Дающий

3

– Ой, смотри! – Лили визжала от восторга. – Смотри, какой миленький! Какой крошечный! И у него такие странные глаза, прямо как у тебя, Джонас!

Джонас сердито посмотрел на сестру. Его задели слова Лили. Он ждал, что Отец отчитает ее, но тот отстегивал детскую корзинку от велосипеда и ничего не заметил.

Джонас подошел ближе и понял, о чем говорила Лили.

У ребенка, который выглядывал из корзинки, были светлые глаза.

Почти у всех членов коммуны глаза были темными. У родителей, у Лили, у всех одногруппников и друзей Джонаса. Были и исключения – сам Джонас и одна из Пятилетних девочек, у нее глаза тоже были светлее, чем у других. Но никто никогда не говорил об этом. Правила такого не было, но привлекать внимание к чертам или особенностям индивидуума, которые сильно отличали его от других, было не принято. Это считалось грубостью. Лили, подумал Джонас, тоже должна этому научиться, иначе ее все время будут наказывать за бестактную болтовню.

Отец поставил велосипед на место. Потом подхватил корзинку и занес в дом. Лили пошла за ним, но обернулась и крикнула:

– Наверное, у вас общая Роженица!

Джонас пожал плечами и вошел в дом. И все же глаза ребенка его поразили. Зеркал в коммуне почти не было – не то чтобы они были запрещены, просто никто в них не нуждался, и Джонасу часто и в голову не приходило посмотреть на свое отражение, когда он оказывался рядом с зеркалом. Теперь, глядя на ребенка, на выражение его лица, он вспомнил, что светлые глаза не просто отличали его от остальных. Они еще делали его взгляд особенным – но каким? Глубоким, решил Джонас, как будто смотришь в воду, проникая взглядом так глубоко, что, кажется, вот-вот разглядишь, что таится на дне. Джонас смутился, поняв, что и у него такой взгляд.

Притворившись, что все это ему неинтересно, он направился к своему столу. На другом конце комнаты Мать и Лили склонились над ребенком, которого распеленывал Отец.

– Как называется его утешитель? – спросила Лили, взяв в руки плюшевую игрушку, которая лежала в корзинке.

– Бегемот, – сказал Отец.

Лили хихикнула.

– Бегемот, – повторила она странное слово и положила игрушку на место.

– Младенцы такие милые! – вздохнула Лили. – Вот бы мне дали Назначение Роженицы!

– Лили! – одернула ее Мать. – Не говори так. Быть Роженицей совсем не почетно.

– Но я говорила с Наташей! Знаешь Десятилетнюю, которая живет рядом с нами? Она часто проводит часы добровольной работы в Родильном Доме. Так вот она говорит, что Роженицам дают самую вкусную еду, и у них очень легкая физкультура, и большую часть дня беременные просто играют и развлекаются. Мне бы такое точно понравилось, – гнула свое Лили.

– Да. Три года, – жестко сказала Мать. – За три года – три раза рожать. А потом – все. Потом всю свою взрослую жизнь они – обычные Рабочие, пока не пора будет отправляться в Дом Старых. Ты этого хочешь, Лили? Три праздных года, а потом тяжелая физическая работа до самой старости?

– Пожалуй, нет, – неохотно признала Лили.

Отец перевернул ребенка на живот, положил в корзинку и начал похлопывать по спине.

– В любом случае, Лили-Били, – ласково сказал он, – Роженицам не дают новорожденных. Если тебе так нравятся малыши, мечтай лучше о Назначении Воспитателем.

– В Восемь, когда у тебя появятся часы добровольной работы, ты сможешь часть из них проводить в Воспитательном Центре, – предложила Мать.

– Да, наверное, я так и сделаю, – сказала Лили. Она наклонилась над корзинкой. – Как, ты сказал, его зовут? Гэбриэл? Привет, Гэбриэл, – пропела Лили.

Она хихикнула.

– Ой! Кажется, он спит. Постараюсь вести себя потише, – добавила Лили шепотом.

Да уж, было бы неплохо, подумал Джонас, возвращаясь к школьным урокам. Лили никогда не вела себя тихо. Может, ей лучше всего подойдет Назначение Диктора – тогда она сможет целый день сидеть у микрофона и делать объявления. Он засмеялся, представив, как его сестра важным, как у всех Дикторов, голосом сообщает что-нибудь вроде: «ВНИМАНИЕ. НАПОМИНАНИЕ ДЛЯ ГРАЖДАН ЖЕНСКОГО ПОЛА МЛАДШЕ ДЕВЯТИ. ЛЕНТЫ ДЛЯ ВОЛОС ДОЛЖНЫ БЫТЬ ЗАВЯЗАНЫ АККУРАТНО».

Он повернулся к Лили и с удовлетворением отметил, что ее ленты, как всегда, развязаны и болтаются. Скоро такое объявление точно прозвучит. И относиться оно будет именно к Лили, хотя ее имя, конечно, упоминаться не будет. Все и так поймут.

Как поняли и в тот раз, когда прозвучало объявление: «ВНИМАНИЕ. НАПОМИНАНИЕ ДЛЯ ОДИННАДЦАТИЛЕТНИХ МУЖСКОГО ПОЛА. ПРЕДМЕТЫ ИЗ ЗОНЫ ОТДЫХА УНОСИТЬ НЕЛЬЗЯ. ПИЩУ СЛЕДУЕТ ЕСТЬ, А НЕ ПРЯТАТЬ». Это было объявление для Джонаса. В тот день, несколько недель назад, он взял яблоко домой. Никто ему ничего не сказал, даже Родители – публичного объявления было достаточно, чтобы он раскаялся. Он, разумеется, выбросил яблоко и следующим утром, перед уроками, принес извинения Директору Зоны Отдыха.

Джонас до сих пор не мог взять в толк, что же тогда произошло. И смущали его не публичное объявление и не извинения, которые пришлось принести. Это были стандартные меры, и он их заслужил. Нет, удивляло само происшествие. Наверное, ему надо было рассказать о своих переживаниях в тот самый вечер, когда Семейная Ячейка, как и всегда, делилась чувствами. Но тогда он не смог определить, облечь в слова свои ощущения. Он не смог бы объяснить, что же его так смутило, и решил этого просто не делать.

Это произошло во время игры с Эшером в Зоне Отдыха. Джонас взял яблоко из корзинки с едой, и они с Эшером начали бросать его друг другу. В такую игру они играли миллион раз: бросил – поймал, бросил – поймал, и так пока не надоест. Игра простая и даже немного скучная, но Эшеру нравится. К тому же ему это полезно – игра тренирует координацию движений, которая у Эшера не соответствует стандартам.

Но вдруг, следя глазами за летящим яблоком, Джонас заметил, что оно – вот как раз этого он и не мог объяснить словами – оно изменилось. На одно мгновение. Он помнил, что это произошло, когда яблоко было в воздухе. Джонас поймал его и внимательно осмотрел, но это было то же самое яблоко. Никаких изменений – тот же размер, та же идеально круглая форма. Того же неопределенного оттенка, что и его одежда.

Не было в этом яблоке ничего особенного. Он повертел его в руках и бросил обратно Эшеру. И опять – в воздухе, всего на одну секунду – оно изменилось.

И так четыре раза.

Джонас поморгал, огляделся, проверил, все ли в порядке со зрением, взглянув на крошечный идентификационный значок на своей форме. Он прекрасно видел свое имя. Он и Эшера прекрасно видел. И яблоко ловил так же ловко, как обычно.

Джонас был озадачен.

– Эш! Тебе не кажется, что с этим яблоком что-то не так?

– Да! – засмеялся Эшер. – Оно все время выпрыгивает из моих рук прямо на пол! – Эшер только что его опять уронил.

Джонас тоже рассмеялся, пытаясь прогнать тревожную мысль о том, что произошло что-то непонятное.

Вот это яблоко он и взял домой, нарушив Правила Зоны Отдыха. Тем вечером, до прихода родителей и Лили, он держал яблоко в руках и внимательно осматривал. Оно было немного помятым, потому что Эшер его ронял. Но ничего необычного в яблоке не было.

Джонас рассматривал его в лупу, подбрасывал и пускал кругами по столу, но яблоко больше не менялось.

Так ничего и не произошло, если не считать объявления, которое тем же вечером раздалось из громкоговорителя. Объявления, которое указало на него, не называя имени, и заставило Родителей многозначительно посмотреть на его стол, где все еще лежало яблоко.

Теперь, сидя за уроками, пока все остальные возились с ребенком, он мотал головой, пытаясь прогнать воспоминания о том, что случилось. Он заставил себя вернуться к заданиям, чтобы успеть что-нибудь до ужина. Гэбриэл начал хныкать, и Отец, терпеливо объясняя Лили, как кормят новорожденных, дал ему бутылку со смесью.

Вечер продолжался, как и все вечера в Семейных Ячейках, в доме, в коммуне: спокойный, медлительный. Время восстановления сил и подготовки к новому дню. От всех прочих вечеров он отличался лишь одним – присутствием Младенца со светлыми, серьезными, знающими глазами.

4

Джонас медленно ехал по коммуне, ища глазами велосипед Эшера. Он редко проводил часы добровольной работы вместе с Эшером, потому что тот все время дурачился и работать серьезно было совершенно невозможно. Но сейчас, с приближением Двенадцатилетия и окончанием часов добровольной работы, это было уже не важно.

Свобода выбирать, где провести часы добровольной работы, всегда казалась Джонасу невероятной роскошью – ведь весь остальной день был так строго расписан.

Он вспомнил, как ему исполнилось Восемь – скоро это предстоит и Лили – и он получил эту свободу выбора. Все Восьмилетние, приступая к первым часам добровольной работы, немного нервничали, хихикали и старались держаться вместе. В первый день они почти всегда оказывались в Зоне Отдыха, привычном для них месте, помогая с младшими. Но мало-помалу, под руководством взрослых, они становились увереннее и начинали выбирать для работы места, которые отвечали их интересам и умениям.

Бенджамин, например, почти все эти четыре года посвятил добровольной работе в Центре Реабилитации, помогая членам коммуны, получившим травмы. Ходили слухи, что он умеет не меньше, чем Руководители Реабилитации, и даже придумал какие-то методы и аппараты для ускорения восстановления. Никто не сомневался, что Бенджамин получит Назначение в этой области и даже сможет пропустить часть Обучения.

Джонас восхищался достижениями Бенджамина. Они учились в одной группе и были хорошо знакомы, но, несмотря на это, никогда не обсуждали успехи Бенджамина, такой разговор поставил бы его в неловкое положение. Невозможно было говорить о чьих-то успехах, не нарушив Правила о хвастовстве. Это было второстепенное Правило, примерно такое же, как Правило о грубости, и наказанием за его нарушение был всего лишь легкий выговор. И тем не менее лучше не создавать ситуаций, в которых так легко нарушить Правила.

Джонас проезжал квартал за кварталом, надеясь найти велосипед Эшера. Он проехал мимо Детского Центра, в который Лили ходила после школы. Проехал Центральную Площадь и Лекторий, где проводились общественные собрания.

Джонас притормозил, чтобы прочесть таблички с именами на велосипедах возле Воспитательного Центра. Потом остановился у Центра Распределения Еды – помогать с доставкой было интересно, и он надеялся, что найдет здесь Эшера и будет вместе с ним развозить коробки с едой по домам коммуны. Наконец Джонас нашел велосипед Эшера – он, как всегда, валялся на земле – возле Дома Старых.

На стоянке было только два детских велосипеда – Эшера и Одиннадцатилетней по имени Фиона. Джонасу нравилась Фиона. Она хорошо училась, была вежливой и спокойной, но при этом с ней было весело, так что он не удивился, что сегодня Эшер работал именно с ней. Он аккуратно поставил свой велосипед и вошел в здание.

– Здравствуй, Джонас, – поприветствовала его служительница.

Она протянула ему анкету и, когда он подписался, поставила на ней свою печать.

Все часы добровольной работы обязательно учитываются и вывешиваются в Зале Открытых Записей. Дети по секрету рассказывали друг другу историю про одного Одиннадцатилетнего. Будто бы много лет назад он пришел на Церемонию, но вместо Назначения получил выговор за то, что у него слишком мало часов добровольной работы. Ему дали месяц, чтобы набрать недостающие часы, и только потом, уже без торжественной церемонии, он получил Назначение; это позорное происшествие омрачило его будущее в коммуне.

– Хорошо, что у нас сегодня есть помощники, – сказала служительница. – Мы праздновали Удаление этим утром, а от этого всегда сбивается расписание.

Она посмотрела на распечатку.

– Так. Эшер и Фиона помогают в ванной комнате. Может, присоединишься к ним? Ты же знаешь, где это?

Джонас кивнул, поблагодарил ее и пошел по длинному коридору, заглядывая в комнаты. Старые тихо занимались своими делами: разговаривали, что-то мастерили, спали. В комнатах стояла удобная мебель, на полу лежали ковры. Здесь было тихо и спокойно, совсем не так, как в оживленных центрах производства и распределения.

Джонас был доволен тем, что за эти годы поработал в разных местах, – он знал, чем они отличаются. Но он понимал, что никогда не увлекался чем-то одним, а значит, не мог даже предположить, каким может быть его Назначение.

Он усмехнулся: «Опять думаешь про Церемонию, Джонас?» Впрочем, он подозревал, что сейчас, когда до Церемонии осталось так мало времени, все его друзья думают о том же.

Он прошел мимо Медбрата, ведущего по коридору одну из Старых. Сгорбившаяся женщина медленно передвигала ноги в мягких туфлях.

– Привет, Джонас, – поздоровался молодой мужчина в униформе.

Женщина подняла голову и улыбнулась, глядя перед собой затуманенными темными глазами. Джонас понял, что она слепая.

Он вошел в ванную комнату. Влажный воздух пах моющими средствами. Он снял форменную куртку, аккуратно повесил ее на крючок и взял с полки халат Помощника.

– Привет, Джонас! – Эшер окликнул его, не отходя от ванны.

Рядом с другой ванной сидела Фиона. Она обернулась и улыбнулась Джонасу. Фиона бережно намыливала мужчину, который лежал в теплой воде.

Джонас поздоровался с ними и с другими служащими. Затем подошел к Старым, сидящим на мягких стульях в ожидании купания. Джонас уже работал здесь и прекрасно знал, что делать.

– Ваша очередь, Лариса, – сказал он, прочитав имя женщины на значке. – Я только включу воду, а потом помогу вам подняться.

Он нажал кнопку на ближайшей свободной ванне. Из десятков дырочек полилась вода. Ванна заполнится за минуту, а потом вода отключится автоматически.

Он помог женщине встать со стула, подвел к ванне и снял с нее халат. Поддерживая ее за руку, он помог ей опуститься в ванну. Она откинулась назад и удовлетворенно вздохнула, положив голову на мягкий подголовник.

– Вам удобно? – спросил Джонас, и Лариса кивнула, не открывая глаз.

Джонас взял чистую губку, выдавил на нее моющее средство и принялся мыть хрупкое тело.

Прошлым вечером он смотрел, как Отец купает младенца. Выглядело это почти так же: тонкая кожа, теплая вода, мягкие движения рук, скользких от мыла. Расслабленная умиротворенная улыбка на лице женщины напомнила ему о Гэбриэле.

И нагота тоже. Правила запрещали взрослым и детям видеть друг друга обнаженными, но это не касалось Младенцев и Старых. Джонасу это нравилось. Было ужасно неудобно переодеваться в раздевалке, оставаясь прикрытым; приносить извинения за то, что случайно увидел чье-то тело, тоже всегда было неловко. Он не понимал, почему это так важно. Он чувствовал себя в безопасности в этой теплой, тихой комнате. Ему нравилось выражение полного доверия на лице женщины, которая лежала в воде. Обнаженная, беззащитная. И свободная.

Краем глаза он видел, как его подруга Фиона помогает Старому выбраться из ванны и вытирает его худое голое тело полотенцем. А затем помогает надеть халат.

Джонас думал, что Лариса задремала, как это часто бывает со Старыми, и старался, чтобы его движения были ровными и мягкими.

Но вдруг она заговорила, не открывая глаз:

– Сегодня утром мы праздновали Удаление Роберто. Это было чудесно.

– Я знаю Роберто! – сказал Джонас. – Я помогал его кормить, когда был здесь в прошлый раз, пару недель назад. С ним было интересно.

Лариса распахнула глаза.

– Они рассказали всю его жизнь, прежде чем удалить. Так всегда делают. Но если честно, – заговорщицки прошептала она, – иногда эти рассказы бывают ужасно скучными. Некоторые Старые даже засыпают. Например, когда Эдну недавно удаляли, так и было. Ты знал Эдну?

Джонас помотал головой. Он не припоминал никого с таким именем.

– Разумеется, они пытались сделать так, чтобы рассказ о ее жизни звучал более значительно. То есть, конечно, – добавила она строго, – все жизни значительны. Я не говорю, что это не так. Но Эдна, бог мой! Она была Роженицей, а потом годами работала в Производстве Еды, пока не оказалась здесь. У нее даже Семейной Ячейки не было.

Лариса приподнялась, чтобы удостовериться, что ее никто не слышит.

– Мне кажется, она была не очень умной, – призналась женщина.

Джонас расхохотался. Он ополоснул ее левую руку, опустил обратно в воду и начал мыть Ларисе ноги. Та замурлыкала от удовольствия, когда он массировал ей ступни губкой.

– Но жизнь Роберто была прекрасной, – продолжила Лариса. – Он был Инструктором Одиннадцатилетних – ты же знаешь, как важна эта работа, и он был в Комитете Планирования. И – бог мой – не знаю, как он успел, он еще вырастил двух очень успешных детей и придумал ландшафтный дизайн Центральной Площади. Сам он, конечно, ничего не сажал.

– Теперь спина. Наклонитесь, пожалуйста. – Джонас обнял женщину, чтобы помочь ей сесть.

Он взял мочалку и начал тереть ее костлявые плечи.

– Расскажите мне о празднике.

– Ну, сначала рассказывали его жизнь. Начинают всегда с этого. Потом – тост. Мы все подняли бокалы и поздравили его. Потом спели гимн. Он произнес замечательную прощальную речь. И некоторые из нас тоже сказали пару приветственных слов. Я, правда, не говорила. Я не люблю говорить на публике. Роберто был в восторге. Ты бы видел его лицо, когда его уводили!

Джонас в задумчивости почти перестал водить рукой по ее спине.

– Лариса, – спросил он. – А что на самом деле происходит во время Удаления? Куда ушел Роберто?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Наверное, никто не знает, кроме членов Комитета. Он просто поклонился, а потом, как это всегда бывает, прошел в особую дверь в Комнате Удаления. Но какое лицо у него было! Абсолютное счастье!

Джонас улыбнулся:

– Жаль, что я этого не видел.

Лариса нахмурилась:

– Не понимаю, почему детям нельзя приходить. Мало места, я думаю. Надо бы им расширить Комнату Удаления.

– Надо предложить это Комитету. Может, они возьмут вопрос на обсуждение, – пошутил Джонас, и Лариса рассмеялась.

– Точно, – фыркнула она, и Джонас помог ей вылезти из ванны.

5

Обычно по утрам, когда члены Семейной Ячейки пересказывали друг другу сны, Джонас почти ничего не говорил. Он редко видел сны. Иногда, проснувшись, он вспоминал какие-то обрывки сна, но никогда не мог сложить их воедино, чтобы получился связный рассказ. Но этим утром все было по-другому. Этот сон он помнил очень живо.

Он в задумчивости слушал, как Лили излагает длинный сон. На этот раз – страшный. Ей приснилось, что она едет на велосипеде Матери и ее ловят Охранники.

Все внимательно выслушали Лили, а потом обсудили, какое предупреждение содержится в ее сне.

– Спасибо за сон, Лили. – Джонас машинально произнес стандартную фразу и постарался сосредоточиться на рассказе Матери, которой приснилось, что ей сделали выговор за нарушение Правила, которого она не понимала.

Все вместе они решили, что этот сон – отголосок истории с тем человеком, которого наказали за повторное нарушение основных Правил.

Отец сказал, что ему ничего не приснилось.

– Гейб? – Отец посмотрел в корзинку, где малыш булькал после кормления, готовый к отправке в Воспитательный Центр.

Все засмеялись. Пересказ Снов начинается с Трех. Видели ли сны Младенцы, никто не знал.

– Джонас? – спросила Мать.

Родители всегда его спрашивали, хотя и знали, что Джонасу сны снятся редко.

– Да, я видел сон этой ночью. – Джонас нахмурился и выпрямился на стуле.

– Отлично, – сказал Отец. – Расскажи нам.

– Все было довольно расплывчато, – начал Джонас, стараясь как можно более точно воспроизвести странный сон. – Кажется, я был в ванной комнате Дома Старых.

– Ты вчера там работал, да? – спросил Отец.

Джонас кивнул:

– Но она была не такая, как обычно. Во сне была ванна. Но только одна. А в настоящей ванной комнате их полным-полно. Там было влажно и тепло. И я снял форму, но не надел халат. Грудь у меня была голая. И я вспотел, было очень жарко. И там, как и вчера, была Фиона.

– И Эшер? – спросила Мать.

Джонас помотал головой:

– Нет, только я и Фиона, больше никого. Мы стояли возле ванной. Она смеялась. А я нет. Я немного злился на нее во сне, потому что она не принимала мои слова всерьез.

– Какие слова? – спросила Лили.

Джонас уставился в тарелку. По какой-то непонятной причине он смутился.

– Кажется, я пытался убедить ее залезть в ванну.

Он замолк. Он знал, что нужно рассказать сон до конца, что он должен это сделать. Так что заставил себя перейти к самой сложной части сна.

– Я хотел, чтобы она сняла одежду и залезла в ванну, – быстро сказал Джонас. – Я хотел ее искупать. У меня в руках даже была губка. Но она не хотела. Она смеялась и говорила «нет».

Он посмотрел на родителей:

– Вот и все.

– Ты можешь описать самое сильное чувство, которое испытывал во сне? – спросил Отец.

Джонас задумался. Во сне все было нечетким и мутным, но чувства были сильными и накатывали снова, когда он об этом думал.

– Желание, – сказал он. – Я знал, что она этого не сделает. И кажется, знал, что она не должна этого делать. Но я так сильно этого хотел. Очень сильно.

– Спасибо за сон, Джонас, – чуть погодя сказала Мать и взглянула на Отца.

– Лили, – позвал Отец. – Пора в школу. Проводишь меня до Центра? Нужно присмотреть за малышом – он крутится в корзинке и может упасть.

Джонас встал, чтобы собрать учебники. Ему показалось странным, что его сон не обсуждали и сразу перешли к благодарности. Может, родителям было так же неловко, как ему.

– Погоди, Джонас, – ласково сказала Мать. – Я дам тебе записку для Инструктора, чтобы тебе не пришлось извиняться за опоздание.

Джонас сел на место, озадаченно глядя на Мать. Он помахал Лили и Отцу, которые ушли и унесли в корзинке Гейба. Мать собрала остатки еды и поставила поднос у двери – потом его заберут Уборщики.

Наконец она села рядом с ним.

– Джонас, – улыбнулась Мать, – чувство, которое ты испытал во сне, называется Возбуждением. Мы с Отцом знали, что скоро это с тобой произойдет. Это случается со всеми. Это произошло с Отцом, когда он был в твоем возрасте. Со мной. Однажды это произойдет и с Лили. И очень часто это начинается во сне.

Возбуждение. Он уже слышал это слово. Оно точно было в Книге Правил, но он не помнил, где именно. И время от времени оно звучало из громкоговорителей: «ВНИМАНИЕ. НАПОМИНАНИЕ. СЛЕДУЕТ СООБЩАТЬ О ВОЗБУЖДЕНИИ, ЧТОБЫ ПОЛУЧИТЬ СООТВЕТСТВУЮЩЕЕ ЛЕЧЕНИЕ».

Джонас всегда пропускал мимо ушей это объявление, потому что не понимал, о чем речь, и не думал, что это имеет к нему отношение. Он, как и многие другие члены коммуны, часто не обращал внимания на объявления и приказы Диктора.

– Мне надо сообщить об этом? – спросил он Мать.

Она рассмеялась:

– Ты уже это сделал, рассказав свой сон. Этого достаточно.

– А как же лечение? Диктор говорил, что должно быть лечение.

Джонас расстроился. На носу Церемония, его Церемония Двенадцатилетних, а ему придется отправляться куда-то на лечение. И все из-за какого-то дурацкого сна?

Но Мать опять рассмеялась и успокоила его:

– Не волнуйся. Тебе просто пора принимать таблетки, вот и все. Это и есть лечение.

Джонасу полегчало. Он знал про таблетки. Родители принимали их каждое утро. И некоторые его друзья тоже. Например, Эшер. Однажды, когда они вместе ехали в школу, Отец Эшера крикнул им вслед: «Эшер, ты забыл принять таблетку!» Эшер для виду поворчал, развернулся и поехал домой. Джонас его дождался, но спрашивать ничего не стал.

Про такие вещи у друзей спрашивать не принято, ведь это будет разговором об отличиях, а значит, возможно, грубостью. Эшер пил таблетки каждое утро, Джонас – нет. Всегда лучше говорить про то, что у вас одинаковое.

Мать протянула Джонасу таблетку.

– И все? – спросил он.

– И все, – сказала Мать, ставя коробочку на полку. – Но ты не должен забывать про лекарство. Я буду напоминать тебе первое время, а потом ты должен будешь следить за этим сам. Если забудешь, Возбуждение вернется. И странные сны тоже. Иногда дозу приходится корректировать.

– Эшер принимает таблетки, – сообщил Джонас.

Мать не удивилась.

– Я думаю, многие твои одногруппники тоже. По крайней мере, мужского пола. Скоро и все начнут принимать. И мужского пола, и женского.

– Как долго их нужно принимать?

– Пока не попадешь в Дом Старых. Всю взрослую жизнь. Но скоро это войдет в привычку, и ты будешь принимать их, не задумываясь.

Мать посмотрела на часы.

– Если поторопишься, успеешь в школу. И спасибо еще раз за сон, Джонас, – сказала Мать на прощание.

Крутя педали, Джонас вдруг почувствовал гордость: он присоединился к принимающим таблетки. На мгновение опять вспомнил сон. Неловкий, странный, но приятный. Джонасу нравилось чувство, которое он испытывал и которое его Мать назвала Возбуждением. Он чувствовал это, просыпаясь. И хотел бы почувствовать еще раз.

Но так же, как пропал из виду его дом, когда он повернул на велосипеде за угол, исчез и сон. Он попытался вернуть его, но чувство исчезло. Возбуждение ушло.