Нечто в воде

Посвящается Россу

Победу, изложенную со всеми подробностями, трудно отличить от поражения ^[1].

Жан-Поль Сартр. Дьявол и Господь Бог

Вот я улыбнусь, моя улыбка упадет на дно ваших зрачков, и одному только Богу известно, что из этого выйдет ^[2].

Жан-Поль Сартр. Нет выхода^[3]

Catherine Steadman

SOMETHING IN THE WATER

Copyright © Catherine Steadman, 2018 This edition is published by arrangement with Darley Anderson Literary, TV & Film Agency and The Van Lear Agency.

© Таулевич Л., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

1. Могила

Суббота, 1 октября

Вы когда-нибудь задумывались, сколько нужно времени, чтобы выкопать могилу? Не гадайте. Целая вечность. Любую цифру, пришедшую вам в голову, смело умножайте на два.

Все мы видели в кино такую сцену: герой, порой даже под дулом пистолета, потеет и кряхтит, все глубже уходя лопатой в неподатливую почву, пока не окажется в шести футах ниже уровня земли, в собственноручно вырытой могиле. Или двое незадачливых карикатурных злодеев, споря и препираясь, бестолково машут лопатами, с мультяшной легкостью расшвыривая вокруг себя комья земли.

На самом деле все не так. Копать очень трудно. Твердая, тяжелая земля поддается медленно, с большим трудом. Это чертовски утомительно. Дьявольски скучно. И долго. Но сделать надо.

Первые двадцать минут вы держитесь на стрессе, адреналине, отчаянном осознании необходимости. А потом ломаетесь.

Ноги и руки ноют, все тело гудит. Прах к праху. Болит сердце, отходя от последствий адреналинового шока, падает уровень сахара в крови, и вы будто на полном ходу врезаетесь в стену. И при этом с кристальной ясностью осознаете, что выкопать яму все равно придется, как бы ни было тяжело, хоть умри.

Тогда вы переключаете скорость – на середине марафона, когда энтузиазм испарился и перед глазами маячит одна безрадостная цель: дойти до финиша. Вы вложили в проклятый забег все, что имели. Поклялись друзьям, что сможете, заставили внести пожертвования в некую благотворительную организацию, о которой и сами знали только понаслышке. Они с виноватым видом пообещали внести больше денег, чем хотели изначально, чувствуя себя в долгу из-за какого-нибудь давнего велопробега в университете, подробностями коего утомляют вас всякий раз, когда выпьют лишнего. Вы следите за ходом моей мысли? Я все еще о марафоне. Потом вы каждый вечер выходили на пробежку, ноги ныли от усталости, в наушниках гремела музыка, вы преодолевали милю за милей, и ради чего? Чтобы сразиться с собой, со своим телом, именно сейчас, в этот самый момент, и посмотреть, кто победит. Никому, кроме вас, это не интересно. Всем плевать. Только вы, вы и никто другой, пытаетесь выжить. Вот так же и с могилой: представьте, что музыка смолкла, а надо танцевать. Если остановитесь – вам конец.

И вы продолжаете копать. Потому что альтернатива куда страшнее, чем рытье проклятой бездонной ямы в жесткой, неподатливой земле лопатой, найденной в заброшенном сарае.

Вы копаете дальше; перед глазами проплывают цветные пятна: фосфены ^[4], вызванные метаболической стимуляцией зрительных нейронов коры головного мозга из-за понижения уровня кислорода и сахара в крови. Кровь ревет в ушах: от обезвоживания и перенапряжения упало артериальное давление. Но мысли плывут по спокойному озеру сознания, лишь изредка выныривая на поверхность, и вы не успеваете их поймать. Разум девственно-чист. Центральная нервная система воспринимает перегрузку в виде ситуации «бей или беги» и реагирует, как любят писать в спортивных журналах, «высвобождением эндорфинов» ^[5], что тормозит мыслительные процессы и вместе с тем защищает мозг от боли и стресса, связанных с вашим занятием.

Изнеможение – отличный способ уравновесить эмоции. Хоть беги марафон, хоть копай могилу.

* * *

Примерно через сорок пять минут я решаю, что шесть футов – недостижимая для меня отметка. Это невозможно. Мой рост – пять футов шесть дюймов ^[6]. Как я оттуда выберусь? Я буквально вырою себе яму.

Согласно правительственному исследованию за две тысячи четырнадцатый год, пять футов шесть дюймов – идеальный рост для жительницы Великобритании. Оказывается, британцы хотят видеть рядом с собой спутницу именно такого роста. Повезло мне. И Марку. Господи, как мне его не хватает!

Ладно, если я не в силах вырыть яму в шесть футов, то какой глубины хватит?

Обычно тела находят из-за небрежного захоронения. Я ни в коем случае не хочу, чтобы подобное произошло. Мне это совершенно ни к чему. А небрежные захоронения, как в принципе и все небрежное, получаются в результате трех факторов: дефицит времени, нехватка предприимчивости, недостаточное усердие.

Что касается времени: у меня есть от трех до шести часов. Три – по моим приблизительным подсчетам, а шесть – до конца светового дня. Времени достаточно. С предприимчивостью тоже все в порядке: две головы лучше, чем одна. Надеюсь. Нужно просто идти шаг за шагом. Наконец третье: усердие. Этого у меня хоть отбавляй! Я никогда в жизни так не усердствовала.

Минимальная глубина, рекомендованная британским Институтом захоронений и кремации, – три фута. Я знаю, потому что изучила этот вопрос. Сначала загуглила и только потом взялась за лопату. Видите, как я предприимчива. К тому же старательна. Я сидела на корточках рядом с телом, втаптывая в землю прелые листья, и искала, как его похоронить, зайдя в браузер с одноразового телефона мертвеца. Если найдут тело… нет, не найдут… и сумеют восстановить данные… нет, не сумеют… то история моих поисковых запросов станет для кого-то чрезвычайно увлекательным чтивом.

* * *

Спустя два часа я останавливаюсь. Яма теперь чуть больше трех футов глубиной. Рулетки у меня нет, однако я помню, что три фута – примерно длина моей ноги до паха. А еще высота самого лучшего прыжка, который мне удалось совершить во время отдыха в конноспортивном лагере, перед отъездом в университет, двенадцать лет назад. Этот отдых мне подарили на восемнадцатилетие. Странно устроена человеческая память. Я стою по пояс в могиле и вспоминаю конные состязания. Кстати, я получила второе место. И очень радовалась тогда.

Ладно, так или иначе, я выкопала яму глубиной примерно в три фута, шириной в два и длиной в шесть. У меня ушло два часа.

Напоминаю: копать могилу очень тяжело.

Чтобы вам было проще представить: размеры ямы, моего двухчасового детища, три на два на шесть футов, то есть тридцать шесть кубических футов земли, то есть один кубический метр, то есть полторы тонны. Столько весит легковой автомобиль с кузовом хэтчбек, взрослый кит-белуха или среднестатистический гиппопотам. Такой груз – только в земляном эквиваленте – я переместила чуть выше и левее изначального положения, а глубина могилы составила всего три фута.

* * *

Глядя на кучу земли, я медленно подтягиваюсь на дрожащих руках и выбираюсь наверх. Тело лежит неподалеку под рваным палаточным брезентом, кобальтовая синева которого резко выделяется на фоне коричневого ковра из листьев. Я нашла остатки палатки, свисавшие с ветки, словно фата, близ стоянки, в компании с выброшенным холодильником. Дверца морозилки тихо поскрипывала на ветру.

Печально смотреть на выброшенные на свалку вещи, правда? Тоска. Хотя в них есть своя красота. Собственно, я тоже пришла кое-что выбросить.

Холодильник простоял тут довольно долго – я видела его из окна машины, когда мы с Марком проезжали здесь три месяца назад, и его до сих не забрали. Мы возвращались тогда в Лондон из Норфолка после празднования годовщины. Прошло несколько месяцев, а он так и стоит. Странно: у нас столько всего произошло, а здесь ничего не изменилось. Такое чувство, словно это место уплыло во времени и стало зоной ожидания. Похоже, тут никто не появлялся с тех пор, как выброшен холодильник, одному богу известно когда. Сам холодильник явно родом из семидесятых – тяжелая, громоздкая монолитная глыба в сыром английском лесу. Он простоял здесь как минимум три месяца, и его не забрали на свалку. Потому что здесь никого не бывает. Кроме нас. Ни служащих горсовета, ни недовольных местных жителей, способных написать жалобу, ни собачников, которые рано утром могли бы наткнуться на мои раскопки. Самое безопасное место, пришедшее мне в голову. Поэтому мы здесь. Чтобы земля осела, нужно время. У нас с холодильником оно есть.

* * *

Я оглядываю холмик под мятым брезентом. Кучка плоти, кожи, костей, зубов. Все это мертво уже три с половиной часа.

Интересно, он еще теплый? Мой муж, он теплый на ощупь? Я печатаю вопрос в поисковой строке. Не хочется неприятных сюрпризов.

Ага, понятно. Руки и ноги должны быть уже холодными, а туловище может до сих пор сохранять тепло. Ну ладно.

Набираю побольше воздуха и выдыхаю.

Поехали… Нет, стоп. Я зачем-то решаю удалить историю поиска. Это бессмысленно: знаю, что телефон невозможно отследить, он наверняка перестанет работать через несколько часов в сырой холодной земле. А вдруг не перестанет? Я кладу одноразовый мобильный обратно в карман его пальто и достаю из нагрудного кармана личный айфон Марка. Он в авиарежиме. Просматриваю галерею. Мы. Слезы наворачиваются на глаза, стекают двумя горячими ручейками по лицу.

Я убираю брезент. Стираю отпечатки пальцев, возвращаю телефон во все еще теплый нагрудный карман и собираюсь с силами.

* * *

Я не считаю себя плохим человеком. Хотя… Судите сами. Только сначала я должна все объяснить. А для этого надо вернуться на три месяца назад, в день нашей годовщины.

2. Утро годовщины

Пятница, 8 июля

Мы с Марком проснулись до рассвета. Сегодня наш праздник. Годовщина первого дня знакомства.

Мы остановились в бутик-отеле с пабом на побережье, в Норфолке. Марк нашел его в приложении к «Файненшнл таймс»: «Как потратить». Он выписывает газету, хотя читать успевает только приложения. Впрочем, не соврали, отель действительно оказался «уютным загородным оазисом». И я рада, что мы выбрали именно этот способ потратить деньги. Строго говоря, они пока не мои, однако, надеюсь, скоро станут.

Отель и вправду представляет собой идеальное гнездышко – свежие дары моря, холодное пиво, кашемировые пледы. «Челси на море», как называют его путеводители.

Последние три дня мы гуляли, пока ноги не начинали гудеть от усталости, а щеки – гореть от английского солнца и ветра. Наши волосы пропитались запахом леса и соленого моря. Прогулки, постель, купание, вкусная еда. Божественно.

Отель построили в тысяча шестьсот пятьдесят первом году как постоялый двор для работников таможни, останавливавшихся здесь на пути в Лондон, и среди его постоянных клиентов числится знаменитый уроженец Норфолка, победитель Трафальгарской битвы, вице-адмирал Горацио Нельсон. Флотоводец останавливался в пятом номере, рядом с нашим, и приходил сюда по субботам получать свои депеши все пять лет вынужденной безработицы. Интересно, что даже у лорда Нельсона были периоды безработицы. А я-то всегда думала, что, однажды попав в военно-морской флот, остаешься в нем навсегда. Оказывается, нет. Такое случается даже с лучшими из нас. Кроме того, за годы существования отеля в нем проводились многочисленные мероприятия: аукционы по продаже скота, выездные сессии судов и фестивали в честь Джейн Остин со всеми их радостями.

Буклет на журнальном столике в нашем номере восторженно сообщал, что в помещении малой столовой на первом этаже проходили предварительные слушания по делу печально известных бернемских убийц. Усомнившись в их известности, печальной или нет, поскольку никогда о них не слышала, я продолжила чтение.

История началась в тысяча восемьсот тридцать пятом году с того, что жену сапожника вдруг ужасно затошнило прямо во время семейного обеда, на глазах у супруга. Вскоре выяснилось, что миссис Тейлор, которую затошнило, отравили мышьяком. Кто-то подмешал отраву в муку, хранившуюся в кладовой, и при вскрытии в тканях желудка умершей обнаружили следы яда. Расследование установило, что мистер Тейлор крутил роман с соседкой, некой миссис Фанни Биллинг, которая незадолго до происшествия приобрела в местной аптеке мышьяка на три пенни. Он каким-то образом попал в мешок с мукой в доме Тейлоров, а оттуда – в клецки, оборвавшие жизнь миссис Тейлор. Видимо, мистер Тейлор в тот вечер от клецек отказался. Возможно, он придерживался безуглеводной диеты.

В ходе расследования выяснилось, что в тот день в доме четы Тейлор побывала некая миссис Кэтрин Фрэри, и люди слышали, как она наставляла Фанни перед допросом: «Стой на своем, и нам ничего не сделают».

Дальнейшее расследование установило, что муж и ребенок Кэтрин скоропостижно скончались за две недели до случившегося.

Тут уж заподозрили неладное. Желудки супруга и ребенка Кэтрин Фрэри отправили в Норвич, и анализ подтвердил наличие в них мышьяка. Свидетель из дома Тейлоров заявил, что Кэтрин навещала миссис Тейлор и добавила в кашу для больной белый порошок из бумажного пакетика, тем самым отравив ее во второй раз, теперь уже смертельно. Неделей ранее сообщницы тем же способом отравили невестку Кэтрин.

Кэтрин и Фанни были повешены в Норвиче за умышленное убийство своих мужей, миссис Тейлор, а также ребенка и невестки Кэтрин. Согласно «Еженедельному вестнику Найлса», 17 октября 1835 года преступницы «отправились в вечность на глазах у огромной толпы, состоящей из двадцати или тридцати тысяч зрителей, более половины из них – женщины». «Отправились в вечность». Милое выражение.

Странно, что историю «бернемских убийц» включили в информационный буклет отеля, учитывая его типичный контингент.

* * *

В половине пятого утра звонит будильник, и мы покидаем уютное гнездышко из гусиного пуха и египетского хлопка. Молча натягиваем приготовленную с вечера одежду: тонкие хлопчатобумажные футболки, джинсы, шерстяные свитера, которые пригодятся, пока не выйдет солнце, крепкие ботинки. Я делаю кофе в маленькой полуавтоматической кофеварке, а Марк тщательно причесывается в ванной. Нет, мой жених не показушник, однако, подобно большинству мужчин за тридцать, он уделяет слишком много времени прическе. Мне импонирует это маленькое несовершенство – крошечная трещинка в идеальном образе. Я собираюсь быстрее, чем он. Кофе мы пьем уже полностью одетые, сидя на застеленной кровати, с открытыми окнами. Марк молча обнимает меня за плечи. Мы еще успеем запрыгнуть в машину и попасть на пляж до рассвета. Восход сегодня в пять ноль пять – так написано в информационном листке, лежащем возле кровати.

В относительной тишине доезжаем до Холкем-Бич. Хотя мы вместе, каждый думает о своем, в одиночку сражаясь с еще не выветрившейся сонливостью. Наш ритуал. Знаете, как порой бывает? В вашу жизнь прокрадывается немного волшебства, и вы лелеете его, будто экзотический цветок. Все это мы уже проделывали, такова традиция. Утро нашей годовщины. Мы въезжаем на парковку, и я задумываюсь, будем ли мы так же отмечать этот день после свадьбы, до которой осталось два месяца. Или нашим новым праздником станет день бракосочетания?

Мы выходим из машины, и нас окружает густая тишина Холкем-Холла, то и дело пронизываемая птичьими трелями. Потревоженные хлопаньем дверцы олени на соседнем поле поднимают головы и замирают. Мы завороженно смотрим на них в ответ, и они вновь начинают щипать траву.

Сегодня мы потревожили глинистый гравий парковки одними из первых; чуть позже тут, как всегда, станет гораздо веселее – появятся собаки, дети, фургоны и всадники, целые семейства, спешащие насладиться последними теплыми деньками. Со дня на день похолодает. Впрочем, так говорят каждый год.

А пока что никого не видно, и мы шагаем по галечной дорожке к бесконечному песчаному пляжу Холкем – четыре мили золотисто-белого песка, окаймленного сосновым лесом. Ветер с Северного моря колышет островки диких трав, сдувая песок вдоль гребней высоких дюн. Долгие мили нетронутых песчаных холмов, море, и ни души вокруг. Неземной предрассветный пейзаж. Пустота. Хочется начать все с чистого листа, заново. Как на Новый год.

Марк берет меня за руку, и мы идем к берегу. У кромки воды стягиваем ботинки, потом, подвернув джинсы, ступаем в ледяную воду.

Его улыбка. Глаза. Горячая рука крепко сжимает мою. Ледяная вода обжигает ноги. Мы правильно рассчитали время. Небо начинает светлеть. Мы смеемся. Марк, глядя на часы, отсчитывает секунды. Мы терпеливо смотрим на горизонт.

Над светлеющим небом из серебристой воды выныривает солнце. Желтая полоса на горизонте плавно подсвечивает низкие облака персиковым и розовым, а все небо вспыхивает синевой. Лазурной синевой. Невозможная, умопомрачительная красота. До головокружения.

Когда холод становится невыносимым, я шлепаю обратно на берег, наклоняюсь на мелководье, чтобы смыть с ног песок, и обуваю ботинки. Мое помолвочное кольцо ловит лучи солнца, преломляющиеся в кристально чистой воде. Утренняя дымка рассеялась, прозрачный соленый воздух напоен влагой. Все нереально яркое, свежее. Самый лучший день в году. И всегда столько надежд, каждый год.

Марк попросил моей руки в октябре прошлого года, когда ему исполнилось тридцать пять. Я удивилась, хотя мы уже несколько лет встречались. Иногда кажется, что до меня все доходит как до жирафа. Возможно, я невнимательна или просто не очень догадлива. Поэтому события часто застают меня врасплох. Всегда удивляюсь, когда слышу от Марка, что кто-то из общих знакомых не любит того-то или того-то, что я кому-то нравлюсь или наоборот. Никогда не замечаю таких вещей. Наверное, это к лучшему. Меньше знаешь – лучше спишь.

А Марк все замечает. Он умеет ладить с людьми. Те просто сияют, когда он подходит. В редких случаях, когда я появляюсь где-то без Марка, меня почти всегда кто-то спрашивает изумленным и разочарованным тоном: «Марк что, не придет?» Я не обижаюсь, ведь прекрасно их понимаю. С Марком все становится лучше. И он по-настоящему умеет слушать. Смотрит в глаза – не агрессивно, а ободряюще, будто говорит: «Я здесь, и этого довольно». Люди ему интересны. Марк не отводит глаз, он всегда с тобой.

Мы сидим на дюне, оглядывая раскинувшееся перед нами пространство неба и моря. В ушах воет ветер, как всегда наверху. Я радуюсь, что мы надели теплые свитера. Грубая ирландская шерсть пахнет псиной и согревает. Заговариваем о будущем. В этот день мы всегда строим планы. Как новогодние обещания, только в середине года. Я с детства люблю расписывать свои цели наперед, просто обожаю. И подводить итоги. Марк до нашего знакомства никогда подобным не занимался, но подхватил от меня: ему по душе прогрессивно-футуристическая природа этого занятия.

В моих видах на будущее ничего особенного. Все как обычно: больше читать, меньше смотреть телевизор, лучше работать, проводить больше времени с близкими, правильно питаться, меньше пить, быть счастливой. А Марк вдруг выпаливает, что хочет сосредоточиться на работе.

Марк работает в банковской сфере. Да, знаю: фу, гадость. Могу сказать лишь одно: он не мерзавец. Уж поверьте на слово. Он не из тех итонских ^[7] снобов, что пьют только с членами своего клуба и не мыслят жизни без игры в поло. Он славный парень из Йоркшира. Ну да, его отец не шахтер. Мистер Робертс, теперь уже удалившийся от дел, трудился в качестве консультанта пенсионного фонда «Пруденшиал» в Ист-Райдинге.

Марк быстро продвинулся по карьерной лестнице, сдал экзамены, стал трейдером и специализировался на государственном долге; его переманили, повысили, а затем случилось то, что случилось. Крах.

В финансовой индустрии наступил кризис. Все, кто понял, в чем дело, пришли в ужас с самого первого дня. Они видели, как разжимается пружина, что ждет их впереди. В принципе, Марку ничто не грозило. На его работе спад не отразился, поскольку он специализировался именно на том, в чем всем требуется помощь во время кризиса, – на долгах. Правда, премии упали. Нет-нет, мы не перешли на хлеб и воду, пугало только то, что потеряли работу многие друзья Марка. Страшно было видеть взрослых людей в таком отчаянии: их дети учились в частных школах, и они больше не могли себе позволить выплачивать ипотеку. Их жены бросали работу, как только появлялись дети. Никто из них не побеспокоился о запасном аэродроме. Люди приходили к нам на обед и плакали. Уходя, они рассыпались в извинениях, бодро улыбались и обещали вновь увидеться с нами, как только вернутся в родные города и наладят свою жизнь. От многих из них мы больше никогда не получали вестей. Только слышали, что кто-то вернулся в Беркшир к родителям, кто-то уехал в Австралию, кто-то развелся.

Марк сменил банк; в старом уволили всех его коллег, в итоге ему пришлось работать за пятерых, и он решил попробовать себя в другом месте.

Новый банк мне не понравился – с ним что-то не так. Те, кто там работает, умудряются выглядеть одновременно толстыми и жилистыми. Новые коллеги Марка не поддерживают форму и курят. Против курения я ничего особенно не имею, только они делают это с каким-то нервным отчаянием. От них несет желчью и разбитыми мечтами. За кружкой пива они презрительно поливают грязью своих жен и детей, не стесняясь моего присутствия. Можно подумать, если бы не эти женщины, они бы сейчас загорали где-нибудь на пляже.

Марк не такой. Он следит за собой, бегает, плавает, играет в теннис, ведет здоровый образ жизни. А теперь ему приходится сидеть по одиннадцать часов в день в одном помещении с подобными людьми. Он, конечно, сильный, но его это выматывает. И вот в наш самый главный день, в годовщину, он заявляет, что хочет «сосредоточиться на работе».

Значит, я буду видеть его еще меньше. Он и так слишком много трудится. Каждый день встает в шесть утра, в половине седьмого выходит из дому, обедает на работе и возвращается в половине седьмого вечера, совершенно изможденный. Мы ужинаем и разговариваем, иногда смотрим фильм, а в десять он вырубается, чтобы утром начать все заново.

– Вот это я и хочу изменить, – говорит он. – Я проработал там целый год. Когда переходил туда, мне обещали, что место временное, до реорганизации отдела. А теперь не позволяют ничего менять. Никакой реорганизации. Я не делаю того, ради чего меня наняли.

Он вздыхает и проводит рукой по лицу.

– В общем-то, я не против. Но придется серьезно поговорить с Лоуренсом. Пусть или повысит мою годовую премию, или сменит команду, потому что некоторые из этих клоунов вообще не соображают, что делают. – Он замолкает и смотрит на меня. – Я серьезно, Эрин. Не собирался тебе говорить, но после сделки в понедельник Гектор звонил мне в слезах.

– Почему? – удивляюсь я.

Гектор уже много лет работает вместе с Марком. Когда все начало рушиться и Марк переходил в другой банк, он обещал коллеге взять его с собой и сдержал слово. Заявил, что перейдет в новый банк вместе с Гектором или не перейдет вообще.

– Ты знаешь, что недавно мы ждали расчеты, нужные для подписания сделки? – Он испытующе смотрит на меня.

– Да, ты говорил об этом на парковке, – киваю я.

Он вчера выскользнул из паба во время обеда и целый час расхаживал с телефоном по парковке, пока его еда не остыла. А я читала книгу. Я тоже увлечена своей работой, и мне хорошо знакомы эти телефонные брожения.

– Ага, он сказал, что получил цифры. Ребятам из отдела торговых операций очень не хотелось работать на праздники, и они ему устроили. Они потребовали созвать совещание после праздников, чтобы обсудить часы переработки и справедливое вознаграждение. Просто смешно. В общем, Гектор поговорил с Нью-Йорком, пытаясь объяснить, что никого нет на месте и поэтому расчеты опаздывают. Они просто взбесились. Эндрю… Помнишь Эндрю из Нью-Йорка? Я рассказывал тебе…

– Того, что орал на тебя в телефон на свадьбе Брианны? – перебиваю я.

– Ага, Эндрю, – фыркает Марк. – Он немного нервный. Ну, в общем, Эндрю наорал на Гектора по телефону, тот испугался, быстро вставил цифры и отправил документы. И лег спать. Когда же проснулся, его ждала пара сотен пропущенных звонков и писем. Как выяснилось, они добавили лишний нолик. Грег и остальные наверняка сделали это специально, чтобы отложить сделку. Они думали, что Гектор просмотрит цифры и даст им недельку на исправления, они как раз к тому времени вернутся в офис. Гектор не проверил. Просто подписал и отправил. Теперь договор вступил в законную силу.

– Господи, Марк! Разве нельзя сказать, что это ошибка?

– Нельзя, дорогая. Теперь Гектор звонит мне и объясняет, что не ожидал подвоха, что всегда все проверяет… а Эндрю велел срочно отправлять, и… Он плакал, Эрин. Я же… Такое чувство, что меня окружают полные… – Марк осекается и грустно качает головой. – Я решил попытать счастья в других местах. И буду рад, даже если на новом месте премия с зарплатой окажутся меньше: рынок все равно не вернет прежних позиций. Кого мы обманываем? Мне надоел этот напряг. Я хочу жить как нормальный человек. Я хочу, чтобы у нас были дети, чтобы мы проводили вместе вечера.

Мне нравятся его слова. Очень. Я обнимаю Марка. Утыкаюсь лбом в его плечо.

– Я тоже.

– Вот и ладно. – Он тихонько целует меня в волосы. – Закину удочки, найду хорошее место, подам заявление, когда уляжется шумиха с Гектором, и возьму оплачиваемый отпуск на время свадьбы и медового месяца. В ноябре приступлю к работе, а там и Рождество.

Он уже брал оплачиваемый отпуск. Все, кто работает в финансовом секторе, берут вынужденный отпуск при смене работы. Наверное, их отправляют в этот обязательный отпуск для того, чтобы помешать торговле инсайдерской информацией, по факту же они получают два оплачиваемых месяца свободы. Отличный план. Везет же Марку! Я тоже почти наверняка смогу взять несколько недель отпуска. Мы устроим себе чудесный медовый месяц. Я работаю над своим первым полнометражным документальным фильмом. Первую часть съемок закончу до свадьбы, а потом сделаю перерыв в три-четыре недели и возьмусь за вторую часть. Эти три или четыре недели придутся как никогда кстати.

В груди растекается тепло. Здорово. Так будет лучше для обоих.

– Куда поедем? – спрашивает он.

– В свадебное путешествие?

Мы заговорили на эту тему впервые. До свадьбы осталось всего два месяца. Мы обсудили все до мелочей, а поездку оставили на потом. Как неоткрытый подарок. А сейчас, кажется, пришло время обсудить медовый месяц. Я в восторге от перспективы заполучить Марка на несколько недель, он будет только моим.

– Давай устроим что-то безумное. Может быть, у нас в последний раз есть на это время или деньги, – выпаливаю я на одном дыхании.

– Да! – энергично соглашается он.

– Две недели… нет, три? – предлагаю я и, наморщив лоб, продумываю график предстоящих съемок и интервью. Три недели вполне смогу выкроить.

– Вот это дело. Карибы? Мальдивы? Бора-Бора? – спрашивает он.

– Бора-Бора… Фантастика! Я понятия не имею, где это, но как звучит! Все, к черту! Первым классом? Можем мы себе позволить первый класс?

– Мы все можем, – улыбается он. – Я забронирую билеты.

– Отлично!

Никогда в жизни не летала первым классом.

А потом произношу слова, о которых буду отчаянно жалеть всю жизнь:

– Я хочу поплавать там с аквалангом. Попробую нырнуть вместе с тобой.

Я горю желанием показать Марку, насколько сильно его люблю. Будто кошка с дохлой мышью в зубах. Нравится ему или нет, я роняю эту мышь к его ногам.

– Серьезно? – Он встревоженно ищет мой взгляд, щурясь от солнца; ветер треплет его темные волосы. Такого он не ожидал.

Марк – опытный дайвер. Он уговаривал меня понырять во время каждой поездки, а я всегда боялась. Однажды, еще до нашего знакомства, у меня было неудачное погружение. Я жутко испугалась. Все обошлось, но теперь у меня начинается паника от одной мысли о подводных прогулках. Мне не нравится ощущать себя в ловушке. Мысль о давлении и медленных подъемах наводит ужас. Однако ради него я хочу это сделать. Новая жизнь, новые испытания.

– Да, я решила, – улыбаюсь в ответ.

Я смогу. Что в этом сложного? Даже дети ныряют. Все будет в порядке.

Он смотрит на меня.

– Я тебя чертовски люблю, Эрин Лок.

– И я тебя, Марк Робертс.

Он наклоняется ко мне, целует в губы и спрашивает, глядя в глаза:

– Ты настоящая?

Мы уже играли в эту психологическую игру.

На самом деле он спрашивает: «То, что с нами происходит, настоящее?» Все настолько прекрасно, что обязательно должен быть какой-то подвох, ловушка. Наверное, я лгу. Или нет?

Выжидаю секунду и расслабляю мышцы лица. Он смотрит на меня изучающим взглядом. Мои зрачки сужаются, как коллапсирующая Вселенная, и я спокойно отвечаю:

– Нет.

Нет, я не настоящая. Мне становится страшно. Я делала так всего несколько раз. Отделялась от собственного лица. Заставляла себя исчезнуть. Будто возвращаешь телефон к заводским настройкам.

– Нет, я не настоящая, – с безразличным и честным лицом произношу я.

Мои слова должны прозвучать очень серьезно. Так эффектнее.

Его глаза вспыхивают, он пытливо изучает мое лицо в поисках подсказки, ниточки, за которую можно ухватиться. Ничего нет. Я исчезла.

Знаю: он боится. В глубине души его терзает мысль, что я могу исчезнуть. Уйти. Что наша любовь – не всерьез. Однажды утром он проснется и все будет как прежде, только без меня. Я вижу на лице Марка проблески этого знакомого страха, когда мы выбираемся куда-то с друзьями и оказываемся в разных углах комнаты, полной людей. Я ловлю его взгляд и понимаю, что он-то настоящий. Сейчас это написано у него на лице. И этого довольно.

Я едва заметно улыбаюсь, и его лицо вспыхивает радостью. Он смеется, покраснев от удовольствия. Я тоже смеюсь, и тогда он берет мое лицо в ладони и прижимается губами к моим. Словно я выиграла гонку. Или вернулась с войны. Я молодец. Господи, я люблю тебя, Марк. Он тащит меня в солончаковые камыши, и мы занимаемся любовью – отчаянно, хватая друг друга за свитера и скользя руками по вспотевшей коже. Когда он кончает, шепчу ему в ухо:

– Я настоящая.