Одно Целое

Глава 23

Нежелание ссор и конфликтов очень часто именно к ним и ведёт. Пара случайных фраз в напряжённой атмосфере, и вот – железобетонный несокрушимый дом доверия, надёжности и преданности рушится, будто он карточный. В тени деревьев под жарким палящим солнцем некогда отдыхали запутавшиеся души, а теперь какой-то злобный дровосек с перерабатывающей фабрики вырубил всю рощу. У него, наверное, были на это свои причины, может он и не хотел особо, но так вышло. От этого совсем не легче. Гадство! Не понятно кто кого предал, когда никто никого не предавал. Все остались при своём, и обвинить некого. У каждого своя правда, свои чувства. Но почему тогда так паршиво? Облака в небе плывут в другую сторону, мысли в голове тоже. Они кружатся в каком-то своём странном ритме по направлению в неизвестность. Эта неизвестность чувств болезненна и печальна, она очень остро переживается неокрепшей душой. Сигнальные маячки как будто зажигаются одновременно вокруг тебя, и ты не знаешь – куда вести свой корабль? Как вообще вокруг могло оказаться столько маяков? Это какой-то обман! Не может этого быть! Ты плывёшь, видишь маяк – значит впереди суша, какой-то остров, где можно переждать бурю, пополнить запасы, решить, в конце концов, оставаться здесь или плыть дальше. А когда ты видишь маяки вокруг себя? Что это? Помешательство? Лихорадка? Пение сирен? Никто, вроде, не пел сладострастно, никто никуда не манил. Плыл себе корабль и плыл. Попадал на мели, двигался на полных парусах с попутным ветром, да мало ли что ещё. А теперь горят эти треклятые огни, сбивая с толку. Если впереди суша, позади суша, слева и справа тоже суша, а ты плывёшь, волны ударяются о корму твоего корабля, то, что это такое вообще? Так без паники! Всё – одна большая непонятная хреновина, помутнение. Нужно преодолеть, пересилить, нужно просто дождаться рассвета, когда маяки уже будут не к чему. Среди белого дня всё и так будет прекрасно видно: где суша, где вода, где островок спокойствия, а где пиратская бухта. Да, нужно переждать.

Мы находим ближайший бар, садимся у окна, говорим официантке принести нам по пиву и в тишине смотрим меню. Лена заказывает какой-то горячий салат, я стейк. За окном ни намёка на пасмурность, погода лыбится голубоглазой улыбкой, машины едут куда-то, люди перемещаются взад-вперёд, всё в порядке вещей. Нам приносят пиво, мы делаем по глотку.

– И что это за хрень? – прерывает молчание Лена.

– Ты о чём? Что у них нет сигарет в продаже?

– Очень смешно.

– Да, нет, действительно нужно было зайти в магазин, купить.

– Прекрати, ты знаешь, о чём я! – Лена смотрит на меня пристально.

– Знаю, но предпочёл бы об этом не думать, по крайней мере, пока мозги на место не встанут, – отвечая её взгляду, произношу я.

– А они встанут?

– Не знаю, но очень на это надеюсь, а то совсем пиздец какой-то, – выдыхаю я.

– Я, конечно, понимаю, но хотелось бы немного конкретики по вопросу: что нам, блядь, делать? – с налётом саркастической ненависти продолжает Лена.

– Для начала нужно чего-нибудь съесть и отвлечься от всего произошедшего, насколько это возможно, – пытаюсь вырулить куда-то я.

– А это возможно? – по взгляду Лены понятно, что мои попытки явно сейчас не работают.

– Не знаю, но очень на это надеюсь, – говорю.

– Ну, вот опять, – Лена вскидывает скомканную салфетку.

– Что? – уже тоже начинаю заводиться я.

– Ты опять отвечаешь этими грёбаными расплывчатыми пустыми формулировками, а я не риторические вопросы задаю.

– Послушай, что ты от меня хочешь?! – пылю я, но сдерживаюсь. – Я просто пытаюсь не поддаваться панике, безрассудству. У меня не особо выходит. И да, что делать, я не знаю.

– Круто.

Повисает пауза, «не смотрящая друг на друга». Спасает официантка, которая приносит наш заказ. Она пытается улыбаться, но видя напряжённость, зависшую в воздухе, быстро расставляет перед нами тарелки и спешно удаляется.

– Хорош, не надувайся, не хватало ещё и нам поссорится, – через несколько минут молчания начинаю я.

– Я не ссорюсь, я пытаюсь понять, – Лена поворачивает свой взгляд от окна и смотрит куда-то между мной и столом.

– Что понять? Что происходит не понять какими-то логическими умозаключениями, – по-прежнему полу взвинчено говорю я, хоть и пытаюсь успокоиться. – Это что-то из серии: пережить и подождать. Всё равно рано или поздно это во что-то выльется, к чему-то приведёт.

– То есть ты предлагаешь бездействовать и просто ждать, заниматься своими делами? – Лена берёт вилку и кладёт её снова на стол со звоном.

– А ты предлагаешь что? Прокрасться ночью в больницу, связать, похитить Тамару, отвезти её домой, приковать к батарее и начать доказывать, как сильно мы её любим? – слегка привстаю я.

– Не утрируй, но в целом мысль верная, – она снова берёт вилку.

– Насильно мил не будешь, – беру я свою.

– И ты что думаешь, что это всё? Это конец? Она теперь любит Сержа, живите долго и счастливо, пусть у вас родятся черепашки-ниндзя и спасут мир? Так что ли?

– Нет, я так не думаю. А почему черепашки-ниндзя? – уголок моих губ приподнимается.

– Костя! Ну, просто так сказала, – взвинченность немного теплеет.

– Я думаю, что сейчас у всех нас непонятно что внутри твориться, и, сгоряча, каждый может наделать кучу ошибок. Поэтому и нужно просто дать всем остыть.

– Может ты и прав, конечно, но я не могу бездействовать и просто ждать, когда там где-то что-то само по себе разрешится.

– Я и не предлагаю всё на самотёк пустить. Завтра приведём себя в порядок, купим цветов и пойдём к Тамаре, попробуем по нормальному – говорю я, кладу свою вилку и беру Лену за руку.

– Хорошо.

– Всё вскоре нормализуется, я уверен.

– Мне бы твою уверенность.

«Всем бы нам и, мне в том числе, такую уверенность», – думаю про себя я, не решаясь произнести вслух, чтобы не возвращать снова разговор в нервную стадию.

Мы доедаем молча, расплачиваемся и уходим.

Глава 24

Длительное некурение действует раздражающим фактором, как на курильщика, так и на бросившего человека. Зависимость от процесса, своего рода, ритуала выстраивает целые хитроумные схемы, чтобы сбежать куда-нибудь и покурить, даже если это совсем неуместно и нельзя. В эпоху обломов и разочарований, подстерегающих повсеместно почти за каждым поворотом судьбоносной ереси перемешанной с рекламой и пропагандой, хочется найти маленький островок спокойствия, где тебя хоть на пару минут оставят наедине с твоим мироощущением. Если ты спортсмен, ярый поборник здорового образа жизни, то тебе нужно отжаться пару десятков раз, поприседать или типа того. А если ты ходишь, бродишь, пытаешься жить, видя правдивую подноготную действительности, всё своё бессилие на пути к глобальному изменению всего вокруг в лучшую сторону, то тебе очень хочется покурить. Остановить на пару минут циклическое движение повторяющихся событий жизни и побыть в смежной плоскости созерцания со стороны. Хоть на пару минут, но хочется. Очень часто очень сильно раздражают люди, которые пытаются навязать свою компанию для совместного курения, когда тебе хочется побыть в одиночестве небольшой промежуток времени. Они выходят с тобой и начинают рассказывать тебе какую-нибудь херню о своей жизни, а ты стоишь, киваешь и думаешь: «Ага, покурил, блядь, спокойно». Зачем так делать? Я же не подхожу, не навязываю свои проблемы. От таких людей должно исходить не «пойдём покурим, передохнём», а «о, я смотрю ты что-то подзаебался, давай я загружу тебя ещё чем-нибудь, расскажу тебе поебень какую-нибудь, испорчу передышку, а? Погнали, дружище?». Так бы и отвёз их всех на какой-нибудь остров, чтоб они друг другу мозг вынесли и слились в едином экстазе потокового бреда из своих ротовых полостей. Или более лёгкая версия, без проблемной части: просто задвигают тебе что-нибудь о погоде или ещё о чём-то нейтральном, с целью нарушить тишину каким-то нелепым и ненужным разговором. Это, конечно, лучше, чем рассказ о житейских проблемах, но всё-таки. Нахрена это делать? Хочется постоять, отвлечься, о чём-то своём подумать, а тут на тебе – разговор ни к чему. И грубить, вроде, неудобно и послать неуместно, вот и стой, мучайся, пока сигарета истлеет. Самый верный способ бросить курить, это не чтение специальных книжек, не тренинги психологические, не запреты идиотические, а приставление к каждому курильщику таково вот бесящего спутника во время перекуров. Вот хочешь покурить, а тебе прямо, хоп – на напарника надоедливого в компанию. Ох, уж эти случайные коллеги – моральные калеки. Мы же не друзья, так, какие-то нечаянные знакомые, временные попутчики. Чего лезть-то? Если не складывается общение вне перекуров, то вряд ли оно в перекур пятиминутный как-то нормализуется. Если уж курить, то для удовольствия. А так, совсем незачем. Это же уже давно не модно. Срочно бросайте все надоеды и прилипалы, не травмируйте людей своим компанейским нытьём.

Всё для настроя, из-за настроя. Все психологические сентенции – на фиг. Хочешь – кури, не хочешь – не кури. А всё типа: «я курю, и мне так не нравится», «это так плохо», «так хочу бросить, но не могу» – не более чем бред. Из всех людей, что я знаю, полно бывших курильщиков. Бросал из них каждый по своему: кто-то разом, кто-то постепенно, кто-то периодически срывается. Короче говоря, полно примеров, что всё исходит изнутри. И если, тебе это очень не нравится, но ты продолжаешь это делать, то, значит, это тебе очень нравится, и ты просто боишься признаться.

– Убила бы за сигарету, – Лена надевает солнцезащитные очки.

– Так бы и убила?

– Ну, может и не убила бы, но ты меня понял.

– Да понял, разделяю твоё мироощущение, – отвечаю я.

– Может, ты и прав, нам нужно слегка отдышаться. Определённо, надоела вся эта непонятная лажа. Давай возьмём чего-нибудь и к морю сходим, может оно навеет нам нечто ободряюще-успокаивающее?

– Поддерживаю. Вот там, смотри, какой-то супермаркет, пошли.

Я беру Лену за руку, мы перебегаем дорогу, заходим внутрь супермаркета, покупаем бутылку виски, несколько пачек сигарет и направляемся в сторону пляжа.

Закурив, мы отпиваем по глотку прямо из горлышка и двигаемся сквозь немногочисленных прохожих в сторону берега, где волны своими холодными объятиями согревают мысли вдыхающих их запах душ.

Людей на пляже немного: буквально раз, два, три, четыре, пять. И мы примерно седьмые в поле зрения слева и справа. Проходим мимо немолодой парочки. Они что-то обсуждают. Их лица испещрены усталостью, но какой-то радостной. Будто в их жизни произошло что-то хорошее, что-то, чего они очень долго ждали, и вот наконец-то оно пришло. Может они выиграли в лотерею, может ещё что, кто знает? За них радостно, хорошие эмоции всегда в радость. Идём дальше, ближе к воде. Никто не обращают на нас никакого внимания, как, в прочем, и мы ни на кого. У каждого своя свобода и своё рабство. Мы снова на вершине мира или на дне. Вдвоём. Держу Лену за руку, она смотрит на меня. Молчим. Подходим к воде, волны накатывают и брызгаются.

– Вода холодная, явно не для купания, – Лена пытается отпрыгнуть от набегающей волны.

– Да, была б теплее, я бы с удовольствием поплавал. – Делаю глоток, передаю бутылку Лене.

– Я тоже, – говорит она, отпивает, – значит, будем просто пить сегодня.

Над городом – приближение сумерек, предзакатности. Шум машин заглушён звуком волн, закопан в песке и гальке. Движение мысли притуплено алкоголем и таит в себе ощущение лёгкой непринуждённой расслабленности. Той самой, которая наступает в стадии незначительного опьянения. Лёгкое и точное восприятие действительности, нейтрализация проблем. Проблема лишь в том, что на этой стадии долго не задержаться. Тантрическая пьянка маловероятна. С каждым следующим глотком сознание превращается в умозаключительные ряды самой различной направленности и мгновенной сменяемости один другим. Когда ты пьян, то можешь трепаться с кем угодно и о чём угодно, ну или почти с кем угодно и о чём угодно. Зависит от степени невменяемости и ощущения неуязвимости.

Держась за руки, мы идём с Леной вдоль берега. Мы почти не разговариваем, но, тем не менее, общаемся. Телепатия или что-то типа того. Замечал такое за нами. Мы можем часами молча сидеть или делать что-то. И при этом ощущать общение, будто рассказываем друг другу какие-то истории, делимся чем-то. Зачастую нам совсем не нужны слова, достаточно нахождения рядом друг с другом. Жаль, что у нас нет реальной телепатии, такой строго определённой, классической. Всё лишь на уровне ощущений, переживаний, предвкушений. Как-то эфемерно, будто не по-настоящему. Вот бы овладеть этой техникой. Могли бы фокусы показывать, экзамены любые сдавать, а там ещё и махинации какие-нибудь проворачивать, ну или наоборот, что то полезное и законопослушное. В общем, полно развлечений бы было.

– Лен, а давай откроем в себе телепатические способности. Они же есть у нас, мы же друг друга чувствуем, – начинаю я.

– Чувствуем, но вряд ли они у нас есть. Такие сверхъестественные, чтоб мы мысли читали, на экзаменах подсказывали, банки грабили или в спецслужбе боролись с мировым злом, – скептически отвечает Лена.

– А вдруг есть? Нам нужно просто их потренировать и всё, – не отстаю я.

– И как мы это сделаем?

– Загадай что-нибудь мне и мысленно передай, а я приму и скажу тебе, что ты загадала. Только с чего-нибудь простого начни, без тригонометрических функций и тройных интегралов.

– Ладно, давай, – Лена делает задумчивое лицо, – готово, принимай сигнал.

– Так, тааак, – я пребываю в лёгком замешательстве, – ты думаешь о Тамаре.

– Пфф, капитан очевидность, о Тамаре я, понятное дело, думаю. И нет никаких у нас телепатических способностей, – Лена машет рукой.

– Ну и о чём ты думала? – я протягиваю бутылку.

– Ага, спасибо, вот об этом я и думала, чтоб ты уже и мне глотнуть дал, наконец. Сработало.

– Сарказм на сарказме сидит и сарказмом погоняет.

– Почти, не обижайся, – Лена целует меня.

– Не обижаюсь.

– Прохладно становится, – Лена слегка ёжится, – мурашки побежали уже.

– Не хочется пока уходить. Может, костёр разведём? Вон там, смотри, как раз кто-то жёг, – я показываю жестом чуть в сторону, где лежат несколько недогоревших поленьев. – Давай попробуем, если они не сырые совсем.

– Пойдём, глянем? – принимает мою идею Лена.

Разгорающийся огонь уносит вдаль печаль. Трещат сухие ветки, объятые только что рождённым пламенем. Искры вздымаются вверх салютом в почти зимнем солёном воздухе побережья. Это особенный запах, особенный вид созерцательного удовольствия. Замирающие в голове образы давно позабытые и совсем недавние сменяют друг друга, кокетничая с душой, с внутренней вселенной всего того естества, что ты привык называть своим. Доносящийся откуда-то из темноты шум волн рисует яркими красками в твоём воображении чудеса. Легко. Секунды, минуты, дни, годы – всё это лишь облако, всё это лишь потрескивание костра, всё это лишь крупицы песка, пробравшиеся в твои кеды, прилипшие к твоему телу, запутавшиеся в твоих волосах.

– Люблю смотреть на огонь, он всегда яркий, дикий, – Лена берёт сигарету.

– Огонь поэтичен, независим и дерзок. Если он под контролем, то может согреть тебя, а если нет, то сожжёт не задумываясь. Состраданием он не наделён, знает только да или нет, никаких промежуточных состояний. В этом его правда, его природа, ничего не попишешь, – я делаю глоток виски и передаю бутылку Лене.

– Ты вспоминаешь когда-нибудь наше детство, наше прошлое? – Лена тоже делает глоток.

– Нет, я не очень хорошо его помню, без подробностей, таким общим фоном.

– Что совсем ничего?

– Нет, помню, конечно, что-то, какие-то главные судьбоносные вехи: вот мы идём в школу, вот отмечаем наш день рождения. Но так глобально всё полностью не запечатлелось. Отдельные эпизоды могу вспомнить в мельчайших подробностях. Правда, зачем я их помню, не знаю.

– Какие, например, эпизоды?

– Разные. Не то чтобы у меня какой-то там список воспоминаний, просто иногда, откуда не возьмись, в памяти всплывают картинки, буквально воссоздаются. И то, о чём не помнил и давно забыл и, в сущности, не важно, предстаёт перед тобой дословно в мельчайших подробностях.

– Значит, это что-то важное, – говорит Лена и переводит взгляд с огня на море, поигрывающее волнами в темноте.

– Вряд ли, какие-то сцены просто отдельные. В голове, видимо, всё записывается и периодически внезапно воспроизводится, – предполагаю я.

– У меня тоже так бывает.

– Да, у всех так бывает, – я подкладываю в огонь ещё несколько веток.

– Странно, но многие воспоминания как-то с теплотой воспринимаются. Даже те, что не совсем добрые или милые, а скорее обычные или волнительные, но всё равно с теплотой, – Лена подставляет руки огню.

– Ну не все явно, – приобретаю несколько скептический вид я. – Это скорее зависит от позитивности человека, степени его оптимистичности: чем он оптимистичней, тем теплее воспринимает события прошлого. И наоборот: может видеть один лишь только негатив.

– А ты какой? Как ты видишь? – Лена переводит взгляд на меня.

– Я же говорю, у меня как будто просмотр видеозаписи. Если я что-то и вспоминаю, то в тех же ощущениях, что были тогда. Помню свои переживания в тот момент. Поэтому какого-то общего позитива или негатива во мне нет. Всё зависит от конкретного эпизода.

– А такая конкретика помогает или мешает?

– Не знаю. С одной стороны могут помниться какие-то обиды, которые сейчас я бы даже не воспринял как обиды или что-то мало-мальски существенное. Наверное, это мешает. А с другой – у меня нет какой-то щенячьей радости по прошлому, какой-то разрушающей ностальгической грусти, желания вернуться в школу, например, или типа того. Поэтому я могу идти дальше, так как это интересней, жить, пробовать развиваться.

– Хм. А я вот списываю всё на опыт, даже плохое, – разворачивает мысль Лена. – Всё перерабатывается и выходит в виде опыта, «то, что нас не убивает, делает нас сильнее». Помнишь это изречение Ницше?

– Помню, конечно. Оно настолько часто используется, что уже замылилось до безобразия. Хотя суть вещей отражает, тут не поспоришь.

– Вот он – господин Циник Сарказмович: «Клише, замыленные цитаты», – Лена немного куксится.

– Да ладно, я не то имел в виду. Ты, видимо, позитивнее меня или мудрее, или и то и другое, если у тебя получается переработать, получить опыт и относится ко всему с более-менее добротой. Я же застрял на стадии, что вот есть – как есть, случилось – как случилось. Если хорошо, значит хорошо, порадуемся. Плохо, ну что поделать, хрен с ним, идём дальше. Но запомню этот момент именно таким, как он есть, без прикрас. И в будущем, при встрече с чем-то похожим, буду решать: надо оно мне или нет, исходя из ощущений предыдущего опыта.

– Тоже неплохой вариант, – чуть улыбается Лена.

Ветки потрескивали дальше, огонь горел, мы продолжали рассуждать о чем-то ещё, вспоминали что-то ещё, пока совсем не стемнело.

Глава 25

До отеля мы добрались уже за полночь. Зашли, поздоровавшись с портье, и направились к лифту. В холле было немноголюдно. Шум веселья открытия стих, большинство гостей разъехалось. Мы поднялись на наш этаж, зашли в номер, повесив табличку «не беспокоить». Было холодно: окно осталось открытым после нашей спешной погони за Тамарой и Сержем, так что ветер гулял в своё удовольствие.

– Что дубак-то ттакой? – Лена ёжилась от холода.

– Да вон – окно нараспашку, сейчас закрою, – отвечаю я, направляясь к окну.

– Я сегодня здесь побуду, ты не против? Не хочу находиться в одиночестве.

– Нет, конечно, оставайся. Я и сам хотел тебе это предложить.

– Тогда я душ приму, переоденусь и приду, – Лена выходит из номера.

– Хорошо.

Я сбрасываю с себя одежду и иду в душ, чтобы смыть эту усталость и непонятность от всего происходящего. Вода омывает моё тело и лицо, я согреваюсь. Кайф. Мог бы так вечно простоять. Наслаждение сиюминутного блаженства. Вся история жизни – лишь бегство от одного такого наслаждения к другому. Все вечные ценности настолько глобальны и эпохальны, что они даже не замечают тебя, им на тебя наплевать. Ты им следовать должен, а им на тебя наплевать. Немного несправедливо, не правда ли? А маленькие ценности и радости, как этот вот душ сейчас или чашка кофе поутру, они здесь с тобой, они помогают тебе наслаждаться. И в чём же тогда прикол глобальных ценностей? В том, что тебе придёт какое-то озарение на смертном одре, и ты станешь дико просвещённым? Не кажется ли вам, что будет уже малость поздновато? Мы постоянно во что-то верим, на что-то надеемся. Вот завтра всё обязательно исполнится, чудо произойдёт. А потом, когда чуда не происходит, мы переосмысливаем его, говорим ну вот оно и чудо: прожили как-то, сделали что-то, и вот теперь оказалось, что всё правильно, так предначертано и, на самом деле, действительно, всё необходимое дано и, собственно, всё хорошо. Занавес. Бред. Что это за херня?! Почему с такой лёгкостью предаются детские мечты. Почему не замечаются маленькие радости? Мы вечно куда-то идём, а когда доходим, то видим огромный баннер с надписью «Молодец, дошёл!». И всё. Мы спрашиваем себя: «И что?». В ответ тишина. Только дополнительные вопросы: «а ты сюда шёл?», «ты точно сделал всё правильно?» Ведь если ты шёл сюда и сделал всё правильно, то должен получить ответы, что-то как-то прояснить для себя. Ты же не просто шёл, а ГЛОБАЛЬНО, ЭПОХАЛЬНО. А там баннер: «Молодец, дошёл!». Что было по пути, ты же уже забыл, в этом же не было СМЫСЛА ВЕЛИКОГО. Можешь попытаться вспомнить и поностальгировать. Молодец, дошёл. Жизнь-то она сейчас и сейчас же. Хорошо тебе сейчас, значит, хорошо всё, плохо, значит, попробуй переделать в хорошо. Усложнения ни к чему не приводят. Можно повздыхать о прошлом, оно было. Можно помечтать о будущем, оно будет, наверное, скорее всего. Но жажда сейчас лишь понятна. Жажда жизни, ощущение радостей, пусть маленьких и сиюминутных, но настоящих. Воспоминание о радости, мечта о радости – не то же самое, что радость. Испытай её, насладись ею. Не пытайся запротоколировать, запомнить.

– Эй, ты здесь? – Лена заходит в номер.

– Да-да, – пытаясь перекричать шум воды, отвечаю я, – сейчас иду.

– Не торопись, я пока налью чего-нибудь выпить. Ты как, будешь?

– Давай. Там на столе, что-то, вроде, оставалось.

– Ага, вижу.

Сиюминутные радости, временные анестезии. Убегая от действительности и глобальности, укрываемся в нашем маленьком полуразрушенном замке, запираем двери на засов. Напиваемся и держим оборону от атакующих событий и предчувствий. Завтра наступает сегодня, вчера уже было, у нас есть только сейчас.