Чукур

– Это сектанты сбили его с пути! – вновь послышался голос из толпы.

Все разом зашумели, зашевелились, начали о чём-то спорить, перебивая и не слушая друг друга.

– Что это значит? Прекратите! Замолчите! – взорвался гневом имам и метнулся в толпу, как разъярённый командир, отыскивая в строю провинившегося солдата. – Вы для чего меня позвали? Посмеяться надо мной решили, грешники? Побойтесь же Всевышнего!

Люди его не слушали. Каждый что-то говорил и кивал тюбетейкой, укутанной в целлофан, чтобы не промокла под снегом.

– Народ, послушайте же меня, – наконец вскрикнул имам и, вернувшись на своё место, продолжил: – Вы ведь знаете, что Ислам запрещает совершать молитвы по немусульманам и тем грешникам, кто осмелился наложить на себя руки. Если вам что-то известно, касательно покойного, то немедленно скажите, ибо на том свете вас ждут муки ада, так не гневите же Всевышнего.

Гавкающее эхо передразнило имама. Народ, сложив руки на животах, опустил головы, умолк.

– Вы скажете наконец или так и будете стоять, как бараны? – вскрикнул имам. Он хмурился, мрачнел, ему казалось, что его обманывают, над ним насмехаются.

Из толпы отделился старик Эшан-бобо и захрустел по снегу к имаму. Приподнимаясь на цыпочки, он дотянулся до его красного, торчащего из-под чалмы¹¹ уха, и стал что-то шептать.

– … они и меня пытались вовлечь в свои ряды, шайтаны! – причитал старик, выдувая пар в ухо имама. – Эти сектанты вели агитацию среди нас, проводили тайные моления, называли себя служителями бога.

Имам слушал старика, не отводя взгляда от стоявшего рядом Мансура. Его взгляд тяжелел, медленно наливаясь яростью. От этого Мансуру было не по себе. Он переминался с ноги на ногу, будто взгляд этот грузом взваливался на него и гнул, давил к земле.

– Ты знал об этом? – наконец спросил его имам.

– Мулла, позвольте объяснить…

– Я спрашиваю, ты знал, что твой брат не был мусульманином?

– Мой брат принял этих путников у себя дома, им негде было остановиться, вот они и живут здесь месяц, полтора, может и больше, с тех самых пор, как появились здесь, в Яме…

– Значит знал, – сквозь зубы выдавил имам. В эти слова он вложил всё зло и обиду за проделанный в такой холод путь, за время, потраченное впустую, за глупых людей, которые ведали всё, но не предупредили его, пытались скрыть.

– Уважаемый мулла, поймите, мой брат был болен, он уже тогда сильно кашлял…

– Хватит, – остановил его имам, выставив ладонь перед Мансуром. – А теперь слушайте все. – Он обратился к собравшимся, жадно заглотнув воздух и, как дракон, пустив на них облако белого пара. – Вы должны изгнать иноверцев из вашего аула, пока эти посланники шайтана окончательно не промыли вам мозги. Им тут не место.

– Но мулла, – Мансур испугался, что осмелился перебить имама, – мы не можем с ними так поступить, ведь сестра Мария, например, бесплатно учит наших детей читать и писать, а Всеволод помогал брату в хозяйстве. Это ведь неправильно! Народ, что же вы молчите?

– Они учат ваших детей Библии и псалмы заставляют зубрить… Мне обо всём уже поведали. Что касается твоего брата: так как он отрёкся от Ислама и проповедовал иную религию, мы не будем читать по нему погребальную молитву. Молиться за неверующего запрещено Кораном. Так что завтра с первыми лучами солнца ты, Мансур, должен будешь загрузить тобут на свою арбу и везти его за эти горы, – он кивнул в сторону, – и там предать брата земле.

Имам оглядел толпу, пытаясь взглянуть каждому в глаза, но те опускали головы, отводили взгляд.

– Вам всё ясно? Или может у кого есть вопросы? А может кто-нибудь ещё желает перебить имама, оспорить его решение, ослушаться, а? Ну же, смелее.

В нависшей тишине доносилось мычание коровы, протяжное, нездоровое. Вероятно, это была корова Хасанбая, просила корма или воды.

– А теперь пусть все разойдутся по домам, сейчас же, – скомандовал имам.

И толпа разошлась, не смея возразить имаму и пряча глаза от Мансура. Тот остался стоять посередине двора. Снежинки падали и обжигали ему лицо, окутывали стоявший рядом тобут. Мансур пал на него и только теперь беззвучно и отчаянно зарыдал.

6

В углу комнаты догорала керосиновая лампа. Язык пламени извивался на фитиле, оживляя предметы в помещении. Свет и тень резвились по комнате, прыгали по стенам, потолку. Сцепившись, они боролись на столе, на закопчённой буржуйке, на глиняной посуде и вдруг, словно застигнутые за шалостью мальчишки, замерли на высоком, обмотанном белым полотном, предмете.

«Что это?» – Мансур протёр слипшиеся глаза.

Предмет, окутанный куском бязи, походил на статую, укрытую в белый материал от любопытных глаз. Статуя медленно двигалась к Мансуру, увеличиваясь и возвышаясь над ним подобно снежной горе. Ему казалось он медленно проваливается в яму, всё дальше, глубже, а белая гора вот-вот накроет его надгробной плитой. Стягивая за собой одеяло, он попятился назад и забился в угол.