Матрёшкино счастье

МАТРЁШКИНО СЧАСТЬЕ

Повесть о любви… и не только

Когда б мы жили без затей…

Вероника Долина

ЧАСТЬ I. 18 ноября 2004 года, четверг
Глава 1. Катерина

Все счастливые женщины похожи друг на друга, все несчастные несчастливы по-своему. Так, что ли, у классика? Нет, не так. Все несчастные женщины одинаковы, как рыбы в аквариуме. Марина Трофимова и чувствовала себя такой вот рыбой из аквариума, в котором забыли поменять воду. Хотя, причём тут рыба – всё гораздо проще и жёстче: старуха! Да ещё и у разбитого корыта.

Она представляла себя, пригорюнившуюся, на берегу синего моря, возле деревянного, надвое расколотого корыта, как на картинке в потрёпанной книжке; она и фамилию художника помнила – Конашевич. Милые, уютные картинки из счастливого детства… Впрочем, пушкинская старуха не такая уж и несчастная – она-то хотя бы у моря живёт. И у неё есть муж! А у Марины только дочки.

Всю жизнь она ждала чуда, ждала, что вот-вот случится что-то и придёт оно, счастье! На эскалаторе в метро, когда бывала в столице, вглядывалась в лица проплывавших мимо людей: а вдруг кто-то увидит её, обратит внимание и… произойдёт что-то, что изменит её судьбу! Как в песенке Алисы из Страны Чудес: «Чтоб кто-то куда-то меня пригласил, и там я увидела б что-то такое… Но что именно, право, не знаю!»

И что же? Ей уже сорок один, жизнь почти что прожита, а его, счастья, всё нет! Хотя бы промелькнуло, хоть какой-то проблеск бы оставило, – нет и нет!

– Матрёшка!! Мотечка, это ты?!

Она вздрогнула.

Её уже сто лет так никто не называл, для всех с детства она была Мариной, и только баба Оля – Баболя – ласково называла её Матрёшкой. Это бабушкино имя легко потрескивало на языке и пахло свежей липой – как пахнут пузатенькие деревянные куклы. Баболя и окрестила её Матрёной, в честь собственной бабушки – Марининой прапрабабушки – сначала в загсе, а потом и впрямь окрестила в церкви, а родители о крещенье и знать не знали – или не хотели знать. Но редкое имя в семье не прижилось. Родители его так и не приняли, – уж очень несовременным и неблагозвучным оно выглядело в век освоения космоса. Перед школой мама специально ходила договариваться с учительницей, чтобы девочку записали в классный журнал Мариной: опасалась, что к дочке приклеится обидное «тётя Мотя». Сама-то Марина ещё в подростковом возрасте твёрдо решила от ретро-имени избавиться. Поначалу думала сделать это в шестнадцать, когда пришла пора получать паспорт, – но тогда Баболя умолила её подождать. Внучка возмутилась было – чего ждать? – но бабушке уступила. Потом, когда на втором курсе Марина выскочила замуж и сменила фамилию, самое время было поменять и имя, но она снова уступила просьбам бабушки. А потом… Потом бабушка – любимая Баболечка – умерла, и Марина так и осталась по документам Матрёной, в память бабушки, – ей казалось это правильным.

Спустя время бабушкину эстафету неожиданно подхватил Стас. Как только в минуты нежности он не называл её: Матрёшка, Матрёнка, Матрусёк и даже Матроскин. Но Стаса давно не было, и сегодня мало кто знал её паспортное имя, да и кому вообще это надо, кроме табельщицы на работе?

– Матрёшка!! Мотечка, это ты?!

Тёплый душистый ураган налетел и закружил её; Марине пришлось немного отстраниться, чтобы разглядеть лицо стиснувшей её в объятьях женщины.

– Катька, ты, что ли?.. Катерина…

Катя была одной из немногих людей, кому нравилось называть её Матрёной, – а она и забыла! Сколько же они не виделись! Она вглядывалась в нарядную рыжеволосую женщину в короткой модной дублёнке и высоких ботфортах, узнавала и не узнавала её.

…Познакомились они в другой жизни, в другом веке, тысячелетии и даже стране. Им было тогда по одиннадцать лет, пионерский лагерь назывался «Юность», они оказались в одном отряде и влюбились в одного мальчика. На этой почве и сошлись, в молодости довольно тесно общались, потом перезванивались, а в последние годы как-то потеряли друг друга из виду. Катерина, невысокая подвижная хохотушка с пушистыми кудрями, распахнутыми золотисто-орехового цвета глазами и вздёрнутым веснушчатым носом, всегда была пухленькой, что, впрочем, нисколько её не портило. Сегодня же перед Мариной предстала стильная и неожиданно стройная – до худобы! – дама с модно уложенными волосами, и лишь их цвет да ямочки на щеках выдавали в ней прежнюю смешную девчонку. Марина помнила, что Катерина с мужем ведут небольшой семейный бизнес, и подумала, что дела их, по-видимому, обстоят вовсе не плохо.

– Какая ты стала красивая, Катя, настоящая бизнес-вумен!

– Да и тебе грех жаловаться, – радостно смеялась подруга, привычным жестом откидывая непослушную прядь со лба. – Ты же всегда была красоткой! – Она придирчиво оглядела Марину и удовлетворённо кивнула: красотка и есть!

– Какая красотка, Катька? Я рыба… И даже старуха!

– Почему это рыба? – смеялась колокольчиком Катерина. – И почему старуха? Рановато нам с тобой в старухи, до старух нам ещё пахать и пахать! Или ты уже бабушкой стала?

– Нет, что ты…

– А я стала, вообрази! Вася наш преподнёс сюрприз: женился в двадцать лет! Внучечка у нас, Алёнушка. Так что я теперь бабушка – но, заметь, не старушка! Представляешь, я тут на днях в автобусе стала место старушке уступать, говорю: «Садитесь, бабушка». А бабушка мне в ответ, грустно так: «Нет, милая, я не бабушка. Это звание ещё заслужить надо – внуками, – а у меня их нет, а теперь уж и не будет. Так что, я, милая моя, не бабушка, а просто старуха». И так мне её жалко стало!

На мгновение Катино сияющее лицо пригасила набежавшая тень, но оно вскоре вновь озарилось улыбкой.

– Ну вот. А я – совсем наоборот: бабушка, но не старушка! И это здорово! Ну, а ты? Что и как? Дети? Муж? И почему ты рыба?

– У меня всё плохо, Кать…

– Так уж и всё?..

Катерина осеклась на полуслове, предположив худшее. Впрочем, она знала: самое худшее в Мотиной жизни уже случилось, полтора десятка лет назад. Нет, здесь что-то другое…

– Что плохо-то, не темни! Развелись?

– Давно уже… Да и не в этом дело…

– А в чём?

– Во всём. Всё плохо, вообще.

Она не собиралась никому показывать свою слабость. Она много лет пыталась вырастить внутри себя сильную личность, железную леди, и у неё уже потихоньку начало что-то получаться! Но почему-то именно сейчас, в самый час пик и в самом людном месте города, стоя прямо посреди тротуара с подругой детства, она неожиданно для себя оказалась беспомощной, маленькой девочкой. Она не плакала, просто из её глаз стало вдруг вытекать очень много тёплой солёной воды, и она ничего не могла с этим поделать!

Катерина некоторое время растерянно молчала, затем лицо её приняло решительное выражение.

– Так… Ты сейчас куда? Домой? Отлично, я тоже, но это потом. А сейчас я позвоню, – это секунда – и мы с тобой сию же минуту отправимся в одно хорошее место! Это недалеко! Не волнуйся, я тебя подвезу потом, у меня тут машина рядом припаркована. Молчи, не возражай, стой!

Марина не возражала. В критических ситуациях её давняя подруга была крепка, как скала, и напориста, как танк.

***

– Я никому не нужна, Катюш! Баболя умерла, Петя из семьи ушёл, дочкам на меня наплевать: у Аськи давно своя жизнь, а с Машей… ещё хуже.

Торговый центр, куда они пришли, назывался «Смородинка» и пользовался большой популярностью в городе. Подруги сидели на третьем этаже, в маленьком кафе со смешным названием «Кастрюля». Посетителей было немного. Мягкие кожаные диванчики, приглушённый свет, ненавязчивая музыка действовали на Марину расслабляюще. Она перестала «держать лицо» и говорила, говорила – очень тихо и очень быстро, словно боялась, что её могут остановить.

– Родители в деревне – как на пенсию вышли, так к бабушке Лизе и переехали, – это папина мама, ей одной тяжеловато уже. А я тут, и я вообще не понимаю, зачем живу! Я как веник в углу, всем только мешаю…

– Ну, это ты зря, – машинально поправила подруга. – От веника в хозяйстве большая польза.

Эта незамысловатая реплика почему-то развеселила Марину. Катерина обладала удивительной способностью утешить одной-единственной фразой – порой даже самой пустяковой. Вспомнилось, как много лет назад они лежали вдвоём на русской печке и болтали обо всём на свете, но больше всего, конечно, о мальчике Саше, с которым расстались уже несколько месяцев назад, когда закончилась третья, августовская смена в «Юности». Катина семья жила в самом центре города в доме, который торцом упирался в здание областной филармонии, и вся местная детвора проводила свободное время в сквере перед концертным залом. Дом был старинный, двухэтажный, с диковинным печным отоплением. Катя, хихикая, рассказывала подруге прямо в ухо какой-то дурацкий анекдот, и в тот самый момент, когда положено было засмеяться, Марина, осознав вдруг с абсолютной очевидностью, что больше они с этим Сашей никогда не увидятся, разрыдалась, уткнувшись в Катькино плечо, а та совершенно серьёзно сказала: не плачь, хочешь, Бисера Кирова тебе подарю? Совершенно непостижимым образом это нелепое предложение успокоило Марину – она моментально перестала реветь и ответила, что нет, не хочет. Бисер Киров – это был их тогдашний кумир, неземной красоты певец из Болгарии, и его афиша висела над Катиным столом прямо напротив печки. Афишу Катя выпросила у администратора филармонии, когда артист завершил гастроли в городе, – и очень своей добычей гордилась.

Марина словно вновь вернулась на тридцать лет назад, ощутила спиной печное тепло и потрескивание берёзовых поленьев, уловила волнующий аромат пирожков с капустой, которыми угощала их Катина мама. Ей нравилось бывать в этом доме с высокими потолками и резной деревянной мебелью, он хранил особый колорит, словно берёг тайну многих живших в нём поколений. Позже, в восьмидесятые, дом расселили, реконструировали и присоединили к филармонии, устроив там камерный зал. Марина восприняла это тогда как личную потерю; бывая потом на концертах, всегда с нежностью вспоминала своё детство, подругу Катю и её гостеприимную семью.

– Матрёна, ты не права: как это никому не нужна? Что значит, дочкам наплевать? Сама подумай, куда они без тебя? Машке твоей сколько?

– Тринадцать. Кать, я, наверное, не умею детей воспитывать. Как Петя ушёл, она словно с катушек слетела, ей тогда девять было. А сейчас и вовсе трудный возраст – хоть волком вой.

Катя сочувственно кивала. Вопрос давно вертелся у неё на языке, но она не сразу решилась задать его.

– Матрёш, а… Петя-то… почему ж ушёл?

Марина устало вздохнула.

– Так ты не знала? Как же мы давно не виделись! Бросил он нас… Новое счастье искать отправился.

Катя охнула:

– Да ты что?! Ну, Пётр, вот уж от кого не ожидала! – в её золотистых глазах вспыхнул недобрый огонёк. – И… как? Нашёл счастье-то?

Марина вздёрнула подбородок, нарочито-весело выпалила:

– А как же, нашёл! Влюбился без памяти! И ты бы видела, в кого: старая, старше меня на два года почти! Толстая! Да ещё и с ребёнком – сыну пятнадцать лет тогда было. Но, правда, красивая, что есть, то есть.

К концу этой маленькой тирады веселья в её голосе поубавилось, она подозрительно шмыгнула носом.

Катерина возмутилась:

– Ты шутишь? Какая она может быть красивая, если толстая!

– Ну, почему же, может… На мордашку-то она ничего.

Подруга негодующе всплеснула руками:

– Вот именно: ничего! А ты у нас – всё! – и на мордашку, и на всё остальное!

– То и обидно… – Марина понурилась. – Если бы хоть красотой его взяла или молодостью, я бы ещё могла понять, а так…

Катя рассердилась:

– Ну и пусть, даже в голову не бери. Ты у нас всё равно лучше всех!

Да уж! Катиными бы устами да мёд пить…

– Ага, лучше, куда там! – грустно возразила Марина. – То-то он и выбрал её, а не меня, лучшую!..

Она задумчиво смотрела куда-то поверх Катиной головы, потом проговорила удивлённо:

– И знаешь, что самое противное? Всё на моих глазах происходило, мы же работали вместе. И все всё знали, одна я, дура, не понимала ничего, до последнего не верила.

Она слегка потянулась через стол и доверительно добавила:

– Мы с ней дружили даже, только представь себе!

Катя легонько присвистнула:

– Хороша подруга! Она кто, врач?

– Да, лор – отоларинголог.

– «Ухогорлонос»? Понятно, – почему-то кивнула Катя, словно врачебная специализация разлучницы что-то объясняла. – И что же дальше?

Марина развела руками:

– А что дальше? Дальше всё, как у всех. Мы развелись, они женились и почти сразу в частную клинику перешли, он там совладельцем стал. Мальчик у них родился, подумать только, это в сорок-то лет?! В общем, у него теперь полный комплект счастья. А мы тут с Машкой одни остались!

Марина снова зашмыгала носом. Надо было срочно спасать положение, и Катя спросила первое, что пришло в голову:

– Почему одни, Моть, а Ася? Или она замуж вышла?

– Какой замуж, Кать? – Марина всхлипнула, вытирая салфеткой промокший нос. – Ты же знаешь, какой у них теперь «замуж» – сошлись и живут вместе, в квартире родителей моих. Скоро три года уже. Мальчик-то хороший, они учатся вместе. Родители его очень материально им помогают. Но я всё равно не понимаю: семья это или что? Чего не женятся?

Катерина поняла, что пошла в нужном направлении, переведя стрелки на Асю. Главное, вовремя сменить тему.

– Ну, а как ты хотела? – уверенно подхватила она. – У них так сейчас. Молодёжь теперь живёт, как умеет. Поживут-поживут, а там, глядишь, и распишутся.

– Или разбегутся.

– Может, и так…

Марина нахмурилась, в её голосе засквозили упрямые интонации:

– Нет, ты как хочешь, а я не понимаю этой новой моды. Что это за пробные браки такие? Вот мы, Катя, почему-то не боялись семьи строить, все женились, как положено. Что, не так разве?

Катерина вроде и согласилась: так-то оно так, да не совсем.

– Моть, ну женились, а толку? Как женились, так и поразводились потом – почти все, кто раньше, кто позже! Это нам с Серёжей, можно сказать, повезло, но мы – уже исключение, да и неизвестно ещё, как дальше жизнь повернётся, не дай бог, конечно. А дети, наверное, насмотрелись на нас, вот и не хотят, как мы, жениться-разводиться. Им теперь куда как проще – сошлись-разошлись, не нужно детей и имущество делить.

Марина грустно запротестовала:

– Катя, но то, что ты говоришь, это же ужас!

Подруга пожала плечами:

– Ужас или нет, зато правда! Можно подумать, ты сама этого не знала.

Поразмыслив, Марина согласилась, что да, правда, и она, конечно же, знала. А Катя задумчиво продолжала:

– Знаешь, может, оно и хорошо, что твои уже три года живут, а не болтаются как попало и с кем попало, как другие.

– Тебе хорошо говорить, у тебя мальчик, им всегда проще, а у меня девочка! Ей стабильность нужна, семья, дети, тем более, она уже институт оканчивает, последний курс. И потом, твой-то Вася женился!

Катя усмехнулась.

– Так он влюбился по уши, вот и женился! Знаешь, как я тогда против была: обоим по двадцать лет, студенты, да и Серёжа возражал. Нет, ну в самом деле, надо же сначала на ноги встать, профессию получить. А мне мама моя тогда сказала: «Катя, не лезь! А то потом всю жизнь виноватой будешь».

– И ты послушалась? – поразилась Марина.

Катерина вспыхнула:

– А что тебя удивляет? Послушалась, а куда деваться? Тем более, что у них любовь-морковь и всё такое: люблю-не могу! Кстати, не забывай, мы с Серёжей и сами студентами поженились.

– И мы с Петей студентами были. А может, Катюш, всё дело в том, что время тогда другое было?

– Время всегда другое.

– Не скажи. У нас государство надёжное было, стабильность, работа, квартирный вопрос проще решался, а сейчас что? Как семью строить, если полная неизвестность впереди?

– Это у нас с тобой стабильность была – только её почему-то потом застоем назвали. А раньше ни о каких застоях не думали, вспомни: то война, то голод, то революция, то ещё какая напасть. Но ведь и женились, и детей рожали! Так что, прав был Булгаков, это в головах разруха, а не в клозетах.

Возразить было нечего. Марина, пригорюнившись, помолчала, а потом с деланной весёлостью подытожила:

– Ну и ладно, и пусть им всем будет хорошо: Пете с его новой женой, Аське с её мальчиком! А мы зато будем есть пирожные, очень они тут замечательные, как говорил почтальон Печкин! И пускай мы растолстеем!

Катерина внимательно смотрела на подругу.

– Да, пирожные замечательные, и мы их сейчас съедим, но толстеть не будем – не дождётесь! Моть, ты ведь мне не всё сказала?

– Кать, я тебе не всё сказала, – неожиданно подтвердила Марина. – Но скажу. Я тебе сейчас всё скажу.

Она собралась с мыслями и как на духу выдала:

– Завтра у меня аборт. И не говори мне ничего!

Катя охнула: неожиданно! – и действительно ничего не сказала, переваривала информацию. Потом растеряно промямлила:

– А я и не говорю ничего… Видишь – молчу…

– Вот и молчи!

– Так я и молчу… А чего ревёшь опять?

– А то!

– Мотя! Матрёна!

– Ну чего?! – так и не дотянувшись до салфетки, она утирала слёзы прямо рукавом, – а ведь всегда считалась аккуратисткой!

– Ты мне скажи только: кто?

– Да не знаю я, кто! Мальчик или девочка!

– Да я не об этом! Отец кто?

– Кто-кто! Никто! Нет никакого отца! Ни при чём отец: нет ребёнка – нет и отца. А ребёнка считай, что нет. Скоро уже… Завтра…

Катерина наморщила лоб:

– Погоди, погоди, я просто понять пытаюсь, а не то что из любопытства. Конечно, твоё дело, не хочешь – не говори, но… это не Пётр?

– Ты что?! Как можно?! Петя теперь чужой муж, а я в чужую семью не полезу, у меня, знаешь ли, принципы!

– Ну-ну, – усмехнулась Катерина. Знала она эти принципы, помнила кое-что из Мотиной биографии, но тема эта была сегодня под запретом, и она прикусила язык. Чтобы не молчать, поинтересовалась:

– Ты сама-то как? Тошнит тебя?

Марина как будто удивилась:

– Ты знаешь, нет. Почти совсем. Пару раз всего и было-то.

Всё-таки благотворно на неё действовала старая подруга. Выговорившись, она неожиданно успокоилась, достала зеркальце, пудреницу, поколдовала над лицом – и стала прежней Мариной. Красивая, деловая и даже вполне себе молодая, если посадить спиной к окну. Катерина исподволь, с новым интересом разглядывала её.

– Надо же, залетела на старости лет. А ведь тебе идёт! То-то я смотрю, ты прямо помолодела. А срок какой? – деловито осведомилась она.

Марина сердито вскинулась:

– Да куда там, «помолодела», не смеши меня! А срок критический, Катюш. Десять-одиннадцать недель, тянуть некуда.

– Да, дела… А что мама говорит?

– А что мама? Куда, говорит, тебе рожать в таком возрасте.

– Понятно. Так ты из-за этого хандришь? Из-за этого и «жизнь не удалась», и «не нужна никому», и «веник в углу»?

– А ты бы не хандрила? Думаешь, приятно самой под нож подставляться? Думаешь, я не понимаю, что аборт – это убийство, и всё такое…

Катя вздохнула.

– И я бы хандрила, как же без этого… Но, знаешь, не ты первая, не ты последняя, все мы через это проходили. Кстати, это не больно сейчас, укольчик в вену – и всего делов, не то что раньше.

Как было «раньше», в советском прошлом, Марина знала не понаслышке. Её почему-то совсем не брал новокаин, который всем кололи тогда для обезболивания, и, несмотря на то, что шла она на операцию по блату, оба раза у неё возникало ощущение, что попала в гестапо. С тех пор прошло много лет, но страх остался.

А Катерина задумчиво продолжала:

– Хотя приятного тут мало, согласна. Не уверена даже, как сама на твоём месте поступила бы – может, и родила бы! Я как-то с возрастом стала болезненнее эту тему воспринимать. Ребёночка опять же жалко.

Марину передёрнуло.

– Перестань.

– Как скажешь.

Катя повозила ложечкой в чашке и вдруг отодвинула недопитый кофе.

– Нет, я так не могу! Ты ничего мне не рассказываешь! Я ничего не понимаю! Кто отец ребёнка?! Он в природе-то существует?

– А то как же! Существует, Кать. – В голосе Марины прозвучало удивление, словно она и сама была озадачена этим фактом.

Катя – само внимание! – приготовилась слушать, слегка подавшись вперёд и вытянув шею, чтобы не пропустить важное.

Марина снова вздохнула и принялась рассказывать.

– Зовут Олег, тридцать шесть лет, тоже хирург, – как и Петя, – работает в военном госпитале.

Катя хмыкнула:

– Что это у тебя за уклон медицинский? Специально докторов выбираешь?

Марина улыбнулась:

– Не поверишь: случайно! Так уж угораздило. Вот везёт мне на врачей, да ещё и на хирургов!

– Ну и какой он – твой военный хирург? Красивый?

– Кать, ну при чём тут красота! Разве это в мужчине главное? Хотя, красивый, наверное. Не очень высокий, правда, но интересный! Ресницы густые, как у девушки, взгляд такой карий, открытый… Но я, знаешь, почему-то вначале на руки внимание обратила: пальцы длинные, музыкальные, трепетные, что ли. Для хирурга важно, кстати. Он очень хороший, Кать, добрый, отзывчивый, даже с Машкой моей общий язык нашёл. У него только один недостаток.

– Женат?

– Нет, не угадала. Не женат и даже не был никогда. Тут в другом дело.

Марина помолчала, аккуратно складывая бумажную салфетку – пополам, вчетверо, на восьмушки. Затем столь же аккуратно развернула, принялась тщательно разглаживать.

Катя не выдержала.

– Ну так что? Какой недостаток?

Марина низко опустила голову.

– Нет. Нет у него никаких недостатков. Он просто-напросто меня не любит.

Фраза про нелюбовь вышла у Марины скомкано, она произнесла её неожиданно тоненьким голосом, на всхлипе.

Катя охнула.

– Это как же? Узнал о ребёночке и сбежал?

Марина, придирчиво оглядев салфетку, поднесла её к носу и подробно, обстоятельно высморкалась.

– Ребёночек ни при чём, я его сохранять не собиралась – куда мне? Тут совсем другое, Катюша. Ну как тебе объяснить? Понимаешь, он моложе меня, отношения наши… нестабильные, особенно в последнее время. Встречаемся редко, никогда не знаешь: увидимся или нет. То ли есть он, то ли нет его. То дежурство у него, то он с ночи, то вообще неизвестно где. Если бы любил, наверное, всё по-другому было бы.

– Погоди, погоди! Ведь ребёночек получился как-то. Значит, видитесь всё же.

– Нет! Уже нет! Это конец, понимаешь? У меня в субботу день рождения был, и я как-то надеялась… Думала, он позвонит, мы увидимся… Нет, он позвонил, конечно, но лучше бы и не звонил! Промямлил что-то невразумительное, а я потом час ревела.

Катя искоса взглянула на подругу.

– А ведь ты втрескалась, мать! – удивлённо, и даже с оттенком лёгкой зависти, проговорила она. – Втюрилась, надо же!

Марина усмехнулась невесело.

– А толку? Никому это не надо, понимаешь? Да и чего я ждала? У меня ж никогда ничего не получается, всё не как у людей…

Катя строго, без тени жалости, смотрела на неё.

– Стоп, ну-ка ответь: он, этот твой Олег, знает или нет?

– О чём?

– О том! О ребёнке!

– А-а… – Марина словно бы удивилась. – Да нет, откуда ему знать? Я, по крайней мере, не докладывала, а сам он, как и все мужики, вряд ли о чём-то догадается.

Катя рассердилась.

– «Вряд ли догадается»! – передразнила она. – Да как он может догадаться, он что, ясновидящий? Ты сама-то догадалась, поди, когда уже две полоски на тесте увидела. А почему всё же не сказала ему? У него ведь своих детей-то нет, раз женат не был? Он, наверняка, ребёночка хочет…

– Хочет, не хочет – я свою норму выполнила. И вообще, Катюша, я ему не подхожу, ну вот совсем не подхожу. Он молодой, успешный, девочки вокруг вьются, ты не представляешь, какой у них там в госпитале контингент – а я кто?

– Не прибедняйся! Ты и сама не старая, успешная и красавица! Послушай, а может, он думает, что ты уже не родишь ему, после сорока-то? Может, потому и отношения ваши нестабильные?

Глаза у Марины потемнели. Она зло усмехнулась.

– А мне всё равно – что он там себе думает! Если бы хотел жениться, хотел бы ребёнка – так бы прямо и сказал! А он… Тут другое… В общем, видела я его с одной медсестричкой. Очень целеустремлённая девица, надо сказать!

– Как видела? Где?

– Да какая разница, как и где? Видела и видела, и хватит об этом! Проехали и забыли!

Она энергично тряхнула головой, сглотнула слёзы.

– Я просто невезучая. Нет мне счастья, да, видно, уже и не будет. А тут ещё Машка огрызается: с подружкой поссорилась, а я виновата. Ни в грош мать не ставит! Ты, говорит, неудачница – ни на работе не реализовалась, ни мужика нормального найти не можешь! Представляешь?!

– С трудом, – призналась Катерина. – В тринадцать лет такое матери сказать, чего это она… А что там с работой у тебя, почему не реализовалась? Ты всё там же, в поликлинике?

– Ну да. Бухгалтером. Я как из декрета тогда после Машки вышла, курсы окончила, Петя меня к себе в поликлинику и устроил, в бухгалтерию. Он-то потом ушёл, а я осталась. Вот и работаю. Хожу и хожу… Если честно, живу на автомате, как заведённая. И конца-краю этому не видно.

Она вымученно улыбнулась.

– Ясненько, – задумалась Катерина. – И работа нас не греет. Так может, ну её, эту работу?

– Это в каком смысле?

– Поменяй! Найди интересную!

В глазах Марины мелькнул испуг.

– Только не это! Меня тут всё устраивает, концы с концами хотя бы свожу. Нормальная работа, коллектив хороший, куда я уйду? В школу, что ли, преподавать? Ну какая из меня учительница?

– Почему сразу в школу? Ты же учёный почти! Без пяти минут кандидат наук! Физик!

– Вот-вот, ключевые слова: «почти» и «без пяти минут»! Не физик я, Кать, причём давно уже! Ушёл мой поезд, и всё, точка: поздно теперь об этом.

А ведь когда-то она была твёрдо убеждена, что совершит прорыв в науке! Как же она грезила физикой! Как старалась разобрать и понять для себя самые трудные темы, в которых, похоже, и учительница не до конца разбиралась! С какой радостью вчитывалась в Ландсберга – его трёхтомник ей удалось раздобыть ещё в восьмом классе, и на долгие годы он стал её лучшим другом! Учёба в институте на трудной даже для мальчиков специальности «физическая электроника» стала для неё откровением, одна из немногих в группе она успевала на «отлично». Даже ранний студенческий брак и рождение Аси в конце второго курса не сбили её с пути. И вот как всё повернулось…

Марина пристально смотрела на подругу.

– Знаешь, Кать, я вот иногда оглядываюсь назад, вспоминаю свою жизнь, всё думаю, думаю… Если бы я Стаса тогда не встретила, может, до сих пор наукой бы занималась…

– Ну, а Стас-то тут при чём? Ты же сама говорила: институт ваш закрылся, развалилось всё. В девяностые, положим, не очень-то до науки было.

– Так то в девяностые! Я же раньше начинала, к тому времени могла и защититься уже, да и много чего. Потом-то, конечно, и институт закрылся, и развалилось всё… да не всё! Те, с кем я работала – кто на Запад не уехал – и сейчас в науке, некоторые уже докторские защитили… И я бы могла. Но что теперь об этом? Вот если бы Стас был жив…

Тема Стаса была опасной, но Марина сама начала, и Катя не удержалась:

– Знаешь, что? Если бы Стас был жив, так и жил бы сейчас со своей Ларисой, а ты была бы ни при чём. Ничего хорошего он тебе не принёс, твой Стас!

Катюша, как всегда, была права. С появлением Стаса вся её жизнь пошла наперекосяк…