Иннис. Последняя из хранителей

Глава 13

Когда-то у меня был брат. Мой братик… Я так любила его тоненькие ножки и ручки, большие глаза и такие мягкие, густые волосы. Они доходили ему почти до плеч и делали таким красивым. Он был для меня самым лучшим, самым близким человеком во всем мире.

Мы родились в один день и были одного роста, с одинаковыми голосами и похожими именами: Кларк и Кларкия. Кларк очень капризничал, когда его стригли. Так кричал и плакал, что его, наконец, оставили в покое. Когда волосы у него стали длинными, почти той же длины, что и мои, люди совсем перестали нас различать. Мне так это нравилось. Мы были неразлучны. С каждым днем мы все больше и больше становились похожи друг на друга, так, что даже нашим родителями иногда трудно было понять, кто есть кто.

Мама часто играла с нами, пела нам песни и рассказывала сказки об элатрах-близнецах. Она сама писала их. У нее был альбом, в котором она рисовала картинки по сюжету и записывала тексты. Почти каждый день она сочиняла новые стишки, а мы были ее первыми слушателями. Эта сказка была популярна тогда. Ее напечатали какие-то знакомые отца, и она стояла на полках во многих богатых домах Инниса. У нас тоже было несколько экземпляров книги, но мама всегда читала нам из своего альбома. Она любила элатр и надеялась, что благодаря ее сказкам другие тоже их полюбят.

В то время элатры жили в лесах и были совершенно дикими, но мама так часто навещала их, что они привыкли и стали сами прилетать к нам во двор. Их было пятеро – семья элатр, которая часто навещала нас. Мама всем им дала имена, и каждое утро бегала к ним поздороваться и угостить чем-нибудь. Она каталась на них верхом, взлетала к вершинам деревьев и кружила в небе. Она и нас с Кларком пыталась катать, но мы боялись. Отец сердился, говорил, что это опасно, но она не слушала.

Они часто ссорились. Он не мог понять ее любви к животным, которую она прививала и нам с Кларком. Отец был постоянно чем-то недоволен, и каждый раз срывал свою злость на Кларке. Меньше всего ему хотелось, чтобы сын вырос изнеженным, похожим на девчонку. Отец грозился остричь его длинные волосы, и если бы не мама, наверняка бы давно это сделал. Он запретил Кларку играть со мной и начал брать его с собой в город. Не знаю, что они там делали, но Кларк менялся. Я чувствовала это, хоть и не понимала, что именно с ним происходит. Мне было грустно, как будто у меня украли что-то важное. Но я не знала этого, не понимала тогда. Внешне мы все еще были похожи, но отдалялись друг от друга настолько, что иногда нам было неловко вместе. Все чаще я не знала, как вести себя с ним. Я не узнавала своего брата, и меня это пугало. Хотелось, чтобы все стало как раньше, чтобы мы снова проводили время вдвоем, изображая элатр-близнецов.

В то время на Иннисе начали собираться охотничьи группы. Люди разучились мирно жить с животными, начали бояться лесных зверей. Они чувствовали себя в безопасности, когда охотники приносили убитых элатр и других животных – больших, сильных и таких опасных. Торговцы же неплохо наживались на их шерсти.

Как-то раз в лесу мама наткнулась на измученную элатру, еле сбежавшую от охотников. У нее было сломано крыло и задняя нога. Она почти не могла двигаться и умерла бы с голоду, если бы остальные элатры не помогали ей. Когда мама увидела ее, то сразу подбежала, чтобы осмотреть и помочь, но элатра испугалась и толкнула ее здоровым крылом. Мама упала и сильно поцарапала руку. В тот день ей так и не удалось подойти к элатре, а когда она вернулась домой и отец обо всем узнал, он пришел в ярость. Он грозился убить эту элатру, но мама успокоила его. Она начала ходить в лес каждый день, приносила ей воду и еду. Видя, что другие элатры любят маму, та постепенно начала ей доверять. Вскоре мама вылечила ее и привела домой.

Мы звали ее Элией. В отличие от других элатр, которые только изредка прилетали к нам, Элия всегда жила у нас во дворе. Она еще плохо летала, и мама помогала ей во всем. Они так много времени проводили вместе, что мама даже как-то сказала, будто чувствует в Элии родственную душу. Отец только хмыкнул, а я начала приглядываться к Элии и другим элатрам. Мне было одиноко и хотелось понять, каково это – найти свою родственную душу в этих странных существах.

Элия крепла и летала все увереннее. Мама даже несколько раз взлетала на ней, невысоко. Они обе были в восторге от этих полетов, а я любовалась на них снизу. Небо было таким ярким, что глаза слезились, но мамина развевающаяся юбка и длинная искрящаяся шерсть элатры так красиво смотрелись в воздухе, что невозможно было оторваться.

Элия продолжала хромать, и крыло у нее осталось кривым, но она все равно была очень красивой. У нее были такие большие желтые глаза, что в них отражалось все вокруг – только в более теплом свете. Она прожила у нас три года. А когда нам с Кларком было пятнадцать, мама умерла.

Однажды вечером она вышла во двор, чтобы полетать с Элией. Они поднялись так высоко, что сквозь сгустившиеся сумерки их силуэты было почти не различить. Они кружили над домом, пока из леса не донеслись внезапные выстрелы. Один. Два. Три… Такие громкие и холодные, что даже мне стало не по себе, а бедная Элия и вовсе начала метаться в стороны. Я не видела, как это произошло, но мама соскользнула с ее спины, и Элия не смогла ее поймать. Послышался грохот. Мама ударилась о крышу дома и оттуда упала на землю. Она хрипло дышала и смотрела в небо. Она что-то сказала, но так тихо, что я не расслышала. Папа склонился над ней и плакал. Кларк стоял в стороне и не сводил с нее глаз. Я никогда раньше не видела у него такого взгляда.

Вскоре Элия успокоилась и, поняв что произошло, опустилась рядом с мамой. Она протяжно завыла, и я могу поклясться, что видела слезы. Настоящие крупные слезы. Они капали на мамино лицо. Отец начал кричать на Элию, и та попятилась. Он поднял с земли камень и швырнул в нее. Потом еще и еще. Элия увернулась и взлетела. Больше она не возвращалась.

*

Тело мамы стало серым и твердым, глаза потускнели, словно немытое стекло. Ее положили в каменный гроб и закрыли в склепе. Через неделю земля вокруг того склепа стала голой, вся трава высохла, оставив только серую пустошь. Это пугало. Иногда я ходила туда, чтобы побыть с ней, приносила ей цветы и фрукты, но быстро убегала – мне было страшно из-за холода и мрака, но больше всего из-за того, как странно выглядело ее застывшее тело.

Отец начал много пить. Он часто кричал на меня, а Кларка и вовсе бил за малейший проступок. Воздух в доме стал тяжелым. Элатры больше не заглядывали к нам, и без мамы было очень пусто. В доме от нее совсем ничего не осталось, кроме альбома со сказками. Отец сжег все книги об элатрах-близнецах, но я сохранила самую первую, написанную ее рукой. Ночью, когда отец засыпал, я зажигала свечу и перечитывала знакомые строчки, рассматривала мамины рисунки – ее голубые элатры смотрели на меня со страниц альбома. На какое-то время мне казалось, что мама была жива и дышала сквозь эту книгу. Больше у меня ничего не было.

В нашем доме часто стали появляться охотники. Отец присоединился к ним и весь день пропадал в лесах. Он убил столько элатр… Отец приносил их тела домой и заставлял нас с Кларком смотреть, как он сдирает с них кожу. Он называл это «сеансы воспитания». Шкуру он отдавал торговцам за гроши. Ему было все равно. «Истребить всех» – вот о чем он мечтал.

Элия не давала ему покоя. Он искал ее месяц за месяцем, не вылезая из лесов, почти без сна и пищи. Его глаза были страшными – красные, изнеможенные, подвижные – они пугающе выступали на его исхудавшем лице. Он не мог успокоиться, пока не найдет ее. И однажды он ее нашел.

Он привез ее еще живую. Это была она – мамина Элия. Она узнала меня, узнала все вокруг и слабо обводила все своим чистым теплым взглядом. Она не сопротивлялась.

Отец был сильно пьян. Он принялся сдирать с нее шкуру живьем. Сначала он отрезал ей крылья и хвост, а элатра только тихо взвывала и не сводила с меня взгляда. Отец приказал двум охотникам держать нас с Кларком, и те не давали пошевелиться. Я начала плакать, а отец только усерднее взялся за дело. Он оставил шерсть только на шее и голове – все остальное было открыто до мяса. Я рыдала и плохо видела сквозь слезы. Кларка стошнило. Отец бросил на него свирепый взгляд и крикнул нам обоим, чтобы мы смотрели. Я мотала головой, пока охотник не схватил меня за лицо. Я слышала его противное хихиканье сквозь звон в ушах. Он силой заставлял держать глаза открытыми. Отец дико улыбнулся и, взяв топор, отрубил Элие голову.

Я стояла и смотрела, как застыли ее глаза, как ее кровь орошала траву. Кларк вырвался и почти убежал, но отец поймал его. «Трус! Девчонка!» – закричал он. Отец схватил лежавшие рядом садовые ножницы и принялся стричь волосы Кларка. Тот дергался и мотал головой, но отец лишь выплевывал ругательства и крепко держал его. Когда Кларк в очередной раз дернулся, лезвие соскользнуло, рассекло ему кожу на виске и порезало глаз. Кларк взвизгнул от боли, а отец, чертыхнувшись, бросил ножницы на землю. На мгновение он растерянно замер, а потом его лицо вновь искривилось от злости. «Сам виноват!» – закричал он в след убегающему Кларку.

Я не могла пошевелиться. Отец, продолжая грубо ругаться, поплелся в дом. Его качало из стороны в сторону. Я стояла на том же месте, пока охотники не нашли Кларка. Он кричал и закрывал лицо руками, а потом его куда-то увели.

В саду остались только я и Элия. Ее отрубленная голова, с налитыми кровью помутневшими глазами, валялась рядом с растерзанным телом. Я почувствовала, как что-то тяжелое сдавило мою грудь, будто легкие начали сжиматься. Зажмурившись, я побежала в свою комнату.

Я не выходила из спальни несколько дней, прячась то в шкафу, то под кроватью, то под одеялом. Я дрожала при мысли о встрече с отцом, боялась даже выглянуть в окно. Я почти не спала ночами, то и дело просыпаясь и глотая воздуха, думая, что задыхаюсь. О том, какие сны мне снилось, говорить нет нужды.

Мне хотелось есть. Я пыталась утолить голод водой из-под крана, но, в конце концов, не смогла больше терпеть. Однажды, дождавшись глубокой ночи, когда мне показалось, что отец уже уснул, я осторожно вышла из комнаты и спустилась на кухню. В спешке проглотив все, что я там нашла и набрав в карманы все, что могла унести, я собиралась подняться обратно, но вдруг остановилась, услышав странные звуки из гостиной. Свист воздуха и резкие, хлюпающие удары.

Первым порывом было убежать, но я увидела ее – голову Элии. Она так отчетливо белела в темноте. Отец повесил ее на самом видном месте, над камином. Рядом с ней, стоя на стуле и держа свечу перед собой, кто-то раз за разом протыкал ей глаза ножом. Левый, правый. Правый, правый, правый. Левый, левый, правый. Хлюп-хлюп. Я громко ахнула, и он обернулся. Неровно остриженные волосы были в крови. Под желтой от гноя повязкой вырисовывалась рана, которая опускалась с виска на его правый глаз. Бросив все, что держала в руках, я взбежала по лестнице и заперлась в комнате.

*

Мне нелегко об этом говорить. Я сделала слишком много ошибок, и мне невыносимо думать, что ты узнаешь о них. Будешь ли ты меня осуждать? Сможешь ли простить мое слабодушие? Я не могу и не хочу оправдываться.

Я не буду рассказывать тебе обо всем, что происходило с Кларком. О том, что делали отец и его друзья, я тоже не люблю вспоминать. Да и, честно говоря, я мало что видела своими глазами. С тех пор как отец убил Элию, я почти не выходила из комнаты, но не думаю, что кто-либо это заметил. Полтора года я жила как призрак в собственном доме. Иногда мне казалось, что я действительно исчезла. Умерла, и для меня все остановилось, но продолжалось для других.

В доме часто бывали гости. Наряду с завсегдатаями охотниками к отцу стали наведываться новые люди. Я видела их длинные черные плащи в окно. Иногда они подолгу о чем-то беседовали с отцом, а иногда уходили, не пробыв в доме и нескольких минут.

До меня долетали обрывки разговоров – охотники, хранители, Совет… Власть. Я ничего не могла понять. Лежа на кровати и глядя в потолок, я пыталась думать. Я давно не разговаривала, так давно, что даже в моих мыслях больше не было слов – только образы, а чаще пустота; и так мало ела, что у меня всегда кружилась голова. Мне нужно было ухватиться за что-то, напомнить себе, что существую. Я пыталась думать в словах, строить в голове предложения, но это так выматывало меня. Я забывала начало фразы до того, как успевала ее закончить. Только потом, в очередной приезд гостей, когда привлеченная шумом о чем-то споривших людей, я подошла к окну и увидела исчезающие под крыльцом черные фигуры, я впервые четко подумала: «Как высоко».

Как высоко нужно подняться, чтобы, упав, разбиться, как она…

Я мерила расстояние от своего окна до земли, пытаясь понять достаточно ли это высоко. Быть может, мне нужно спрыгнуть с крыши. А может, взобраться на самое высокое дерево и…

Я думала только об этом. Любой предмет, который попадался мне на глаза, я оценивала по его высоте – по смертоносности его высоты. Большинство предметов были неинтересны: я с раздражением замечала, что вокруг меня нет ничего по-настоящему высокого. Несколько раз я спрыгивала с кровати, больно приземляясь на ступни и замирая на мгновение, пытаясь понять, жива ли я. Я прыгала с прикроватного столика, но он был не намного выше кровати. Я хотела спрыгнуть со шкафа и долго думала, как залезть на него.

Мне нужно было что-то высокое. Очень высокое. Ни в моей комнате, ни во всем доме не было такого предмета.

Я ушла. Однажды ночью я просто спустилась, открыла дверь и ушла. Я ходила и ходила, медленно ступая и оглядывая каждое дерево в лесу. Тогда мне показалось, что я нашла идеальную высоту – могучий кедр, ствол которого был таким широким, что, даже разведя руки в стороны, я не могла его обхватить. Я хотела взобраться на него, но так и застыла, уткнувшись лицом в чуть влажную кору. В ужасном изнеможении я засыпала и видела, как взбираюсь на него, но вскоре просыпалась и понимала, что так и не сдвинулась с места. В какой-то момент я совсем потеряла сознание, и мне приснился незнакомый человек.

Он был очень старым. Медленно, почти не отрывая ступни от земли, он подошел и положил свою сморщенную руку мне на плечо. Из-за невысокого роста ему пришлось приподнять голову, чтобы посмотреть на меня. Глаза у него были карие, такие яркие, как будто кто-то зажег лампочку внутри его головы. Почему-то глядя в них, мне хотелось плакать. Он чуть пошевелил сухими губами, наклонился ко мне ближе, как будто хотел что-то сказать.

Я не услышала. Проснувшись от чьего-то прикосновения, я увидела, что окружена людьми в черном. Они о чем-то переговаривались, но сначала я не могла ничего разобрать и только потом поняла, что они задавали мне вопросы. Я попыталась что-то сказать, убедить их оставить меня в покое, но ничего не получилось. Я как будто разучилась говорить. Люди в черном все пытались понять, кто я такая.

– Похожа на дочку Эвана, – сказал кто-то.

– У него есть дочь?

Парень, который стоял ближе всех, склонился и приподнял мою голову. У него было красивое лицо.

– Как тебя зовут? – спросил он.

У меня снова не получилось ответить, и я лишь слабо моргнула в ответ.

– Что это с ней?

– Черт его знает, может, больна?

– Она точно Эван?

–Я же говорю, похожа.

Я почувствовала, как меня берут на руки. Из-под ресниц я увидела лицо того же парня и снова потеряла сознание.

*

Очнулась я на своей кровати. Рядом на столике стоял графин с водой и тарелка с фруктами. Я потянулась к графину и сделала несколько больших глотков прямо из горла. Потом с жадностью взялась за яблоко.

Оно было очень сладким, и его сок приятно капал мне на язык. Казалось, за всю жизнь я не ела ничего вкуснее. Быстро доев, я огляделась и, к своему ужасу, заметила, что дверь в мою комнату была открыта настежь. Я вскочила и заперла ее, а потом подошла к окну.

Он был там. Высокий, в длинном черном плаще, он стоял в саду и о чем-то тихо переговаривался с отцом. Как будто почувствовав мой взгляд, он посмотрел на мое окно и улыбнулся.

– А, проснулась? – сказал он. – Тебе лучше?

Я вздрогнула и, чувствуя как краснею, слабо кивнула. Отец тоже посмотрел на меня, и его взгляд был таким ядовитым, что я сразу отошла от окна.

– А мне это зачем? – услышала я голос отца.

– Разве вы не хотите богатства и уважения? Мы уже истребили почти всех хранителей. Помогите нам добить последних, и вам гарантируется место в Совете. От такого предложения не отказываются.

– Это я сам буду решать.

– Как знаете. Имейте в виду, противостоять Совету не в ваших интересах. Если там узнают о вашей незаконной охоте на элатр…

Отец громко рассмеялся.

– Не Совет ли первым назначил таксу за их шерсть?

– Это было до того, как для этих животных нашлось более полезное применение. Они нужны для передвижения, и пока их количество не возрастет, охота на них запрещена, – парень сделал небольшую паузу, а потом едко добавил, – и карается большими штрафами. У вас красивый дом, господин Эван, вы же не хотите его потерять?

Последовало долгое молчание.

– У меня не больше десяти человек. Зачем Совету мои люди? Разве у вас не хватает солдат? – спросил отец.

– Вы слишком много думаете. Любой на вашем месте был бы рад оказанной чести.

Отец вздохнул.

– Когда?

– Я сообщу.

Разговор прекратился, и отец вернулся в дом. Тогда я ничего не понимала. Если бы я только знала, чем обернется мой побег в лес, мое знакомство с этим человеком, клянусь, я бы лучше умерла, чем допустила то, что потом случилось. Но мне было шестнадцать, я чувствовала себя одинокой и затравленной, а у него был ласковый взгляд и красивые, благородные черты.

Вульфус. Вульфус Авис.

*

Он ужинал с нами каждый день. Со стороны мы, наверное, выглядели, как чинная семья, засевшая за молчаливую трапезу, во время которой только изредка зарождались разговоры – да и те обычно не длились дольше нескольких фраз, сказанных отцом или Вульфусом. Иногда Вульфус обращался ко мне, но у меня все никак не получалось выдавить из себя внятной речи. В такие моменты я краснела и растерянно улыбалась, так отчетливо слыша недовольное хмыканье отца, что казалось, он нависал в опасной близости надо мной, и я невольно сжималась, будто в ожидании внезапного удара.

Кларк редко появлялся за столом. Вульфус часто подтрунивал над ним из-за его шрамов и неуклюжей походки. Я смеялась. Я считала эти шутки безобидными – так мне хотелось верить. Вульфус был для меня чем-то вроде божества, и все, что он говорил или делал, было для меня безоговорочно идеальным. Я смеялась над собственным братом, стараясь не видеть, как менялся при этом его взгляд: сначала боль и обида, потом злость и горящая ненависть. Предательство – вот что это было. Если бы я могла вернуться в прошлое, я бы дала себе хорошенькую оплеуху за тот жестокий предательский смех.

В этих ужинах было мало приятного. Если бы не желание побыть немного рядом с Вульфусом, я бы и не подумала о том, чтобы выйти из комнаты. Каждый раз Вульфус улыбался, видя меня в столовой, и я сразу понимала, что ради этого готова провести вечер под острым, презрительным взглядом отца. Я чувствовала этот взгляд, ощущала его на коже. Мне было неуютно. Я почти не шевелилась за едой и съедала так мало, что ночью долго не могла уснуть от голода, прислушиваясь к звукам, доносившимся из гостиной, пытаясь понять, спит ли отец и можно ли спуститься на кухню. Отец был явно недоволен частыми посещениями Вульфуса и тем, что я не упускаю возможности бросить на него взгляд, но не мог ничего сказать. Я видела, что отец побаивается его, и это поражало меня больше всего. Вульфус же был бесстрашен, мог позволить себе все, что угодно. Наверное именно это восхищало меня в нем. Инстинктивная мысль: «Он сможет меня защитить» заставляла меня тянуться к нему.

Вульфус все чаще смотрел на меня за столом, и постепенно эти взгляды становились дольше, неприкрытее. Я не знала, как вести себя, чувствовала гнев отца, и одновременно злорадствовала его бессилию и боялась последствий. Обычно я убегала в свою комнату сразу после ужина, пока отец перекидывался парой слов с Вульфусом в саду. Я понимала, что в присутствии Вульфуса он ничего не сможет мне сделать, поэтому позволяла себе выходить из комнаты, но без этой защиты мне и подумать было страшно о том, чтобы остаться с отцом наедине.

Однажды, когда Вульфус уже встал из-за стола и отец по обыкновению пошел проводить его до ворот, я уже собиралась умчаться в свою комнату, как вдруг увидела на стуле Вульфуса перчатку. Я взяла ее и поднесла к губам.

Черная, с тонкими длинными пальцами, она была такой красивой и гладкой, мягкой на ощупь. Она пахла кожей и тем неуловимым терпким ароматом, который всегда исходил от Вульфуса. Немного пораздумав, я решила вернуть ее.

Вульфус уже собирался сесть в карету, – я видела его спину сквозь открытый дверной проем и ускорила шаг. Я так хотела отдать ему перчатку, что не заметила, как столкнулась с отцом на выходе в сад. Он крепко схватил меня за локоть и посмотрел на меня так… Что-то похожее было во взгляде Кларка, когда я вместе с Вульфусом смеялась над его шрамами.

На мгновение я оцепенела и начала задыхаться, как в тот раз, когда смотрела на мертвую Элию. Отец держал меня не дольше нескольких секунд, но мне казалось, что прикосновение его пальцев так глубоко въелось в мою кожу, что я никогда не смогу их смыть. Так же резко, как они сомкнулись на моем локте, они вдруг отцепились, и я от неожиданности чуть пошатнулась. Сглотнув, я не оглядываясь, побежала к Вульфусу.

– Вот, – сказала я и протянула перчатку.

Вульфус вскинул бровь, и я вдруг поняла, что это первое слово, которое я сказала ему с тех пор, как мы встретились. Первое слово, которое я сказала с тех пор, как отец убил Элию. За спиной у Вульфуса была карета, заправленная четырьма элатрами. Смотреть на них было странно, как будто какое-то щемящее чувство сдавливало меня изнутри. Я отвернулась.

– У тебя красивый голос, – сказал Вульфус и подмигнул. – Ты же не откажешь мне в удовольствии слышать его?

Я кивнула, чувствуя как снова краснею. Вульфус потянулся к перчатке в моей руке, но не стал забирать ее сразу. Наши пальцы соприкоснулись, и я вся задрожала, молясь, чтобы он никогда не убирал руку, но в то же время мысленно крича ему тут же прекратить, потому что мне хотелось провалиться под землю от стыда и счастья и от того, что я совершенно не представляла, что делать.

– Увидимся завтра, Кларкия, – сказал Вульфус, еще немного подержав мои пальцы в своей руке перед тем, как отпустить их.

Он уже садился в карету, когда у меня неожиданно вырвалось:

– Я буду ждать.

Поняв, что сказала ужасную глупость, я еле подавила желание побежать и запереться в своей комнате. Вульфус молча посмотрел на меня и кивнул. Когда он отворачивался, я могла поклясться, что видела, как уголки его губ приподнялись в улыбке.

Элатры разогнались и взмыли в воздух, поднимая карету. Он был уже далеко в небе, а я все стояла у ворот и смотрела ему вслед. Когда я, наконец, опомнилась и решила поспешить в комнату, то поняла, что отец все это время оставался на пороге и не сводил с меня взгляд.

– Дура, – процедил он и плюнул на землю.

Я сжалась и попыталась проскочить мимо него к лестнице, но он снова взял меня за локоть. Повернув меня к себе, отец крепко ударил меня по лицу.

– Ты никогда не уйдешь из этого дома! – закричал он.

Левая щека горела от удара, но я почти не чувствовала боли. Я чувствовала обиду и ярость. Я бросилась на отца, но он снова ударил меня, и я упала.

– Забудь об этом прохвосте. Я не позволю!

Голова кружилась. Сквозь слезы я увидела лестницу и начала по ней подниматься.

– Никогда! – ревел отец. – Слышишь? Чертова дура!

Ноги подкашивались, и приходилось держаться за перила. Еще несколько ступенек – и можно будет спрятаться под кроватью. Еще немного…

– Порхаешь перед ним, как бабочка. Да он проглотит тебя и не заметит! Чем думаешь, он занимается в этом проклятом Совете?

Я открыла дверь и влетела в комнату, падая на пол, царапая ноги.

– У него жена вот-вот родит!

Я захлопнула дверь и, тяжело дыша, легла на пол рядом с кроватью. Отец продолжал выкрикивать ругательства, но я закрыла глаза и слушала стук своего сердца. Я больше никогда не собиралась выходить.

*

Прошел месяц. Вульфус часто приходил на ужин, но я оставалась наверху, сидя на своей кровати в одной и той же позе, пока он не уходил. Иногда я слышала его шаги под своим окнами, почти физически ощущала груз его мыслей, но запрещала себе выглядывать.

Вскоре отец вместе со всеми своими охотниками куда-то уехал на два дня. В доме остались только я и Кларк, но мы почти не пересекались. Кларк весь день что-то делал в своей комнате, а я бесцельно бродила по дому.

Однажды, подловив момент, когда Кларк куда-то вышел, я заглянула в его комнату. Не знаю зачем: наверное, мне просто было интересно. Когда-то у нас с Кларком была одна комната на двоих, одна жизнь на двоих. Это было так давно… Я больше ничего не знала о нем, и мне казалось, что посмотри я на его комнату, мы могли снова стать ближе. Не представляю, что именно я ожидала там увидеть.

Чучела. Его комната была полна чучел убитых птиц и маленьких животных, вроде кошек, собак, крыс и рабатаров. Некоторые были расставлены на полках вдоль стен, некоторые лежали на его кровати, а одно из них лежало на его столе. У всех были выколоты глаза. Я подошла к столу и увидела убитого детеныша алады – он лежал, расправив крылья, и занимал собой весь стол. У него еще оставался один глаз, а рядом с клювом лежал окровавленный ножик.

Я стояла возле этого трупа и ни о чем не могла думать. Я просто смотрела. Потом мне послышались шаги Кларка, и я, схватив с полки чучело вороны, побежала в свою комнату. Зачем я это сделала? Я и сама не понимала. Многое из того, что я делала раньше, было необъяснимо, но так до странного правильно, как будто внутри меня жило нечто, и оно приказывало мне поступать именно так, а мое тело безропотно подчинялось.

Я поставила чучело у кровати и, прислонившись к стене, смотрела на него. Две черные дыры вместо глаз завораживали меня. Хотелось засунуть туда пальцы, потрогать эту пустоту на ощупь, но я не шевелилась. Мне казалось, я смотрю в глаза смерти. Мое тело так отяжелело, что я больше никогда бы не смогла сдвинуться с места.

Я сидела так, пока Кларк не ворвался в мою комнату.

– Отдай! – закричал он с порога.

Мое тело сразу ожило, и, схватив чучело, я спрятала его за спину.

– Отдай, – отчетливо повторил Кларк, делая шаг вперед.

Мой взгляд скользнул к ножику в его руке. «Тот самый», – промелькнуло в голове. Я покачала головой.

– Отдай или я тебя убью.

Он говорил серьезно, совсем не моргая и в упор глядя на меня своим покрасневшим целым глазом.

– Я ничего не брала, – сказала я, еще крепче сжимая чучело в руках.

Кларк подошел ближе и взмахнул ножом. Я закричала и бросилась вон из комнаты. На лестнице я споткнулась и с грохотом упала на каменный пол прихожей. Чучело вылетело из моих рук и покатилось к входной двери. Кларк спокойно спустился, обошел меня и взял чучело. Он оттряхнул его и пошел обратно к лестнице.

– Воровка, – сказал он, обходя меня.

– Я не воровка! – закричала я.

Кларк даже не обернулся. Он ушел, а я все лежала на холодном полу. «Я не воровка», – повторяла я, с каждым разом все тише и тише. Хотелось плакать. Я жмурилась, пытаясь выдавить из себя слезы, но ничего не получалось.

Когда отец вернулся, я все еще лежала в прихожей. Лил сильный дождь. Вода стекала с его одежды и сапог и хлюпала под его шагами. Он посмотрел на меня и молча обошел.

Он прошел в гостиную и налил себе выпить. Я тихо встала и хотела уйти к себе, но он окликнул меня. Отец налил мне рюмку и поставил на край стола. Когда я обернулась, он кивнул на нее. Я подошла.

– Девятнадцать, – пробормотал он.

– Что?

– Твой ненаглядный Вульфус справился блестяще. Девятнадцать жизней за медаль и новую должность.

Я не поняла, а может, и притворилась, что не поняла, о чем он. Я смотрела на полную рюмку. Она поблескивала и манила. Я осторожно взяла и залпом осушила ее. Горячая горькая жидкость обожгла мне горло, и я начала кашлять. Отец налил еще.

– Непоколебимый Вульфус Авис! Я даже завидую ему… – Отец выпил и чуть поморщился. – Никогда не думал, что окажусь таким слабым. Кто же знал? Эти деревья, эти чертовы ивы…

Он как будто забыл, что я стою рядом. Отец говорил не со мной, а скорее сам с собой, и я совершенно его не понимала. Мне было все равно. Я почти не слушала, и то и дело косилась на вторую рюмку.

– Не знаю, как жить, не знаю, что я должен сделать… Каждый поганый день я думаю о ней. Она лежит в склепе, как каменное изваяние. Мертвая! Если бы я знал раньше, если бы…

Я схватилась за рюмку, а отец вдруг посмотрел на меня так, будто только тогда осознал мое присутствие. Он вырвал ее у меня, выплеснув половину, и с грохотом поставил на стол. Он весь дрожал. У него был странный вид, – не рассерженный, а как будто испуганный. Мне показалось, что он вот-вот заплачет, и это напугало меня больше, чем самый злобный его взгляд.

Отец без сил опустился в кресло и схватился за голову. Радуясь, что он больше не смотрит на меня, я тихо ускользнула к лестнице. Пробежав вверх ровно пятнадцать ступеней, я скрылась, как мне казалось, в единственном безопасном месте во всем мире – под своим одеялом.

*

Мы с Вульфусом… были влюблены. Наверное, так это нужно назвать. После того, как отец бросил фразу о беременной жене, я долго избегала Вульфуса, притворялась, что не слышу, когда он стоял и звал меня под окном, когда стучался в мою спальню и просил открыть. Я чувствовала себя обманутой и преданной. Эта была даже не ревность, а досада, как бывает, когда расчитываешь на что-то, но не получаешь. Видя интерес Вульфуса ко мне, я думала, что нахожусь под его покровительством, и это давало мне силы продолжать жить, мечтать о том, как однажды уеду далеко от отца и Кларка. Все эти надежду рухнули, когда оказалось, что место, на которое я претендавала, было уже занято. Тогда я решила забыть обо всем, но Вульфус не унимался.

Однажды он подошел вплотную к моей двери, так близко, что мне казалось, он стоит у меня за спиной.

– Думай, что хочешь, но я не оставлю тебя здесь. Скоро ты уедешь отсюда, я обещаю.

Я ничего не ответила, но слышала его дыхание за дверью еще очень долго. Я больше не собиралась верить ему, но он сдержал слово. Всего через несколько дней к нам приехали люди в черном во главе с Вульфусом. Я увидела его приезд через окно и не успела спрятаться, – выйдя из кареты, он сразу посмотрел в мою сторону. Он подмигнул мне и улыбнулся. Отец встретил его, и они вместе прошли в дом.