Ночной сторож

Ящик из-под фруктов

Барнс видел, как она снова исчезла в листве. Она шла босиком. Он нашел это очаровательным. И очень подходящим для милой индейской девушки. Еще в детстве он видел таких на фотографиях. На рекламных щитах. Ярких наклейках на ящиках из-под фруктов и коробках из-под молочных продуктов. Прелестная индейская девушка с развевающейся бахромой на одежде из оленьей кожи. Она могла бы держать в руках тыкву, яблоки, персики, огурцы. Она могла предлагать маленький брусок масла. Возможно, воспоминания об этих фотографиях отчасти повлияли на его решение приехать в резервацию, оставив типографию родителей в Де-Мойне^[46]. Кроме того, после окончания средней школы ему пришло в голову, что на самом деле ему не слишком хотелось продолжать работать в типографии. Он любил математику. Деление больших чисел столбиком с самого начала завоевало его сердце. Барнс жаждал каждого нового уровня математических знаний. Даже сейчас, если бы он не занимался боксом, он возился бы с полиномами^[47]. Числа помогали ему в течение всего дня. Он подмечал их связи, повторения. Из номерных знаков и телефонных номеров он составлял уравнения. Даже бокс основывался на количестве минут, раундов, очков. Номера также были связаны с людьми. Он видел Пикси похожей на число 26, хотя ей было всего 19 лет. Но ему нравились взмах двойки и улитка шестерки. Они шли ей. У него было особое чувство к двум в шестой степени. Увы, дальше этого дело не шло. Он лишь однажды мимоходом заговорил с ней и ждал подходящего момента, чтобы представиться.

Он подумал, что мог бы пойти к ней домой. Было бы это странно? Возможно. Вероятно. Но он ждал случая, чтобы столкнуться с ней, ждал так сильно, что посещал места, куда она могла бы зайти, возвращаясь с работы. Он стал бывать в магазине, где все товары стоили по десять центов. В торговом центре. В кафе «У Генри». Но ему не везло. Однажды вечером, когда дороги в округе подсохли, включая подъездную дорожку, ведущую к ее дому, он подвез Поки после тренировки. Когда Поки вышел из машины, Барнс вылез за ним следом.

– Хочу поздороваться с твоими родителями. Я с ними еще не знаком.

Поки повернулся и уставился на Барнса. Потом он закрыл рот, шагнул вперед, но ничего не сказал.

Поки надеялся, что его отец не вырубился во дворе. Он знал, что Патрис сейчас едет на поезде, и упомянул об этом.

– Это просто замечательно, – скрыл разочарование Барнс. – Надеюсь когда-нибудь рассказать ей о твоем прогрессе.

Поки промолчал, но подумал: «На самом деле тебя интересует прогресс, которого достиг ты. Или пытаешься достичь».

Поки распахнул дверь. Когда Барнс нырнул в нее, он был потрясен. Он не сразу понял, что вошел в дом. Это место показалось Барнсу грубым убежищем для животных. Стоящие вертикально одна к другой жерди стен были обмазаны бледно-желтой глиной. Но затем, немного привыкнув к тусклому свету, он обратил внимание, что о жилище заботились. Стол был выскоблен и чисто вымыт. На нем стояла зажженная керосиновая лампа. За ней сидела женщина, перед которой лежало то, что он сперва принял за тяжелый рулон бумаги, но потом понял, что это береста. Позади стола стояла небольшая дровяная печь, на которой дымилась железная кастрюля с тушеным мясом. Барнс распознал по запаху перченое рагу из оленины, приготовленное с ягодами можжевельника и дикой репой. Поскольку это было фирменное блюдо Джагги, у него потекли слюнки. Не говоря ни слова, женщина встала, наполнила тушеным мясом две жестяные миски и поставила их на стол. Потом она положила ломоть лепешки, а между мисками поставила небольшую сковородку с жиром. Рядом с мисками она положила две ложки.

Барнс сел рядом с Поки и принялся за еду. Женщина не улыбнулась. Она начала говорить с Поки на своем языке, а затем жестикулировать, медленно и отчетливо. Барнс был впечатлен ее руками – может, дело заключалось в числе пальцев на них. У нее не хватало мизинца на одной руке. На другой торчал дополнительный пальчик – идеальный большой палец. Ее пальцы росли неправильно, однако все равно в сумме получалось десять. Это лишило Барнса присутствия духа – до такой степени, что он начал испытывать сильный дискомфорт – и после тушеного мяса попросил Поки поблагодарить мать. Он хотел объяснить ей, что рагу показалось ему восхитительным, и даже чуть не потер живот, но вовремя спохватился.

– Мама хочет знать, зачем ты пришел, – перевел Поки.

– Просто навестить. Сказать, что ты выполняешь работы по математике на четверку с плюсом. Это очень хорошо.

Барнс кивнул и улыбнулся, пытаясь поймать взгляд матери. К его разочарованию, та отводила глаза или смотрела мимо него, в пол. Она, казалось, слушала, но он не мог сказать, как много она поняла. Сказав все, что мог придумать, он стал ждать. Ничего. Она отхлебнула чаю. Через некоторое время она кивнула Поки и что-то сказала. Поки снова наполнил жестяную миску Барнса. Барнс съел еще одну порцию тушеного мяса. Потом они сидели вместе при свете мерцающей лампы. Наконец она снова заговорила с сыном. Поки нахмурился, уставившись на стол.

– В чем дело? – спросил Барнс.

– Она благодарит. Но она знает, что ты пришел не за этим.

Барнсу было трудно не пялиться на руки матери, и ему было стыдно, что он не может поддержать разговор. Эта ситуация сильно отличалась от картинок на ящиках с фруктами, но он надеялся, что справляется с ней. Как будто он попал в другое время, время, о существовании которого не подозревал, в неуютное время, когда индейцы совсем не были похожи на белых людей.

– Может, мне лучше уйти, – пробормотал он.

– О’кей, – отозвался Поки.

Мать что-то проговорила.

– Поки! Что она сказала?

– Так, ничего.

– Пожалуйста. Что?

– Ну, ладно. Она сказала, что ты не нравишься Пикси.

– Что? Откуда она знает? Как так? Спроси ее.

Поки заговорил с матерью. И снова он, казалось, поколебался, стоит ли ему переводить, но в конце концов смягчился:

– Она говорит, ты не нравишься Пикси, потому что от тебя плохо пахнет.

Барнс был совершенно потрясен. Он поднялся на ноги и стоял, пошатываясь, под низкой крышей.

– Скажи маме, что я благодарю за тушеное мясо, – промямлил он.

– О’кей, – ответил Поки.

Барнс вышел из дома и побрел по темной тропинке к своей машине.

– Ну и дела, мама, – проговорил Поки, когда дверь закрылась. – Ты оскорбила учителя.

– Мне пришлось, – ответила Жаанат по-английски. – Она сказала мне, что он ей не нравится. Хотя и не совсем потому, что от него дурно пахнет. Она хочет, чтобы он оставил ее в покое.

– Почему ты ему этого не сказала? Теперь он просто станет чаще мыться и подумает, что проблема решена.

– Даже если он помоется, от него все равно будет пахнуть так же, как от них. Он никогда не сможет этого смыть. У их пота резкий запах.

– О, так ты думаешь, он поймет, что у него нет шансов пахнуть хорошо? Значит, он сдастся?

Жаанат кивнула, как будто это было очевидно.

– Ма, боже! Он так не думает. Он думает, это мы плохо пахнем.

– Гавиин гегет! Конечно, нет! – произнесла Жаанат возмущенным голосом.

Место в поезде

На каждой остановке в вагон заходили другие люди. Никто не сел рядом с Патрис, но вскоре почти все места были заняты. Блондинистый мужчина со светлыми ресницами, который напомнил ей Барнса (многие мужчины в поезде или на вокзале напоминали ей Барнса), шел по проходу. Он взглянул на сиденье рядом с ней, и Патрис закрыла глаза. Она сидела, прислонившись к окну. Виском она ощущала прохладу стекла. Патрис почувствовала, как мужчина всем весом опустился на сиденье, и услышала, как он разговаривает с женщиной, которая отошла в сторону. Человек рядом с Патрис несколько мгновений сидел неподвижно, а затем легонько хлопнул ее по руке. Пораженная, она замерла и никак не отреагировала.

– Эй, моя жена на борту. Она поменяется с тобой местами.

Патрис не открывала глаз. Может быть, если бы он не ударил ее по руке, если бы попросил вежливо или извинился за то, что якобы ее разбудил, она бы поменялась местами. Но вместо этого она решила погрузиться в холодное и замкнутое состояние, из которого ее никто не выведет. Он снова ткнул ее в руку.

– Эй, – сказал он громче. – Я сказал, моя жена поменяется местами.

Патрис нахмурилась, как будто ее сон оборвали, затем повернулась к нему плечом и глубже вжалась бедрами в обивку. По проходу шел кондуктор. Он уже пробил ее билет, поэтому не стал ее будить. Когда кондуктор взял билет у мужчины с блондинистыми волосами, тот проворчал:

– Я бы хотел, чтобы жена сидела рядом со мной. Она поменяется местами с этой женщиной.

– Мисс, – покачал головой кондуктор. – О, мисс.

– Я поменяюсь, – тихо произнес где-то рядом мужской голос.

Патрис заставила себя впасть в упрямое оцепенение.

Первый мужчина поднялся.

– Ну да. Два сапога пара, – съязвил он.

Его место занял другой мужчина. Патрис показалось, будто она бредет вдоль каких-то странных холодных стен. Измученная, она провалилась в короткий сон. Прежде чем открыть глаза, она почувствовала, что кто-то за ней наблюдает. Когда она села и огляделась, то увидела, что это Лесистая Гора.

– Привет, Пикси.

Она забыла сказать ему, чтобы он называл ее Патрис, потому что была очень рада видеть кого-то из родных мест. Поездка на поезде длилась всего час, а она уже скучала по дому. Ей захотелось, чтобы нынешнее приключение скорее закончилось.

– Куда ты едешь? – спросила она.

– В Фарго. У меня там будет бой. Возможно.

Его волосы были недавно подстрижены, смазаны маслом и завитками ниспадали на лоб.

– Тем вечером ты был хорош. Должен был победить.

– О, так ты была там?

Он прекрасно знал, что она там была вместе с его двоюродным братом. Из-за этого ему хотелось победить еще больше. Он чувствовал на себе их взгляды.

– Да, хронометрист сжульничал. А ты был хорош, – снова заявила она.

– Да, Барнс так и сказал.

Патрис кивнула. Барнс.

– Он всегда тебя расхваливает. Он тебе нравится?

– Нет.

– Как такое может быть? Что с ним не так?

– С ним все в порядке.

– Значит…

– Разве только потому, что с ним все в порядке, он должен мне нравиться?

– Наверное, нет.

Они сидели, ощущая неловкость. Кондуктор объявил следующую остановку, недостаточно долгую, чтобы по-настоящему пообедать на станции. Патрис взяла с собой немного еды, чтобы сэкономить деньги. Она достала свое желтое ведерко и сняла крышку. Там был пеммикан^[48] Жаанат – с мясом оленя, сладкими ягодами можжевельника, мускусными ягодами ирги, засахаренным жиром. Все эти ингредиенты были высушены и растерты в порошок. Лесистая Гора взял небольшую пригоршню. Патрис взяла щепотку.

– Сытная вещь – пеммикан, – проговорил Лесистая Гора.

– Я на него рассчитываю, – отозвалась Патрис. – Я еду в город искать сестру.

– Я об этом слышал. А как насчет твоей работы?

– Валентайн отдала мне свои дни.

– Достойный поступок.

Его замечание не предусматривало дальнейшей беседы, а только требовало согласия, и они продолжили ехать молча, пока поезд не остановился.

– Давай выйдем и разомнем ноги, – предложил Лесистая Гора.

– Я не хочу терять свое место, – возразила Патрис.

– Если тот парень снова попытается его занять, я его проучу.

– Тогда я остаюсь. Никаких драк из-за меня.

Лесистая Гора вышел из поезда и принялся бегать взад и вперед по перрону. Патрис положила свое пальто на сиденье рядом, чтобы никто его не занял, но все же, когда в вагон зашли новые пассажиры, маленькая жилистая женщина остановилась у кресла, кивнула и спросила:

– Чье пальто?

– Его, – ответила Патрис, кивнув в сторону Лесистой Горы, стоящего в проходе.

Женщина нахмурилась из-за несоответствия между синим, явно женским пальто и рослым крепким индейцем, но пошла дальше. Лесистая Гора сел. Он все еще переводил дыхание. Его волосы были взъерошены. Он пригладил их, а потом прихлопнул всей пятерней.

– Бег с ускорением, – пояснил он.

– Что это такое?

– Специальное упражнение, стремительный переход от ходьбы или медленной трусцы к быстрому бегу.

– В нем есть смысл. Оно, верно, помогает тебе делать стремительные броски во время боя.

Он был удивлен, что она сразу все поняла. Патрис спросила его о других способах тренировки. Лесистая Гора открыл ей, что у него есть холм, на который он взбегает около сотни раз каждый день. Потом он рассказал о канистрах, наполненных песком и заваренных. О прыжках через скакалку и о небольшой боксерской груше для отработки быстрых ударов, которую он повесил на ветку дерева. Он старался не упоминать имени Барнса, ибо в том, что он ей не нравился, было нечто особенное. Он это чувствовал. Но он был не из тех, кто с легкостью дает имена различным явлениям. Или пытается найти их причину. Его чувства были подобны погоде. Он просто страдал от них или наслаждался ими. Вот и теперь Патрис достала из сумочки маленький складной ножик и сняла крошечную стружку с куска коры в форме большого пальца. Потом она сложила перочинный ножик и сунула стружку в рот. Она разжала руку: на ладони лежала еще одна ароматная стружка.

– Угощайся.

Он подержал кусок коры за одной щекой, потом за другой, позволяя мягкому вкусу специи наполнить рот.

– Что это за штука?

Она покачала головой:

– Это… Я не знаю, как назвать. Мисванагек.

– Какое-нибудь лекарство?

– От спазмов.

– Каких спазмов?

Он посмотрел на нее. Она отвернулась, вздрогнув от своих мыслей, и пробормотала:

– Мышечных спазмов!

– Я понял.

Он спрятал улыбку, словно ничего не заметил.

– Ты можешь заварить эту кору, как чай. Чай лучше.

– Итак, куда ты направишься, когда доберешься до города?

– У меня есть парочка адресов.

– Адресов, по которым проживает сестра?

– Нет.

– Значит, план состоит в том, чтобы ходить по улицам, пока ты на нее не натолкнешься?

– Возможно.

– Этот план не годится.

– Может, и так. Но что мне делать? Пойти в полицию?

– Не совсем.

– Как это?

– Тебе нужна не-полиция. Извини, что я так выразился. Твоя сестра могла попасть в беду. Так что, я хочу сказать, иди к королям дна.

– О, хорошо, но я не знаю, как мне их найти…

– Пена поднимается на поверхность. Просто оглянись вокруг. Найди сомнительных личностей, которые отвечают за разные вещи.

– Какие вещи?

Он не так уж много знал о Пикси и не был уверен, как далеко можно зайти, отвечая на этот вопрос.

– Не слишком хорошие, – произнес, наконец, он.

– Алкоголь?

– Да.

– Что еще может быть плохого?

Он пристально посмотрел на нее. Она просто хотела знать.

– Ты меня беспокоишь, – сказал он.

Билль

Обеспечить прекращение федерального надзора за собственностью индейцев чиппева из племени Черепашьей горы в штатах Северная Дакота, Южная Дакота и Монтана, а также отдельных его членов, для оказания помощи в упорядоченном переселении таких индейцев в районы с бóльшими экономическими возможностями, равно как и для других целей.

Вот оно, это слово «прекращение», оно встретилось в первой же строке сухого первого предложения и мгновенно заменило в сознании Томаса слово «эмансипация» с его мощной аурой пространства. В газетах автор билля окружал свой законопроект облаком возвышенных слов – эмансипация, свобода, равенство, успех, – которые скрывали его истину: прекращение. Прекращение. Требовалось добавить всего одно слово: бытия.

Ветер заставлял дребезжать металлические жалюзи на окнах завода. Томас натянул куртку. Он окончил восьмой класс лишь в восемнадцать лет, потому что ему приходилось работать с отцом. Они собирали урожай и опять засевали поля, пропалывали сорняки и потели под безжалостным солнцем. Однажды летом он выкопал колодец. Закончив восьмой класс, Томас попытался заняться самообразованием, в основном читая все, что мог найти. Когда ему требовалось успокоить разум, он открывал книгу. Любую книгу. Потом он всегда чувствовал себя отдохнувшим, даже если книга оказывалась плохой. Так что не слова в остальной части законопроекта мешали пониманию, а то, как они были соединены одно с другим.

Сенат и палата представителей Соединенных Штатов Америки, объединившись в составе конгресса, утверждают, что цель данного Закона состоит в том, чтобы обеспечить прекращение федерального надзора за трастовой и ограниченной собственностью племени чиппева Черепашьей горы в Северной Дакоте, Южной Дакоте и Монтане и улучшить распоряжение собственностью, находящейся в федеральном владении, приобретенной или изъятой для управления делами таких индейцев, а также активизировать упорядоченную программу содействия переселению и размещению таких индейцев в самодостаточной экономике с тем, чтобы федеральные обязанности и надзор в отношении таких индейцев могли быть прекращены, поскольку в этом нет больше необходимости, и прекратить оказание федеральных услуг, предоставляемых таким индейцам вследствие их статуса индейцев.

Томас отбросил страницы. Сделал обход. Потом собрал бумаги, разложил их по порядку и засунул обратно в портфель. У него не находилось ответа. Осталось чувство пустоты, гудения, а также ощущение, будто тело превратилось в барабан. Что любой может постучать в него и извлечь звук. И что этот звук, каким бы вызывающим он ни был, окажется бессмысленным. И что завладевший барабанными палочками знал это и был безжалостен. Он будет бить и бить, пока шкура Томаса не порвется.

Кто был этот человек? Человек, бьющий в барабан? Кто составил законопроект? Томас хотел узнать ответ на этот вопрос.

В то же утро Томас сделал дорогой телефонный звонок своему старому другу и приятелю по школе-интернату Мартину Кроссу. Мартин был председателем совета племени в Форт-Бертольде, резервации на западе Северной Дакоты, которую населяли племена мандан, арикара и хидатса, родное племя Мартина. Из воспитанника школы-интерната Мартин превратился в источник мудрости и выдающегося борца за права индейцев. Мартин сказал ему, кто бил в барабан: Артур В. Уоткинс.

– Он самый влиятельный человек в конгрессе, – добавил Мартин Кросс.

– Это нехорошо.

– Именно так. И я не знаю, имеет ли это значение, но он мормон.

Томас помолчал. То, что сказал Кросс, показалось ему смутно знакомым.

– Ты знаешь кого-нибудь из мормонов? – спросил Мартин Кросс.

– Не думаю.

– Они еще до тебя не добрались. Но погоди, они наведаются к тебе в гости. Это в их религии – превращать индейцев в белых.

– Я думал, это проделки правительства.

– Это записано в их священной книге. Чем больше мы молимся, тем легче мы становимся.

– Я мог бы сбросить несколько фунтов.

– Я не в том смысле, – засмеялся Мартин. – Мормоны думают, что, если ты последуешь их примеру, твоя кожа обесцветится. Они называют это легким и радостным.

– Им придется потрудиться над твоей жесткой старой шкурой.

– И над твоей тоже.

Томас прервал разговор, вспомнив, что племя разорено. На самом деле его финансовое положение было даже еще хуже, чем он думал, когда брался за работу, за которую ему полагалось платить тридцать долларов в месяц. В действительности он еще ни разу не заплатил сам себе. Но зато он теперь знал, как зовут сенатора, проталкивающего этот законопроект в конгрессе. Артур В. Уоткинс.

Кто?

Следующим вечером на работе он снова разложил перед собой страницы законопроекта.

Итак, дело дошло до этого, подумал Томас, глядя на нейтральные строки предложений в законопроекте о прекращении действия договоров. Мы пережили оспу, винтовки Винчестера, пушку Хотчкиса и туберкулез. Мы пережили эпидемию гриппа 1918 года и участвовали в четырех или пяти кровопролитнейших войнах Соединенных Штатов. Но, в конце концов, мы будем уничтожены набором скучных слов. Распоряжение, усиление, прекращение, обеспечение и так далее.

Он вернулся за свой стол, только что пробив на карточке время – два часа ночи. Как давно он в последний раз хорошо спал? Где это было? В старом доме. Он отложил газету и начал писать Арчи: «Как ты знаешь, мама взяла на себя заботу о талантливом и многообещающем парнишке. Мартин для Уэйда – кто-то вроде алтарного мальчика-служки. Я не хочу показаться кощунственным, но когда я вижу Мартина, стоящего рядом с Уэйдом в его ботинках или работающего рядом с ним вилами или лопатой – не важно, чем именно, – я не могу не вспомнить, как в давние времена сам прислуживал во время Святой Мессы. Мартин, кстати сказать, внимательно слушает Уэйда и на днях утром сказал мне, что Уэйд постоянно упоминает, как я на работе пробиваю часы. С печальным взглядом Мартин заметил: “Со всеми этими пробиваниями часы, должно быть, уже разлетелись на сотню кусочков!”»

Томас подпер голову руками, прикрыв глаза. Следующее, что он помнил, было его внезапное пробуждение. В голове все плыло, пульс участился, и он был уверен, что кто-то пытался проникнуть на завод. Он выключил настольную лампу и взял стальной электрический фонарь, который мог пригодиться в качестве дубинки. Он не стал пробивать время на карточке, потому что щелчок отозвался бы эхом. Он бесшумно пересек основное помещение и вошел в комнату кислотной промывки. Он всегда думал, что, вполне возможно, кто-то, вообразив, что используемые на производстве камни – обычные драгоценные камни, может проникнуть на завод в надежде найти несметные сокровища. У него были фонарь и ключи. Он мог бы огреть грабителей фонарем и расцарапать их лица ключами. Но, скорее всего, они его одолеют, свяжут и швырнут в туалет. Он надеялся, что его голова не ударится об унитаз. Если он не сможет думать и рассуждать, ему не удастся противостоять законопроекту.

Томас медленно крался вперед и везде находил завод пустым. Гудит там, где должно гудеть. Тихо там, где всегда было тихо. Гул и грохот в обычных местах. Затем он вошел в темный цех и увидел большую серебряную дугу белой совы, припавшей к окну, расправив крылья. Она стучала клювом по стеклу, воюя с собственным отражением. Небо за совой было черным, безлунным, усеянным сверкающими звездами. Взволнованный, он нащупал ключи, а затем на цыпочках вышел на улицу, чтобы получше разглядеть сову.

– Кто? – ухнула сова.

Он медленно обошел здание снаружи. Полярная сова повернула голову, чтобы посмотреть на него, затем вытянула оперенную лапу и согнула черные когти. Птица казалась раздраженной, моргнула, строго посмотрела на Томаса и, подозрительно клюнув в последний раз своего стеклянного соперника, начала чистить перья. Томас долго наблюдал за ней, прежде чем она беззвучно взмыла вверх. Он постоял еще мгновение, ожидая увидеть, куда сова полетит. Но та исчезла, ее засосало черное небо. У Томаса не было ни куртки, ни сигары, поэтому он вернулся на завод и пробил время на карточке. Рядом с указанным временем он написал: «Вышел на улицу, чтобы ответить на вопрос полярной совы: “Кто?” Сова улетела, не получив удовлетворительного ответа».