Ведьмы

6

Радимир протиснулся в низенькую и узкую дверцу бани и остановился, привыкая к темноте. Бобич сидел на лавке, на коленях держал горшок, из коего извлекал что-то большой деревянной ложкой и отправлял себе в рот. Ел волхв жадно, неопрятно, громко чавкал и сопел.

– Явился, значит, – сказал Радимир. – Ну, здравствуй.

Бобич взмахнул ложкой и что-то невнятно пробормотал набитым ртом.

– Ждал я тебя, однако. С купчиком и ждал, – сказал Радимир, усаживаясь рядом с волхвом. – А увидел, как дергается торговый и каким вдруг стал законником, ну, думаю, все. Тут он, наш изгоюшко погостовый. Не успели его в дверь выставить, а он уж и в окно скребется. Бобич сверкнул в полутьме диковатыми глазами и фыркнул в лицо воеводе непрожеванной кашей.

– Умный, умный, знаю. Вот еще бы службу тебе как следует нести – цены бы тебе не было, мудрецу. А то к граду идешь, крадешься, мзду готовишь воротной сторо́же, чтобы пустили, да не раззвонили бы на весь на белый свет. А подходишь, глядишь, ворота в граде настежь, привратничков след простыл, вообще никого нету. Кроме дочки твоей Малуши, одного только пьяного Ослябю и сподобился лицезреть. Да и тот тоже, как меня увидел, так тотчас куда-то исчез. Выучка у твоих… тьфу. Тоже мне, бояры́.

– А у нас у всех выучка – тьфу, – сказал Радимир язвительно, – что у бояро́в, что у волхвов. И давай мне тут не кипи и не фыркай, чай не лаяться со мною приехал, и жизнью рисковал не для лая. Говорю тебе, что ждал, и даже догадался, где ты из лодьи вышел, на Лосином броде, скажешь нет? А бояро́в и весь народ я из града увел нарочно, что б было тебе ведомо, а то быть бы тебе без башки, сунься только со мздою своею к навратной страже. Я и дочь свою оставил, чтобы провела тебя и в бане спрятала, а то еще увидит кто ненароком. Против Потворы, ненавистницы твоей, в граде ни один человек не пойдет. Против старши́ны родовой пойдет, а против Потворы нет, дохлое дело, и это бы тебе усвоить накрепко.

Бобич отставил кашу и отвернулся, надувшись. Молчали. Наконец, Радимир сказал примирительно:

– Ну, что, остыл? Нам ли с тобою ссориться, одной веревочкой повязаны. Ты думаешь, мы тут в своих лесных берлогах сидим и ничего не знаем, не понимаем? Не-ет, мы тоже не лыком шиты, соображаем почем нынче хороший меч, особенно если в крепкой руке. Говори, что княгиня наказала? Какие ею, государыней, для меня сказаны слова?

Бобич оживился, повернулся, покрутил головой:

– Экой ты важный, однако, фу-ты, ну-ты, ножки гнуты, ха-ха. Княгинею ему какие сказаны слова! Да она не только про тебя, она и про град твой Серпейский занюханный отродясь не слыхивала. Тьфу ей на тебя и на все Понизовье.

– Значит, всю понизовскую силу она вот так вот запросто отдает Брячеславу? Лихо! Или дело меж ними уже и уладилось?

– Сразу после княжьей смерти тукнулись они дружинами в столице и отскочили друг отдруга. Сказать по правде, еле отбились княгинины. Если бы не варяги, то даже уж и не знаю. Стоят сейчас, ни тпру, ни ну, нашла коса на камень, силы-то равные. А варяжья дружина, нужность свою почуявши, тянет с княгини навар. Но это все с одной стороны… Тут ведь в чем закавыка: княгиня погнала гонцов к брату за помощью, а Брячеславу помощи имать, кроме как у вас, негде. Понятно? Так что, ежели не даст Понизовье Брячко людей в дружину, то победа княгинина предрешенная, а после победы хватит чем с ними, с варягами расплатиться. Ну, что, дадут роды людей?

– А то ты не знаешь, – сказал воевода. – Может, кое-кто и без большой охоты, но дадут, и мы с тобою помешать им в том не в силах.

– То-то, что знаю.

– А коли знаешь, зачем тогда ехал? – пробурчал воевода.

– Затем и ехал, что не один ты такой весь из себя умный, и вот здесь, – волхв с надменностью постучал себя по лбу, – мысли есть отменные. И коли мы с тобою по тем мыслям свершим, жить нам против княгининого сердца и ходить в любимчиках до конца дней.

Радимир выжидательно молчал.

– Со дня на день надо ждать в Понизовьи княжича с малыми людьми. Это не догадки, знаю точно, понял? Града Серпейского он, уж конечно, не минует…

– Я тебя понял так. Ты мне предлагаешь закон гостеприимства нарушить, в своем доме княжича предательски захватить, руки-ноги ему связать и, как барана на палке подвесив, княгине представить?

– Зачем же барана? – хладнокровно сказал Бобич. – В баране и в человеке понимающими людьми ценятся разные части тела. Княгиня не обидится, ежели ей в дар предоставят от барана задницу, а от Брячо голову. Ну а по предательски или нет, это уж как получится, на все воля всеблагих.

Радимир молчал, и тянуло его, Радимира чесать в затылке. Что ответить на такие Бобичевы слова еще, может быть, и нашлось бы, а вот как с собственными своими думами быть, куда девать собственных бессонных ночей мысли? До какой поры ходить ему под родовой старшиной? Взять того же Дедяту-умника, сволочь лапотную, который Брячеславу всегда будет воеводы дороже, потому что стоять княжичу за старину, хочет он того в глубине души, или нет. Но этот Дедята-лапотник в посконных портках за сохою самолично ходит, и ему воевода кланяйся? Может, еще и сапоги снять, чтобы кланяться босиком? На коленки встать? Если же стать княгининым ближним человеком, да сесть киевским обычаем княжьим посадником в сей же хоть бы в Серпейский град, не надо будет никого ни о чем просить и умолять, приказал – все. Исполняйте. А не выполнят приказа, так тем же самым новым обычаем и посечь непоротые старшинские задницы под Перуновым под священным дубом. Всенародно!

– На мечи Брячко не поднимем, – сказал воевода тихо. – Порядки родовые все поголовно хают и костерят, а коснись до дела…

– И не надо, и в голову не бери, – зашипел волхв возбужденно. – Твое дело впустить княжича в град, устроить по́честный пир, а что ему в питье подмешать, я тебе дам, сам не заметит князюшко, как помрет. Ворота градские запрешь, чтобы ни одна душа живая бы в град не проникла, – считай, что полдела сделано. А вторые полдела, это, брат ты мой, лиса.

– Какая лиса? – спросил Радимир оторопело.

Бобич поглядел на воеводу внимательно и, помедлив, сказал осторожно:

– Н-ну, не важно. Рыжая. Дело тут, видишь ли, в том, что окажись лиса в граде, волхебство на князя не подействует.

– Как это так может быть? – сказал Радимир подозрительно. – Темнишь ты что-то.

– Это мои дела, волховальные, что тебе до них? Поручи своим доверенным бояра́м, чтобы за лисой проследили. Обещай им что хочешь, хоть бы и гривну серебра за лисью шкуру поганую, но не пропусти лисицу в град. Помни, лиса в граде – всему нашему делу конец.

7

В ворота грохотали, что было сил. Ослябя, стараясь держаться подале от бойницы, ну-как шарахнут снизу стрелой, завопил дурным спросонья голосом:

– Кто это там безобразит посреди ночи? А вот я вас шваркну смолой!..

– Отворяй! – бешено орали снизу, еще пуще колотя в ворота, – долго ли князю тебя, недоумка, дожидаться?

Ослябя чуть ли не кубарем спустил по лестнице напарника за воеводой, а сам заметался в растерянности перед воротами: пускать?.. не пускать?.. дело щекотливое, что так его поверни, что эдак, и кабы не пришлось за ошибочку отвечать собственными боками.

Грохот в ворота становился совсем уж нестерпимым. Из закоулков жилого двора выбегали с факелами градские бояры́, оружные, встревоженные, шалые со сна.

– Сейчас, сейчас, – кричал Ослябя, – да погодите вы колотить, дайте поперечины убрать.

К воротам подскочил бледный Радимир.

– Кто? – спросил он у Осляби, – Брячеслав? А-аткрывай!

Градские отвалили створки ворот, да так и застыли с открытыми ртами, позабывши, как кланяться. В ворота ввалился и в самом деле Брячеслав со товарищи, но в каком виде? Даже и в неверном свете факелов было видно, что выдержать им пришлось прежестокую сечу. Доспехи на гридях были посечены и помяты. Сами чуть ли не все перевязаны кровавыми тряпками. Кое-кто не мог на ногах стоять без посторонней помощи, а одного и вообще несли на руках, приспособивши под носилки распяленный на палках красный княжеский плащ. У самого княжича верхушка шишака свернута была на бок, как только башка уцелела при таком при жестоком ударе? Воевода смотрел на него, открывши рот. Да, видно, не одному Бобичу приходят в голову счастливые мысли.

Княжич остановился против Радимира, впился ему в лицо бешеными глазами:

– Что буркалы выпучил?

Радимир опомнился, низко склонился перед Брячеславом и спросил, спокойно спросил, без испуга, без подобострастия:

– Что случилось, княжич?

Давешний полюдный сторожевой гридя здоровенный выдвинулся из-за княжичевой спины и сказал, поигрывая телепнями в ведерного размера лапе:

– Князь. Князь, а не княжич.

– Погоди, не мешай, – отмахнулся Брячеслав и снова уставился на Радимира вприщур, – Кто здешний воевода, я или ты? С кого спрос за разбой под градскими стенами? Сам дрыхнешь, и у бояро́в твоих в волосах солома. Как все это прикажешь понимать?

– Так и понимать, что никакой это не разбой, – угрюмо сказал Радимир. – Я думаю…

– Смотрите-ка, – снова встрял в разговор верзила, – он думает… Не нравишься ты мне, ох, не нравишься, и рожа у тебя блудливая…

– Я тебе не девка, тебе меня не щупать, любовь твоя мне без надобности, – окрысился воевода.

– Думаешь, или знаешь? – неприязненно спросил Брячеслав.

– Суди сам. Об новгородских ушкуйничках, варягах-находниках или ином лихом разбойном люде в наших краях и слуху не было. А если бы и набежали какие, была тут для них добыча и пожирней, и побезопасней. Из града ввечеру уплыл торговый гость с великим товаром. Так что не выгоды искали супостаты, а твоей головы.

Брячеслав, на глазах остывая, какое-то время испытательно смотрел в лицо воеводе, потом повернулся к своим:

– Что скажете, друзья? Вон как рассуждает воевода. За разбойничков не прячется.

Здоровенный гридя надвинулся на Радимира, и прогудел, нависая над ним, как вежа над узилищем:

– А не твои ли люди на Нарском бережку кучкою лежат?

И свои, и чужие глядели на Радимира выжидательно. Радимир брезгливо дернул щекой, отвернулся и, пренебрегши словами наглеца, пальцем поманил к себе Ослябю.

– Возьмешь с собою четверых бояро́в, лодку, и свезешь сюда все трупы немедля. Вооружиться не забудь, вдруг те находники были не одни. Да не вздумай мне потом говорить, что, мол, те трупы ты в темноте не нашел, шкуру спущу.

На Ослябиной роже явственно начерталось неудовольствие: почему-де все время я. Но тут из-за спин вдруг вывернулся Махоня и зачастил-затрещал, что сей же миг воеводский приказ будет со всем тщанием исполнен, что они уже и побежали, вот только куда?

Воевода подозрительно покосился на Кривого, ишь ты, рыло постное, глаз невинный, а Ослябя тут же оживился, сообразил, стервец, княжьи бояры́ трупы находников обшаривали вряд ли, до того ли им было? Так что походец этот хоть и с запашком, а небезвыгодный. Засуетился.

– Не знаете, у кого спросить? Котелок не варит? – воевода ткнул пальцем за спину. – Вон мужики стоят, – у любого и спросите. Чешут тут языками бестолку, кому ни лень… Пошли, князь. Баньку тебе истопить велю, и поесть велю собрать.

Брячеслав пошел вперед. Следом двинулись гриди. Градские помогали раненным, суетились, как мухи вокруг раздавленной груши.

– Ну, привезут находников, а дальше что станешь делать? – с усмешечкой спросил воеводу Брячеслав.

– Велю положить супостатов у Перунова дуба, созову народ, и каждому, кто их опознает, выдам из градких запасов топор или дюжину наконечников для стрел на выбор.

– Щедро, – сказал Брячеслав все с тою же непонятной усмешкой.

– Ничуть, – возразил Радимир. – А если бы находнички голову твою под самыми градскими стенами добыли бы?

– Ну, положим, голову мою не так-то просто добыть.

Да, княжич был не тот, что на осеннем полюдье. Тогда, вспомнить смешно, ходил телок-телком, зевал, чуть ли в носу не ковырялся. Сейчас же шагал рядом с Радимиром воин. Ястреб. Ишь ты, кучкой лежат… Бобич прав, в этом деле яд вернее меча.

– Как же так все это случилось? – спросил Радимир, имея ввиду обстоятельства нападения. Княжич, истолковавши те его слова превратно, досадливо крякнул.

– Сам знаю, что дураки. Охнуть не успели, как всех покойничками сделали, нет бы взять живым хоть одного. Погорячились. Да и сам я хорош, своею рукой двоих прихлопнул, дубина.

Раненных уложили в трапезной на лавки. Вокруг суетились градские бабы с чистыми тряпками, да вот беда, ночь, воды горячей для раны обмыть где взять? Малуша ворвалась в трапезную с целым ворохом подорожника, плюхнула его на стол и стала пробираться поближе к Буслаю.

– Ну что там Мужко? – спросил княжич Буслая. – Дышит?

– Вроде бы, да, но… не знаю. Думаю, конец ему. Не спасти.

– Почему же не спасти? – сказала Малуша в спину собеседникам. – Можно Потвору позвать. Или Лелю.

Радимир дернулся к дочери, ах ты, корова ты языкатая, так бы затрещину и залепил!

– Малуша! – обрадовался Буслай, а она, вроде бы и внимания не обращая на старого знакомца, но грудь свою, однако же, со всем усердием выпятив, объясняла Брячеславу:

– Есть у нас на старом Погосте такая ведьма.

– Как же, как же, наслышан, помню, вот она-то мне и надобна, – сказал Брячеслав, но Малуша разошлась – не остановишь, тарахтела сорокою:

– Потвора эта с внучкой своей, Лелею, просто чудеса творят. А Леля мне лучшая подруга…

– Помолчи, – перебил ее Брячеслав и повернулся к Бусалаю.– Давай-ка, друг, отправляйся за ведьмой. Прямо сейчас. У страдальцев наших каждый миг на счету, не говоря уж обо всем прочем. А дорогу тебе вот она и покажет. Что, красавица, с этой вот оглоблей ночью на болотный Погост пойдешь?

Малуша плутовато покосилась на Буслая.

– Да ладно уж, мальчик он большой, авось не слишком напугается. А станет реветь – отшлепаю.

– Больная та ведьма, – сказал Радимир, отталкивая дочь от князя. – Еле ползает.

– Ничего, – непонятно усмехнулся Брячеслав, – ко мне сюда она стрелою помчит. Ну а коли будет не в силах, Буслай ее на руках принесет. Давайте, отправляйтесь, что стоите? Время не ждет.

– Напиться бы, – сказал Буслай. – Да и есть охота…

– Что стала раскорякой! – накинулся Радимир на дочь. Другие бабы раненых моют, на стол собирают, а ты трешься тут возле мужиков. Квасу неси. Там в прихожей целый жбан мятного.

Малушу как ветром сдуло. Радимир покосился вслед дочери и в тысячный раз за ночь за эту беспокойную дал себе слово шкуру с нее спустить, а навсегда отучить лезть в мужские разговоры.

Малуша обернулась мигом, и притащила она ведерный здоровенный жбан с квасом.

– Может, чего крепкого хотите? – хмуро спросил Радимир. Княжич покачал головой и сказал, кивнув на жбан с квасом:

– Испей.

В глазах у воеводы промелькнула усмешечка. Он поднял жбан двумя руками, запрокинул голову и пустил в рот длинную пенную струю. Потом поставил жбан на место, вытер усы и пробурчал:

– По моему, так хорош, но вы ж люди столичные…

Малуша стояла возле Буслая с узелком в руках и незаметно дергала его за рубаху.

Радимир уперся в гридю тяжелым взглядом.

– Ну, вот он, квас, что не пьешь?

– И то, – хмыкнул гридя и надолго припал к жбану.

– Нам для баньки оставь, – сказал Брячеслав.

– Пусть пьет вволю, – медленно выговорил Радимир. – Этого добра на всех хватит.

8

Собирались с лихорадочной поспешностью, и сами поспешали, и Буслай торопил, даже не присел витязь, кружил по избе, как зверь по клетке.

– Не мотайся перед глазами, не мешай, – сердито выговаривала ему Потвора. – Лучше бы раненных сразу сюда тащили, а то ишь, непоседа, по избе блохою скачешь, что уж теперь-то. Или, может, князю будущему невместно к болотной волхве ничтожной никчемушной самолично приходить? Поруха великокняжеской чести?

– Не будущему, а нынешнему, – сказал упрямый Буслай и добавил небезъязвительно: – Конечно, может, здесь, на твоем на Серпейском болоте и есть быть расположен пуп всеземельный, но древа Жизни, небо держащего, я тут чегой-то не вижу. Может, и по дурости своей, кто бы спорил. Да и вообще мы людишки дальние, темные, дороги по ничтожеству своему не знаем, вот и побрели в град за проводником.

– Язвит, – рассмеялась Потвора, взглянувши на витязя искоса: хорош парень. Сильный, красивый. Верный. Недаром у внучки при виде его глазенки заблестели. Ах, детки, детки, вот сейчас доделаем наконец-то великое наше дело, посадим Брячеслава на престол, вернем на болото Великий Погост, и… любитесь себе, женитесь, то-то было бы славно, то-то радостно. А она, Потвора предложила бы князюшке отрядить Буслая сюда в Серпейский град, хоть бы даже и воеводою, да и стала бы век свой остатний, вовсе уж теперь недолгий, доживать со всею кротостью. Много ли теперь ей, ветхой старухе, надо? Правнуков на коленках качать, да на внучкино счастливое лицо любоваться… Ишь ты, рад, поди, что поддел болотную волхву…

– Ишь, остроумец какой тут выискался! А вот скажи-ка ты мне, остроумец, что за лекарства мне с собою брать? Не подскажешь ли? Прикажешь на квасной гуще погадать, чем лечить твоих товарищей? Одно горазд твердить: порубаны-де жестоко, толку от тебя…

– Все бери, – сказал Буслай, решительно махнув рукой. – Я снесу, будь их хоть сенной воз.

– Тьфу ты, горюшко ты мое, стоеросовое, помолчал бы лучше, а уж коли молчать тебе невтерпеж, расскажи, кто напал-то на вас?

– Кто напал, кто напал, – рассердился Буслай. – Все пристают, все спрашивают, поди теперь разберись. Говорю же, погорячились. Сперва-то мы на воеводу вашего мнение держали, но потом видим, вроде бы, он ни при чем.

– Ни при чем, – хмыкнула Потвора. – Значит, мнение держали, а в град-таки полезли? Э-эх, советнички княжеские, что силой, что умом оглобли.

– Па-адумаешь, – сказал Буслай, – тоже мне, фря. В случае чего настрогали бы из него лапши, всего и делов. Только он и взаправду ни при чем. Держится смело, награду назначил за опознание. Хотя, конечно, человечишка мерзкий, это у него на морде написано, я таких насквозь вижу.

В избу влетели Леля с Малушею, вывалили на стол пучки каких-то трав, мешочки, коренья.

– Эй, знаток душ человеческих, – весело завопила Леля, те слова его неосторожные, видимо, разобрав и тотчас за них зацепившись, – иди сюда, провидец. Поможешь мешок с зельями завязать.

– Давай я, – резво метнулась к ней Малуша, но Буслай уже стоял возле Лели. Малуше оставалось только следить ревнивыми глазами, как ловко, весело тормошит его, заигрывая, задушевная подруженька. Ну и куда ж это годится, в самом деле? Тумаша увели из-под носа, но этот-то ее, Малушин! Она же с ним первая еще по осени слюбилась, в полюдье! Только ведь Леля это вам не Радуша, с Лелей не посоперничаешь, она тебе такое устроит соперничество, что небо с овчинку покажется. А впрочем… где наша не пропадала, как-нибудь, да и не понимает пока еще подруженька про сладенькое.

Малуша, подхихикивая и насмешничая над молодцем, потихонечку втиралась между ним и Лелей.

– Ты что же, витязь, всю силу свою дорогой растерял? Крепче держать не можешь? – подначивала она Буслая, подсовывая под взгляд его свою умопомрачительную грудь. – Кто ж это тебя, дубинушку, разобидел, что ты горькими такими слезами обливаешься? Уж не я ли ручкой белою зацепила ненароком шею молодецкую?

– Слезами? Какими слезами? – удивился Буслай. – Он провел свободной рукой по лицу и с недоумением уставился на мокрую ладонь. – Сам не пойму, что это я…

– Как-как-как? – быстро проговорила Леля, потерявши вдруг всю свою веселость, – А ну, нагнись. Быстро!

Буслай нагнулся и, потеряв равновесие, неловко сел на пол. Лицо его стало недоуменным и растерянным.

– Баба! – закричала Леля, но Потвора уже стояла рядом и мяла жесткими пальцами затылок гриди.

– А ну, дыхни, – наклонилась к лицу Буслая Леля.

– Не теряй времени, – сказала Потвора, – это лютик с болиголовом. Мыльный корень давай, живо, живо!

Леля метнулась к дверям.

– Жив – корень захвати и перелет-траву, – кричала Потвора вслед.

– Отравили? – спросил Буслай упавшим голосом.

– Скажи спасибо, что дурак зелье готовил и девчонки слезы твои заметили. Отрава это страшная. Сказал бы ты, что притомился с дороги, прилег отдохнуть, да уж и не поднялся бы.

Леля ворвалась в дом с целым ворохом каких-то корней и трав, Потвора выдернула из ее рук черный рогатый корень и сунула его гриде прямо в рот, чуть зубы не выбила.

– Жуй. Во рту у тебя получится противная пена, так ты ту пену омерзительную горькую и тошнотную глотай, если жить хочешь. А я сейчас противоядие сварю. Я мигом. У меня в котле, слава Всеблагим, закипь нужная.

Перепуганный Буслай запихал корень в рот целиком и, давясь мерзкой пеною, принялся перемалывать его крепкими зубами.

– Да уж, воистину знаток душ человеческих, – ворчала Потвора, с удивительной скоростью растирая снадобье в ступке.

– Я же говорю – провидец, – вторила Леля, понемногу подливая бабушке из котла горячей закипи. А Потвора, взглянувши на гридю пронзительно, допытывалась:

– Ну, мудрая головушка, чего откушать изволил в Серпейском граде у верных княжьих слуг? Рассказывай.

– Ничего не ел, говорю вам, – невнятно пробормотал вконец затравленный Буслай. Тошнотворная пена забила ему весь рот, лезла в нос, стекала по усам, капала на колени. – А ели мы с Малушей по дороге из одного мешка хлеб с луком и копченую гусятину.

– Ну, может, зелена вина или медку чарочку изволил выкушать?

– Не пил! – выкрикнул Буслай.

– Квас он пил, – сказала вдруг Малуша. – Квас. Взял жбан и напился, я сама принесла.

Потвора бросила ступку, подскочила к Малуше.

– Какой квас? Откуда принесла?

– Поесть готовили дружине. Для после бани, – сказала ошеломленная Малуша.

– Князь тот квас пил? – закричала Потвора страшным голосом. Вконец перепуганная Малуша прошептала еле слышно:

– При мне не пил, а после – не знаю.

– Ну, вот тебе и ответ, витязь, кто в понизовье желает княжеской смерти. Да напои ты его зельем, остыло уже, – сказала она Леле и снова повернулась к Буслаю. – Сладко?.. Вот и пей мелкими глотками, пока во рту кисло не станет. А как станет ту кислость нельзя терпеть – вознеси хвалу Чуру Оберегателю, счастлив твой домовой, в сорочке ты родился.

– Готово, баба, – сказала Леля. – Кринку с противоядием я воском запечатала, не прольется. Побежала я?

– В сапогах-скороходах. Так тебя в град и пустили среди ночи. Они и утром-то ворота не откроют.

Буслай, пошатываясь, поднялся на ноги.

– Вместе пойдем. Пусть попробуют не впустить. Не бойся, девка, прорвемся, а там я из этого самого Радимира-воеводы все его кишки по одной вытяну и на палку намотаю.

– Да ты что? – заорала Малуша с отчаянностью. – Что это вы все? Рехнулись вы тут, или как?.. Ой, мамочки, батя же сам еще вперед Буслая этого квасу чуть ли не полжбана выпил, спасите-помогите!

– Это верно, – озадачился Буслай.

– Ой, да я ж знаю, чьих это рук дело, это он, он, старикашка противный, прилипала и ложный волхв, недаром он тайно в град пробирался!

– Бобич! – ахнула Потвора.

– Ой-ой, – выла Малуша, – отец теперь помирает, князь со товарищи помирают, и некому дать им корешков пожевать…

– Может, через подземный ход? – спросила Леля.

– Не найдешь в темноте, – возразила Потвора. – Да и закрыт он в веже изнутри, нет, идти тебе, внучка, через стену или в ворота.

– Нам, – сказал упрямый Буслай. – Я тоже пойду.

Потвора согласно кивнула головой.

– Противоядия напился?

– Аж в горле плещется.

– Тогда, молодец, нападет на тебя вскорости понос. Ну да ладно, справишься как-нибудь.

– А я? – спросила Малуша, глядя во все глаза на Лелю с Буслаем. – Что делать-то, батюшки-светы?

– А ты беги немедля в Темницкое. Скажешь от меня Дедяте, чтобы шел со своими мужиками ко мне сюда оружно, с топорами, щитами и боевыми луками. Что стоишь? Живо, живо.

Малушу будто ветром сдуло.

– Ну, внучка, вот и настал твой великий день, – сказала Потвора тихо. – Иди. Спасай Брячеслава-княжича. Отпои его от отравы и отворяй подземный ход. А я Дедяту с темницкими приведу в овраг прямо к ходу тому подземному. Благословляю тебя на великий подвиг. Дело твое труднее нашего, тогдашнего. Нас трое было, а ты одна.

– Нас двое, – сказал упрямый Буслай.

Потвора поглядела на него без улыбки и снова кивнула головой.

– Помоги вам Великий Род в отчаянном вашем деле. Поклонитесь ему.

Леля низко склонилась перед могучим столбом, на котором держалась островерхая крыша ведьминого жилья, и Буслай тоже отдал поясной поклон, дивясь в душе: с чего бы это так низко склоняются ведьмы перед этой от пламени со всех сторон глиной обмазанной закопченной деревяшкой.