Из деревни…

– Ну, что, Акулинька, получше ли тебе теперь? Не правда ли, какая хина горькая?! – И девочка жалостливо смотрела на нее задумчивыми, добрыми глазами.

– Спасибо, Ленушка! Солнышко ты мое ясное! Дай мне рученьку твою поцеловать… – сквозь слезы говорила больная.

– Ну что ты, не надо, Акуля! Выздоравливай скорее. Скучно, когда ты больна. Пей, я тебе еще принесу чаю…

Не высказать, какой глубокой благодарностью переполнено сердце деревенской девушки! Она, обративши лицо к образочку – благословению матери – всегда горячо молилась за своих добрых господ.

– Жалостливые, сердечные! – шепчет она, думая о них.

VI

Чисто прибрала Акуля кухню; вычистила так медную посуду, что она, как жар, горит; все аккуратно расставила по полкам, оклеенным белыми фестончиками, и оглянулась с любовью кругом: дорога ей каждая плошка в этом мирном уголке.

В квартире тихо, светло и тепло. Акуля всегда по вечерам работает для себя или чинит что-нибудь детское.

В кухню выбежали обе девочки. Валя охватила Акулю за шею, да так и повисла… Видно, что они большие друзья.

– Спой про «капустку»… – шепчет малютка.

– Погоди, милушка, малость… Недосуг… Надо вам чулочки заштопать…

– Ты штопай и пой.

– Ну, вот, Валюша, опять ты со своей «капусткой». Лучше расскажи, Акуля, про свою деревню. Расскажи, как у вас голод был… – просит Леночка.

– Я уже много раз говорила вам, детушки, про это…

– Ничего, Акулинька, расскажи еще раз.

– Да, лапушка, наслал Господь испытание! Голод в дерервне – страшная беда, тяжкая, горькая…

Леночка облокотилась на кухонный стол обеими руками, подперла голову и широко раскрытыми глазами пытливо смотрела на Акулю.

– Я не могу понять, Акуля… не могу представить, что такое голод, как это быть голодным?! Это, верно, очень тяжело.

– Лучше и не говорить! Невыносно!..

– Ну, рассказывай, Акуля, – тихо попросила Леночка.

– Пришел он с весны… Может, слыхала про засуху?

– Да, да…

– Так вот засуха все сгубила, ничего не уродилось на полях. Подошла осень; крестьяне, милушка, головы повесили. Нечего было с полей взять… Нечем питаться. Продали мужички скот, проели денежки, а зима-то велика еще… Ребята исхудали, едят впроголодь; к муке примешивали и мякину, и лебеду, и кору… Пошли кто на работу, кто по миру… Деревни опустели – ходит народ, словно тень… Воют ребятенки – хлеба просят: материнское сердце кровью обливается… Нету ни у кого ни хлеба, ни дров, ни одежонки. Пришла беда невылазная!

Леночка замерла, слушает, не шелохнется, по лицу ее текут неудержимые слезы… Она уже не в первый раз слышала этот рассказ, но он всегда одинаково волновал ее.

– Господи! Хоть бы скорее уже приехали, да помогли голодающим, – проговорила она, увлеченная безыскусственной передачей.

– Акулинька, ведь им помогут? Да? – спрашивала Валя, поворачивая к себе обеими ручками лицо Акулины.

– Помогут, родимая, как же не помочь… Добрые люди помогут.

– Знаешь, Акуля, когда был голод, мы с бабушкой каждый день ходили к Казанскому собору и клали с Валей в кружку копеечки. А дома мы все шили: и новое, и старое перешивали, а бабушка посылала куда-то в деревню, – рассказывала Леночка.

– Вот то-то, милая… Помогали так-то все по разным местам; не оставили в беде людей голодных…

– Акулинька, мы тогда не ели гостинцев. Бабушка говорила: «Десять губерний голодают – грешно себя ублажать сладостями».

– Старая барыня – хорошая душа! Что и говорить, – святая она.

– Ну, дальше, дальше, Акуля, рассказывай…

– От голода болезни пошли… Уж думали, что все люди-то перемрут. Нет. Вышла милость царская: хлебом оделили, – паи дали, студенты-лекаря и другие господа понаехали… Устроили они вроде бы харчевен и даром народ кормили… Пуще всего малых ребят берегли… Жалостливы они до народа, особливо до ребят. Хорошие господа! Дай им Бог здоровья!..

– А потом, Акулинька, поправились, да? Потом уж хорошие урожаи были?

– Поправились, да не скоро…

– А ты знаешь ли, Акуля, что нашему народу и чужие страны помогали? Вот Франция, Америка тоже…

– Народ сказывал… Это верно слово, что заморские корабли приходили издалека… Только мука-то не наша, словно бы, на вкус…

– Да-да, все это верно! Ах, какое было тяжелое время! – задумчиво говорила Леночка.

Девочка очень любила эти «заседания на кухне», как говорила бабушка. Полны интереса и жизни были их разговоры. Семнадцатилетняя деревенская девушка была тоже наивное дитя.

– Ну, рассказывай, Акуля, как ты медведя встретила.

– Не раз это мы его видали… Вот собрались одним летом девушки за ягодами в лес… А леса-то у нас большие, частые, густые… Ягоды там всякие, цветы душистые, сосны высокие и чернолесье… деревья разные…

– Вот в таком лесу побегать! Как бы я хотела, хоть разок! Хорошо там, – прерывала Леночка, не видавшая на своем веку деревни.

– Собирали это мы землянику, клубнику и шли домой лесной опушкой… Около опушки-то желтеют овсы… Вечерело. Одна девушка глядит-глядит это прямо, глаз не сводит, на овсы-то… да всех и окликнула:

– Девоньки, гляди-кось, в Федяевых овсах чья-то собака балует!..

– Там их две!.. – крикнула другая девушка.

А собака-то эта самая встала на задние лапы и пошла, и пошла… прямехонько на нас…

– Ах, как страшно! – вставила Валя, вся съежившись.

– Тут все – врассыпную… давай Бог ноги, в лес… И ну укать гулко, гулко так.

– А медведи испугались? – спросила Леночка.

– Испугались и убегли оба в лес… Таких-то медведей у нас овсяниками зовут. Все в овсах они норовят проказить.

– Я думаю, страшный медведь, большой? – спрашивала Валя.

– Да… Один на один ему не попадайся, сломает… Одного мужичка зимой помял – помер.

Детей, да и старую барыню Анну Петровну очень занимала деревня, и Акуля много рассказывала им про свое прежнее житье-бытье.

Она выросла с братом в богатой семье. Помер отец, женился брат, жена попалась нравная… тогда жизнь пошла тяжелая. С 6 лет Акуля стала нянчить братниных детей; всех выходила, а от невестки видела только брань да побои. Пока мать была жива, берегла ее, ласкала украдкой, – тихая она была, мать-то, все болела, всех боялась… Померла мать, и Акуля ушла в Питер.

У Акули в деревне осталась изба заколоченная, старая… И Акуля жалела своих племянников, несмотря ни на что, любила деревню.

– Выросли теперь братнины дети… Хорошие они. Эх, посмотреть бы!

– Тебя бабушка отпустит, Акуля, – говорили девочки.

– Вот деньжонок прикоплю, а там избу поправлю, состареюсь – жить стану.

Одного не любила бабушка, когда Акуля рассказывала девочкам про домовых, про леших, про оборотней, про русалок. Не понимала темная девушка, что все это – народные выдумки и поверья.

– Ну, как же, барынька, когда «он» у нас на посиделках в окно стучался.

Акуля опасалась произнести слово «леший» и говорила не иначе, как «он».

– Никаких леших на свете нет, милая Акуля, просто подшутил над вами кто-нибудь. Ты его самого-то видела?

– Да как же, барынька! Сама-то не видела, а девушки и парни видели.

– Все это выдумки. И детям не рассказывай такие глупости.

– Знаешь ли ты, Акуля… Прежде народ думал, что и гроза – от нечистой силы. А теперь все знают, от чего бывает гроза. Я тебе объясню… – убедительно заявляла маленькая гимназистка Леночка.

Акулина с сомнением качала головой и умолкала.

Очень часто молоденькая, веселая кухарка подымала на кухне со своими «бесценными барышнями», как говорится, дым коромыслом. Она пела и плясала… Валя, раскрасневшись, не отставала от нее:

– Ну, «капустку» теперь, Акуля, – кричала расходившаяся девочка.

 
«Я капустку сажу, огород горожу;
Огород горожу, приговариваю:
Капустка моя! Ах, ты, беленькая!
Ты завейся, завейся покруче, кочешок…
Капустка моя! Ах, ты, беленькая!..» и т. д.
 

Валя очень любила эту песню, заливалась громким смехом и вертелась с Акулей, показывая, как завивается кочешок.