Ночной сторож

Сын Джагги

По дороге в Майнот^[32] они решили, что в эту ночь Лесистая Гора победит Джо Воблешински. Они спорили, как он это сделает.

– Победит по очкам, – предположил Томас.

– Нет, нокаутом, – возразила Роуз.

Она была счастлива выбраться куда-нибудь на вечер. И ей нравился бокс.

– Ты кровожадная женщина, – пошутил Томас.

– Поки тоже дерется. В выставочных боях^[33], – отозвался Уэйд. – На нем всегда толстые перчатки и резиновый шлем.

– Его голова все еще растет, – отметила Роуз, оглядываясь на Уэйда.

– Да ладно. Почему мне нельзя заниматься боксом?

– Когда голова окончательно сформируется, дерись сколько хочешь.

Шарло рассмеялась.

– Шарло, Фи, вашим головам тоже еще расти и расти.

Уэйд замахнулся на сестер, сидящих рядом с ним на заднем сиденье. Они согнули пальцы наподобие когтей и принялись размахивать руками и рычать. Роуз потянулась к ним с переднего сиденья и, смеясь вместе с ними, надавала подзатыльников. Затем она замолчала и мирно уставилась в исчерченное струями воды окно. Они ехали под дождем. Томас почувствовал ее удовольствие и ничего не сказал. Потом они миновали необычный круглый хлев Телесфора Рено. Двор, где он держал своих гигантских призовых свиней. Здесь ответвлялась дорога в Дансит^[34]. Чуть дальше дорогу перебежал койот и исчез в канаве. Белые гуси стаей бродили по полю, поедая отходы и сорняки.

* * *

Ринг находился в спортзале государственного педагогического колледжа, с бордово-золотыми знаменами на стенах и несколькими рядами складных стульев. Большая часть зрителей сидела на трибунах или стояла. Толпа расступилась, пропуская боксеров, а затем снова сомкнулась. К тому времени, когда прибыл Важашк, выставочные бои уже закончились. Они направились к трибунам. Поки, Кейс и Ревард сидели мрачнее тучи рядом с мистером Барнсом. Они проиграли свои бои. Теперь должна была начаться главная программа. Тэк Толверсон против Роберта Валле. Сэм Белл против Говарда Олдмэна. Джо Воблешински против Лесистой Горы.

Тэк выиграл первый бой, возможно, с помощью коварного удара ниже пояса, который видели зрители, но не рефери. Половина толпы возмутилась, другая половина освистала первую половину, и все остались недовольны результатом.

Говард Олдмэн выиграл по очкам. Индейцы из Форт-Бертольда робко зааплодировали, индейцы Черепашьей горы внесли свой вклад в эту негромкую овацию. Олдмэн оправдал их надежды.

Затем сквозь толпу пробрались Джо Уоббл и Лесистая Гора. Много лет назад первый Воблешински покусился на землю, принадлежавшую бабушке Лесистой Горы. С тех пор Воблешински так часто отправляли свой скот пастись на землю Джагги, что ее семья, наконец, прихватила одну корову. Это произошло во время сбора ягод, когда повсюду разбивали лагеря посторонние люди, поэтому, если корову крали, она быстро попадала в их кипящие котелки. Ничто так никогда и не было выяснено или доказано, но и ничто не было забыто. С годами неприязнь между семьями укоренилась. Затем так получилось, что мальчики из обеих семей начали боксировать в одной и той же весовой категории, и это привлекло всеобщее внимание.

Джо вышел на ринг первым, застенчиво опустив голову. У него были молочно-белая кожа, песочного цвета глаза и соломенные волосы. Он был одет в темно-коричневый халат, и когда сбросил его, стало заметно, что Джо гордится своим тяжелым, как у быка, телом. Он весил на четыре фунта больше, чем Лесистая Гора, и был на дюйм ниже. Он был сильным бойцом, но держал ухо востро. Он ритмично бил в воздух кулаками, словно накапливая энергию, в то время как Лесистая Гора, сын Джагги, неторопливо прохаживался в синем халате, который позаимствовал у Барнса. Он попереминался с ноги на ногу, чтобы скрыть нервозность, и немного потанцевал, сбрасывая халат. Попрыгал вверх-вниз. Густые волнистые волосы он зачесывал назад. Блестящие и внимательные темные глаза близко посажены. Тонкий длинный нос. Острые скулы. Полные изогнутые губы. Его тело было гибким и подвижным, воплощением грации и силы. Но Джо Уоббл, на год старше соперника, был более опытным бойцом и уже однажды победил его.

По удару гонга они двинулись друг на друга под насмешки и одобрительные возгласы, одновременно осторожные и уверенные в себе, выбрасывая удары в воздух, танцуя, отскакивая назад. Ни один из них пока так и не коснулся соперника. Затем Джо провел удар правой в челюсть Лесистой Горы. Тот воспользовался инерцией Джо, чтобы скользнуть мимо его тела и нанести сильный удар в живот, не причинивший вреда. Джо на цыпочках отступил, сделал ложный выпад вправо, обошел соперника слева и быстрым движением «поцеловал» Лесистую Гору в щеку. Гора снова использовал инерцию движения Джо, чтобы поразить его в центр корпуса, пожалуй, немного смягчив удар, или, возможно, защита Джо оказалась для Горы слишком действенной. Казалось, парень не оставил ему других лазеек. Но как более тяжелый боец, он был медлительнее, и во втором раунде Лесистая Гора отскочил в сторону и ловко подставил левую руку под ведущую руку Джо. Он применил неожиданный хук, за которым последовал сильный правый. Джо пошатнулся, но раунд закончился прежде, чем Лесистая Гора успел развить преимущество. В третьем раунде они продолжали входить в клинчи, и практически ничего не происходило, что вызвало в толпе определенную напряженность.

Патрис и Валентайн стояли в заднем ряду. Они едва могли видеть происходящее. Валентайн бокс нравился, а Патрис не очень. Но они были взволнованы возбуждением толпы и старались быть услышанными. Там были индейцы, которые приехали со всей округи – из Форт-Бертольда и Форт-Тоттена, из Дансита и Майнота, даже из Форт-Пека в Монтане.

Джагги стояла впереди и кричала громче всех. Тем не менее индейцев было намного меньше, чем болельщиков, поддерживавших Джо Воблешински. Так что, возможно, индейцы приветствовали своего бойца немного громче, чем казалось правильным окрестным фермерам, которые привыкли к почтительности индейцев. Для большинства их соседей индейцы были людьми, которые ютились в убогих жилищах или, к своему вопиющему позору, бродили по улицам пьяными. Правда, это не касалось индейцев «хороших». Всегда был «хороший» индеец, которого кто-то знал. Но они не были народом, у которого имелись бойцы-чемпионы. В любом случае не похоже, чтобы в этом Лесистой Горе было что-то особенное. Он стал осторожным, почти неуверенным в себе, защищал голову, подставляя живот для заслуженного наказания, затем ослабил бдительность и едва не пропустил ряд все более уверенных сильных ударов, которые Джо начал ему наносить.

Кто-то издал бессвязный рев.

Валентайн закричала:

– Бей его изо всех сил!

Патрис, в возбуждении перейдя на чиппева, завопила:

– Баките’о!

Она видела Томаса, Роуз и их детей в нескольких рядах перед собой. Томаса – тихого, пристально наблюдающего, держащего Фи на руках, – Уэйда и Шарло, прыгающих вокруг, обменивающихся подзатыльниками. На мгновение она задумалась о Томасе. Было что-то в его неподвижности, как бы противостоящей бурлению толпы. Словно он наблюдал за чем-то другим, а не за боем. И это было правдой. В том, как он следил за боем, было что-то интуитивное.

Томас мысленно вздрагивал от ударов, но он видел нечто иное, чем остальная часть толпы. Поклонники Уоббла начали кудахтать и смеяться. Индейцы отчаянно окликали своего фаворита, их надежда таяла. Но Томас увидел, что удары, наносимые Джо Уобблом, шли по касательной и не причиняли вреда. Он видел, что Гора принимает их, но они не оказывают на него решающего воздействия. Затем он увидел, что еще три других человека в толпе напряжены и спокойны, как он, – двое из них сидели прямо перед рингом, это были Барнс и его напарник, учитель английского языка, который руководил всеми школьными спектаклями. Третьей была Джагги Блу. Они чего-то ждали. До конца раунда оставалась минута, когда Гора нашел брешь в обороне соперника, которую давно ждал. Он отступил, словно успугавшись, и противник тут же ответил жадным свингом. Это был бы нокаутирующий удар, если бы он достиг цели. За ним стояла вся сила Джо, но этот свинг вывел его из равновесия и открыл для полновесного левого хука Горы в челюсть. За ним последовал быстрый удар правой сбоку по голове. Затем последовала «музыкальная» комбинация. Гора лупил по сопернику, как пианитст по клавишам. Защита Джо разлетелась на куски, и он споткнулся. Гора приготовился нанести новый удар, но тут прозвучал гонг – слишком рано.

Барнс выскочил на ринг с криком:

– Нарушение правил! Нарушение правил! Осталось пятнадцать секунд!

Рефери отмахнулся от него, посмотрел на часы, сделал замечание хронометристу и возобновил раунд. Что привело к победе Джо Уоббла по очкам, хотя всем было видно, что хронометрист сжульничал в пользу Уоббла и прервал бой, смутив Лесистую Гору, который дважды наступал в следующем раунде, но в конечном итоге проиграл бой.

Все вышли тихо, индейцы пожимали руки индейцам, и фермеры теперь были довольны. Бой закончился так, как и должен был закончиться, и они тоже мирно перешептывались. Всеобщее волнение улеглось, и ничего нового не произошло. Было темно, дул сильный ветер, и люди спешили к машинам или, запахнув плотнее пальто, шли быстро по улицам, сгорбившись.

По дороге домой девочки горевали. Но Томас видел, что Лесистая Гора повысил мастерство до такой степени, что стал быстрым, хитрым, лучшим, чем прежде, бойцом. По очкам он близко подошел к сопернику. Томасу стало интересно, сможет ли Барнс устранить то, что сдерживало сына Джагги. Даже с нечестным хронометристом Лесистая Гора мог одержать победу.

Едва они проехали первые пять миль, как все, кроме Томаса, заснули. Как обычно, он остался один на один со своими мыслями. Отец Лесистой Горы, Арчилл, был выше шести футов ростом, сильный, с крючковатым носом и широкой улыбкой. Они с Томасом вместе ездили тайком в грузовых железнодорожных вагонах, следя за сбором урожая озимой пшеницы, работали весь июль, нанимаясь в молотильные бригады, и не останавливались, пока, наконец, не собирали последний урожай – кукурузу. В те дни кукуруза должна была высыхать на стебле в конце сезона, чтобы рабочие могли собирать ее вручную. Однажды они отправились на юг и просто продолжали идти вперед – до самого начала пустыни. Где-то в Техасе, в 1931 году, они проходили мимо церкви воскресным утром, когда, откуда ни возьмись, появился шериф. Отряд недавно набранных полицейских оттеснил их к церкви, а затем окружил вместе с людьми, выходящими из нее. Все они были мексиканцами.

– Черт побери, – выругался Арчилл, – они думают, мы мексиканцы.

Их схватили во время одного из сотен рейдов времен Великой депрессии, в ходе которых более миллиона мексиканских рабочих были арестованы и отправлены на другую сторону границы, хотя многие из них были гражданами США. В Техасе индейцев любили не больше чем мексиканцев, так что их документы не помогли. Работая в уборочных бригадах, и Томас, и Арчилл научились быть предельно вежливыми с белыми людьми. Правда, такая манера обращения лучше всего срабатывала на севере. На юге она иногда выводила их из себя.

– Прошу прощения, сэр. Могу я с вами поговорить?

– Ты вернешься туда, откуда приехал, – заявил шериф.

– Мы из Северной Дакоты, – пояснил Арчилл, но его непринужденная улыбка не подействовала. – Мы не мексиканцы. Мы американские индейцы.

– Да неужели? Что ж, тогда считайте это расплатой за Кастера^[35].

– Поскольку мой дед его убил, – сказал Арчилл, – в этой мысли просматривается определенная справедливость. Тем не менее вот он, Томас, является настоящим американским гражданином. Я же канадец. Мой брат воевал в окопах. Мой дядя был на Сомме^[36].

Шея шерифа вытянулась, и он выкрикнул непонятный эпитет. Затем подозвал пару полицейских и указал на Томаса и Арчилла. Их бросили в грузовик вместе с остальными и повезли к границе. По пути они немного выучили испанский, и Арчилл влюбился в девушку, которая заплетала волосы в замысловатые косы и была одета во все белое. Это был первый раз, когда они встретили женщину с особой «внешностью», и они много разговаривали о ней после. О том, что она, Адольфа, отличалась от прочих. Может, дело было в том, как она держалась. Она, несомненно, была бедна, но белое платье и прическа придавали ей вид богачки. На ее отце была фетровая шляпа соломенного цвета, подтяжки и белая рубашка. Эти двое ехали в одном грузовике с ними, но выглядели словно обладатели билетов первого класса. Их вид вдохновил Томаса. Когда они, наконец, смогли проскользнуть обратно через границу, он купил широкополую шляпу из мягкого коричневого фетра. Они отправились обратно на север на товарных поездах. Люди на станциях раз от разу становились все белее и блондинистее. И с каждой остановкой местные бродяги, которых они видели, были все более продрогшими, усталыми, больными. Последний отрезок пути они проделали на «скачущем гусе»^[37], заплатив за билеты. Они сошли с него в Сент-Джоне^[38]. Джагги ждала на вокзале, уперев руки в бока. Как она узнала, что они приедут именно на этом поезде, было полной загадкой.

– Привет, Арчи. Ужин готов, – сказала она.

Через месяц они уже жили вместе. Они так и не поженились. Джагги была слишком независимой и хотела, чтобы все было так, как она хочет. Когда у Арчи начался кашель, Джагги отвезла его в санаторий Сан-Хейвен, к северу от Дансита, где он и умер через год. Тогда умирать от туберкулеза было обычным делом. Многих детей из Форт-Тоттена отправили в детский санаторий в резервации Сак-энд-Фокс^[39].

Родерик.

У Томаса были друзья по ту сторону. Все больше и больше друзей. Слишком много. Иногда он разговаривал с ними. Арчилл. Да, разговаривал. А почему бы и нет? Это помогало думать, что все они переехали в другую страну. Что они живут на дальнем берегу реки, которую можно пересечь лишь один раз. Темной ночью, при свете приборной панели, он разговаривал с Арчиллом, но только в своих мыслях.

– У твоего тезки есть работа.

– Хорошо, брат.

– И ты бы гордился своим сыном. Он здорово боксирует.

– Еще бы. Как правнук…

– Эти разговоры о смерти Кастера всегда доставляли тебе неприятности.

– Верно. Как Джагги?

– Печет пироги для чимукомаанег. Этот Барнс, учитель, каждый вечер привозит твоему сыну ужин.

– Это мог бы делать и ты.

Томас подождал. Под конец Арчилл стал не похож сам на себя. Истощенный, лишенный желаний. На белой постели. Посреди бесплодных холмов.

– Я борюсь с чем-то, идущим из Вашингтона, – проговорил он. – Я не знаю, что это, Арчи. Но оно плохое.

Дни святой Валентайн

– У вас всего три дня, – предупредил мистер Волд.

Он постучал ногами под столом. Его ботинки издавали звук, похожий на стрекот насекомого. Бетти Пай придумала называть его Кузнечиком. Это прозвище подходило ему на удивление хорошо. Патрис смотрела, как его квадратный рот и челюсть двигаются, словно жвалы кузнечика. Он перебирал бумаги, его длинные пальцы брали и перекладывали их. Его дыхание плыло по столу, сильное и вязкое, как будто он наелся мокрого сена. Он подтолкнул к Патрис лист бумаги. Она взяла его и прочитала. Ей придется проработать шесть месяцев, чтобы накопить еще три дня отпуска по болезни.

– Дело касается моей сестры, – пояснила она, – сэр.

Патрис, как могла, объяснила ситуацию с Верой. Она была единственным человеком в семье, который мог поехать в Миннеаполис. Она показала начальнику письмо от двоюродной сестры Бетти Пай. Он внимательно изучил его, перечитав несколько раз, и Патрис поняла, что, притворяясь, будто читает письмо, он перебирает возможности.

– Хорошо, мисс Паранто, – произнес он наконец, откладывая письмо, – эту ситуацию едва ли можно назвать болезнью. Я мог бы предоставить вам неоплачиваемый отпуск, понимаете, без гарантии, что вы сохраните работу, если вам не удастся вернуться, скажем, в течение отведенного времени.

– Сколько времени вы мне дадите?

– Не больше недели.

– Можно я подумаю об этом до завтра?

– О чем тут думать? – возразил мистер Волд. – Поезжайте, непременно поезжайте.

Он казался взволнованным ложной щедростью своей фразы и продолжал пережевывать сказанные слова даже после того, как они были произнесены.

Остаток утра Патрис работала молча, пытаясь решить, стоит ли рисковать работой. Во время обеденного перерыва она взяла свое помятое ведерко и достала оттуда вареную картошку, кусок лепешки и горсточку изюма. Иногда люди обменивали предоставляемые им правительством товары на корзины Жаанат. Патрис ценила изюм особенно высоко. Она ела его медленно, на десерт, позволяя каждой изюминке размягчиться и растаять на тыльной стороне зубов.

– Изюм!

Патрис, услышав изумленный возглас, протянула ведерко подруге, и Валентайн, жадно зачерпнув оставшийся изюм, отправила его в рот. Потом она взглянула на Патрис и заметила на ее лице смятение, прежде чем та успела его скрыть.

– Прости.

– Все в порядке.

– Но ты огорчена.

– Из-за Веры. Я боюсь брать отпуск, потому что, если не найду сестру сразу и мне придется остаться дольше установленного Волдом срока, я потеряю работу. У меня всего три дня.

– Каких три дня?

– Три дня отпуска по болезни.

– Чего?

– Отпуска по болезни.

– По болезни?

– С половинной оплатой.

– Ой, я даже не знала, что нам такой полагается.

Их перерыв закончился. Патрис допила остывший кофе, оставшийся на дне ее чашки. Вареная картошка придала ей сил, и она принялась за работу с внезапной сосредоточенностью, ставшей привычкой. Она опустила щуп, чтобы намазать каплю клея. Ее рука была твердой.

Позже, по дороге к машине, Валентайн сказала:

– Можешь забрать мои дни.

– Что ты имеешь в виду?

– Мои больничные дни. Мистер Волд сказал, что я могу отдать свои дни тебе. В этих обстоятельствах.

Патрис зарделась от облегчения, протянула руки к Валентайн и обняла ее, а затем отступила.

– Я так благодарна. Какой сюрприз!

– Знаю, – отозвалась Валентайн. – Я само противоречие.

То, что Валентайн назвала в себе это качество, заставило их обеих замолчать.

– Противоречие!

– У вас что, какая-то игра? – спросила Дорис, подходя к ним сзади.

– Нет, – ответила Валентайн, – это не игра, это про меня. Семь пятниц на неделе. То дерзкая, то милая.

– Ну и дела!

– Но ты никогда не скупишься. Всегда проявляешь щедрость, – отметила Патрис.

По дороге домой она рассказала подругам о предстоящей поездке в Миннеаполис. Она никогда раньше так далеко не путешествовала, а потому придумывала все по ходу дела.

* * *

У ее семьи не было дорожной сумки. В торговом центре был выставлен на продажу красивый клетчатый чемодан. Дорогой. Патрис купила полтора ярда холста. Потом срезала короткие ветви осины, содрала кору.

Она подшила холст, соединила края, сшила их вместе, обернула концы вокруг толстых прутов каркаса, затем, использовав сухожилия и латунные гвозди, прикрепила к прутам два куска кожи, чтобы они служили ручками. Холщовый чемодан выглядел как сумка рабочего, но что с того? Она не стремилась быть модной, ей требовалось просто добраться до Миннеаполиса. В Офисе по переселению индейцев висело расписание поездов. Она поймает попутку, идущую в Регби^[40], и сможет купить билет там, на вокзале.

Сестра Кудряшки Джей, Дианна, работала в комнатушке, служившей офисом. Патрис уселась за стол, заваленный бумагами, и принялась листать стопку буклетов в поисках любой новой информации о Вере. Позади нее к стене был приклеен плакат. Приезжай в Миннеаполис. Шанс всей твоей жизни. Хорошая работа в розничной торговле, на производстве, в федеральном правительстве, в учреждениях штата и на местном уровне, захватывающая общественная жизнь, удобные магазины. Прекрасная Миннесота. Десять тысяч озер. Зоопарк, музей, аттракционы, места для пикников, парки, развлечения, кинотеатры. Счастливые дома, красивые дома, множество церквей, захватывающая общественная жизнь, удобные магазины.

Помимо любви, подумала Патрис, Вера, вероятно, уехала в Миннеаполис ради «захватывающей общественной жизни» и «красивых домов». Ее пленили рисунки окон с прямыми, словно проведенными по линейке, оконными переплетами.

– Вы хотите подать заявление?

– На переезд в «прекрасную Миннесоту»?

– Вам помогут с работой, обучением, посодействуют в поисках жилья и во всем остальном.

– Вера все это получила?

– Ну да.

– Вам следовало бы мне заплатить, так как я собираюсь сделать вашу работу. Я поеду в Миннеаполис, чтобы найти сестру. Разве вы не отслеживаете, куда деваются ваши клиенты?

– Через некоторое время мы теряем с ними связь.

– Мне нужен очень короткий промежуток времени.

– Последний известный нам адрес – Блумингтон-авеню.

– У меня он тоже есть. Я собираюсь начать с него.

– Тебе есть где остановиться?

– Нет.

– Найди мою подругу.

Дианна написала имя Бернадетт Блу на карточке вместе с ее адресом и номером телефона.

– Я не знаю, доступна ли она еще по этому номеру. Он рабочий.

– И какая у нее работа?

– Секретарская.

– Дочь Джагги Блу.

– Та, что бедовая, – присовокупила Дианна.

Патрис подняла брови. Дианна сказала:

– Шучу.

Но тон ее не был шутливым. Она продолжила листать стопку бумаг.

– А вот еще одно имя. Отец Хартиган.

– Я не собираюсь проделывать весь этот путь, чтобы встретиться со священником.

– На крайний случай.

– У меня крайнего случая не будет.

– Вера тоже так говорила.

– Я все-таки думаю, вы должны мне заплатить.

В ту субботу Патрис подождала, пока Поки уйдет, а Жаанат отправится в лес. Хотя Патрис знала, что они не возьмут ее деньги себе, она была не совсем уверена, что они вдруг не пожелают избавиться от ее отца. Свои деньги она закопала под восьмым зеленым квадратом линолеума справа. Эта часть узора находилась под ее кроватью. Она отодвинула хлипкую раму в сторону. Осторожно, чтобы не потрескался, она медленно сдвинула линолеум. Под ним она хранила копилку – помятую розовую жестянку из-под печенья, разрисованную танцующими печеньками. Та была аккуратно зарыта, и земля над нею разровнена. Она раскопала руками землю и сняла крышку. Деньги были на месте. Все сто шесть долларов. Она вынула их, перезахоронила коробку и оставила восемь долларов под маминой банкой с сахаром. Дорис ехала в Регби и должна была забрать ее через полчаса. Патрис завела часы и подсчитала, на сколько минут они отстали за ночь. Полученное в результате время было довольно точным. Все, что оставалось сделать, – это сесть в поезд. В Миннеаполисе ей предстояло отправиться по ненадежному адресу и к дочери Джагги Блу, Бернадетт, той, что бедовая.

Жаанат вернулась с корзиной съедобных сосновых побегов. Они постояли вместе, обнявшись, прямо за дверью.

– Он ведь в Фарго^[41], верно? – спросила Патрис, имея в виду отца.

– Он не придет сюда сейчас, по крайней мере в ближайшее время.

Только в объятиях матери Патрис почувствовала, что отец не вернется. Она боялась ее отпустить.

– Не вздумай тоже исчезнуть, – прошептала Жаанат и крепче прижала дочь к себе.

Страх за Пикси. Страх перед тем, что она может обнаружить. Страх за Веру. Но когда она отступила на шаг, Жаанат улыбнулась, увидев начищенные туфли дочери, ее яркое пальто, завитые волосы, красную помаду. Валентайн даже одолжила ей перчатки.

– Ты похожа на белую женщину, – сказала Жаанат на чиппева.

Патрис рассмеялась. Они обе были довольны ее новым обликом.