я развлекаю людей, успешно продаю им счастье. Все мои достижения давно возведены в ранг аксиомы, и это значит, что мне больше некуда двигаться. Как ученый, я ничего не создаю, не исследую. Только шлифую и переписываю старые наработки. Более того, я давно не знаю, что и где мне искать.

– А что бы ты хотел найти, профессор? – Глеб прищурился, его взгляд стал неожиданно внимательным.

Я задумался, глядя на мельтешение красных искр.

– Я хочу исследовать сильные чувства, когда человек находится на грани своих возможностей, но материала для исследований нет. Я пытался читать книги из прошлого, но ты сам знаешь, история Земли тщательно переписана, книг осталось немного. Да и понять их трудно. Кажется, мы потеряли способность мыслить образами. Читая печатный текст, я совершенно не могу представить себе, о чем идет речь, восприятие блокируется. Мне, как и всем нам, нужен визуальный ряд.

– Но ты же сам пишешь бестселлеры, и они востребованы.

Я горько рассмеялся.

– Глеб, я всего лишь подбираю тезисы, их за меня обрабатывает искусственный интеллект. Достаточно задать правильную программу. Это четкие алгоритмы, побуждающие к определенным действиям. Не надо делать выводы, рассуждать. Если сравнивать с чем-то…, – я задумался и не смог подобрать сравнение. – Знаешь, такое ощущение, что мы стали слишком примитивными, откатились назад ментально. Но говорить об этом вслух нельзя, это означало бы подрыв не только всей нашей системы благоденствия, но и обесценивание моих личных успехов.

Глеб замолчал. Я стал ругать себя за излишнюю откровенность.

– …интересно, читал ли Глеб старые книги, или только я со своей неуемной жаждой нового пытался работать с артефактами? И вообще, кто их на Земле читал, кроме хранителей библиотек? Возможно, мои слова ему непонятны, зря я затронул эту тему. Надо срочно разрядить обстановку, убрать напряжение.

– Глеб, забудь о том, что я говорил. Это всего лишь мои личные сомнения, они неправильны. Я подумаю, как от них избавиться. Мысли о коррекции угнетают меня, мне не хотелось бы проходить эту процедуру преждевременно, но, видимо, придется. Та старуха меня выбила из привычного ритма, я не смог ей правильно ответить и одержать верх, – я поднялся из кресла, намекая, что пора заканчивать беседу.