Личная жизнь адвоката

Это был чудовищный замкнутый круг, из которого она, как ни искала, но так и не находила выхода. Лиза чувствовала себя странным одушевленным механизмом, из которого выпивали все соки два маленьких, пищащих существа. Такой жизнью живут коровы, но у тех размеренное существование входит в привычку. Дубровской же, у которой прежняя жизнь бурлила, переливаясь разными красками, нынешний покой казался пресным застоем.

Она взяла сына на руки, беспомощно глядя на дочку, которая надрывалась криком.

– Подожди. Ты же женщина, – увещевала она ее, прикладывая Сашу к груди, – мы должны быть терпеливыми, – но дочка упорно не желала признавать в себе женщину и кричала, срочно требуя материнского молока. Лиза нервно качалась в кресле, делая вид, что у них все хорошо, но громкий плач Маши терзал ее слух. Она отняла от груди Сашу, надеясь, что тот хоть немного насытился, и потянулась к дочери. Теперь захныкал сын. Дубровской и самой было впору разреветься.

– О боже! – простонала она, но тут скрипнула дверь, и в комнату вошла нянюшка Лида, добрая, простая женщина лет сорока пяти. На часах было без четверти восемь, и это означало, что официально рабочий день женщины еще не начался. Но, зная, каково приходится молодой хозяйке с беспокойными близнецами, няня Лида приходила на службу раньше.

– Сейчас, милая, – проворковала она своим неповторимым грудным голосом, от которого у Дубровской становилось спокойно на душе. – Сейчас я тебе помогу.

Она усадила Лизу в кресло, подсунув ей одну подушку под поясницу, другую на колени. Прямо на подушку она уложила детей, так, что Саше досталась правая грудь, а Маше левая. Дети разом замолчали, но теперь уже расплакалась сама Елизавета.

– Не могу больше, – рыдала она, чувствуя, как дети тянут в стороны ее груди. – Я чувствую себя каким-то животным, молочным комбинатом на ногах.

– Надо потерпеть, милая, – говорила нянюшка, поглаживая то голову Маши, то Саши, то самого ревущего адвоката. – Материнское молоко для них сейчас самое оно. Крошкам всего четыре месяца. Нельзя отнимать их от груди.

Между тем молока катастрофически не хватало, и, несмотря на то, что груди субтильной Лизы после родов превратились в два молочных бидона, младенцы упорно не желали показывать прибавку в весе. Было решено докармливать детей смесями. После того, как малыши опустошали грудь и, плача, требовали добавки, няня и Лиза давали им еще порцию молочной смеси.

Сидя с дочкой на руках, Лиза не переставала жаловаться:

– Не представляете, Лида, я так отупела, что, мне кажется, стала забывать даже буквы. Наверное, мне уже никогда не вернуться на работу.

Дверь тихонько отворилась.

– Ну, и правильно, – раздался вдруг неспешный голос. – И думать забудь о своей работе. Детям нужна мать. Если захочешь, ты сможешь вернуться туда через семь лет, когда Саша и Маша пойдут в школу. Правда, тогда их нужно будет адаптировать к учебному процессу. Накинем еще три года. Всего получится десять лет.

Десять лет! Да некоторым убийцам в практике Лизы давали меньше!

Но свекровь, разумеется, знала все лучше. Именно она зашла сейчас в детскую и расположилась у входа на кушетке. Мадам Мерцалова (так про себя ее называла Лиза) была, как всегда, во всеоружии: тщательно причесана, в красивом шелковом халате, на губах ее блеск, глаза ясные и молодые. Еще бы! Ведь она всю ночь провела в своей комнате, проспав положенные восемь часов. Ольга Сергеевна чувствовала себя великолепно и никак не могла взять в толк, почему у невестки такой хмурый вид.

– Добрый день, Лиза. Здравствуйте, Лида.

Дубровская едва ответила ей, всем своим видом не соглашаясь с тем, что наступивший день будет добрым. Она вспомнила вдруг, сколько копий было поломано из-за ее прежней работы. Пристрастие Лизы к уголовным делам было малопонятно ее близким, которые часто сетовали на ее большую загруженность и невысокие гонорары. Сама мадам Мерцалова частенько упрекала невестку в том, что та не уделяет должного внимания мужу и прохладно относится к ведению домашнего хозяйства. Она горячо призывала Лизу сменить жизненные приоритеты, родить детей и зажить, наконец, жизнью нормальной замужней женщины. За такое чудесное перевоплощение свекровь обещала сделать все, что угодно. Она намеревалась поддерживать Дубровскую во всех ее начинаниях не только словом, но и делом. Она всерьез обещала нянчиться с внуками! И вот, когда замечательное событие наконец свершилось и семейство обзавелось чудесными близнецами, Ольга Сергеевна как-то сразу отошла в тень и появлялась в детской разве лишь за тем, чтобы расцеловать внуков, спросить про их здоровье и с чувством выполненного долга удалиться.

– Где же это видано, милая? Бросить детей ради какой-то там работы? – в голосе мадам Мерцаловой явно слышалось пренебрежение, словно речь шла о никчемной прихоти, а не о профессии, которой Лиза посвятила всю жизнь. – Ты теперь мать, значит, все свое время должна отдавать детям. На первом месте должна быть семья. Ну а работу можно воспринимать как хобби, любимое увлечение на час-полтора в день.

– Но есть женщины, которые умело сочетают материнство и карьеру, – возразила Дубровская. – Взять хотя бы жену британского премьер-министра. Она вышла на судебный процесс через неделю после рождения четвертого ребенка…

– …что вряд ли хорошо ее характеризует, – подытожила Мерцалова, всем своим видом показывая, что британский премьер ей не указ. – Честно говоря, милая, я не понимаю, почему ты упрямишься. Сама же понимаешь, выхода у тебя нет. Не бросишь же ты малюток.

Это звучало ужасно. «Выхода нет», – раздавалось похоронным звоном в ушах Елизаветы и означало, что жизнь ее разом кончилась. Нет, конечно, у нее будут материнские радости, вроде первых шагов ее малышей, молочных зубов, нежного «мама», произнесенного впервые. Будут утренники в детском саду и День знаний в школе. Но собственная жизнь Дубровской, ее мечты, надежды, амбиции отойдут на второй план. Она превратится в одну из сотен тысяч мамаш, тщетно пытающихся совместить то, что совместить не удастся: работу и уход за детьми. Она будет как сумасшедшая нестись из детского сада в суд, униженно просить следователя перенести следственное действие на другой день, поскольку двойняшки подхватили корь. В ее записной книжке появятся детские каракули, а из Уголовного кодекса пропадут некоторые страницы. Все это было грустно, но, кроме этого, Дубровскую терзало чувство вины. Ведь, несмотря на бессонные ночи, она уже успела полюбить малышей, прикипеть к ним всем своим сердцем. Не мать, а ехидна могла оставить грудных детей ради удовлетворения своего собственного «эго». Как ни верти, получался замкнутый круг, выхода из которого Елизавета пока не видела.

– Мне кажется, молодежь сейчас слишком избалована, – продолжала тем временем Ольга Сергеевна, с неодобрением поглядывая на невестку. – В наше время материнство было суровым испытанием, а сейчас оно напоминает игру в куклы. Частные медицинские центры, памперсы, аппараты для сцеживания, подогреватели для бутылочек…

– Так-то оно так, – вставила свое слово Лида. – Но поднимать двух детей сразу – и в наше время не баловство.

– Но только не для нашей Лизы! Ей в этом смысле повезло. Бабушки, няня, заботливый муж – все готовы прийти на помощь в любую минуту.

В этот момент Саша, находящийся на руках бабушки, срыгнул, и мадам Мерцалова поспешила передать драгоценную ношу невестке и царственной походкой вышла из детской. Дубровская знала, что она не вернется до вечера. У свекрови было слишком много дел, чтобы тратить время впустую.

День закрутился в своем привычном круговороте. Малышей собрали, и около часа Дубровская бродила с коляской по липовой аллее. Приусадебная территория загородного дома Мерцаловых включала в себя небольшой парк и широкую подъездную дорогу, так что у Лизы не было необходимости выходить за ворота и катать детей по пыльным улицам поселка. Она могла дышать свежим воздухом, подставлять лицо солнцу. Сколько раз, устав от долгих судебных будней, она мечтала вырваться за город, взять паузу и насладиться неспешным течением деревенской жизни, в которой каждый последующий день похож на предыдущий. Но теперь, когда ее мечта превратилась в реальность, Дубровская чувствовала лишь удушье. Ей не хватало городского драйва, ей хотелось наполненной событиями жизни. Ее широкий прежде круг общения сузился до размеров детской комнаты, а лица ее постоянных собеседников нагоняли тоску.

Чувствуя непреодолимое желание заснуть прямо на ходу, Елизавета подтолкнула коляску к крыльцу дома. Лида на звонок не вышла, а это означало лишь то, что ей придется нести детей в дом самой. Она минутку походила вокруг коляски, глядя на спящих младенцев и прикидывая, не лучше ли ей будет оставить их здесь, на улице, как за спиной раздался незнакомый голос:

– Привет!

Она вздрогнула. Рядом с ней стояла девушка в джинсах и белой майке. У Дубровской не было ни малейшего понятия, кто это и что эта особа делает на частной территории. Быть может, Ольга Сергеевна нанимала в дом очередную кухарку или домработницу. Ясно было лишь то, что детей нужно срочно отнести в дом.

– Подождите на улице, – сказала она девушке в джинсах. – Если хотите, посидите на скамейке. Я сейчас позову Ольгу Сергеевну.

Она взяла в руки Сашу и начала соображать, как ей прихватить еще кулек с Машей. Она не могла оставить девочку наедине с незнакомкой.

Должно быть, ее движения со стороны выглядели неуклюже, потому что нежданная гостья вдруг подскочила к ней и ловко подхватила на руки девочку. Надо сказать, что сделала она это как раз вовремя, потому что Лиза едва удержала ребенка.

– Неужели тебе некому помочь? – удивилась девица, переводя дух. – А где, спрашивается, моя мать? Вот правду говорят, что у семи нянек дитя без глазу.

Дубровская не имела понятия, о какой матери толкует незнакомка, но все-таки позволила ей пройти в дом. Уложив крошек на широкий диван в гостиной, Дубровская с облегчением вздохнула:

– Господи, что же делают люди, у которых тройня?!

– Нанимают себе трех нянек, конечно. Кстати, твоя хозяйка вполне могла себе это позволить.

Вероятно, девушка приняла Дубровскую за прислугу, что было немудрено. Сняв плащ, Лиза оказалась в ситцевом платье в цветочек. Оно было велико ей на два размера, но зато в нем легко кормить. Груди уже нещадно пощипывало, напоминая о том, что час детской трапезы неуклонно приближался.

По лестнице быстро затопотали чьи-то ноги, и уже через минуту внизу появилась Лида.

– Ох! Лизавета Германовна, не услышала вас. Я складывала детские вещички в шкаф. – Увидев девушку рядом с хозяйкой, женщина в недоумении остановилась: – Ева, что ты тут делаешь?

– У меня к тебе разговор, мам, – отозвалась та, которую назвали Евой. Кстати, она ничуть не смутилась, оказавшись в гостиной большого дома, словно так принято, приходить к чужим людям без приглашения. Зато сама Лида чувствовала себя неловко. На ее щеках зажглись два алых пятна.

– Простите, Лизавета Германовна. Видит бог, я ее сюда не приглашала.

– Не извиняйтесь, – великодушно отмахнулась Лиза. – У вас есть еще двадцать минут до кормления. Если хотите, можете пройти в столовую.

Мать, подхватив дочь за руку, потащила ее к выходу. Но Ева была не из тех, кем легко управлять. Отстранив от себя цепкие руки матери, она замерла на пороге.

– Так, значит, это вы – хозяйка дома? – спросила она с выражением крайнего недоумения на лице.

– Хозяйка – это моя свекровь, – пояснила Дубровская, ничуть не желая присвоить себе лавры Ольги Сергеевны. Для мадам Мерцаловой это был принципиальный вопрос.

– Да, но вы и есть тот самый адвокат, о котором мне рассказывала мама?

Лида шикнула на дочь без всякого, впрочем, успеха.

– Да, я – адвокат, – улыбнулась Лиза, освобождая дочку из одеяла.

– Обалдеть! – произнесла девица в майке. – Признаться, я адвокатов представляла себе как-то иначе. Мне казалось, что они должны быть какие-то другие. Но вы знаете, о чем я…

Она изобразила что-то неопределенное в воздухе и подняла глаза к потолку, всем своим видом показывая, что в представителях этой профессии она всегда видела небожителей. Но в этот момент мать отчаянно дернула ее за руку, и обе женщины исчезли за дверью.

Дубровская еще долго слышала, как мать распекает дочь. Она упрекала ее в нетактичности и любопытстве, но Лизе не было до этого никакого дела. Гораздо сильнее ее покоробило откровенное недоумение девушки, даже некоторое разочарование, написанное на лице Евы.

Подхватив сына, Дубровская поднялась с ним наверх. Проходя мимо высокого зеркала в деревянной раме, она, словно невзначай, зацепилась взглядом за отражение. Конечно, трудно было признать в этой усталой тридцатилетней женщине успешного адвоката по уголовным делам. Ее волосы, которые она всегда забирала в высокую строгую прическу, сейчас были небрежно скреплены шпильками. Шоколадные глаза угрожающе-ярко блестели на бледном лице, а ее стремительная, легкая фигура расплылась. Хлопчатобумажное платье простого фасона, но с большим запахом на груди, только подчеркивало ее неуклюжесть. Пройдет немало времени, пока она сможет показаться на людях.

С этими грустными думами она оставила Сашу в кроватке и пошла вниз за Машей. Лида появилась, когда она, выпростав одну грудь, уже кормила Машу. Саша, слава богу, пока спал.

– Какая радость, Елизавета Германовна! – проговорила Лида, сияя счастливой улыбкой. – Какое счастье! Я о нем и подумать не могла. Кажется, моя непутевая дочь выходит замуж!

– Поздравляю.

– Для меня это просто шок. Парень из хорошей семьи. Там у них все профессора. Не знаю, правда, что он увидел в этой вертихвостке, но она говорит, что, похоже, дело на мази.

– Замечательно.

Тут, словно спохватившись, Лида постаралась оправдаться за дочь:

– Вы уж ее извините, что она без спросу пришла, да еще глупостей наговорила. Но вы сами понимаете, такое раз в жизни бывает… – Лиза верно поняла, что речь идет о свадьбе, а не о том, что дочь няни в первый раз в жизни сморозила глупость. Судя по неуемному темпераменту Евы, такие вещи с ней случались периодически. – Вы ей ужасно понравились, Елизавета Германовна. Вы знаете, она очень любит смотреть фильмы про адвокатов.

– Да-да, – отвечала Лиза, покорно кивая головой. Она не чувствовала себя сейчас героиней фильма, и поспешные виноватые реплики няни Лиды только усугубляли ее невеселое расположение духа.

Она перевела взгляд на синюю книжицу, брошенную на ковре в детской. Это был Уголовный кодекс, на который шустрая няня уже поставила две бутылочки со смесью. Впрочем, испорченная обложка не имела теперь никакого значения. Ведь когда Лиза решит вернуться к работе, пройдет не один год. Может, к тому времени ликвидируют преступность и ей придется подыскать себе другое занятие?

– …вот и не знаю, как там у них, у интеллигентов, принято, – доносился до нее голос няни. – Чувствую, попадем мы с Евой впросак. Ни говорить, ни вести себя, как ученые, не умеем. Лучше бы уж нашла себе ровню. Но верно ведь говорят, сердцу не прикажешь!

После первых ахов и вздохов внимание нянюшки сосредоточилось на материальном вопросе. Лида начала подробно перечислять приданое дочери, помня наизусть количество махровых полотенец, простыней, подушек, которые томились, дожидаясь своего часа, в недрах старого шифоньера. Она вспомнила про столовый сервиз на шесть персон, набор кастрюль, бокалов и даже хрусталь, оставшийся с советских времен. Капроновые занавески и тюль, шерстяной плед и роскошное шелковое стеганое покрывало должны были укрыть молодых от посторонних глаз, а также показать всяким там злопыхателям, что ее девочка не какая-нибудь там бесприданница.

Елизавета, утомленная мерным звучанием нянюшкиной речи, впала в сонное оцепенение. Маша и Саша тоже клевали носом. Лида, понизив голос до шепота, продолжала какое-то время подсчитывать предстоящие траты, но потом и сама уморилась. Переложив младенцев в кроватки, она взглянула на Лизу, уснувшую прямо в кресле-качалке. Молодая хозяйка выглядела очень бледной и изможденной. Лида накрыла ей колени пледом и, тихо ступая, вышла из комнаты, притворив за собой дверь…

Глава 2

Ева трогала пальцами нежный шелк цвета топленого молока и ощущала себя словно во сне. Неужели это все происходит с ней?

– Будьте осторожны, – вывел ее из задумчивости мягкий женский голос. – На платье могут остаться следы. Это очень деликатная ткань. Наша последняя модель. Великолепное свадебное платье.

Девушка-консультант смотрела на Еву без осуждения. Ей было понятно стремление покупательницы не только рассмотреть товар, но и ощутить его кончиками пальцев. Она осторожно взяла в руки плечики и жестом фокусника мгновенно расстелила его на стеклянном столике.

– Нравится? – спросила она, и Ева медленно кивнула головой.

Она уже представила, как мягкая ткань послушно обнимет ее фигуру, повторяя все изгибы тела. Глубокое декольте выгодно обрисует грудь. Модель была лишена драпировки спереди и подходила лишь девушкам с подтянутым животом и стройными бедрами. Хорошо, что у Евы с этим был полный порядок. Ей не придется рядиться в кринолины, чтобы скрыть от гостей лишние килограммы. Препятствием могли стать разве что веснушки, золотом осыпавшие ее спину и грудь. Помнится, в детстве Ева считала себя конопатой уродиной и тайком пыталась свести отметины солнца со своей кожи. Правда, безуспешно. А Артем назвал ее веснушки пикантными и заявил, что они придают ей чертовскую сексуальность. Его мнение было для нее важнее всего, но на свадьбу она все-таки наденет длинные, до локтя перчатки и набросит на плечи вуаль.

– Может, вы хотите взглянуть еще на одну новинку? Замечательное платье с незабудками на корсаже, – предложила ей продавщица.

Почему бы и нет? Незабудки на корсаже не помешают ни одной невесте. Ева кивнула головой, чувствуя, как ее губы раздвигаются в улыбке. Видели бы ее ребята со двора! Она, известная сорвиголова, беседует о розах и незабудках в салоне свадебной моды и всерьез обсуждает, какой длины фату надеть ей в торжественный день. Еще совсем недавно Ева назвала бы все это мышиной возней. Свадебный торт, букетик невесты, кольца на машине казались ей приветом из сумасшедшего дома. Она клялась, что в загс пойдет в черном кожаном платье длиною до бедер и в колготках в сеточку. Это лучше, чем изображать из себя безе со сливками. Ее привезут на регистрацию на мотоцикле. Таким же ходом она оттуда и отчалит в свою новую замужнюю жизнь. Она не потерпит рядом с собой родственников, собирающих слезы в носовые платки, и глупых подружек невесты. Ведь она была не такой, как другие девушки.

Смешно и странно осознавать, что она в конце концов пришла к тому, к чему всегда относилась с насмешкой и недоверием. Она изменилась, стала другой. Словно придорожный репейник вдруг выбросил из себя нежные бутоны роз. Ее душа расцвела под ласковыми прикосновениями Артема…

Ева родилась в семье летчика-испытателя и до пяти лет, задирая к небу задорные зеленые глаза, шептала: «Там папа…» Виктор Алексеевич испытывал новейшие модели самолетов, и вся его жизнь, отданная служению родине, была покрыта завесой тайны. Он не принадлежал себе, переезжая с места на место, и семье не разрешалось навещать его. Места испытаний были строго засекречены, а жене не дозволялось дома держать его портрет. Именно поэтому маленькая Ева рисовала в своем воображении отца как-то по-особому. Когда-то он походил на золотоволосого принца из сказки о Золушке, позже приобрел черты известного американского актера. Мама Лида немного смущалась, когда дочь доставала ее вопросами, но разрешала держать над кроватью фотографии голливудских красавчиков. Отец-летчик мог гордиться дочерью. Настырная и самостоятельная, она не боялась никого и ничего: ловко лазила по деревьям, сигала с крыши высоченного сарая в сугроб и верховодила отрядом мальчишек. Но когда Еве исполнилось двенадцать лет, в ее жизни произошло событие, по масштабам равное катастрофе. Соседка тетя Нюра обмолвилась девочке о том, что ее отец все эти годы обитал не на секретных авиабазах, а в соседнем подъезде, на втором этаже. По ее словам выходило, что героем-испытателем был сантехник Витька, худой, неопрятный мужичок, донельзя задавленный своей женой. Двое его сыновей, товарищи Евы по уличным проказам, были, как выяснилось, ее единокровными братьями. Суть этой истории, запутанной круче, чем мексиканский сериал, показалась девочке бредом подвыпившей женщины. Она в слезах бросилась к матери за разъяснениями, ничуть не сомневаясь в том, что Лида поднимет ее на смех, да еще, пожалуй, пристыдит. Это же надо поверить в такое! Мать неожиданно потемнела лицом и призналась еле слышно: «Ну, вот, теперь ты все знаешь». У Евы было впечатление, что мир вокруг нее внезапно сошел с ума. Представить соседа Витьку в образе летчика-испытателя никак не получалось. Вся жизнь Евы, небольшая, но яркая, закружилась со страшной скоростью и понеслась в смертельное пике. Оглушительный взрыв, за которым последовала тишина. Ева видела, как шевелятся губы матери. Лида пыталась ей что-то объяснить, но выглядела сейчас как диктор на экране телевизора с отключенным звуком. Ее лицо казалось озабоченным и страшно виноватым, но Еве до этого теперь не было никакого дела. Кинувшись на мать, она внезапно укусила ее, как делала когда-то, будучи крохой.

С тех пор девчонка стала невыносима. Если и раньше она доставляла матери много хлопот, то после случая с разоблачением отца с ней просто сладу не стало. Большую часть времени она проводила во дворе: начала курить, попробовала алкоголь, в ее речи появились выражения, которые Ева сама считала крутыми. Улица мирила ее с окружающей действительностью. Рядом с Евой находились ребята, у которых в жизни были похожие проблемы. Смешно, но оказывается, что у многих из них отцы числились в летчиках, полярниках, разведчиках и представителях других очень важных профессий, а на деле оказывались алиментщиками, командированными, алкоголиками и жуликами, отбывающими срок в тюрьме. Матери тянули жилы на работе, стремясь обеспечить себя и ребенка, некоторые откровенно попивали, понимая, что уходят лучшие годы жизни, а с ними и надежды устроить свою женскую судьбу. Здесь, на улице, рано взрослели, рано приобретали жизненный опыт, рано обзаводились семьей. Здесь ругались, дрались, спивались, умирали во цвете лет. Принадлежность к эдакой изнанке жизни давала повод многим из них бравировать собственной неустроенностью: «Да, мы такие…» Они говорили об этом с какой-то злой гордостью, противопоставляя себя другим, сытым и благополучным. Тут мечтали о больших деньгах, но не делали ничего для того, чтобы прилично заработать. Богатство, по представлению многих, должен был кто-нибудь выдать им на руки, но по коварному умыслу почему-то этого не делал. Хотя вряд ли от этого был бы прок: дармовые деньги пошли бы на водку, наркотики и веселую гулянку. Молодежь здесь не верила в любовь, хотя первый сексуальный опыт получала рано. Так случилось и с Евой. Невинность она потеряла на спор и лишний раз убедилась, что ничего возвышенного в этом деле нет. Было больно, грязно и смешно. Кино с его романтическими фильмами о любви обмануло ее не меньше, чем мать со своим рассказом о летчике-испытателе. Теперь Ева знала, что появилась на свет благодаря злой случайности. Ее мать «по глупости залетела», а отец отказался жениться. Она вынуждена была родиться потому, что ее мать пропустила все сроки обращения в женскую консультацию. Лида привязалась к ребенку, обеспечивала ее чем могла, но замуж так и не вышла. Она была хорошей женщиной, работящей, как деревенская лошадь, неприхотливой, как человек, выросший без любви и ласки. Она покорно несла свой крест, поступая так же, как поступала некогда ее мать, как делали соседки и немногочисленные подружки. Удивительно, но Ева была лишена терпения и покорности. Ее подростковый бунт затянулся надолго. Она едва не попала на скамью подсудимых, став фигуранткой одной неприятной дворовой драки. Еве еще повезло, поскольку дело в отношении ее закрыли по примирению с потерпевшим. Это стало отрезвляющим моментом, после которого жизнь девушки пришла в относительный порядок. Она закончила медицинское училище и пошла работать в больницу, где, несмотря на ее норов, ее полюбили больные и персонал. Грязной работы она не гнушалась, могла устроить выволочку ленивой санитарке, а могла и сама вынести судно. Своей твердой рукой, которой она некогда могла разбить нос недругу, теперь она ставила уколы и клизмы, причем у нее получалось это так ловко, что больные выстраивались в очередь, предпочитая делать неприятные процедуры именно у Евы. Кроме того, ее веселый нрав и дерзкий язык вселяли окружающим уверенность в том, что приключившиеся с ними болезни временны и не оставят после себя ни вреда, ни следа. Так она жила до тех пор, пока в ее жизни не произошло главное событие. Она встретила Артема…

– Сидит великолепно, – подтвердила продавец, с удовольствием глядя на стройную фигуру клиентки. Платье с незабудками на корсаже пришлось впору, точно его шили на заказ. Правда, облик девушки мало напоминал романтическую героиню. Слишком много в ней было искрометной энергии, слишком беспокойно сияли ее зеленые глаза, а веснушки на ее открытой груди и плечах выглядели слишком вызывающе. В ней всего было слишком. Но ценник на платье был впечатляющим, и позволить себе такие расходы могла совсем не бедная невеста.

– Недурно, – раздался рядом насмешливый голос, и, оглянувшись, Ева увидела Жанну Лисовец. – Вот только куда надеть такую прелесть? На Новый год, чтобы снегурочка умерла от зависти?

– Здравствуй, Жанна, я тоже рада тебя видеть, – ответила Ева с самой лучезарной улыбкой, которую могла себе позволить. В самом деле, стоит ли обижаться на бедную девушку, которая имела на Артема какие-то виды? – Просто я выхожу замуж и выбираю себе наряд.

– Ты выходишь замуж? – делано удивилась Лисовец. – Вот так фокус! И кто этот счастливчик?

– Я не думаю, что это такой секрет для тебя. Разумеется, это Артем, – сказала Ева, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. Жене Винницкого нужно уметь сохранять свое достоинство в любой ситуации.

– Что-то я не вижу рядом счастливого жениха, – издевательским тоном произнесла Жанна, делая вид, что ищет глазами Артема.

– Артем в отъезде. После того, как он вернется с научной конференции, мы объявим о своей помолвке.

Винницкий и вправду уехал на какую-то конференцию не то в Омск, не то в Томск. Он отсутствовал уже три недели, и это страшно беспокоило Еву. Она опасалась, что с ним может произойти несчастный случай. На него могли напасть хулиганы. Он мог даже заболеть и не сообщить ей об этом. Телефон предательски молчал, и нервы Евы были как натянутые струны.

– Значит, теперь это называется научная конференция? – произнесла Жанна, поджимая губы и становясь еще больше похожей на глупую куклу из магазина. Таким отвратительным пластмассовым созданиям маленькая Ева всегда выковыривала в детстве глаза.

Лисовец подошла к журнальному столику, на котором помимо вазочки с леденцами находилась целая кипа журналов для скучающих в ожидании посетителей. Порывшись в глянцевой куче, Жанна извлекла оттуда рекламный сборник «Огни большого города» и походкой от бедра приблизилась к Еве.

– Полюбуйся, – сказала она, раскрыв предпоследнюю страницу светской хроники. Оттуда глянуло на Еву хорошо знакомое лицо. Вернее, их было два. «Артем Винницкий со спутницей», – прочитала она, и строчка внезапно расплылась перед ее глазами.

– Ну и что? – спросила она бесцветным голосом.

– А то, что это последний номер. Открытие автосалона, на котором мы были два дня назад, – просветила ее Жанна.

«Омск, Томск. Научная конференция», – беспрестанно щелкало в голове.

– Этого не может быть, – сказала она четко. – Артем уехал на конференцию. Когда он вернется, мы объявим о своей помолвке. Он мне уже подарил кольцо. Мы поженимся.

– И мы тоже, – сообщила Жанна с улыбкой.

Этот разговор явно не имел смысла. И девушка-консультант ничего не понимала, только глядела то на Жанну, то на Еву.

– Мы тоже поженимся. Это уже решено, – нахально твердила Лисовец.

– Но он не может жениться на обеих. Кроме того, Артем мне обещал…

Ева несла околесицу. Как она могла всерьез рассуждать на тему, женится ли Артем на дуре Лисовец? Ведь он не испытывал к ней ничего, кроме дружеских чувств. Ведь он что-то говорил об инцесте.

– Дорогая, ты все еще веришь тому, что говорят мужчины? Бедная, наивная девочка. Ну, чего же здесь непонятного? Это я – настоящая невеста Винницкого. А ты – так… не будем выражаться грубо… его небольшое развлечение. Будем снисходительны к некоторым мужским слабостям.

Лицо Евы окаменело. Она ничуть не верила Лисовец. Эта так называемая невеста – просто самозванка. Видно, от обиды у нее сильно снесло крышу. Но откуда тогда эта странная фотография в журнале? Артем должен быть в Томске, но никак не здесь. Но если он здесь, то он не мог быть рядом с Лисовец. Он в любом случае был бы с ней.

У нее страшно разболелась голова, и внезапно стало душно. Должно быть, продавец сильно затянула корсет. Она сорвала с себя бретели.

– О! – засуетилась девушка. – Минуточку, вы порвете платье.

Они надевали его не менее получаса. Тонкая материя требовала осторожности, и продавец действовала специальным крючком, застегивая миниатюрные пуговицы. На ее руках были перчатки. Но теперь дзинь! Пара застежек уже отлетела в сторону. Консультант проворно подскочила к Еве, готовая вывернуть ей руки, но сохранить целостность платья. Ей едва это удалось. Странная невеста пыталась освободиться от платья, словно из капкана. Одеяние упало вниз, к ногам Евы, и она, в одном белье, стремительно ринулась в примерочную.

– Господи! – простонала консультант. – Платью требуется ремонт, и мне придется оплачивать его из своего кармана!

Лисовец безразлично пожала плечами и взяла в руки ценник.

– Думать нужно, дорогая, прежде чем давать мерить платье в две тысячи долларов всякому сброду. Эта девица, как мне стало известно, работает медсестрой в районной больнице. Ее зарплаты как раз хватит на пуговицы к этому платью.

– Но откуда я могла знать? – продолжала причитать продавец, аккуратно размещая платье на плечиках. – Девушка сказала, что у нее состоятельный жених. Такое иногда случается в нашей жизни…

– Разве что в сказке о Золушке, – ухмыльнулась Жанна. – Ох уж мне эти охотницы за состоятельными женихами…

Она хотела добавить еще что-то, но не успела. Из примерочной вышла Ева, пунцовая от пережитого унижения. Веснушки на ее щеках стали еще ярче, а глаза сузились, как у дикой кошки, и сверкали дикой отвагой.