Вскоре Адед обрусела, забавно разговаривала на русском языке, поэтому и дети её ( четверо мальчишек и дочка) так же говорили. Кормила их грудью лет до пяти, а то и больше. Они и по внешности были привлекательными. На улице мелькали вместе с русыми головками кудрявые и чёрные. И глаза иногда у мулатов были серые, как у Степана. Летом она выходила на улицу, садилась на скамейку у дома и кормила грудью уже давно не грудного возраста детей, и в этом вопросе не слушала никого.

– Так надо. Силы пусть от меня возьмёт,– отвечала косноязычно на упрёки.

Аду обучала хозяйству и жизни вся улица, и довольно успешно. Она оказалась послушной, трудолюбивой и сообразительной. Вскоре вместе с соседками и за грибами ходила, и огурцы солила, и картофель окучивала. А по праздникам пела песни на своём языке, отбивая ритм на кастрюлях, прикрыв глаза, танцевала нездешние, странные танцы – обереги дома, и Степан с детьми крышками от кастрюль отбивали ритм.

Недолгой жизнь её оказалась, умерла от воспаления лёгких в тридцатом, когда младшей сероглазой русой Шурочке было шесть лет. Старшие дети уже подросли, на себя взяли хозяйство, а вот младшей материнская забота была нужна. Павла чувствовала это между строк полученного письма брата с сообщением о смерти Ады.

Поговорила с мужем о необходимости помочь Степану, а тут раскулачивание и переезд. Решили вначале обустроиться на новом месте.

Вечером с работы пришла Наталья. Долго разговаривали о своих планах, Наталья рассказала, что дружит с Петром Нехорошковым, рабочим фабрики. Пришёл как-то на здравпункт и с тех пор постоянно провожал Наташу, часто приглашал смотреть кинофильмы в местном клубе, и на танцы не раз ходили. Недавно сделал ей предложение, но Яков сказал:

–Дождитесь матери, пусть благословит.

Пётр понравился Паше и Зое. Вскоре молодые расписались, и им выделили комнату в двухэтажном доме для молодожёнов на Октябрьской улице, но ещё раньше они привезли из Миасса двоюродную сестрёнку Шуру.

Из Большой Грязнухи ещё зимой приехал младший брат Николай с женой и маленькой Анютой. Узнав от зятя Николая Чемезова о предстоящем раскулачивании, он решил уехать вместе с Чемезовыми в Асбест, Два Николая во дворе Чемезовых нагружал лошадей, Федора Лаврентьевна спешно собирала вещи, когда увидела в окно подходящих с красными флагами к её дому людей. В страхе, что трёхлетнюю дочку заберут в сиротский дом, она, завернув её в тулуп, спрятала в сугроб за домом, молчать наказала, а то «бабай утащит». За углом следила за происходящим.

Вскоре из трубы показался дым, запахло блинами. Пришедшие, видимо, нашли муку и решили себя побаловать блинчиками. Дора с Аней на руках побежала по снегу к Чемезовым, а рано утром отправились в путь. Вслед им смотрел окнами с незакрытыми ставнями их дом, который так и остался одиноко разрушаться на семи ветрах, и они лишь взглядами простились с ним, побоялись зайти взять собранные в узлы вещи. Да сколько таких одиноких домов грустило в ту пору на Урале по своим хозяевам!

Николай вскоре умер, оставив Федору беременной третьим ребёнком. Мыкалась по квартирам былая красавица, без устали работая и дома, и на тяжелой работе, чтобы вырастить детей, дать им образование. Сваты Михаил и Мария вскоре умерли. Родственники только состраданием и небольшой помощью помочь могли.

Побежали годы, наполняя жизнь разнообразием семейных событий. С интересом училась в школе Зоя, постоянно рассказывая дома о любимой учительнице Наталье Прокопьевне, Шура грызла гранит науки в той же школе, решив поступить в горный техникум. А у Натальи и Петра Нехорошковых разницей в четыре года родились дочки. Старшую назвали Лизой, именем сводной сестры, младшую Валей. Павла нянчилась с внучками, заботилась о младшей дочери и племяннице, помогала им выполнять математику, которую хорошо знала.

Приехала, Закончив в Новосибирске училище, Лиза, устроилась работать учительницей в школе и вскоре вышла замуж за офицера. Молодая семья получила однокомнатную квартиру на втором этаже двухэтажного дома на улице Садовой. В праздники, в свободные от работы выходные в маленьком домике Горного посёлка собиралась вся разросшаяся семья. Летом помогали в саду и огороде, а по окончании работы выносили в сад стол, одаривали детей подарками, Пётр играл на гитаре, пели, играли в шашки, домино, карты. Лиза нянчилась с племянницами (своих детей пока не было), Павла хлопотала на кухне, стряпала пироги, пельмени, которые все с аппетитом поглощали. Заглядывали и соседи, всем места хватало в гостеприимном маленьком доме.

Семья росла, и Якову пришлось хозяйство расширить: построил сарай, сеновал. Разросся сад, появился цветник. Корова, коза, куры. Зять Пётр начал дом строить на Больничном городке. Конечно, не такой большой и красивый, как дом родственника Николая Чемезова, в семье которого было уже двое сыновей и дочь, но он не перестал руки распускать, любил выпить лишнего, а потом бил жену Надежду, раз даже руку сломал. Сочувствовали ей все, а заступался лишь Яков. От этого пострадал и сам, и семья.

После очередной семейной разборки Николай написал донос на своего родственника, что тот был в армии белых, всегда был против советской власти и как-то в состоянии подпития плохо говорил о Сталине, читал стихотворение какого-то еврея, рукой Якова переписанное, лист случайно, уходя домой, не забрал. К заявлению Чемезов приложил лист. Назвал лиц, кто присутствовал при этом. Доносчик, вызвав ненависть всей семьи и последующий инфаркт матери Якова, и сам впоследствии был не рад доносу, но материал был уже в деле и улика – эпиграмма на Сталина, написанная Осипом Мандельштамом в 1933 году и переписанная рукой Якова.

Мы живём, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлёвского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны.

И слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются глазища,

И сияют его голенища.

А вокруг его сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет.

Как подкову, дарит за указом указ-

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него – то малина

И широкая грудь осетина.

Не дождалась Павла мужа с работы 8 августа 1937 года. Яков Михайлович был арестован сотрудниками Асбестовского отделения НКВД по Свердловской области по обвинению в участии в контрреволюционной террористической группировке и проведению контрреволюционной пропаганды ( ст.58 п.10 11 УК РСФСР)

Павла с Натальей неоднократно ездили в Свердловск, где в городской тюрьме находился Яков, целый день стояли в длинной очереди, но безрезультатно: им, как, впрочем, и другим, даже в передаче вещей было отказано. В последний приезд стали угрожать, что если будут ездить, то и Павлу, как жену врага народа, тоже арестуют. Чего не добьётся УНКВД при желании проявить себя. Даже и того, что Яков не Яков, а князь Шишкин, оставленный за мзду в семье Шишиных вместо их погибшего сына для проведения контрреволюционной пропаганды и свержения власти Советов. Правда, подтвердить или опровергнуть их гипотезу дед Михаил уже не смог. Он умер, не пережив смерть жены, сыновей Афанасия и Николая, заключение Якова.

Вскоре в дом 21 на улице Горной города Асбеста пришло казённое письмо.

«Решением Тройки при УНКВД Свердловской области от 23 августа 1937 года Шишин Яков Михайлович был приговорён к расстрелу. Шишин Яков Михайлович расстрелян 23 августа 1937 в возрасте 42 лет». Кстати, автор эпиграммы Осип Мандельштам прожил в лагере на год дольше.

Павла молилась о душе убитого мужа, ставила свечи, день начинала с молитвы об усопшем. Она ещё была жива, когда пришло Постановление о реабилитации. Надев очки, прочитала: «Постановлением Президиума Свердловского Областного суда от 16 сентября 1960 года Решение Тройки при УНКВД Свердловской области от 23 августа 1937 года в отношении Шишина Якова Михайловича было отменено, производство по делу прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления. Шишин Яков Михайлович полностью реабилитирован».

На вопрос семьи о месте захоронения ответ не пришёл. И только в 1967 году узнали, что это происходило на 12 километре Московского шоссе. Здесь при строительстве спортивной базы «Динамо» в 1967 году найдены безымянные захоронения 19 410 человек. По приказу областного начальника УВД тела были перезахоронены дальше, а строителям приказано забыть о находке, иначе расстрел грозит им. Тайну раскрыли в 1989 году. В 1937–1938 годах по приговорам УНКВД на 12 километре Московского шоссе прошли массовые расстрелы жителей трёх областей: Томской, Свердловской и Пермской. Было убито около 20 000 человек, большинство из которых не были преступниками. Массовые захоронения проводили в оставленных котлованах, засыпая их потом землёй. Чуть позже выдвинуто решение о создании Мемориала жертвам политических репрессий в Екатеринбурге

С приехавшим из Минска Бондаревым Евгением Фёдоровичем, сыном Лизы и моим двоюродным братом, стоим у стелы с именем деда. Всего таких стел 46 .Рассматриваем Маску Скорби рук известного скульптора Эрнеста Неизвестного. Деда мы никогда не видели, знаем о нём от бабушки и родителей. Беседуем с Женей о том, о чём дед так и не узнал.

О войне, которая началась через четыре года после его смерти. Он не узнал, как его зять Пётр Нехорошков в сражении под Москвой был ранен, в госпитале после ампутации ноги он заболел пневмонией и умер, похоронен на монастырском кладбище в Москве. Могилу его приезжала навестить дочь Лиза с Украины, где впоследствии вместе с Натальей поселилась её семья, Второй зять Фёдор Бондарев был ранен, но остался жив. Под Москвой погиб и старший брат Федоры Пётр Лаврентьевич Ерыкалов, а будучи четырнадцатилетней в годы войны дочь Доры Анна, стоя на скамеечке, ковала победу на заводе, падая от усталости, не жалуясь, а надеясь, что именно её наполненный гневом снаряд оторвёт башку у Гитлера, и наступит мир. Лиза отогревала души сирот, работая воспитательницей в детском доме. Наталья сутками находилась в госпитале, работая старшей медсестрой, дочери Натальи и Петра Лиза и Валя вместе с Пашей шли через весь город в госпиталь, где обедали дети сотрудников госпиталя. Павла помогала стирать бинты, девочки развешивали их для сушки, читали раненым, иногда участвовали в концертах. Лиза хорошо пела, Валя подпевала ей, читала стихи о грядущей победе.