Путь олигарха Иван Яцук

Пролог

Последние пятнадцать лет двадцатого столетия, лихие девяностые! О, это было волнующее, интересное время! Время, когда в одночасье, сродни последнему дню Помпеи, рушились империи, союзы, военные блоки, страны, и словно из чудесной пены возникали новые государства, о существовании которых раньше невозможно было даже помышлять.

Время, когда низвергались великие утопии, незыблемые теории, тысячелетние мифы и появлялись новые –такие же вроде бы незыблемые, базисные и основополагающие.

Время, когда исчезали видимые и виртуальные стены между социальными системами и странами, между народами и расами, между обществом и личностью. Время, когда Горбачов и Сахаров были властителями дум, когда сверхдержава останавливала свое рабочее трудовое движение, чтобы послушать речь делегата первого съезда народных депутатов; когда она, эта держава, замирала в тревожном предчувствии беды, наблюдая неслыханный демарш литовской делегации, покидающей зал заседаний, где в президиуме сидел бледный и растерянный, еще недавно всесильный Генеральный секретарь ЦК КПСС и безвольно перебирал бумаги, не зная, что предпринять.

Время, когда методами афинской агоры и новгородского вече избирались руководители заводов и фабрик, институтов и ресторанов, колхозов, совхозов и адвокатских контор. Время, когда российские танки стреляли по российскому же парламенту. Это время великих перемен, когда дух новизны, ниспровержения метался, как демон, по одной шестой части земной тверди, долго не находя пристанища и покоя.

Через некоторое время и он устал от разрушительной работы. С тяжелым лязгом и грохотом пал «железный занавес», и миллионы советских в прошлом граждан ринулись на Запад: кто за верой, кто в поисках лучшей жизни, кто на заработки, кто просто людей посмотреть и себя показать.

На Украине это вылилось в создание « Великого шелкового пути» в Польшу, Венгрию, Югославию, Словакию . Как будто прорвало плотину: люди, словно « показылысь» и подобно воде хлынули в соседние страны спускать национальное достояние, создаваемое десятилетиями тяжелого, упорного, стахановского труда. Продавалось все: тарелки, ложки, мотоциклы, холодильники, вышиванки, наборы инструментов, научные идеи, проекты, солдатские бушлаты, ботинки, картины, полотенца, ордена, станки, старинные книги, архивные документы, иконы, семена– все, что только пользовалось спросом. С такой же широтой и охватом торговали все: кладовщики, официанты, завхозы, доценты, следователи, старшие следователи и следователи по особо важным делам, преподаватели политической экономии, истории КПСС и научного атеизма, командиры воинских частей, технологи, сторожа, главврачи, свидетели Иеговы, инспекторы Красного Креста, воспитатели детских садов, начальники политуправлений, неподкупные инспекторы ГАИ, наперсточники, специалисты в области высокотемпературной плазмы, пушкинисты и лермонтоведы, геологи, вокалисты, очень требовательные к себе в деле служения искусству; художники- маринисты, иногда снисходившие до прибрежных пейзажей, слесари- сантехники, немного не дотягивающие до звания пропащих, служители разных культов и многие другие ( смотри в перечень профессий).

Но все в этом бренном мире кончается. Кончились и махровые простыни вкупе с наборами никелированных слесарных ключей, кончились блюдца, кончилась килька в томатном соусе, что по 21 копейке – кончилось все. Канула в вечность великая вещевая лихорадка, и пришло время подводить итоги. И тогда, как после долгой ночной азартной игры, все принялись лихорадочно подсчитывать свои барыши. Кто-то выиграл несколько миллионов, кто-то несколько тысяч, а большинство вообще ничего не выиграло, оглянулось в отрезвлении «с усмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом», тяжко вздохнуло и принялось жить дальше, надеясь на лучшее.

Надо было все начинать сначала, делить оставшиеся крохи и вновь создавать то, что так азартно, « по быстрячку», спустили за бесценок. И тогда началась очередная полоса бытия – полоса внутренних разборок и перераспределения национального богатства, теперь уже недвижимого, началась эра первичного накопления капитала. Началось мутное время.

Глава первая

В прозрачной люльке из сухого, горячего таврийского воздуха лениво, дремотно качалось безрадостное, душное провинциальное лето1995 года, когда на унылую, безлюдную площадь перед Днепровским консервным комбинатом на полной скорости влетел черный 600-тый «Мерседес» с киевскими номерами, блистая никелем под горячим южным солнцем.

Почти не снижая скорости, водитель круто, по- фраерски, развернул машину так, что она завертелась, как волчок, и едва не перевернулась. Истерично завизжали тормоза, поднялись тяжелые, серые тучи слежавшейся пыли, смешанные с черными клубами дыма, валившими из выхлопной трубы «Мерса». Скрежет тормозов отозвался далеко вокруг, на что, видимо, и рассчитывали приехавшие.

Авто замерло перед дверью комбинатовского магазина, построенного в стиле социалистического баракко, то есть в виде длинного, неказистого сарая, не видавшего к тому же несколько лет ремонта. Некоторое время машина стояла без явных признаков жизни, очевидно, наслаждаясь произведенным эффектом. Затем оттуда неуклюже из-за долгой езды, обливаясь потом, вылезли три конкретных пацана: сперва двое верзил с квадратными подбородками, одетые в черные костюмы, белые рубашки и черные галстуки – классическое одеяние голливудских ганстеров, как их изображали в советских кинофильмах – затем нарисовался третий, еще более живописный.

Это был классический образец «нового украинца». Роста выше среднего, с короткой шеей и толстым затылком, с мощными, тугими руками, выглядывающими из-под коротковатых рукавов бархатного малинового пиджака – это в сорокаградусную-то жару! – он выглядел кряжистым, ражим силачом даже рядом с крепкими, угрюмыми его сотоварищами.

На крутой груди его болталась золотая цепь – цепура!–такая толстая, какую носят только мэры городов в торжественных случаях приведения к присяге. Темно- коричневые туфли, расписаные «под крокодила», явно тесноватые, заставляющие его даже прихрамывать, бежевые велюровые брюки, поддерживаемые широким кожаным поясом, выбритый до блеска в глазах череп – все в полном соответствии с тогдашней модой и тогдашними вкусами. Более нелепого наряда в середине июльского палящего дня трудно было придумать. Но зато подобный прикид тогда впечатлял.

Между тем лицо крутого парня, круглое, румяное, выглядело добродушным, хотя он и пытался придать ему грозное выражение.

– Кажется, приехали,– удовлетворенно сказал здоровяк с повадкой главаря, потягиваясь и разминаясь.

Двое столбов молча закурили.

– Шеф, я поставлю машину в холодок, – высунувшись, то ли спросил, то ли сообщил для сведения водитель – мужчина лет под пятьдесят, щуплый, с лисьим, хитроватым лицом.

– Не шустри, – остановил его жестом босс, – постой еще минут пять; пусть полюбуются и оценят. В этой тмутаракани не каждый день «мерсы» ходят. Так, ребята?! – он обернулся к спутникам. «Ребята» кисло подтвердили.

Шеф продолжал разминаться: приседал, обнимал себя руками, двигал затекшими пальцами ног, поводил плечами. Даже сквозь его пиджак не по теме, было заметно, что он нашпигован силой и энергией, как щука фаршем на праздничном столе еврея. Подвижное его лицо меняло выражение, как стрелка барометра во время встречи разных по направлению погодных фронтов.

Разминаясь, он о чем-то сосредоточенно думал и хмурился. Когда шеф мрачнел, он весь превращался в настороженного, опасного зверя, и тогда его могучие руки, чувствовалось, могли скрутить шею любому из этих гранитных мальчиков, что стояли рядом.

Когда же лицо этого котигорошка освещала улыбка – это был рубаха-парень, тамада на грузинской свадьбе, впрочем, с хитрецой в умных, зорких глазах.

– Ну что, ребята, – через некоторое время сказал главарь, – спектакль начинается. Еще раз предупреждаю: действовать строго по сценарию, как мы с вами отрабатывали. Говорить как можно меньше. Ваша задача – играть лицом. Никакой отсебятины.

– Обедать когда будем? – буркнул один из молчунов. – Почти сутки не жрали.

– Когда позовут, – спокойно ответил шеф. – Злее будем. А пока, Валентин Степанович, гони машину в тень, но так, чтобы пушку было видно всем. Никого не отгонять, пусть полюбуются, что там в машине. Думаю, минут через двадцать в приемной будет известно, что и как. А мы пока пойдем в люди. Явление Христа народу, так сказать. Сила, воля, непреклонность с вашей стороны, а я – сама простота и доступность. Пошли.

Но прежде чем идти к народу, здоровяк подошел к машине, открыл заднюю дверцу и чуть больше выдвинул на всеобщее обозрение приклад автомата.

– Вот так будет лучше, – сказал сам себе главарь и любовно погладил дерево приклада.

– А не сцапают нас раньше времени за это? – спросил один из спутников.

– Для того, чтобы сообщать в милицию, надо точно знать, что это боевое оружие, – быстро парировал сомнение главарь.– А вдруг это всего лишь детская игрушка?! Сейчас милицию на мякине не проведешь, и она на первый попавшийся звонок не поедет, у них этих звонков каждый день несколько десятков, а бензина нет. Кроме того, все нужные люди предупреждены, все схвачено и все оплачено, ясно? Идем.

В магазине было полно людей: отоваривали зарплату за апрель. Завидев приближение троицы, народ сперва взволнованно загалдел, зашелестел шепотом осенних листьев, а потом затих в неспокойном ожидании. Командир зашел в магазин разудалой походкой Стеньки Разина, эдаким хватом, остановился, картинно подбоченясь, широко, уверенно, снисходительно улыбнулся.

– Здорово, мужики! Что продаем, что покупаем?

Народ безмолствовал, не ожидая ничего хорошего от подозрительной кампании: в городе уже вовсю шли бандитские разборки, во время которых попадало и правым, и виноватым. Мужиков в магазине – два-три человека, остальные – женщины. Все делали вид, что озабочены исключительно очередью. Наконец из толпы кто-то мрачно произнес:

– Ничего не продаем, ничего не покупаем. По-лу-ча-ем, по талонам и спискам.

– Ясс-но, – протянул новоявленный Разин. – Военный коммунизм, значит. – Он окинул взглядом витрину, взял, не спросясь, баночку овощных консервов и продолжал в прежнем шутовском тоне:

– И почем нынче корм для народа?

– Не корм, а икра кабачковая, – назидательно поправила его шустрая старушка с лицом, сморщенным, как соленый огурец весной. И этот сморчок, плавающий в белой плесени своих волос, вдруг бойко и даже с некоторой коварной поддевкой спросил:

– А у вас, собственно, талоны есть? Это только для рабочих комбината.– В ее голосе звучало желание представить это унижение хоть какой-то льготой, хоть как-то поднять стоявших в очереди.

– Бабуля, не пыли, – равнодушно сказал Стенька, продолжая рассматривать и читать этикетку.– Ик-ра ка-ба`ч-ковая, – медленно произнес Разин, делая ударение на втором «а» в слове « кабачковая», отчего название продукта получало непристойный смысл. – А насчет талонов, хорошая ты наша, – непринужденно ответствовал незнакомец, – то скажу, что когда мы купим эту вашу халабуду, то отменим всякие талоны. Так, ребята? – он лениво обернулся к своим. Те молча и медленно кивнули.

– Так сколько же стоит эта баночка? – Разин вопросительно посмотрел на продавщицу, похожую на жрицу храма, в который нечаянно заглянули непрошенные гости другого вероисповедания. Она, не отвечая, величественно подала прейскурант цен, который теперь назывался прайс- листом. Посетитель мельком пробежал помятый листок и с неподдельным удивлением воскликнул:

– Господа! Да вы живете в затерянном мире! В Киеве лет пять нет уже таких цен!

– Зато в Киеве есть деньги, – кинул кто-то из очереди.

– Деньги будут и очень скоро, – уже совсем другим тоном, веско и многозначительно сказал крутой незнакомец и вышел, позвякивая болтающейся цепурой.

Возле машины уже вертелось несколько зевак: все-таки в 1995 году новый или почти новый « Мерс» был еще в диковинку. Завидев хозяев, все мгновенно исчезли.

– Так-так, – удовлетворенно протянул главарь, наблюдая эту сцену,– схема работает. Теперь можно идти дальше.

После ухода из магазина чужаков там опять, как не раз бывало, возникло что-то вроде митинга. Посредине стал мужик лет сорока пяти с таким серым, изможденным лицом, с такими глубокими морщинами, как будто он сошел с давнишнего плаката, изображавшего тяжелое положение пролетариата в царской России. Он был явно под хмельком.

– Вас всех купят, как скотов, а потом выгонят на улицу, как бродячих кошек, – кричал мужик. – Вы посмотрите, какие они морды наели, а нам хлеба не на что купить.

– Пить надо меньше, – крикнула одна из женщин.

– Пью, потому что не могу спокойно смотреть на это блядство.

– А ты где раньше был?

– Там, где и все. В жопе. Кто против Союза голосовал – теперь расхлебывайте.

– Они хитро вопрос поставили: не против Союза, а кто за независимость Украины, – кричала тетка. – А кто будет голосовать против независимости? – То-то и оно. Кто же знал, что так повернется? Обманули народ.

– А ум зачем вам даден? – не унимался прообраз царского пролетариата.– Просрали нашу власть, теперь будете лизать свою икру кабачковую с ихней задницы. Где этот хрен заработал на такой « Мерседес»? Ему чуть больше тридцати, а он уже какой крутой. Вишь, теперь он на комбинат замахивается? За какие такие шиши? А болт завода Петровского ты не хочешь?

– И купит, будьте уверены. Я слышала, что винзавод уже купили, – кликушествовала еще одна.

– Ну и пусть покупают, – отвечала ей третья.– Значит, грамотные люди, если деньги есть; значит, умеют вести дело, не то, что наши. Купят – и себе заработают и нам дадут заработать. Нам много не надо. Дай хорошую зарплату – и называйся хоть ангелом, хоть чертом.

– Больно ты умная! Кто о тебе собирается позаботиться? Им бы свой карман набить, а там трава не расти, – возмущались из толпы.– Понавезут своих, а ты будешь грузить песок в Цюрупинске.

Жертву подневольного труда постепенно оттеснили с центрального места, но он продолжал пьяно ворчать про себя. Но кричали другие.

– Не так страшен черт, как его малюют. Нам нужны богатые люди, хватит нищету плодить. Богач, он и в Африке богач, он десять обедов не съест, что-то и нам достанется.

– Держи карман шире! Наши родители боролись, чтобы мы холуями не были, а теперь добровольно в хомут лезть? Где это видано, чтоб богач с кем-то делился, чмо ты поганое?

– Сама ты чмо! Наслушалась на партсобраниях дерьма всякого, а теперь нам мозги засераешь. Хватит, мы вас 75 лет слушали. На Западе люди живут и работают, как люди, а мы чем хуже? Рабочие руки нужны везде; но только хорошие руки, а не такие, как у нас: один с сошкой, а семеро с ложкой. Посмотри, сколько у нас бездельников на комбинате. Экономиста по социалистическому соревнованию за ненадобностью в бухгалтерию перевели – цаца великая. Начальник гражданской обороны – важный, как гусь, ходит, а толку с него, как с козла молока. Вот и доработались до ручки.

Это почти ежедневное вече продолжалось бы еще долго, но наступил обеденный перерыв. Продавщицы бесцеремонно вытолкали ораторов на улицу, а там все вдруг растеряли весь свой обличительный пыл и разбежались кто куда.

Приемная генерального директора комбината, просторная, ухоженная, хорошо меблированная. В глубине – приятный полумрак, работает кондиционер. Телефон внутренней связи, городской телефон, телетайп – все для обеспечения нормальной работы руководителя.

Заведует всем этим хлопотным хозяйством уже почти год Альбина Николаевна Захарченко, в обиходе – Альбина. Работы предостаточно: входящая корреспонденция, исходящая, планерки, совещания, приказы, инструкции, распоряжения – все это надо зафиксировать, распределить, раздать.

А кроме того, звонки отовсюду: из Киева, мэрии, районных исполкомов, от поставщиков, от покупателей, от назойливых жалобщиков. Это целое искусство – отфильтровать все лишнее, твердо знать, что очень важно, что не требует отстрочки, а что может и подождать, иначе никакого времени у Генерального не хватит, чтобы отбиться от всех желающих встретиться с ним или просто переговорить. И друзей приобретешь, а еще вернее, врагов себе наживешь на этом диспетчерском пункте. Но ничего – Альбина справляется. Правда, у нее в помощниках еще одна секретарша – немногословная, незаметная с некоторых пор женщина.

Когда-то она была тоже хозяйкой приемной, но возраст снял ее с этого авторитетного, но и хлопотного поста, и теперь Клавдия Борисовна выполняет самую черновую работу по заполнению всяких журналов и ведомостей, приему заявлений и жалоб.

Возраст и потеря престижа, видимо, и сомкнули ее уста, потому что старожилы помнят ее веселой, беззаботной и компанейской. Сейчас Борисовна безропотно исполняет указания только одного человека – Альбины Николаевны, которая иногда может и прикрикнуть на нее в приливе исполнительского ража. Борисовна не обижается или делает вид, что не обижается, потому что сама была такая, а теперь рада, что хотя бы не сокращают.

Эти беспрерывные сокращения висят над всеми, как дамоклов меч. С Генеральным она теперь мало контактирует, разве что Альбина Николаевна куда-нибудь выйдет проветриться и надо что-нибудь срочное сделать. Чаще всего директор посылает Борисовну разыскать Альбину Николаевну, которая, узнав, что она нужна шефу, летит со всех ног, приговаривая с гордостью по дороге: уж и на пять минут отлучиться нельзя – и победоносно смотрит на Борисовну.

Альбине – двадцать восемь лет. Успела побывать замужем и разойтись. Галинке – четыре года, она больше с бабушкой, чем с мамой. Сама Альбина теперь умнее и строже с мужчинами. Действует по английской поговорке: если человек обманул тебя один раз – он подлец; если он обманул тебя два раза – ты дурак. Она не хочет ходить в дураках, знает себе цену и знает теперь точно, кто ей нужен, но держит это в секрете от всех.

Альбина миловидна, стройна, белокура, весит всего на два килограмма больше идеального для девушки веса, рассчитанного американскими учеными, на ночь ничего, кроме обезжиренного кефира не ест и ходит домой пешком, как рекомендуют диетологи. Вот только курит – и с этим пока ничего не может поделать, еще в школе для пущего форса стала покуривать и постепенно втянулась до невозможности. Завязать с курением – это у нее в проекте.

С Генеральным Альбина ведет себя ровно, сдержанно, хотя и могла бы, конечно, позволить себе некоторую вольность, но Генеральный долго не видел в ней женщину, что несколько обижало ее, но у него Вера Феликсовна на уме– заместитель директора, второй человек на комбинате, и с ней конкурировать – боже сохрани.

У Альбины Николаевны маленькая грудь – предмет ее огорчения, но соски, тугие, остренькие, так и норовят выпрыгнуть из выреза платья или прозрачной, невесомой кофточки.

И однажды, когда Феликсовна впервые за несколько лет ушла в отпуск, Генеральный обратил внимание на ее декольте и не выдержал искушения. Даже не то, что не выдержал: как-то не принято в руководящей среде, чтобы первое лицо не трахнуло свою секретаршу, если она молода и красива. Это обидно для нее, да и делу мешает: нет нормального человеческого контакта. Выходит директор держит свою секретаршу на расстоянии, хотя той приходится выполнять самые щекотливые поручения шефа, самые доверительные.

Короче, « Альбина,– сказал однажды Виталий Семенович обычным деловым голосом,– принеси мне зеленого чая с лимоном». Альбина старательно принесла чашку с чаем в комнату отдыха, которая располагается сразу за кабинетом директора, наклонилась, чтобы поставить на столик, обнажив до предела свои прелести. «Непорядок получается, что директор не уделяет внимания своей секретарше,– ласкаво проговорил Виталий Семенович и обнял ее сзади, поцеловал в шейку, обласкал грудь… «Виталий Семенович, что вы, я сейчас не готова»,– прошептала ошарашенная и приятно взволнованная Альбина. Но Генеральный так не считал.

Не теряя драгоценного директорского времени он задрал легкое, как пушинка, платьице, приспустил ажурные трусики, которые Альбина предусмотрительно одевала, имея ввиду отсутствие Веры Феликсовны, и не успела она опомниться, как их уже соединял надежный, прочный мост, и ничего, что он ходил туда-сюда, зато она отныне с директором душа в душу. Несколько минут – и Альбина выпорхнула в приемную, почти не помяв ни прически, ни платья. Очень удобно.

После этого Виталий Семенович через день уделял внимание своей секретарше в течение всего времени, пока Вера Феликсовна изволила отдыхать. С замиранием сердца Альбина Николаевна ожидала первого появления Тоцкой после отпуска, но все обошлось благополучно, никто не выдал, никто не донес, создав у Альбины ложное впечатление, что никто ничего не знает, только легкая улыбка тронула губы Клавдии Борисовны, когда она наблюдала встречу соперниц.

Потом Альбина с директором отработали процесс тайного предобеденного секса до автоматизма. Паролем было: « Альбина, принеси мне зеленого чая с лимоном». Ритуал далее был следующим: заход, стойка, платье наверх, трусики глубоко вниз, процесс, финиш и спокойный, непринужденный выход в приемную с записной книжкой и быстрой отдачей какого-нибудь приказа Клавдии Борисовне.

Конечно, было немного досадно, что Виталий Семенович не тратился даже на разговоры или на то, чтобы сделать хотя бы комплимент, или на последний случай заглянуть в лицо. Она чувствовала себя чем-то вроде автомата газводы: нажал на кнопку – вылилась порция. А после возвращения Веры Феликсовны директор и вовсе стал суше со своей секретаршей.

Альбина успокаивала себя доводами, что она с Виталием Семеновичем разного возраста, разного уровня, разного темперамента, да и условия не совсем благоприятные для всяких внеслужебных отношений и потому, когда, директор, как говорится, уже умывал руки, Альбина только-только загоралась. Дело доходило до нервных срывов.

Но с другой стороны, подача « чая с лимоном» происходила не так часто, а во-вторых, Альбина и здесь нашла выход: в тот же день звонила своему поклоннику, и тот уже отрабатывал за двоих со всей страстью и кпд молодости.

Зато Альбина Николаевна чувствовала себя уверенно в это тяжелое для всех время. Она одна из немногих получала зарплату деньгами и регулярно, могла нагрубить и даже послать матом любого начальника цеха или отдела, могла отовариться в магазине любой продукцией, какую производил комбинат, а производил он более ста наименований, из которых наименований 20 были доступны немногим, эти консервы можно было продать значительно дороже их заводской стоимости, что она частенько и делала. Единственная угроза ее благополучию исходила от Веры Феликсовны, и Альбина ненавидела ее всеми фибрами своей незатейливой души.