Читать книгу: «Это могли быть мы», страница 5

Адам, наши дни

Новый состав группы – Пит решил начать сольную карьеру после ссоры из-за выручки за концерт в Ланкастерском университете – три раза в неделю собирался на репетиции в комнате за пабом на Шордич-Хай-стрит. Они трудились изо всех сил, но потеряли почти два года концертов и репетиций, и Адам уже понимал, к чему все идет. Том начал поговаривать о том, чтобы найти нормальную работу, а не работать посменно в кофейне на Ливерпуль-стрит. Мэтт был хорош, да и девчонкам нравился, поэтому Адам боялся, что он тоже уйдет. Барри в жизни бы не бросил группу, но он был скорее техническим работником, чем музыкантом. Возможно, Адаму тоже стоило заняться сольной карьерой, соскочить до того, как все разбегутся. Это было бы хуже всего. Но гитарист из него, по правде говоря, был так себе. Было тяжело. Ему просто хотелось, чтобы все уже наладилось, чтобы не приходилось из последних сил карабкаться на неприступную гору, состоявшую из бесплатных и почти безлюдных концертов, безмозглых хозяев площадок, отзывов в бесплатных газетах, грошовых заработков от скачивания музыки через интернет.

– Ты в порядке, приятель? – спросил Барри.

Адам трижды промазал мимо ноты.

– Ага. Просто голова немного не варит. – Адаму не хотелось это признавать, как и любую другую слабость. – Перепил вчера.

Это была ложь. Он редко напивался, потому что не любил терять контроль над собой.

Мэтт понимающе кивнул. Парень он был тихий, но талант говорил сам за себя. Это не давало Адаму расслабиться.

– Можем прерваться минут на пять, если хочешь.

– Спасибо.

Сняв гитару, под ремнем которой вспотело плечо, Адам взял телефон, лежавший на барном столе с кольцами старых следов от стаканов. Шквал сообщений от девушек в эсэмэсках, мессенджерах, электронной почте, приложениях для знакомств, но сейчас у него не было сил на флирт, поэтому он движением пальца пролистнул их. Вдруг – ее имя. «Делия». Его сердце забилось, захлебываясь от дофамина, адреналина и кое-чего еще. Страха. Зачем она решила написать, если они договорились несколько месяцев назад (тринадцать недель и четыре дня, хотя он специально не считал), что это была неудачная идея? Что бы ни происходило между их родителями и после того, через что семья прошла за последний год, они стали слишком близки, поэтому нужно было расстаться. Но при виде ее имени сердце было готово вырваться из груди.

«Можем поговорить?»

Эти слова гарантированно наводили ужас на мужчин. Они означали какой-то тяжелый разговор. Они означали нервотрепку. «Жаль, что ты не… Почему бы тебе не… А ты можешь просто…» Но ведь Делия была не такая, верно? В тот ужасный день она написала: «Давай не будем общаться – это слишком болезненно, слишком их ранит» и сдержала слово, оставив Адама часами пялиться на бесконечный поток предыдущих сообщений, безвольно им сохраненный, чтобы читать и перечитывать. Может быть, она узнала, что его мать вернулась из небытия. Он показал ребятам, что собирается выйти, а потом, оказавшись на продуваемой ветром улице, под гул машин, нажал на имя Делии, чтобы позвонить ей. Позвонить по телефону, словно на дворе 1997 год. Как будто он сам хоть раз в жизни ответил на звонок от девушки. Ожидая ответа, он понял и почти с радостью принял свои сомнения. Он понятия не имел, возьмет ли она трубку. И это стало для него неожиданностью. Неизвестность придала ему сил.

– Алло?

Этот элитный выговор, приобретенный в дорогих школах, куда дедушка с бабушкой отправляли ее, пока ее собственная мать занималась воспитанием Адама.

– Это я, Адам…

Вдруг она не узнала его номер, потому что удалила его? Но нет, она же только что сама прислала сообщение.

– …Что случилось?

– Я имела в виду личный разговор.

Он не мог понять ее тон.

– Подумал, что это срочно. Это насчет Кейт?

– Кейт?

– Моей… моей матери, – слово едва не застряло в горле. – Ты не слышала?

– О чем?

– А… Это долгая история. Короче говоря, она вышла на связь. Через столько лет.

– Ясно…

Он слышал в трубке ее тихое дыхание и думал, где она. Наверное, в спальне дома, который снимала с подругами в Хакни, в окружении шелковых шарфов и живописно расставленных винтажных чайных чашек, лежит на своей маленькой кровати, где он когда-то был так счастлив.

– …Нет, я не знала. Нужно позвонить маме. Для нее это будет удар.

– Ты не об этом хотела со мной поговорить?

– Нет.

– Тогда о чем?

Адам не терпел нагнетания интриги. Он ненавидел ожидание, неопределенность.

– Я не могу по телефону.

– Делия… – ее имя было приятно произносить даже в такой ситуации.

– Прости, это было бы неправильно. Мы можем встретиться? Ты где?

– В Шордиче. У нас репетиция.

– А… Тогда не буду тебя отвлекать.

Она с глубоким уважением относилась к его занятиям творчеством, как она это называла. Настолько глубоким, что ему становилось стыдно, потому что он до сих пор не достиг тех высот, на которые был, по ее мнению, способен. Возможно, никогда и не достигнет.

– Нет, мы… мы почти закончили. Я могу приехать к тебе.

Ложь.

– Не сейчас. Где-нибудь через час.

Какая глупость! Он бы в жизни не стал уважать девушку, готовую бросить все и прибежать к нему, а теперь сам поступал точно так же. С кем-то другим он мог бы попытаться взять себя в руки – или не явиться, или сообщить, что не сможет прийти, за пару минут до срока, когда она уже заказывала бы себе кофе. Но поступить так с Делией он не мог. В этом отчасти и состояла проблема.

– Хорошо.

Адам прекратил разговор и зашел в бар за худи. Несмотря на тревогу из-за того, что она собиралась сказать (а вдруг хламидиоз?), и надвигающуюся, словно астероид, угрозу возвращения матери, на сердце у него было легко. Они снова увидятся.

Кейт, 2006 год

Кейт проверила и перепроверила карту, которую нарисовала себе на листке бумаги для рисования, позаимствованном у Адама. Даже сейчас она переживала, что свернет не туда и будет ездить кругами по промышленной зоне, состоявшей, казалось, из одних автосалонов. Ладони скользили по рулю, и когда Кейт увидела наконец вывеску гостиницы и остановила машину на стоянке, пришлось просидеть в ней еще минут десять, чтобы отдышаться. В животе все дрожало, словно в кузове мусоровоза. Неужели она в самом деле решилась на это? На секунду ей захотелось уехать, вернуться домой, чтобы посадить обоих детей на колени и обнять их, поболтать с Оливией, которая иногда оставалась с ними одна, чтобы дать Кейт время – время на страшный поступок, который она готовилась вот-вот совершить. А потом, когда вернется Эндрю, подойти к нему, улыбнуться и поцеловать в губы, как в начале отношений. Стать другим человеком.

Невозможность такого поступка заставила ее выбраться из машины и войти в обшарпанный вестибюль гостиницы. «Если пути назад нет, иди вперед». Это правило было вывязано крючком на подушечке, которую прислала ей на день рождения сестра. Кейт спрятала подарок в пустующей комнате, не зная, был ли он преподнесен с умыслом или это был очередной бездумный дар от сестры, от которой она с каждым годом отдалялась все дальше. Элизабет редко приезжала в гости или помогала с детьми, не понимала ее, и Кейт даже не могла ее в этом винить, потому что и сама себя едва понимала. В гостинице пахло затхлым кофе и средством для мытья полов. Глядя в пол, Кейт назвала чужое имя сидевшей за стойкой женщине с химической завивкой и жирной кожей с огромными порами. Женщина выдала ей ключ на потрескавшемся деревянном брелоке и спросила, не нужно ли принести в номер газеты или разбудить ее утром. Покраснев, Кейт ответила отказом. Они задержатся здесь не больше чем на три часа. Эта мысль наполнила ее смутной печалью. Она вошла в грязный лифт, понимая, что ее выдает отсутствие багажа. Номер 425. Она пошла по прокуренному коридору. Вот нужная дверь. Ей нельзя входить. Дрожащей рукой она с трудом вставила ключ в скважину. Ее окружила прохладная тишина – номер был свежий и чистый, пусть и выглядел немного потрепанным. Она положила сумочку на кровать и подумала, не сделать ли себе чаю, когда в дверь тихонько постучали. Она замерла, потом медленно подошла к двери, ступая по вытертому ковру. Может, это не он. Конечно же, это был он.

Дэвид стоял в коридоре чуть ссутулившись, словно ему было там тесно. Одет он был странно – в тренировочные брюки и белую рубашку поло. Прежде она видела его только в костюмах или модных джемперах, иногда – с закатанными рукавами, демонстрировавшими загорелые руки и сильное запястье с дорогими часами.

– Я сказал, что пошел на пробежку, – пояснил он, заметив ее взгляд.

Потом наклонился, чтобы поцеловать ее, но не в щеку, как она ожидала, а сразу в губы. Она была ошеломлена и не отреагировала. Дверь даже не была закрыта. Кейт перевернула табличку «Не беспокоить» на ручке и решительно закрыла дверь на замок.

– Э… Хочешь чаю? Или кофе?

Может, он разберется с кофемашиной.

Он убирал со лба волосы, уже мокрые от пота, будто он и в самом деле только что бежал.

– Что? Нет, все в порядке.

Она не знала, куда деваться в этом номере. Она подняла дурацкий маленький чайник и не знала, что делать дальше. Розеток в пределах досягаемости не было.

– Я думала заварить чай, но не знаю… И печенья только один пакетик…

– Кейт. – Он встал рядом, положив руки ей на талию. – Что случилось?

Она прикусила губу.

– Я очень нервничаю. Прости.

– Я тоже нервничаю. Сегодня чувствовал себя полным дерьмом, когда уходил.

– Я тоже. Это ужасно.

Они что, теперь будут соревноваться в том, кто чувствует себя более виноватым? Она печально присела на край кровати.

Дэвид сел на стул с деревянными ручками, какой, скорее, ожидаешь увидеть на какой-нибудь конференции, развернулся так, чтобы сидеть к Кейт лицом, и взял ее за руку. Его ладонь была теплая, немного влажная.

– Пусть между нами будет хоть какой-то контакт.

– Хорошо. – Она переплела свои пальцы с его, все еще не решаясь посмотреть на него. – Я и не знала, что здесь есть эта гостиница.

– Да. Забавно, что можно чего-то не знать о собственном городе. Как считаешь, это нормально?

– Я заблудилась. Так перенервничала.

– Мне пришлось трижды возвращаться за ключами.

Они болтали, пока она наконец не смогла посмотреть ему в глаза – спокойные, зеленые и добрые.

– Я так рада тебя видеть.

Его губы изогнулись в улыбке.

– Я тебя тоже. Господи, как же я по тебе скучал!

– И я по тебе скучала.

Она подалась ему навстречу, и он поцеловал ее неуверенно, касаясь ее лица обеими ладонями. Эта медлительность, сдержанность подтолкнула ее к действиям. Она вдруг обнаружила, что крепко обнимает его, гладит его волосы, спину, футболку. От футболки пахло влагой, словно ее плохо постирали, и у нее перед глазами промелькнула картина его домашней жизни: жена и дети, стиральная машина. Раньше она встречалась с его женой – угловатой, костлявой женщиной, работавшей на полставки помощником учителя, и ей было приятно ощущать собственное превосходство. Но теперь внешний мир не имел значения. Важен был только этот пустой гостиничный номер.

Не преставая целоваться, они подошли к продавленной кровати. Он остановился, чтобы выложить из карманов вещи – ключи, бумажник. Неужели это произойдет на самом деле? Неужели она решится на измену? Разве она не ступила сама на этот путь, когда они встретились в кофейне в прошлом году? Ее мозг не в состоянии был это осознать, но тело, казалось, прекрасно все понимало, потому что ее ноги раздвигались, обхватывая его, а ее губы касались его шеи.

– Я хочу тебя, – услышала она собственный голос. – Я так тебя хочу.

– Ты сводишь меня с ума, Кейт.

– Скажи это еще раз!

– Кейт, – он поцеловал ее. – Кейт, Кейт, Кейт…

Ей нравилось, как ее имя звучит на его губах. Потом они зашли дальше, чем когда-либо прежде, а потом еще дальше. Он трясущимися руками расстегнул ее блузку, распахнул ее, и Кейт попыталась как-то предупредить его, извиниться за свое состояние, не дать ему развернуть ее, словно подарок без записки.

– Я не… то есть после рождения детей…

– Ты прекрасна! – его акцент уроженца Глазго усилился. – Только погляди на себя! Ты совершенна!

Он провел ладонями по ее животу, потом выше. Его губы опускались к ее шее, к груди, потом он коснулся губами ее соска.

– Господи! – Кейт, уже несколько месяцев мечтавшая об этом моменте, выгнула спину. – О боже! Боже!

Дэвид с нетерпеливой сосредоточенностью снял с нее блузку и лифчик, и вот она уже полуобнажена.

– Не спеши…

Но ее джинсы уже неживописно соскользнули, и она осталась в одних трусиках, а он боролся с ужасными тренировочными штанами и белыми спортивными носками, двигаясь все быстрее и быстрее. Видеть себя настолько желанной было словно наркотик. Неужели только это и было нужно? Другие руки, другие губы?

Дэвид снял перекошенные на носу очки и ошеломленно посмотрел на нее.

– Мне надеть… э…

Она не сразу поняла.

– Да, наверное.

Он встал и порылся в карманах штанов, скинул с себя трусы и, тяжело дыша, вскрыл пакетик. А потом она вдруг пересекла невидимую черту, и это случилось. Она изменила мужу.

Конечно же, она не ожидала, что завяжется роман. Кто-нибудь вообще такое может ожидать? Да, она не спала с Эндрю с тех пор, как была беременна Кирсти, но причина была не в этом. На самом деле, причина никогда не бывает в этом.

Впоследствии, в свободное время, когда у нее не осталось ничего, кроме времени, она поняла причину – она стала невидимой. Вторые роды оставили шрамы в тех местах, о существовании которых она и не подозревала. Еще несколько лет после этого выяснялось, что она не может согнуться под тем или иным углом, или она вдруг ощущала странные приступы боли, когда ходила в туалет.

И это только телесные раны. А еще она до сих пор пыталась восстановить обрывки воспоминаний о том дне – ее собственная кровь, алеющая на больничной простыне, головка младенца, быстро возникающая, словно чудовище, из зияющей раны в животе.

Все равно она пыталась, подступала к Эндрю, хотя собственное тело казалось ей чужим, израненным. «Я устал, – бормотал он. – Это все постоянные поездки. Это все стресс. Я простудился». Она подумывала об игрушках, о нарядах, о связывании, о выходных вне дома – обо всех тех способах «придать остроты», которые сродни признанию поражения. Но ей этого не хотелось. Ей хотелось простого магнетизма подлинного влечения. И поэтому встреча с Дэвидом в тот день в кафе была так опасна. Вспоминая, как все начиналось, что она делала часто, не лишая себя этого важнейшего удовольствия любовников, она понимала, что искра между ними проскочила еще в тот момент, когда она впервые вошла в новостную студию – высокие каблуки, улыбка, желание угодить, желание изо всех сил скрыть, что дома ее ждет маленький ребенок. Он добродушно и ненавязчиво флиртовал. Но такого поворота она никак не ожидала.

После того первого письма, после встречи в кофейне они начали встречаться, трепеща от страха. Кейт вдруг стало нужно чаще встречаться с Эйми, то есть они почти совсем перестали видеться. У Дэвида был пожилой рыжий сеттер, которого он выводил на долгие прогулки и заставлял сидеть на заднем сиденье машины, пока Дэвид с Кейт держались за руки под столом в «Парике и пере» – захудалом пабе на краю города. А потом, позднее, он прижимал ее к холодной машине и целовал ее страстно, с языком, как ее уже давно никто не целовал, и шептал на ухо, как он хотел бы оказаться в ней, на ней и над ней. Кейт казалось, что секс целиком состоит из предлогов. Неудовлетворенность придавала отношениям сладости, словно роскошно завернутый подарок под елкой. Но при всем этом взаимном желании однажды должен был наступить момент, когда нужно делом подтвердить свои страстные признания.

И вот этот момент настал. То, о чем она мечтала месяцами. Молча пристраиваясь друг к другу, тяжело дыша.

– Кейт, я так долго этого ждал.

На несколько мгновений возникло ощущение, что более правильных поступков она в жизни не совершала. Он дышал ей в шею, с трудом поддерживая ритм. Открыв глаза, она увидела потолок, покрытый пятнами и трещинами. Его лицо было близко, лоснилось от пота – капли падали ей на грудь и губы.

– Дэвид, – прошептала она.

Ей хотелось, чтобы он произнес ее имя в ответ.

– О… О…

Он, казалось, погрузился в себя, глаза остекленели, и Кейт вдруг поняла, что у нее ничего не получится. Она попыталась сдержать разочарование. Теперь ей просто хотелось, чтобы все закончилось – хлюпающие звуки, его хриплое, словно рвущийся шелк, дыхание. Потом наступил другой момент, и она поняла, что и у него ничего не получится.

– Что-то не так?

– Прости. Не знаю.

Страсть между ними утихла, и она почувствовала, как он выскользнул из нее.

– Прости.

Он все еще тяжело дышал. Она убрала мокрые волосы с его лба.

– Дело не в тебе.

Кейт, ощутив собственную уязвимость, села и подтянула колени к груди. Между ее бедер все было влажно, и ощущалась потертость. Она подумала, не будет ли у нее утром цистит.

– Эй, не печалься. – Дэвид неловко попытался поцеловать ее, так и не сняв презерватив; его губы были солеными от пота. – Ты так прекрасна. Дело не в тебе. Пожалуйста, не думай, что это ты виновата. Просто я… чувствую себя виноватым. И я к ним не привык.

Разумеется, потому что с женой он мог заниматься сексом, не опасаясь детей или заболеваний. Потому что это был секс в браке. Секс без опасений. Она обхватила руками колени.

Кейт представляла себе, что они пойдут вместе в душ, но ванна была облупившейся, а покрытые плесенью занавески липли к телу, пока она стояла под плюющимся душем, вызывая неприятные ассоциации с недавно виденной сморщенной резиной. В душ она пошла не ради эротических фантазий, а для того, чтобы смыть все следы Дэвида, его губ, его рук. Она воспользовалась крошечной бутылочкой геля и обнаружила, что он оставляет на теле отвратительные пятна. Ее лицо в покрытом ржавчиной зеркале казалось худым и изможденным. Лицо блудницы.

* * *

Когда она вышла из душа, обернувшись потрепанным полотенцем, Дэвид как раз клал телефонную трубку на рычаг с виноватым видом пойманного на месте преступления.

– Душ свободен.

Она притворилась, что не заметила, как он звонил жене, с которой у него, несомненно, всегда все получалось. Трое детей были тому доказательством.

– Мне пора, – сказал он.

– Но разве тебе не нужно…

– А… Так я и должен вернуться потным, если ушел на пробежку. Приму душ перед тем, как… в общем, вот.

Он в самом деле собирался уйти? Она стояла перед ним в одном полотенце. Было что-то особенно печальное в необходимости снова надевать ту же одежду при свете дня. Во рту оставалось липкое ощущение, и она пожалела, что не взяла с собой зубную щетку. Но как она объяснила бы это Оливии, которая отпустила ее якобы к врачу? При мысли о верной подруге, оставшейся дома заботиться о детях, которые даже не были ей родными, Кейт вздрогнула, вновь ощутив прилив вины.

Он стоял, позвякивая ключами и не прикасаясь к ней. Времени оставалось мало. Через полминуты он выйдет, и этот миг, этот единственный шанс пролетит и разобьется вдребезги.

– Прости, – пробормотал он, глядя куда-то в сторону. – Я облажался.

Она ощутила, как сдавливает грудь от разочарования.

– Все в порядке, – ответила она.

Но оба понимали, что все не в порядке.

Она выждала в номере со смятой постелью, досчитав до двухсот, а потом вышла и закрыла за собой дверь. В вестибюле она узнала, что Дэвид не оплатил номер, как она предполагала, и пришлось рыться в сумочке в поисках тридцати фунтов наличными. Осознание, что он мог вынудить ее воспользоваться карточкой, платеж по которой было легко отследить, вызвало в ней жгучую обиду, которая ощущалась куда сильнее, чем боль между ног.

Проснувшись на следующий день, она впервые не увидела входящего письма с именем Дэвида – он обычно писал поздно вечером, когда его жена уже ложилась спать. Она сказала себе, что это ничего не значит.

Весь день она проверяла компьютер каждый час, заставляя себя не делать этого чаще. Ничего, снова ничего. И на следующий день, и на следующий. Она проживала эти дни, словно водолаз – медленно и неуклюже, чувствуя, как в душе нарастает страх. Она расплывчато отвечала Оливии и Эндрю, когда они спрашивали о детях, об ужине, о доме. Все было кончено. Она подвела его, и он исчез. Итак, что ей теперь делать? Зачем жить? Когда во второй половине четвертого дня зазвонил телефон, она вскочила и побежала: иногда он звонил, когда Эндрю днем не было дома. Но это оказалась Эйми, предложившая встретиться. Кейт согласилась. Пойдя в город, она могла пройти мимо телестудии. Может, случайно его встретит. Она положила трубку, злясь, что Дэвид довел ее до такого отчаяния.

Эйми опоздала. Это было не удивительно. В городе часто бывало трудно найти парковку. Кейт все это время маниакально думала о Дэвиде. А вдруг он никогда больше не позвонит? Неужели все действительно кончено? Этого не могло быть. Ей нужно было, чтобы этого не произошло. Когда приехала подруга, Кейт сразу поняла, что что-то не так. Эйми была мертвенно-бледна, руки тряслись, взгляд остекленевший и рассеянный. Она похудела с последней встречи с Кейт, ее лицо осунулось, а профиль стал похож на птичий.

– Эйми?

– Прости, – рассеянно ответила она.

Рассеянность была совсем не похожа на Эйми. Она всегда была решительной, даже если выбирать приходилось между плохими вариантами.

– Иди сюда, садись. Что случилось?

В голове роились ужасные мысли. Может, Дилан заболел? Или сама Эйми?

– Дневной стационар, – откашлялась Эйми. – Дилан потеряет на него право, когда ему исполнится девятнадцать. Так сказала та сука из социальной службы.

– Что? Они должны что-нибудь для тебя найти!

Кейт уже думала о специальных школах для Кирсти – тех, куда детей возят, собирая по домам на микроавтобусе с пандусом сзади. Ей сказали, что после достижения школьного возраста дочь получит право на дневной стационар – целый день передышки время от времени. Мысль о возможности потерять это, надежду на хоть какую-то будущую помощь, которая поддерживала ее последние четыре года… О таком она и подумать не могла.

– Только если будут свободные места.

– А если не будет?

– Сиделки. Может быть, даже раз в неделю, – рассмеялась она печальным и сухим смехом, которого Кейт никогда прежде от нее не слышала: Эйми всегда смеялась во все горло, словно желая выразить всю нелепость своего положения. – Кейт, я не справлюсь.

– Дорогая, они что-нибудь найдут. Я уверена. Или его отец может заплатить…

– Я уже просила. Денег нет. Спортзалы разоряются – он считает, что будет экономический кризис. Поэтому он со своей «мисс стоячие сиськи» переезжает в Испанию. – Эйми обхватила голову ладонями. – Лучше ведь уже никогда не будет, да? Это все навсегда.

Кейт открыла рот, чтобы возразить, но подруга была права. Пока Дилан жив, все всегда будет именно так, и никто не придет на помощь.

– Мы будем писать письма. Должны же быть благотворительные организации или еще кто-нибудь.

Эйми уныло кивала на предложения Кейт.

– Ага… Не знаю, – она вскинула голову. – А тебе никогда не приходило в голову, что это слишком? То есть… слишком жестоко по отношению к ним, к тебе. Как бы… тебе не хочется однажды просто обнять их и уснуть? Дилан… Ты знаешь, какую боль он испытывает каждый день? Иногда, когда мне не удается ее унять, он колотит меня. И все время становится только хуже и хуже. А теперь мы с ним останемся вдвоем в этой квартире и… иногда мне хочется, чтобы все закончилось.

– Как Сильвии Плат, – рассеянно произнесла Кейт.

Позднее она и сама не могла понять, почему это сказала. Может быть, она не вполне понимала, о чем они говорят или насколько этот разговор далек от гипотетического. Она была слишком рассеянна, изо всех сил отгораживаясь от того факта, что от нее ушел Дэвид.

– Кому? – спросила Эйми.

В голове Кейт промелькнула мысль: «Оливия бы знала».

– Одной поэтессе. От нее ушел муж, она впала в депрессию, потом написала стихотворение, в котором размышляла о том, чтобы забрать детей с собой.

– И она это сделала?

– Нет. Она сунула голову в духовку, но законопатила двери в детскую, чтобы они не пострадали.

– А она?

– Ну… в общем, она умерла.

– Ой! – Эйми обеими ладонями схватилась за голову, растягивая кожу на лице. – Боже правый, Кейт! Ты часто об этом думаешь?

Кейт погладила подругу по руке.

– Должно быть что-то, что мы можем сделать. У меня еще остались связи среди журналистов, – она подумала о Дэвиде, но отмахнулась от этой мысли. – Надежда есть всегда.

– Не знаю.

Они заказали чай. Эйми к своему даже не притронулась, и Кейт уходила с тревогой, но в полной уверенности, что каким-то образом помогла подруге взглянуть на все под другим углом. Возможно даже, она была довольна собой, понимая, что некоторое время не уделяла Эйми достаточно внимания.

Домой она шла дальней дорогой по окраинам города, почти вдвое дольше, чем по прямой. Моросил дождь, и Бишопсдин казался серым и провинциальным. Телестудия располагалась рядом с судом, и Кейт сбавила шаг, насколько могла, чтобы задержаться рядом. Намеренно тянула время. Потом она увидела Боба, оператора, вышедшего на перекур, и, осознав, насколько жалко выглядит, заставила себя пойти домой. Но не смогла устоять и бросила прощальный взгляд через плечо на здание, в котором оставались ее работа и ее любовь. И той, и другой она теперь лишилась.

На следующий день она снова крутилась как белка в колесе. Оливия теперь приходила не каждый день – она стала чаще бывать на станции, и между ней и Кейт, наверное, после приезда Делии, возникло невысказанное понимание того, что она и так делала слишком много. Кейт отвезла Адама в школу, сводила Кирсти на прогулку, прибралась в доме, сменила подгузники, забрала сына из школы и вместе с обоими детьми вернулась домой через супермаркет и парк. Подходя к дому, она поняла, что что-то случилось, потому что дома были Эндрю и Оливия. Муж вернулся слишком рано, и Кейт словно ударили ножом в живот. Неужели он узнал? Она уже принялась придумывать, что бы соврать, снимая пальто у дверей. Странным было и то, что Эндрю сразу подошел к ней. Обычно они строго соблюдали дистанцию не меньше полуметра. Она сначала разозлилась, потом испугалась.

– Что?

– Милая… – он уже давно так ее не называл. – Тебе… Прости, это будет тяжело.

– Я не… Что случилось?

И тут она поняла. Должно быть, в сердце человека есть клеточка, которая предчувствует момент, когда оно вот-вот разобьется. Или это какой-нибудь костный отросток, или нервный пучок в основании позвоночника.

– Их сегодня нашли, – сказал Эндрю. – Позвонили мне на работу: ты ушла с выключенным мобильником…

Она оставила телефон дома из-за дурацкого суеверия, что если она не будет постоянно его проверять, то Дэвид может попробовать связаться.

Этого она потом не смогла простить Эндрю – сколько времени ему потребовалось, чтобы произнести слова, которые соответствовали тому ужасу, который ее охватил. Оливия нерешительно маячила за его спиной.

– Эйми… – наконец произнес он. – Эйми…

– Нет… – выдохнула Кейт, словно могла упросить его замолчать.

– Мне очень жаль. Она дала ему все его таблетки, а потом сама приняла остальное. Их нашли рядом на диване.

«Она пошла по пути Сильвии Плат, – подумала Кейт, сжимая кулаки, пока муж пытался взять ее за локти и привлечь к себе, чтобы унять дрожь. – Это ведь я ей сказала. Она сделала то, о чем ей рассказала я».

– Они оба…

– Да. Мне жаль.

«Лучше ведь уже никогда не будет, да?» Последнее послание от Эйми, которое Кейт не услышала. Вместо поддержки она предложила решение, причем ужасное решение. Но она не хотела этого. Она не хотела этого! Чувство вины было почти ужасающим, и Кейт гнала его прочь.

Кейт смогла дать выход своему горю после первого удара, от которого она медленно осела на пол. Она нашла утешение в рыданиях, положив голову на выложенный плиткой пол. Так и положено выражать горе. Потом в ней проснулась англичанка, и она села на телефон: позвонила отцу Дилана, обзвонила похоронные конторы и связалась с Маргарет, которая ответила: «Боже! Как жаль, что она пошла на такое. Какой пример она показывает молодым родителям?» Потом она разрыдалась, и Кейт вдруг обнаружила, что плачет вместе с другой женщиной, скорбит вместе с ней. Оплакивает дьявольскую несправедливость всего произошедшего.

Она даже дала интервью для новостей: кто-то узнал, что она – Кейт Маккенна, бывший репортер, и, стоя на крыльце, она произнесла речь о подруге, жгучее обвинение в адрес общественных служб, которые довели Эйми до этого. Теперь она понимала, почему некоторые люди процветают во время кризиса. Когда худшее уже произошло, у человека появляется право сломаться. Разбиться вдребезги о каменное дно куда проще, чем годами держаться в дюйме над ним.

Эндрю оставался на заднем плане, укладывал детей спать и чистил им зубы, пытаясь объяснить Адаму происходящее, пока она расхаживала по гостиной, отвечая на звонки. В какой-то момент во время разговора по мобильному зазвонил домашний телефон, и Эндрю поднес трубку к ее уху. Знакомый голос произнес «Алло?», и она с отрешенностью поняла, что это был он, Дэвид.

– Надеюсь, ты не против, что я позвонил?

Кейт была и так шокирована, услышав его голос, словно с их расставания прошло уже несколько месяцев.

– Я немного занята.

– Хотел сказать, что мне очень жаль твою подругу. Похоже, что она… она была замечательной.

«Нет, – подумала Кейт. – Ты бы возненавидел ее за постоянные излишне откровенные разговоры, за недостаток воспитания, за вульгарные наряды, но у нее в одном мизинце было больше храбрости, чем у тебя будет за всю жизнь».

– А еще… Ты здорово смотрелась на экране. Как всегда. Знаешь, если ты решишь найти постоянную работу, мы будем рады снова видеть тебя.

Кейт огляделась. Эндрю притворился, что прибирается на кухне. Знал ли он? Сейчас это ее не заботило.

– Боюсь, не могу, – ответила она холодно и отчужденно. – Видишь ли, мой ребенок-инвалид еще жив. Так что я должна заботиться о дочери.

Дэвид не сказал ничего. Возможно, она и могла бы простить его за то, что он несколько дней не давал о себе знать. Возможно, дело было просто в чувстве стыда и нервах и на самом деле он действительно ее хотел. Но она не собиралась ждать, когда он все же решится.

– Спасибо, что позвонил.

Она положила трубку. Эндрю посмотрел на нее, словно наконец собираясь что-то сказать. Телефон зазвонил снова. Кейт взяла трубку. Она сделала выбор. Она сделала выбор.

Лежа в кровати в тот вечер, она смотрела на себя на экране телевизора. Вот она стоит перед домом, одетая в джинсы и жилет, волосы распущены. Выглядит злой и довольно красивой.

– Эйми любила Дилана, – сказала она телевизионщикам. – Некоторые могут спросить, как мать может поступить так со своим ребенком. Что ж, вы должны понимать, что значит постоянно видеть любимого ребенка, который живет с вечной болью, в непрерывном смятении, которого каждый день дразнят, на которого глазеют. Который никогда не сможет сказать, как он тебя любит, или назвать тебя мамой, или самостоятельно сходить в туалет. Дилану было почти девятнадцать, но он все еще носил подгузники. У него было достаточно сил, чтобы нокаутировать Эйми, но он не умел говорить и есть без посторонней помощи. Его тело прошло пубертатный период, но мозг остался как у младенца. Прежде чем судить, спросите себя: смогли бы вы жить с этим?